О, отец, скажи мне:
Получаем ли мы, что заслужили?
Мы получаем по заслугам.
Он не понимал, в какой момент все начало рушиться. В какой момент все пошло вниз, как будто сценарист твоей жизни сменился и сейчас работал на публику, добавляя в сюжет все больше поворотов, драмы и логических дыр. В какой момент на него нацепили веревку и, как марионетку, начали дергать в разные стороны, натирая узлами тонкую кожу. Или всегда все было так? Куда подевался тот солнечный ребенок? Те рыжие кудри, отливающие золотом на солнце, тот веселый взгляд голубых глаз? Тебе пять – и весь мир перед тобой раскрыт, как книга. Бери ее и читай с самой первой главы по слогам. Я стал стар-ше. По-шел в шко-лу. Ме-ня стали оби-жать. Дети злы ко мне. Ты впервые в таком большом коллективе совсем один. Сам называешь свое имя, когда у тебя день рождения и какой любимый цвет. В одиночку выслушиваешь, что ты не такой, как все, «недоросток» и, вообще-то, голубой цвет только для пекид… педи… В общем, не для нормальных детей. Ты переходишь в среднюю, старшую школу и из затравленного волчонка превращаешься в настоящего дикого зверя, которого все обходят стороной. Дикий. Разве сама мысль, что вместо принятия обществом ты должен ломаться и срастаться неправильными острыми углами, не дикая? Ты вел себя дико, И вот настало время всем нам уйти на дно. И все же, не ты один сталкиваешься с этой проблемой. Настает время, и взгляд выцепляет из толпы такого же как ты, с похожими синяками и гематомами. Но, как оно обычно бывает, находишь не друга – врага. Подходишь сказать «Привет» - тебя посылают далеко и надолго. Огрызаешься – и челюсть встречается с чужим кулаком. Вечно грызться, как бродячие собаки, прокусывать шкуру до крови, вырывать шерсть. Смотреть заплывшими кровью глазами в глаза напротив и не замечать, как надрывный лай переходит в истерический смех. По правде сказать, щенки тоже всегда дерутся между собой. Ну или любимые бранятся, только тешатся. Так глупо, когда эти ссоры и стычки медленно перерастают в заигрывания, которые поймете только вы двое. Когда все называют вас злейшими врагами и идеальным дуэтом, но только у тебя сердце замирает при одном виде карих глаз. С этими желтыми искорками и вот снова спор, снова это дурачество и хождения по кругу. Смирение приходит больно, тяжело ворочается в голове, пока не укладывается холодной могильной плитой. О каких чувствах может идти речь, когда ты прикрываешь своего друга, пока он развлекается за дверью с очередной пассией. А когда такие знакомые и родные руки внезапно опускаются с плеч и притягивают к себе в объятия, мозг просто отказывается работать. Как будто каменщик разбивает тяжелой кувалдой собственное творение, разрывает могилу, надеясь вытащить еще не задохнувшиеся чувства, но находит лишь землю с перегноем и червями. Нет уже чувств, они давно перестали дышать под этой мокрой от слез землей. Они больше никогда не расцветут, они мертвы, как и их хозяин. Но если на осколках плиты можно различить, что чувства были, почему бы не притвориться? Как будто переносишь труп из склепа к себе в кровать и пытаешься согреть белоснежные кости теплом своих холодных рук. Эта мерзлая, мертвая пустота, как развороченная могила, лишает тебя любой реакции. Ты сам становишься безвольным телом, над которым вдруг решили поиздеваться. Вот тебя уже кто-то целует, зарывается в твои волосы, а ты ничего не чувствуешь и ничего не можешь сделать. Тело – безвольная кукла. В голове пустота, а кричащие мысли, что ты не хочешь снова чувствовать боль словно потеряли вес, значит, игнорируемы. И в кино. И в ресторане. И ночью в парке и даже в чужой квартире. Тебя таскают, как мешок с сеном, а ты и радоваться должен. Ну вот, чужие-родные руки натягивают уголки губ, и ты уже счастлив, улыбаешься, что тебе все-таки ответили взаимностью. Все-таки ты проживаешь жизнь, сценарий которой прокручивал у себя в голове перед сном. Только почему-то по холодной щеке скатывается одинокая горячая слеза. «Пожалуйста, я же знаю, что это неправда. Что это не со мной, любят не меня, хватит со мной играть. Почему я был тебе все это время не нужен, а сейчас твои руки на моей шее, как петля. Пожалуйста…»И они тебя загонят, загонят, пока ты не упадешь вниз.
