***
Утро опять встретило его пустой постелью и тишиной. Он был измучен, потому что половину ночи не спал, пытаясь убедить себя, что всё правильно и всё к лучшему. Однако холодные простыни рядом снова ударили по больному — и он быстро ушёл из ставшей постылой комнаты, проклиная необходимость сюда возвращаться и настойчивость своего папы. Потянулись дни — в библиотеке, в своей комнате у камина, на замковой стене — где он встречал закат и подставлял лицо снежинкам. Конечно, кто-то скажет, что он просто ждал, когда из леса выедут всадники, среди которых он неизменно с тоской выискивал против своей воли бархатный берет с золотыми бляшками и пышным пером. Пусть скажет. Это неправда. Просто закаты были на этой стене такими красивыми. Сокджин явно избегал старших омег, которые сначала пытались ввести его в свой круг, приглашая в малый зал — омежью цитадель — посидеть, поговорить, обсудить всех и вся. Сокджин там был один раз, его атаковали вопросами о Чонгуке: сначала более-менее мягкими, а потом... Потом Чон Банджо завёл свою любимую песню о том, как прекрасен его сын, а Ким Бомгю — ответную оду своему прекрасному бете (ничуть не смущаясь его присутствием) и многословно — о том, как будет стараться Сокджин сделать младшего сына рода Чон счастливым. И больше Сокджин туда не ходил. Отговаривался головной болью, отнекивался тем, что книга интересная. Всё, что угодно, — только бы не видеть этих любопытных глаз, которые своими взглядами тревожили ему разодранную в клочья душу. Чонгук вёл себя всё так же: безупречно вежливо при всех за ужином — и абсолютно отстранённо в спальне. Где он пропадал днями, Сокджин перестал даже интересоваться, когда увидел, что отец и свёкр пьют в замке, а Чонгука с ними нет. И на призамковой территории его тоже не было. Мысли — одна чернее другой — начали быстро закрадываться в голову Сокджину, и приобрели вполне устойчивое направление после первого же замечания Чон Банджо о том, что, где бы там ни пропадал его муж, возвращался он уставший, но в хорошем расположении духа. — Что бы это значило — не знаю, — странно и как-то тревожно улыбаясь, сказал Банджо. Он поймал Сокджина в коридоре у окна: бета пытался найти на небе созвездие, о котором только что прочитал. Стоял рядом с комнатой мужа, так как не дошел пока до туда. И как там оказался свёкр, он и не понял. Но Банджо вывалил на него всё, что думал, по поводу странностей с Чонгуком в последнее время. — Вы не поссорились ли? — участливо спросил он. — Мне показалось, что Чонгук стал холоднее к тебе относиться? — Мы никогда особенно тепло не общались, — тихо ответил Сокджин. — Так что я особой разницы... — Ах, нет, ну что ты... — всплеснул руками Банджо, — раньше он так смотрел на тебя, а сейчас... Детка, может, тебе ... — Он сделал смущённое лицо. — ... немного поактивнее ублажать его в постели? Сокджин чуть не задохнулся, гневно посмотрел на него и открыл было рот, чтобы дать отповедь, но Банджо снова бесцеремонно перебил его: — Я не пытаюсь вмешиваться, Джинни, нет! Но ты не задумывался, куда уезжает мой сын, когда мой муж и твой отец остаются в замке? — Банджо внимательно следил, как бледнеет и меняется лицо беты, а потом лицемерно вздохнул: — Джинни, я всё понимаю, ты бета, но так скоро потерять внимание молодого супруга... Может, ты всё же попробуешь? И он, не дожидаясь ответа от онемевшего от тоски Джина, развернулся и гордо пошёл прочь. А Сокджин пошёл в свою комнату. Потому что больше не мог терпеть это унижение. Ведь намёк Банджо был настолько явный, настолько лежал на поверхности... В поселении, которое было достаточно большим, много было красивых омег. Зайцев, значит, стреляет? Мясо велит раздавать? Какой добрый и милый господин. Шкуры куда-то забирает? Интересно, насколько дорого нынче стоят утехи для молодого графа Чона? Отлично. Убедился, что муж-бета — это ужасный выбор для постели, и быстро нашёл замену на стороне. Видимо, Сокджин должен сказать спасибо, что хоть не прямо в замке, не на глазах у родителей и слуг... Он проплакал всю ночь. А утром встал с решимостью начать всё заново. Его жизнь разрушили, его унизили сначала браком, а потом