Всё смешалось в доме Жилиных

      Каждый ребёнок в семье Жилиных знал — если папа молчит, нельзя его перебивать. А если молчит мама — нельзя вдвойне.       Оба родителя смотрели на три маленькие стыдливо опущенные головы и не говорили ни слова уже бесконечную вечность времени. Настенные часы в детской за эту вечность отсчитали ровно тридцать "тиков" и столько же "таков".       Первой не выдержала Софья — шагнула к папе, обхватила маленькими ручками его ноги и уткнулась лицом в коленки — нашла самый безопасный выход из ситуации, заняв наиболее удачную позицию. Потрясающий ход, недаром на каком-то там древнем языке её имя означало "мудрая".       Пете и Мише оставалось только неловко топтаться на месте и изучать узоры на ковре. У папиных ног уже не было места, тем более для двоих, а на маму такие фокусы не действовали.       Пауза затягивалась.       —Ну и как это понимать? — наконец нарушила тишину мама.       Ответа, что ожидаемо, не последовало, потому что понять этого ни старшим Жилиным, ни младшим никак было нельзя. Первым оставалось только простить вторых, вторым — поскорее покаяться перед первыми.       Один-единственный обитатель квартиры бегал, как будто не при делах, совершенно не понимая, чего это хозяева устроили почти немую сцену, и, конечно же, не догадываясь своим пёсьим мозгом, что он и является её причиной. Вернее, не совсем он. Пока неясно было, как классифицировать товарища Жетона — как жертву или как соучастника.       Спрятать орудие преступления юные нарушители порядка даже не додумались. Возможно, потому что не догадывались о последствиях и ответственности, или просто не считали свой проступок тяжким нарушением семейного порядка. Акварель, кисточки и баночка с водой валялись тут же на полу. Разукрашенный во все цвета радуги Жетон, как настоящий служебный пёс, обнюхал улики и утвердительно гавкнул, глядя на полковника, мол, вот оно, хозяин, нашёл, как будто без него не понимали, чем злодеяние было совершено, и где эти предметы искать.       Супруги Жилины злились одинаковой злостью. Сердились, во-первых, на нахулиганивших детей, унесённых ветром творческой энергии и решивших выйти за рамки традиционного рисования на бумаге. Во-вторых, сердились на бестолкового Жетона, которому именно будучи изразноцвеченным текучей краской, приспичило как следует отряхнуться рядом с только что забранной из химчистки формой полковника, а ещё поваляться на диване и почесать бока почти обо все углы в доме. В-третьих, сердились и на самих себя за то, что, закрывшись от суеты на балконе, проворонили момент, когда тишина в доме из наслаждающей стала настораживающей.       Зато какая потрясающая тишина царила сейчас!       В момент, когда всеобщее молчание стало совсем уж угнетающим, Соня пошла на отчаянный шаг.       —Нет-нет-нет-нет-нет, голубушка, даже не думай на меня так смотреть!.. — воскликнул отец семейства, нарочно поднимая голову, чтобы не встретиться взглядом с такими же, как у него, глазищами, в эту минуту — жалобными и просящими.       Таким запрещённым приёмом владела только Соня. Вообще, тонкое искусство зрительного контакта в семье Жилиных в наивысшей степени было развито у женской половины, которым они превосходно пользовались, дабы мужская исполняла их прихоти. Глядя в огромные глазюки маленькой Сони, ещё никому не удавалось устоять и не поддаться смягчающему сердце действию её взгляда. У Ани способности были иные. Своим взором она могла забивать гвозди, останавливать летящие самолёты, менять погоду, ну и так, по мелочи, исключительно в масштабах семьи: лишать дара речи, сладкого и всякого желания делать что-то не так, как она сказала.       Полковник не успел. Он поймал тот самый дочкин взгляд меньше, чем на секунду, но этого мига хватило, чтобы стрелка его морального компаса резко крутанулась к полюсу прощения.       