***
Ничего не предвещало беды, Дайске жил и свято верил, что в нём принципиально отсутствует функция любви к ближнему своему. А потом в его жизни появился Хару Като, а вместе с ним, спустя определённый промежуток времени, — приступы острой боли в груди и затрудненное дыхание. Сначала Дайске просто думал, что это агрессивные флюиды Хару отравляют его существование, и в это легко было поверить, особенно если учитывать то, что симптомы обострялись в его присутствии. Однако Хару уходил, а симптомы оставались, еще и уверенно шли по нарастающей, спустя время присоединив к себе кашель с кровью. Поскольку Като автоматически обвинялся во всех смертных грехах и неудачах в жизни Камбэ с момента их знакомства, в этой ситуации у Дайске не возникло даже сомнений в том, что причину нужно искать именно в нём. И нашел ведь, с удивлением для себя обнаружив, что в последнее время все его размышления сводятся к Хару Като. Звоночек это был тревожный, ощутимый и явно не предвещающий ничего хорошего. Даже в самом кошмарном сне Камбэ не мог представить себе подобного расклада. В его воображении, с недавних пор приобретающем ипохондрически-параноидальные настроения, он заболевал всеми болезнями мира сразу, умирал от яда замедленного действия, — только не влюблялся в Хару Като. Он был готов даже на сценарий пресловутого отравления от самого Като лично, только не признавать того, что внезапно настолько сильно полюбил такого человека, как он. Или ещё короче: полюбил человека. Однако, когда в один прекрасный момент после надсадного кашля миру явился очаровательно-кровавый лепесток, проблему игнорировать стало в разы тяжелее. Была любовь к Хару и была ханахаки. И с этим надлежало что-то делать.***
Пока треклятая болезнь не начала прогрессировать до такой степени, чтобы запустить необратимые процессы в организме, самым разумным решением было бы всего лишь признаться объекту воздыхания в чувствах. Для Дайске эта идея приравнивалась к сожжению заживо по уровню мучительности процедуры, а потому, когда со стадиями отрицания и гнева было покончено и настало время торга, он перерыл всю доступную ему информацию про ханахаки в попытках выявить иной способ исцеления. Такового он не обнаружил, зато узнал, что нередко болезный начинает кашлять любимыми цветами своего возлюбленного. Так что Камбэ подошёл к решению проблемы издалека. Слишком издалека. — Хару, какие у тебя любимые цветы? Это был вопрос первостепенной важности, поскольку нужно было оценить масштабы трагедии, к чему стоит готовиться. В глубине души Дайске рассчитывал, что он назовет ландыши. — Подсолнухи, — незамедлительно ответил Като, не отрываясь от экрана компьютера. — А зачем спрашиваешь? Подсолнух. Прекрасный цветок, красивый, солнечный, прямо весь из себя подходящий такому теплому и уютному Хару. Прелестно, пока речь идет не о том, как эти цветы прорастают в твоем организме. Представив подсолнухи размером с человеческую голову, Дайске невольно передернуло.***
Любить Хару Като оказалось ещё хуже, чем ожидалось. Несмотря на трепыхающуюся в конвульсиях надежду на то, что будут хотя бы какие-нибудь колокольчики, подсолнухи все же независимо пробились в эту жизнь. Пока только в виде лепестков, но новый день — новые свершения. Что хуже — признаться Хару в любви или задохнуться с огромным подсолнухом в глотке — Дайске не знал. Давиться подсолнухом не хотелось, но любить Хару хотелось ещё меньше, и Камбэ изо всех сил старался выискать хотя бы какой-то компромисс в сложившейся ситуации. — Хару, у тебя есть какие-то другие любимые цветы? Хару же, видимо, почувствовал враждебную энергетику, которая исходила от Дайске в данный момент времени, поскольку отодвинулся от греха подальше и глубоко задумался. — Есть. Мухоловки. Уж к чему, а к подобному страждущего Дайске жизнь точно не готовила. — Что вообще в твоей жизни должно было произойти такого, что ты полюбил мухоловок. — Ну, я лет в семнадцать интересовался разными экзотическими растениями, и… Дальше Камбэ уже не слушал, с ужасом представляя себе, как его организм порождает венерину мухоловку. — И почему меня угораздило полюбить именно тебя?! Подобная фраза вообще не должна была однажды прозвучать, но, вопреки всяким принципам, Дайске выдал её громко, можно даже сказать, ораторски, и не услышать это было попросту невозможно. Принятие наступило слишком неожиданно. — Ты… что? Отвечать не хотелось. Камбэ упорно не поворачивался и избегал даже смотреть в сторону ошарашенного столь внезапным недопризнанием Като. Чужие руки аккуратно обняли со спины и осторожно притянули к груди. Это была бы очень милая сцена со взаимным признанием, но, вместо нормального ответа, Хару крепко прижал Камбэ к себе и задушевно брякнул: — Дебил. От такого любовного эпитета Дайске оскорбился до глубины души и даже демонстративно выпутался из объятий. Като, впрочем, от своих слов отказываться не собирался, подкрепив это весомым аргументом, что достаточно было изначально все рассказать ему, а не доводить себя до болезни. — Кто ж знал, что у тебя ботанические пристрастия окажутся настолько неадекватными. — Если я скажу, что тоже тебя люблю, ты не станешь на меня кашлять мухоловкой?***
На этой минорной ноте можно было бы со спокойной душой объявить счастливое завершение этой душераздирающей истории. Чувства взаимны, здоровью Дайске ничего не угрожает. Однако очаги заболевания никогда не исчезают за долю секунды, и потребовалось время, чтобы произошло полное выздоровление. Все это время Като был рядом, и доселе неизвестно, насколько это была хорошая идея, потому как поддержка его разбавлялась разного рода комментариями. — Рано объяснились, я бы посмотрел, как ты выкашляешь функционирующую мухоловку. Дайске кашлял в ответ, освобождая организм от остатков ботанического сада, и бросал уничтожающие взгляды. — А что, если вырастить на лбу подсолнух? От идеи пришлось отказаться в силу угроз страшной расправой. — Меня вот еще вороний глаз интересовал. А прикинь, если б… Дайске клятвенно заверил, что при необходимости купит все самые ядовитые и неадекватные растения мира, лишь бы его перестали воспринимать как место для рассады. И, как ни странно, в тот момент Хару впервые согласился. А Камбэ впервые рассчитывал на отказ. Больше всего Дайске Камбэ не любит две вещи: безрассудство и цветы. Зато безрассудного любителя цветов — любит очень.