Окунись в нашу историю...

— Вань? Ты меня слышишь?       В ответ последовало молчание. Китай вздохнул, крепче сжал чужие кисти, как бы намекая другу о том, что он всё ещё здесь. Но ожидаемой реакции не последовало. — Ваня, прошу, посмотри на меня, — тихо попросил Линг, поглаживая большим пальцем ладонь русского. — Тебе приснился кошмар, Вань. Война закончилась, его больше нет. — Воспоминания и шрамы остались, — прошептал дрожащим голосом Союз, смаргивая слёзы. — Ты не понимаешь, не знаешь, что он совершил…       Китаец тяжело вздохнул. Да, он не знает, что тогда пришлось его возлюбленному пережить в плену. Но догадки были и Китай всегда их избегал. Он что тогда, что сейчас был в ужасе. Ему не хотелось представлять, каково было Ивану тогда, но ещё хуже — что он чувствует сейчас? Конечно, у него была возникала мысль расспросить Союза о том, что было, но… он тут же от неё избавлялся, потому что прекрасно видел состояние русского.       И ещё боялся реакции на его вопрос. — Я не спорю, но в своё время мой отец сказал мне: «Шрамы затягиваются. Время — вот лучший врач, в рукаве которого есть все необходимые инструменты. Воспоминания, как ручей, со временем иссохнут». — Может твой отец и был прав, но время не всегда лечит, — покачал головой Союз. — Оно не излечило мои раны после смерти отца, оно не излечило раны, нанесённые братом и сестрой, оно не излечит и эти…       Линг неосознанно затаил дыхание. Иван говорил тихо, настолько, что даже ему самому пришлось наклониться ближе, чтобы услышать последние произнесённые слова. И он тоже был прав, порой, время не лечило, а лишь наоборот — усугубляло ситуацию. — Ваня, — Китай старался подобрать правильные слова, дабы не всколыхнуть мучительные и болезненные воспоминания, — прекрати себя корить в том, в чём ты не виноват. Более того, тебе нужно постараться забыть Алоиса, — при упоминании имени нациста, Союз вздрогнул. — Ты нужен народу, ты нужен своим детям сильным, а главное — несломленным.       Русский снова ничего не ответил, только поднял глаза. Казалось, из-за слёз и так ярко-зелёные глаза стали ещё ярче. Линг прикусил щёку, достаточно сложно было выдержать взгляд Ивана, особенно, когда в них отражаются ужасные эмоции, начинающиеся с невыносимой боли и заканчивающиеся холодностью, что не на шутку пугало.       Как будто Союз разом вобрал в себя все самые жестокие эмоции. — Ты думаешь, я не пытался? — голос Ивана стал жёстче, но взгляд всё равно оставался тем же. — Я старался всё забыть и жить дальше, всё внимание уделял детям и стране, но по ночам я продолжаю видеть и переживать всё то, что творил тот ублюдок с ними и мной. На мне всегда будет висеть это преступление. — Какое преступление? — Я виновен в том, что случилось с ними, я не смог остановить эту сволочь. А он добрался до них и пытал, издевался, прекрасно понимая, что я могу почувствовать их боль. Он запер Россию вместе с Петербургом, он пытал Украину, Беларусь и Литву, Грузия и Казахстан мучались от голода, пока мой родной брат под командованием этого пса гонял по зимнем лесам Эстонию и Латвию…       Китай вздрогнул. Представленные картины того, что происходило с детьми возлюбленного во время войны, наводили страх. Линг и сам серьёзно пострадал от Японской империи, которая также мучала его, подобно союзнику, но одно дело он — вполне взрослый человек, уже имевший какой-никакой опыт, а другое дело — дети, которые никогда не забудут всего этого: раны, голод, обстрелы, смерть. — … и они будут помнить это всегда. А я, смотря на них, буду вспоминать свои ошибки и то, на что обрёк своих детей. — Ваня, — прервал того китаец, просто не выдержав слов друга. Осторожно усадив его к себе лицом, он внимательно уставился тому в глаза. — Прекрати себя винить в ошибках нациста. Ты и твои люди спасли себя и уничтожили этого монстра. Ты спас детей и сейчас ты обязан сделать всё, чтобы их детство вновь стало беззаботным и мирным. Хватит топить себя в чужих ошибках. Ты можешь только ухудшить своё состояние, да и не только состояние.       Он видел, как Иван хотел его перебить, открыв было рот, но, видимо, передумал. Глаз он по-прежнему не отводил, было видно, что он размышлял над его словами. Китай готов был даже снова начать молиться, чтобы его слова возымели свой эффект. Иначе он просто не выдержит.       Ему было невыносимо смотреть на страдания Ивана. Если бы он мог, он бы взял всю душевную боль себе и страдал бы сам. Линг видел, что возлюбленный устал всё это терпеть и таить в себе. Эта ночь — одна из немногих, когда вся эта боль, все эти эмоции выходили наружу. И, словно чувствуя, что выплеск вот-вот совершится, Китай оказывался в комнате Союза и успокаивал того. — Линг, — выплыв из своих мыслей, китаец встрепенулся, тут же обращая всё внимание на Ивана, надеясь услышать ответ, но вместо этого было только, — я-я устал, хочу уснуть и… перестать их видеть. — Хорошо, тогда я пойду, — он хотел было слезть с кровати, дабы отправится к себе в комнату, перед, естественно, удостоверившись, что Иван уснёт спокойно и без проблем, но Союз остановил его. — Подожди! — воскликнул русский и тут же закашлялся. — Н-не уходи, не оставляй меня пожалуйста… Поспи со мной, пожалуйста…       Китай кивнул. Он аккуратно уложил возлюбленного и сам лёг, накрывая их одеялом. Иван же обнял его и прикрыл глаза, выравнивая дыхание. Сам же Линг прижал того к себе, но не спешил засыпать. Сначала он хотел убедиться, что его Ваня заснёт.       «Хоть бы мои слова подействовали. Он достаточно намучался».       Когда дыхание русского выровнялось, Китай расслабился и улыбнулся. Поцеловав его сначала в лоб, потом в губы, он прижался к его лбу своим и погрузился в мир грёз.