пренебрежением — но он снова встанет и будет жить. На завтраке он внезапно обнаружил, что Чонгук в замке. Альфа встретил его у дверей в зал, подал руку, но Сокджин высокомерно проигнорировал его, лишь слегка кивнув, и сам прошёл на своё место. Ни на кого не смотрел. На осторожные вопросы папы о самочувствии ответил, что вечером немного болела голова, но теперь всё отлично. После завтрака быстро встал, кинул приподнявшемуся было Чонгуку: — Не надо меня провожать, граф. Я помню дорогу. Откланялся и ушёл, не дав возможности растерянно смотревшему ему вслед мужу ни о чём его спросить. Он велел Гону оседлать свою любимую смирную и ходкую Лёну, тайной чёрной лестницей вышел из замка к конюшням и поехал в лес.***
Вообще-то прогулки в лесу Сокджин не любил. Ему всегда там было страшно и одиноко. Да еще к тому же именно там его сбросил жеребчик, которого он так любил, сбросил — и ускакал. И если бы не старик Сохён, потащившийся зачем-то в лес именно в этот час, он бы, может, там и замерз бы, так как повредил ногу и разодрал бок. А может, и волкам бы достался. Говорят, здесь их иногда видят. Но гулять где-то в окрестностях замка он не хотел, в поселение... Сокджин горько усмехнулся. Зачем? Услышать байку о похождениях своего мужа? Нет уж. Поэтому он решил навестить старика Сохёна. Он еще до завтрака утащил с кухни четвертину головки отличного деревенского сыра, коробочку медовой кураги да кулёк сушёных яблок, груш и вишни — в подарок. Старик был ворчлив, людей не любил, но любил сладенькое. Так что Сокджин быстро нашёл к нему подход. Сохён встретил его недовольно нахмуренными бровями и ворчливым: — Давно не виделись, хорошо, что не соскучились, юный Сокджин. И сразу на душе у беты стало тепло, а губы невольно сложились в улыбку: кое-что всё-таки в его жизни не поменялось и не было разрушено ненавистным браком. Это так здорово, когда есть место, куда можно прийти и получить именно то, чего ожидаешь: горячего напитка из сушёной клюквы и лесной малины, миску супа из зайца с сушёными грибами, тепло небольшого очага, перед которым можно развалиться на стареньком, тщательно простёганном узловатыми старческими руками одеяле, порцию тщательно объясненной ненависти к людям — ммм... прелесть. Сокджин уже почти задремал под ворчание старика, когда тот внезапно чуть громче спросил: — Говорят, вы теперь замужний человек, юный Сокджин. И как вам? Бета тяжело вздохнул и тихо попросил: — Не начинай, а? Так всё хорошо... — Было бы хорошо, не сидели бы вы здесь, юный Сокджин, — покачал головой Сохён. Он что-то шил из нескольких отлично выдубленных заячьих шкурок, и Сокджин, который только что обратил на это внимание, помрачнел и затосковал. Мда... Зайцы... Сохён посматривал на него остро и, кажется, посмеивался. Или Сокджину так показалось. В любом случае, жаловаться старику на свою неудавшуюся семейную жизнь Сокджин не собирался. Поэтому он промолчал. А вот Сохён, кажется, молчать не собирался. Он всегда любил разговаривать, когда приходил Сокджин, потому что тот его не прерывал, но видимость публики создавал. Вот и сейчас: бета улёгся на живот, щурился на огонь в очаге, упираясь подбородком в сложенные руки и скрестив свои длинные ноги, которые не умещались на одеяле, но ему было всё равно. — Так что не так, юный Сокджин, — негромко спросил Сохён. — Хе-хе... Я же вижу, что вы от тоски сюда сбежали. Не сладко в замке с молодым мужем? — Был бы муж в замке — может, и было бы сладко, — ляпнул Сокджин и в досаде закусил губу. Ведь не собирался же отвечать... Он искоса сердито посмотрел на старика, который весело щурил на него хитрые, очень молодые глаза. Эти глаза всегда смущали и завораживали Сокджина. Они выглядывали из-под густых белых бровей так бойко и весело порой, что Сокджину казалось, что Сохён — мальчишка, напяливший зачем-то белое мочало на голову. — А где же муж? — спросил старик, бодро перерезая толстую нить. — Сохён, ну, не надо, — попросил Сокджин и устало прикрыл глаза. — Так чего ж не надо-то? Коли вы муж — должны знать. — Он мне не отчитывается, — нехотя огрызнулся Сокджин. — А вы спрашивали? Сокджин удивлённо посмотрел на Сохёна. — Нет, конечно, ещё