Танцы, зеленая гуашь, и душевая

Вечер пятницы проходил до боли спокойно, даже размеренно: в комнате привычно пахло пылью и сырыми досками, сквозь щели в оконной раме задувал сквозняк, по стеклу отбивал трели дождь. Где-то на заднем плане выл старенький магнитофон, то и дело давясь кассетой, как будто бы пытаясь ее пережевать, после останавливаясь, возобновляя нормальное воспроизведение. В углу слышалась возня Табаки — Слепой был абсолютно уверен, что это он. Ошибиться было невозможно: стоял лязг шестеренок, и если прислушаться, можно было услышать тихое занятое бурчание — Шакал каждый раз безумно увлекался процессом, становился его частью, растворяясь в запчастях размером с ноготок, и запахе машинного масла, добытого непосильным трудом. Оно, конечно же, пахло совсем иначе, чем просто найденное или купленное. Где-то справа от него сидел Волк — Слепой мог его различить по бренчанию струн гитары, и какому-то особому запаху. Будто бы Волк был на пепелище, и одновременно с этим пил самый крепкий алкоголь, который только смог найти. Запах скорби, запах жженого мяса. Будто бы Волк только-только вышел из концлагеря. Слепому не было ясно, откуда это в нем, но определенную комфортную зону, как бы это не было странно, создавала прибившаяся к этому всему отдушка могильника — Волк ещё не был до конца здоров, и порой, поздно ночью, принимал лекарства тайком. Об этом знал, наверное, только Слепой — запах таблеток был выразительным, не услышать его было невозможно. А еще Волк ими шелестел как будто бы отчаянно громко, будто бы шуршал блистером сигналы о помощи. Громко, само собой, это было лишь для Слепого — больше крик Волка никто не слышал. Длинные пальцы неуклюже задевали струны, и порой Слепой мог услышать, как резонируют сразу несколько, или как Волк зажал лишние, соседние, не давая струне спеть, зазвучать. Наверное, сам Слепой тоже мог бы сыграть, если бы хотя бы чуть-чуть захотел, хотя бы попробовать. Но он не хотел. С переездом Волка и созданием Чумной комнаты, для Слепого открылась удивительная вещь: у него был музыкальный слух. Он ловил ритм, чувствовал ноты, будто бы предугадывал дальнейшую мелодию, порой тихо, сквозь сжатые губы и зубы, подвывая Волку, едва ли не скуля, когда тот ошибался, и мелодия обрывалась. С Фокусником петь не хотелось, по какой-то причине: может слишком быстро играл, может как-то не так, а может быть Слепому просто не хватало извечных ошибок и слегка злобного ворчания с правой стороны. Волк ему, по сути своей, не был близок, однако его музыка, кажется, была родной. —Ты сегодня совсем не подпеваешь, — Волк шепчет тихо, буквально одними губами, однако чуткий слух Слепого способен услышать даже крысу в другом конце дома. — Почему? —Я никогда не подпеваю, — Слепой мастеровито скрывает удивление безразличностью собственного голоса, как будто бы он вовсе и не удивлен, что его слышали. Как будто он никогда и не слушал игру Волка. —Я слышу твой скулеж каждый раз, как начинаю играть, — Слепому не было свойственно видеть, но он мог бы поклясться, что Волк прищурился, и сделал одно из лиц вроде «Да неужели?». Почему-то Слепой был уверен, что такие есть в его мимическом арсенале, хоть никогда и не проверял. —Потому что твое бренчание невозможно слушать, — Слепой раздражённо огрызается, стараясь вновь сосредоточиться на слухе, однако как назло деятельность и чумных и хламовника будто бы замерла — их недоконфликт стянул к себе все внимание. —Вот так, значит? — голос Волка становится похожим на низкое, утробное угрожающее рычание. — Тогда пусть Фокусник играет, а мы с тобой станцуем — хоть где-то же у меня должен быть талант, — Слепой чувствует внезапную хватку на руке, вздрагивая, чувствуя, как под действием чужой силы едет с кровати, едва ли успевая встать босыми ногами на пол. Насколько подлый ответ на такой несуразный конфликт — Слепой не видел, и все пространство для него было соткано из разнообразных звуков. Музыка заглушала каждый из них, а постоянное вальсирование сбивало ориентиры, заставляя терять осознание, в какой именно точке комнаты он находится. Все, что ему оставалось — доверяться Волку, идти вслед за его ведением. Впрочем, из чистой