Действительно, что с них взять? Ну дети же. Его родные. Любимые. Маленькие ещё. Им же не хотелось прям специально навредить. Просто играли. В игре, как известно, познаётся мир. Например, сейчас, Жилин был точно уверен, все три его чада познали очень важное правило — собак раскрашивать красками нельзя. А раз поняли, то дело можно и замять. То есть, закрыть.       Осталось объяснить это жене, которая взглядом умела двигать горы.       —Анют… — тихо-тихо начал он, —ну, может, это самое, как-нибудь уже?..       Пресекла все жалобные речи на раз, не говоря ни слова. Жилин понял абсолютно всё.       Раз уж поддался Софьиным глазкам, надо было хотя бы для вида построить из себя строгого отца, а он сразу дал заднюю. Придётся отдуваться сейчас.       —Дети!.. Мы с мамой очень, очень недовольны вашим поведением!       Дети, что ожидаемо, не прониклись. Скорее удивились — как будто за все прошедшие минуты молчания было неясно, что родители недовольны. Но папа зачем-то решил об этом напомнить ещё.       —И-и, в общем… По зако… кхм!.. то есть, по-хорошему вам следует… Э-э-э-э… больше так не делать. Вот. Всё, голубчики мои, всё, — наконец поймав нужную волну, уверенно заговорил он, —Отныне Жетона красить красками нельзя. За-пре-ще-но! Буду следить, чтобы, значит, это самое, никакого раскрашивания, так сказать, неразрешённого, вами не производилось. А то ишь!..       К концу речи запал иссяк, отчего получилось неубедительно, что было понятно по недоумённым и как будто скучающим взглядам Пети, Миши и Сони. Всё-таки роль злого полицейского добродушному полковнику никак не давалась.       Зато Аня могла легко стать и злым полицейским, и злой стюардессой, и злым трактористом, и злым футболистом, если ситуация того требовала.       —Значит так. Сейчас мы все идём в ванную и моем собаку. Потом убираем всё, что он напачкал. Ясно?       —Я-я-ясно… — протянули три голоса.       —И больше чтоб такого не повторялось. Иначе никаких красок в доме!       "И никакой собаки," — хотела добавить она, но вовремя осеклась.       Жилин выдохнул одновременно с облегчением и восхищением. Ему бы так высококлассно разруливать конфликты, как умеет жена!       Аня развернулась, но до двери детской не дошла. Почувствовавшие перемену ветра дети тут же кинулись вслед, спеша обнять маму и искренними взглядами показать, что они точно-точно всё поняли.       —Ма-ам, извини!..       —Мы больше не будем разукрашивать Жетона!..       —Не будем, правда-правда!..       —Мам, мы бойсе не буим!       Смягчившаяся Аня, которой уже надоело сердиться на детей, легонько потрепала всех по волосам и уже не так твёрдо, как прежде, сказала:       —Верю, верю, хулиганы вы мои… И хулиганка. Всё, в ванную.       Жилин смотрел на семейное примирение, растянув губы в тёплой улыбке. Наблюдать за своими любимыми людьми ему в принципе нравилось, а смотреть на их всякие милые сердцу нежности нравилось пуще прежнего.       —Серёжа! Ты тоже с нами, — прервала его сладкие раздумья Аня.       —А… да, да, конечно, сейчас, иду, иду.       Уже через минуту Жетон послушно, хоть и без удовольствия сидел в ванне, позволяя мыть себя, подставляя лапы, бока и хвост под тёплую воду. Разноцветные струйки стекали с его шерсти, пока несколько пар заботливых рук щедро взбивали мыльную пену, тоже разноцветную. Мытьё Жетона доставляло Мише, Пете и Соне не меньшее удовольствие, чем его пачканье.       Аня умела сердиться. Умела сердиться так, чтобы её поняли с первого раза. Но долго — никогда не могла. Особенно на своих детей. Полковник это, конечно, знал — видели глазки, кто говорил ему "да" в ЗАГСе. Знал, что сейчас, при виде плескающихся в ванной детей и пса, у хоть и строгой, но отходчивой супруги в груди теплеет и, смотря на её милую улыбку, улыбался сам.       Каждый ребёнок в семье Жилиных знал — если мама и ругается, то это не значит, что она перестала их любить. А папа… Папа так любит, что и ругаться на них не умеет.