чего, — пробормотал он. Но на душе стало как-то... неспокойно. — А я б спросил. Где шлялся да с кем виделся, — негромко, но живо сказал старик. — Всё же муж, а не кабанье копыто какое левое заднее... Сокджин фыркнул и покачал головой. — Захотел бы — так сам бы сказал. А так... — А так — что? Может, он и не говорит, как вы не спрашиваете. — Ну, и не надо, — пробормотал Сокджин, снова вперяя взор в огонь. — Мне не очень и хочется узнать о его похождениях и кого он там... с кем он там... — Он сердито умолк и нахмурился. В душе беспокойно вертелось что-то невнятное и тревожное. — Ну, а вообще, чем занимается ваш муж? Что в жизни ищет? Что любит? — не отставал любопытный старик. — Вы, почитай, месяц замужем, что узнали-то о нём? — Ты сегодня какой-то странный, — недовольно сказал Сокджин, поворачиваясь на бок и подозрительно оглядывая ловко орудующего шилом да большой иглой старика. — Откуда бы мне узнать? Меня за него выдали замуж — я и не хотел его, и он меня не хотел. Я — бета, он — младший сын. Вот и всё, что знаю. Два несчастья встретились. Ничего у нас общего. Он всё про охоту свою пытался мне говорить да про лес. Но я такое не люблю, да и какой интерес слушать, как он зверьё убивает да по лесу бродит? Он пару раз видел, как я читаю, так ни разу не поинтересовался что. Может, он и читать не умеет, грамоты не знает. — Сокджин презрительно хмыкнул. — Восемнадцать ему, Сохён. А мне двадцать два. Ничего общего. — А ему грамота зачем? — деловито спросил Сохён. Сокджин покосился на него. — Эээ... ну, как... — он нахмурился. — В смысле — зачем? — Ну, мне вот она не нужна — живу без неё, не тужу. Вы сидите всё дома за замковыми стенами, кроме как грамотой, у вас и заняться нечем. Понятно, без неё вам никуда. А вот он? Он вообще кем был до вашего Версвальта да вас, такого красивого? Сокджин наморщил лоб. — Эээ... Ну, он младший сын, значит... воин. Им одна дорога — гвардия короля или герцога-сюзерена. Ну, правда, если подвернётся удачное замужество, могут получить землю и осесть в замке. Вот, например, как он. — Воин, — задумчиво сказал Сохён. — А воину грамота — она нужна ли, а? Сокджин потёр виски. — Я... я не знаю, — нетерпеливо помотал он головой. — Ну, н-нет, наверно... — А кто грамоте вас учил? — спросил Сохён с явным любопытством. — Меня наш капеллан научил. Занимался со мной по просьбе отца. — Сокджин горько усмехнулся. — Он думал, что так грамотным, я буду хоть немного дороже стоить. — А кабы не это, смогли бы грамоту знать? — спросил Сохён. Сокджин обозлился: — Ну, нет, конечно! И чего ты привязался: грамота, грамота... На кой чёрт она вообще сдалась? Думаешь, счастье в ней? Так вот я тебе скажу: ни черта подобного! И дороже стоить я не стал! — Так, а вы не кричите, юный Сокджин. Я всего лишь хочу сказать, что грамота, может, и не добавила вам цены, но посмотрите: будь ваш муж грамотным, может, вы не смотрели бы на него так свысока, а? Как думаете? — Я не смотрю, — растерянно сказал Сокджин, начиная снова тереть лоб. — Я.... я не это хотел сказать... — Ну, это и видно. Вроде и грамотный, а как доказать али спросить дело доходит — так вам всё трудно. Да незачем. Да еще чего. Да почему я. Сокджин в досаде великой посмотрел на старика и спросил: — Тебя какая муха укусила, что ты такой разговорчивый сегодня? — Какие мухи, юный Сокджин? На дворе зима, мух нет. — Старик хохотнул. — Вы столько читаете, а так мало знаете о мире. Может, если бы рассказы своего мужа о лесе послушали, так и ума бы чуть набрались? — Я не люблю лес, — зло отмахнулся Сокджин. — А он, вы говорите, любит. Может, стоит попробовать полюбить и вам? Авось и поговорить будет о чём с ним, с мужем-то? — Не хочет он со мной говорить! — крикнул выведенный из себя окончательно Сокджин. — Понимаешь? Неинтересен я ему! Ни в разговорах, ни в... От слова "постели" он всё же удержался. Решительно встал, кивнул старику и кинулся из его дома. "Не нужен! — неслись мысли его, когда он бежал до своей лошади, которую оставил на привязи у калитки дома. — Никому я не нужен! И не интересен!" Он торопливо рванул под уздцы, и поехал прочь от дома старика. Однако далеко не