ханафуда

Он уже видел Майки без верха — тогда, на Кровавый Хэллоуин, и тогда, когда Майки неожиданно затащил его к себе в гости, а потом утопил вечер в сладких поцелуях и горячей коже под ладонями. Но сейчас, спустя несколько дней и двенадцать лет, все по-другому. И когда Майки снимает водолазку, Такемичи, кажется, задыхается. И смотрит, изучает; он осторожно кладет руки чуть ниже талии, ощущая выпирающие тазовые кости, ведет выше, на ставшую куда тоньше с прошлых раз талию, по ребрам, остро впивающимся в кожу словно изгибы лезвий ножей, едва касается тощей груди. Под ладонями больше не ощущаются крепкие мышцы — только сухие жилы, кости, шрамы; шрамы — острее всего: от ножа, пули, кастета, чего угодно еще. Среди них белеют тонкие и аккуратные — такие же, какие украшают бледные предплечья, делая из кожи волны боли и страданий, и какие, Такемичи уверен, украшают бедра — следы тоски и отчаяния, тихий крик в громкой тишине. Который Такемичи не услышал. Майки смотрит на него сверху черными дырами вместо глаз — долго, пристально, с пустым ожиданием; в этих провалах в пространстве нет ни надежды, ни желания, ни тепла — какое было тогда, несколько дней и двенадцать лет назад, когда нежная улыбка украшала эти сухие губы и Майки позволял неуклюже сцеловывать ее, смеясь и обхватывая его лицо липкими от сладости ладонями. Майки — как Солнце. Но звезды тоже умирают. — Мне жаль, — Такемичи шепчет — не смущенно, как тогда, и не радостно, и не тихо-влюбленно; в этом шепоте — ужас, прощение, молитва. И не важно, что громче говорить он не способен, потому что кровь все еще грозит вытечь из его тела сквозь туго наложенные бинты. Черные дыры сужаются. — Нет, — просто говорит Майки; он горбится, сутулится, кукожится, становясь еще меньше, чем казался в любом из своих будущих — ребра под ладонями, не мышцы, а жилы, Кошмар перед Рождеством, и Такемичи без вопроса знает, что последний раз Майки ел несколько дней назад — может, такие же «несколько дней», какие они были для Такемичи. Лбом Майки упирается в его плечо, кладет ладони поверх повязок — три выстрела, грудина, Поднебесье, Изана. — Тебе не жаль. Такемичи открывает рот, чтобы возразить — разумеется, ему жаль, ведь он оставил всех, бросил Майки, не смог удержать его, ведь Майки страдал и страдает, Майки больно. Но тут же закрывает, молча пряча лицо на чужой груди. Майки прав. Ему не жаль. Сожаление — слишком маленькое чувство для того ужаса из вины и боли, который пульсирует у него в груди вместо сердца.