вредности, Слепой периодически нарочно отдавливал ему ноги под видом неловкости, слыша тяжелые выдохи сверху и радуясь небольшим победам. Да, несомненно, несмотря на свой недуг он не был слабее Волка, однако поднимать конфликт из-за такой мелочи совсем не хотелось, тем более, что мстили они друг другу единовременно. Фокусник играл как всегда ритмично и красиво, однако порой запаздывал, видимо засматриваясь на столь необычную картину. Волк, на удивление, вел партнера достаточно мягко, нежно придерживая большой ладонью за талию, и, кажется, даже слегка наклоняясь — Слепой слишком хорошо чувствовал горячее дыхание у себя на макушке. Они кружились по комнате в неловком танце, и, кажется, двигались совсем-совсем неправильно — танцевать, на самом деле, никто из них не умел, и Слепому не было понятно, к чему происходит нынешнее действие, если хвастовство Волка перед дохляками выглядит все более и более сомнительно, учитывая, насколько близко он прижимает Слепого к себе. За девушку хочет его поставить? Не получится. Каждый из дохляков понимает, что против Слепого идти не стоит, да и за пределами комнаты места им будет не найти. Тогда к чему бы это? —Ой… —Где-то с кровати раздается тонкий, слегка затравленный голос Горбача, и Слепой чувствует, как сквозь рубашку по его локтю и предплечью растекается что-то неприятно-мокрое с сильным запахом гуаши — видимо, Волк не слишком рассчитал поворот, и со спинки кровати была сброшена одна из баночек с цветным наполнением, которыми творил его сосед. Заставить бы Волка просить у воспитателей возмещения… —Прости, я был неаккуратен. Пойдем в ванную, я помогу отмыться, — Слепой удивленно моргает, понимая, что обращаются, кажется, к нему. Учитывая шокированное, на секунду пропавшее от шока дыхание Горбача — точно к нему. —Ты мне? — наверное, если бы он что-то видел, сейчас глупо таращился бы в глаза напротив. —Ну да, — Волк беззаботно пожимает плечами, улавливая момент прежде, чем Слепой возмутится за Горбача. — Потом попрошу у Ральфа зелёную краску взамен разлитой, пойдем. — Волк запросто хватает его поверх испачканного локтя, утаскивая в дверь слегка правее от входной, кажется, успев ухватить что-то тканевое со своей тумбочки. И все бы ничего, если бы Волк спешил воплотить свои планы чуть меньше, и заметил, что разлил, вообще-то, оранжевую краску. Дохляки начинали подозревать, что слепых в комнате двое. —Проваливай из ванной, мне не нужна помощь, — Слепой возмущённо размахивает руками, все так же не позволяя себе лишней эмоциональности в голосе, уже не зная, как согнуть руки, чтобы Волк сдался с идеей снять с него хотя бы один рукав. —Застираю рукав, и дам высохнуть прямо на мне. На черта мне мыться целиком? —Гуашь на коже отпечаталась, ты весь вон синий, — что у Слепого, что у подслушивающих под дверью Горбача и Табаки случился когнитивный диссонанс, так как в мире Волка, судя по всему, на Слепого пролили радугу. Впрочем, последний погрузиться в размышления о цвете краски так и не успел — Волк решил зайти с фланга, и попытаться стянуть рубашку сначала с плеч. —Да и волосы у тебя все в краске, некрасиво будет, — Табаки едва удержался от хрюка. Слепой, наверное, был первым человеком, с его-то зрением, кого волновала красота. Красавица ответил Шакалу возмущенным взглядом, дуя губы — а вдруг? —Я могу помыться сам, вали отсюда к чертям собачьим, — на этом моменте Фокусник, Горбач и Красавица совместно закрывали ладонями рот Шакала, дабы избежать крика «Собачьих нет, есть только хламовные!». Впрочем, ладони бывший Вонючка активно облизывал, из-за чего Красавица едва не умер от брезгливости. —Ну не могу же я бросить состайника в беде, — Волк, каким-то чудом, всё-таки подгадав момент, вытряхивает Слепого из рубашки, попытавшись покуситься и на брюки, однако Слепой пообещал, что переломает ему руки, и Волку пришлось отступить. Под душ Волк зачем-то лезет вместе с ним, неловко прижимаясь широкой спиной к неустойчивой стенке, потираясь горячей коленкой о худое холодное бедро, как будто бы случайно, невзначай. Слепой вроде бы и догадывается, что не случайно, но молчит, дожидаясь, когда наконец-таки начнется процесс мытья. Без Волка в ванной было куда