уехал. Топот чужой лошади он услышал в морозном воздухе, выехав на небольшую полянку, прямо за домом Сохёна. Повинуясь какому-то странному чувству, он натянул поводья, спешился и затаился за большим деревом, из-за которого открывался отличный вид на двор лекаря. Всадника, который лихо въехал на этот двор, споро спешился, привычным жестом привязал лошадь, он узнал сразу. Этот берет... Эти плечи... Этот шитый серебром и отороченный куницей плащ... То, что его муж уверенно себя чувствовал здесь, в этом месте, повергло Сокджина в дикое изумление. Он вдруг почувствовал какую-то слабость и медленно сполз на корточки за деревом, опираясь о его ствол, стащил с руки перчатку, набрал снега и приложил к своему пылающему лбу. Он точно не был готов увидеть здесь Чонгука. Почему?.. Как?.. Этот дом был только его! Это было утешение, это было... прибежище? Укрытие? Он медленно поднялся, услышав, как снова скрипнула дверь. Чонгук вышел на двор — в одной робе и коротком меховом жилете Сохёна, без дублета и плаща. А потом скинул и жилет, взял большой топор, воткнутый в чурбан у поленницы, поставил на чурбан небольшое полено, размахнулся и ударил. Сокджин замер, не веря своим глазам. Его муж... Чон Чонгук, дворянин, граф, сын знатного рода — так залихватски колет дрова на дворе у старика-лекаря? Причём делает это умело, с одного удара разрубая любое, даже большое и сучковатое поленце... Это... это вообще что такое? Джин неверяще смотрел на ловкие и — матерь божья! — невероятно красивые движения Чонгука, на то, как ладно ходили мускулы на его спине, когда он нагибался, чтобы подобрать разлетевшиеся части поленьев. Сокджин мало что в жизни видел красивее этого... А потом Чонгук вдруг остановился, поставил ногу на чурбачок, задрал рубаху и стал подолом утирать себе мокрое от пота лицо. Блеснул на солнце влажный торс и Сокджин замер, почти высунулся из-за дерева, чтобы увидеть... чтобы поймать жадным бесстыжим взглядом... И только несколько мгновений спустя понял, что муж может его увидеть. Бета испуганно дёрнулся обратно за дерево и схватился за забившееся диким пойманным в клеть зверем сердце. "Чёрт, черт! Только бы не... Чёрт! Вот глупец! Высунулся... О, боже, Ким Сокджин, ты невыносим! Домой! Срочно домой!" Он быстро нагнулся, набрал снега и медленно и тщательно обтёр себе горячее от стыда лицо, утёрся рукавом и не удержался — снова выглянул... потянулся шеей, оглядываясь, и почти вышел из-за дерева: Чонгука на дворе не было. Он разочарованно покрутил головой, увидел, что топор валяется рядом с чурбаном, дрова не уложены... "Взялся делать — надо было делать хорошо! Ну, Сохён тебе сейч..." — А! Ах-х! Боже! Что?.. Горячие, насмешливые, чёрным отблёскивающие на солнце глаза Чонгука смотрели на него с интересом, выжидательно — и слишком, ужасно, невероятно близко! — Вы с ума сошли! — сдавленно крикнул Сокджин, держась за грудь, где сходило с ума его сердце, пытаясь выпрыгнуть на снег. — Вы меня... у меня чуть не дух вон!.. — Что вы тут делаете, супруг мой? — не обращая внимания на его возмущение, спросил Чонгук. Голос у него был мягким, вкрадчивым, манящим... ничуть не сердитым... А рука опиралась на дерево рядом с головой прижавшегося к этому же стволу Сокджина. Чонгук склонил голову к плечу и повторил чуть тише, глубже и глуше: — Вы следили? Наблюдали за мной? Может... — Он перевёл взгляд на губы Сокджина, который тот отчаянно прикусывал, пытаясь унять сердце. — Может, вы по мне соскучились? — Н-нет... — неуверенно ответил бета, всем своим телом чувствуя жар и силу, которые исходили от едва прикрытого робой тела мужа. — Не следил я... Не... следил... И он, не удержавшись, тоже опустил взгляд на губы альфы, сложенные в насмешливую, мягкую улыбку. Джин точно знал: эти румяные губы могут быть такими приятными... Он помнил... помнил... И поэтому, когда Чонгук накрыл этими губами его губы, он не стал сопротивляться. Сначала вжавшись от неожиданности в дерево, через несколько мгновений влажного и безумно приятного поцелуя Джин, томно прикрыв глаза и приоткрыв рот, обнял своего мужа за плечи и прильнул к нему всем телом, отдаваясь этому поцелую полностью.