Самолёты

1939 год

Последнее пение пугливого соловья доносилось с далёких зарослей ольшаника. Тонкая, звучная мелодия струилась, разносилась по округе, ненароком заставляя прислушиваться к своим нежным ноткам; отрадно было закрыть глаза, затаить дыхание и позволить волшебным звукам унести себя далеко-далеко… Со слезами счастья на глазах каждый неравнодушный человек, который ценил и уважал свою Родину, смотрел на бесконечные расстилающиеся просторы, ведь испокон веков так сложилось, что люди с родной землёй стали едины. В такие моменты фитилёк, спрятанный глубоко в душе, грел сердце и наполнял его любовью. В сегодняшний день лишь этот фитилёк мог заменить обычно жаркое полуденное солнце, которое не грело, не отдавало теплом. Вот уже второй год природа начинала готовиться к холодам преждевременно и намного раньше, чем обычно, будто зная о царивших переменах, ходивших по миру. Стоял конец августа, странно неприветливый, хмурый, жаждущий скорее завершить летнюю пору. Ветер лениво шелестел травой, щекоча босые стопы и девичьи аккуратно подогнутые открытые икры, изредка заглушая тихие голоса Елены и Михаила. — И тогда жёны декабристов… — Подожди, подожди-ка… Дай я угадаю. Миша открыл один глаз, переставая наматывать на палец длинные светло-русые волосы Лены, а второй оставил зажмуренным, и посмотрел в небо — там определённо должен был быть ответ. — М-м-м… Остались почивать в Ленинграде. — Достаточно, Михаил, садитесь, плохо. Очень плохо! — Лена робко рассмеялась после того, как проговорила замечание с напускной строгостью и серьёзностью. — Во-первых, тогда не было никакого Ленинграда — был Санкт-Петербург! И, Мишенька, конечно же нет, что ты! Они направились вслед за мужьями, с детьми, ноющим сердцем и израненной душой. Великие, великие женщины. Вдали от людских взглядов и ушей, посреди зелёного поля, где ни одна душа не смела побеспокоить покой и благоговение, уличить их вдвоём, молодые люди любили обнимаясь лежать в тишине, рассказывать друг другу сокровенные мечты, различнейшие истории, поучительные рассказы. По большей части говорила Лена, потому что знала больше, а Мише нравилось узнавать новое с её уст, слушать успокаивающий, убаюкивающий голос. Он и впрямь интересовался тем, что преподавали юной девушке в московских образцовых школах, иногда даже поражаясь тому, сколько ненужной, по его мнению, информации содержалось в такой маленькой головке. — Ну и что ты опять приуныла-то? Ленка! — с добрым, даже печальным упрёком говорил Мишка, но его грубый и хриплый голос всегда добавлял в интонацию злинки. — Не будет войны, говорю тебе. Ты мне веришь, али нет? А что оставалось делать Лене, если ни один день не обходился без обсуждения скорой войны и накаливаемой немцами вражды? Расплывчатые сведения, исходившие в частности от отца, с каждым разом всё больше затаивались в сердце девушки и растили семя тревоги, а Миша… Миша, конечно же, всё понимал и старался отгородить — пусть даже собою и пусть даже самую малость времени — её от этих мыслей. Сейчас они смотрели на солнце, которое изредка закрывали находившие тучи, и всё было хорошо. О войне не шло и речи, а раз окружала их настолько мирная обстановка, то и думать об ином было негоже. — Сама ведь говорила об этом договоре… — на последних словах Миша застопорился, не помня как по-правильному обозвать упоминаемый документ. — Ну, какой там договор? Подписали ведь? — О ненападении, Мишенька, подписали, но папенька сказал… — девушка тяжело вздохнула. — Ох, там новый указ про воинскую… Елена распереживались. У девушки с детства наблюдалось слабое здоровье, а в моменты тревоги ей сразу же становилось не по себе: у неё заливалось лицо краской, по спине проходился мерзкий холодок. За такие разговоры ей могли бы сделать строгий выговор дома, но с Мишей она могла делиться любыми темами, о которых была осведомлена. — Воинская, не