легче, удобнее — он нащупывал мыло, промывал отросшие волосы, и выходил. В случае с Волком были шансы нащупать то, что мылом не является от слова совсем. Так они и стояли напротив друг друга. Слепой — в ожидании, Волк — в смеси благоговения и восторга. По крайней мере, об этом мог с лёгкостью сообщить его пристальный взгляд, и крайне холодная вода в душе. —Можно я… Помогу с волосами? — уверенность Волка как будто бы куда-то разом испаряется, и он, как необласканная собака, перетаптывается на месте, ожидая разрешения. —Можно, —Слепой обречённо выдыхает, и Волк наконец-то берет мыло, бережно мыля волосы длинными пальцами, начиная от корней и спускаясь к кончикам, как будто бы случайно касаясь горячими подушечками пальцев шеи, после, не менее случайно, заменяя их горячими губами. Слепой замирает в ступоре, чувствуя странное напряжение внизу живота, и удивительную приятность контраста холодной воды и теплого дыхания. До этого поцелуи казались ему неприятно слюнявыми, однако с Волком такого не выходило. Сжалившись, и сделав воду потеплее, Волк вновь неловко топчется, выключая воду, и набрасывая на голову Слепого огромное махровое полотенце. Неизвестно, где он его достал, но у Слепого закрадывались смутные предположения, что произошла лесная кража — Волк ограбил Лося. Впрочем, руки Волка от рук Лося тоже существенно отличались, как и касания: Лось вытирал аккуратно, но быстро, сноровисто, без должного внимания. Волк же, казалось, старался промокнуть каждый сантиметр, массируя голову пальцами сквозь полотенце, как бы невзначай, как будто бы так и надо, целуя уголки губ, щеки, пока что избегая самих губ, шепча очень тихие признания в любви, комплименты, как будто бы зная, что их слушают. Впрочем, слышно было все равно — Красавица грел уши у двери, тихонько завистливо вздыхая. Фокусник хмыкал, Горбач отстраненно прорисовывал остатками рыжей гуаши грудку какой-то диковинной птицы, Табаки подленько похихикивал, с интересом наблюдая за развитием событий. Почти что все дохляки наблюдали за стараниями Волка, разве что Кузнечика не хватало, но тот еще пятнадцать минут назад ушел в столовую, буквально за пару минут до начала событий. Совпадение? Вряд ли. —Можно я тебя поцелую? — Волк закусывает кусочек нижней губы, даже не надеясь на положительный ответ, обречённо вздыхая. Они соперники, и то, что с ним случилась такая напасть — только его беда. Спасибо, что Слепой сразу ему не врезал. —А зачем? — Волк куксится еще больше, и Слепой пытается понять, какие эмоции тот сейчас испытывает, одновременно мучаясь странным любопытством, в итоге тихо, как можно более ровно выдыхая. — Можно. Минуту ничего не происходит. Волк оторопело моргает, качаясь сначала вправо, затем влево, изгибая голову под разными углами, даже не представляя, как бы подступиться. Слепой же терпеливо ждет, сжимая ткань чистых брюк Волка, убеждаясь, что тот еще рядом и не решил сбежать. Для них обоих это было впервые. Как-то совсем не так, как писали в детских книгах, рассказывали старшие, или говорили в фильмах. Как-то… Очень неловко, странно, и очень трепетно. Сближающе, нежно, тягуче. Наконец, собравшись с силами, Волк, кажется, клюет его в губы, резковато прижимаясь, смыкаясь ртами, неумело пытаясь орудовать языком, впрочем, после находя, как наиболее приятно можно приласкать партнера. Слепой же нещадно тормозит, стараясь отвечать, вздрагивая от необычно теплых ладоней, поглаживающих бока и бедра, мыча и сопя носом. Спустя пару секунд, они, смущённые и красные, отстраняются. Волк отводит взгляд, поправляя челку, Слепой смотрит в пустоту. Подождав пару минут, они целуются вновь, и Слепой даже позволяет себе обнять Волка за шею, вызывая у того щенячий восторг. И кто знает, может быть они процеловались бы и дольше, если бы замок в ванную всё-таки выдержал четыре наваливашихся на дверь тела, не сдав их с потрохами, выбросив под ноги к влюбленным. Табаки неловко улыбается, разводя руками, натыкаясь на яростный взгляд волка. Взгляд Слепого пугает еще сильнее — он нечитаемый. Возможно, у них даже могла бы начаться грызня, если бы не приглушённый голос Горбача откуда-то сзади. —За зеленой краской можешь не идти — у меня есть…