Да так, что ты уже не сможешь выбраться.
И ты идешь на самое дно.
Поначалу темный свет успокаивает. Словно в нем никто не сможет разглядеть твоего смятения от призраков эмоций и чувств, которые противятся всему происходящему. Но вот уже чужие губы касаются твоей шеи, оставляя такой ледяной след на коже. Вниз, вниз… Дорожка на коже будто разрезает ее, а каждое место, где только что были его губы, колет иглами. Сильные руки снимают с тебя одежду, приподнимая твои руки, спину, ноги. «Ты даже не в состоянии сам раздеться, ты правда уверен, что ты хочешь этого? Очнись! Встань и беги отсюда куда дальше!». В пору бы разреветься, но сухие глаза смотрят в белый потолок. Оказывается, даже на нем, идеальном, маленькой змейкой ползет трещина. Черная трещина, и это именно из нее на щеку капает капля воды. Слеза? Нет, показалось. Глаза все так же сухи, а веки словно застыли и никак не могут сомкнуться. «Ты даже не можешь закрыть глаза, да очнись же ты!». Тяжесть сверху ненадолго пропадает, чтобы тут же обрушиться ниже. Впалый живот прижимают в постель, руки до синяков сжимают бока и выступающие ребра. Между ног протискивается чужое горячее тело, и ты чувствуешь эту точку невозврата. Ты сам – безвольная кукла, просто тень на сбитых влажных простынях. Тебя тут и нет вовсе, ты сжался до размеров крошечной трещинки на потолке, а все, что происходит внизу – совсем не с тобой и не про тебя. Руки безвольно лежат на подушке, губы приоткрыты и давно высохли, как будто ты перестал дышать лет десять назад. И эти сухие глаза, которые ты бы и рад закрыть, но веки тебя не слушаются. Твое тело – не твое. Потому что если бы это ты лежал тут, распятый на этой проклятой кровати, то давно бы вырвался из крепкой хватки и бежал, бежал прочь из этого места, из этого города, от себя. Эти невесомые бегущие мысли прерывает резкая вспышка … боли? И вот это насилие, это чужое, это подавляющее и принуждающее не просто по отношению к тебе, оно и есть в тебе. Даже внутри ты не можешь сохранить хоть немного своего дрожащего я, это чужое в тебе. Ты не просто мертвое тело. Ты тряпичная кукла, набитая деревянными опилками, которые остались после изготовления твоего гроба. Каждый забил по гвоздику, а последний – прямо внутрь, царапая изнутри внутренности, выпуская холодную, загустевшую, испорченную кровь. Толчок, еще один. Чей-то такой горячий и неприятный выдох-полустон на ухо, от которого по телу бегут мурашки. Бегут по коже, которая теперь грязная, как и все внутри. Все громче и громче, прижимаясь к твоей шее и пульсирующей вене кто-то стонет, кто-то движется, толкается, сжимает, потеет, дышит и делает все сам, полностью сам. Чьи-то руки на коже сжимают, зубы прикусывают, а тело вдалбливается в твое, неподвижное. Кто-то это делает не с тобой, не сейчас. С другим, в другой жизни, где ты не сломлен, где не потерян, где можешь сделать хоть что-то. Где твое тело тебе принадлежит. Такое тихое-тихое, лежит в оцепенении и тенью растворяется в белых простынях, в чужой коже и в чужих выдохах. Сухие глаза все смотрят в потолок, не отрываясь от маленькой черной трещинки на потолке. P.S.- Все хорошо, Чуя? Ты был таким тихим.
Ты даже не сопротивлялся, как раньше.