воинская… Ленка, ошибся твой папка. Говорю тебе, войны не будет. Учуявший перемену в настроении Лены, Миша вздёрнул её за плечи, крепко обнял и зашептал в самую макушку: — Вот выучусь, куплю нам квартиру в процветающей Москве, и со мной-то ты позабудешь об этой проклятой войне. — И женишься? — как будто между делом заискивающе спросила Лена, поддаваясь тому, чтобы перевести тему. — Женюсь! — поспешно воскликнул Миша. — Слово даю, женюсь! Неловко Лена приподнялась на локтях, перекрывая собой свет, поправила шаль и задравшиеся концы платья. В тени Мишкины пряди волос, опалённые солнцем, боле отдавали рыжиной, а чёрные хмурые брови даже сейчас, когда он говорил про такие приятные вещи, были сдвинуты к переносице. — Я верю в тебя, Мишенька. Попомни мои слова, ты станешь великим лётчиком, — тыльной стороной ладошки она ласково провела по щеке юноши. — А квартиры, Москва… Это всё потом. Лена погрузилась в краткосрочные раздумья, чуть хмуря светлые дуги бровей, а потом улыбнулась своей мягкой улыбкой. Миша называл такую улыбку снисходительной и чрезмерно гордой, от которой он постоянно, ещё с самого начала их знакомства конфузился.  — Скажи, ты же знаешь, кто написал «Войну и мир»? Я уже говорила об этом писателе. Здесь юноша открыл уже оба глаза и закинул одну руку под голову, такими каверзными вопросами Лена всегда заставала его врасплох, но Миша изо всех сил старался не ударить в грязь лицом! На этот раз даже небо не могло помочь ему. — Хорошо, что это хоть не немецкие филосодумы, — смотря во внимательные голубые глаза Лены, с благодарностью говорил Миша. — Ну, кто-кто… Толстый, нет, это ведь другой… Значит, Толстой. Лена счастливо закивала головой. — Немецкие философы прекрасные деятели культуры, внёсшие огромный вклад в развитие общества, Михаил. Миша косо глянул на девушку, но она не заметила этого взгляда. — Но я не об этом. В своём произведении Лев Толстой затронул тему войны, и в одной из битв произошёл случай, где ранили одного из главных героев — Андрея Болконского, — поучающий голос становился всё тише и тише. — И когда Андрей терял сознание, он смотрел в небо, понимая, что люди при жизни не замечают красоты вокруг себя. Они гонятся за победой, славой, богатством, квартирами, — Лена пальчиком ткнула грудь Миши, где из-под раскрытой рубашки виднелась майка, — но ведь это не главное. Понимаешь, что я хочу сказать? — Понимаю, Ленка, — карие глаза Миши сверкнули пониманием. — В этом он прав, твой Андрей-то… — Вот об этом я и говорю, и никакой он не мой, — смешливо говорила Лена, вызывая улыбку на лице Миши. — Если мы с тобой не перестанем видеть всей этой бесконечной красоты, то нам везде будет хорошо, Мишенька. Тяжёлый, шумный гул, нарастая и приближаясь, заменил собой пение птиц и звуки природы, завлекая всё внимание пары. Миша и Лена, оба удивлённо уставившись друг на друга, подскочили и вскинули головы, делая руками козырёк от лучей солнца. — Мишка, смотри! — радостно закричала Лена, заправляя волнистые волосы за уши, когда шум начал почти что оглушать. — Самолёты, ей Богу, самолёты! Смотри! Гул становился резче, различимей, и подальше, над самым краем поля показались зелёные стрелы, принося с собой характерный свист. Медленно Лена опустила руку, тщательно вглядываясь в черты и цвета самолётов, и улыбка постепенно спала с бледного её лица, заменяясь растерянностью. — Они же… Со спины Миша обнял Лену и сильнее скрепил руки на её животе, чтобы от поднявшегося ветра шаль окончательно не слетела с плеч девушки. — Военные, Ленка, — без доли страха, буднично продолжил юноша. — О, Господи. Елена перекрестилась и схватилась за грудь, всем дрожащим телом прижимаясь к Мише. Она, не моргая, проследила за проносящимся последним хвостом. Внезапно, в установившейся тишине, ей стало до боли в сердце страшно, что в таком самолёте может оказаться Миша.