Особый случай

Звон стекла качался в комнате, дробно распадался в голове, затихал и снова усиливался. Дзынь. Хлоп. Дзынь. Хлоп. Стакан об стол. Донышко бутылки о дерево. Стекло об стекло. Иногда стекло об зуб. Хлоп. Хлоп. Он зажмурился, хоть глаза были закрыты уже несколько минут. С силой сжал веки и проморгался. Перед ним плыл стакан копченого виски. Где-то с полпорции, чтобы легко осушить одним глотком. В воздухе, прямо перед лицом. Он потер указательным пальцем большой, проверяя свои чувства. Обхватил стакан, холодный и гладкий, и опустил его на стол перед собой. Почмокав пересохшими губами, представил, как виски прокатится по языку и расцветет в горле, вызывая и восторг, и изжогу. Да. Неплохо. Кабинет, едва освещенный лампой, то лился вправо, то стекал влево, как неверная иллюзия. Или как каюта капитана тонущего корабля. Только бы стакан не упал… Он подхватил его. Стакан стукнулся о другой стакан. Дзынь. Он поскорее выпил. Хлоп. – Не останавливаемся! – капитан сидел, задрав ноги на стол. Он поднимал перед собой только что опустевшую бутылку, другой рукой прижимая к животу новую, непочатую. Кабинет накренился. Рид выпрямился в кресле и со значением кивнул. Ужасный черный день был не сегодня, он случился давно. И даже его годовщина была давно. И еще какое-то время прошло. Но все же сегодня он остался на ночь как обычно. Нет, конечно, он не напивался до беспамятства, даже серьезный для других повод не был для него достаточным, чтобы позабыть себя, но сегодня что-то пошло не так. К тому же ночь уже опустилась на Лондон. И вышло так, что виски полилось рекой. Сначала он был один, кабинет еще крепко держался в чреве его полицейского участка. Но вскоре к нему присоединился капитан, и судно дало течь. Джексон быстро разливал, быстро пил и быстро говорил. Инспектор слушал не всегда, чаще он вспоминал паровую трубу, упавшую на него, выдавившую из него всякую надежду. Сидя в своем кресле, через стол от Джексона, он чувствовал себя отчаянно раздавленным и поэтому пил все больше. Вскоре пол дрогнул, стол вместе с сидящими за ним отправился к одной стене, затем к другой. Потолок зловеще скрежетал. Но им все было нипочём. Они принимали «Лафройг» с жадностью моряков, делящих последнюю пресную воду. – …Нет, я так не поступил! – продолжал начатый рассказ Джексон. Он помотал головой. – Я взял и разбил ему нос. Что ты думаешь? – Относительно чего? – Относительно того, прав я, по-твоему, или нет? – Не думаю, – протянул инспектор. Ничего он не помнил из предыдущих слов капитана, но удар в нос в любом случае штука полезная. – Вот мы сидим тут с тобой, а между тем не стоило бы, – Гомер взмахнул рукой, и белый дымный след его сигареты расчертил воздух между ними. – Решайся! – На что? – На то, что я предлагал. Я нахожу тебя в таком виде уже не первый раз. Стоит последовать моим словам. – Не помню я никаких слов. – Притворяешься, ну да ладно. Тебе не повредит ни трубка, ни дырка. Я склонен считать это медицинским предписанием. Инспектор постучал пустым стаканом по столу, призывая новую порцию. Стук-стук-стук. И она тут же появилась. Ловкие руки Джексона спрятали только что начатую бутылку в капитанский пиджак. Рид следил за всем движениями Гомера очень внимательно. Эх, если бы не качка… «Лафройг» качался в горле. – Нет. Шлюхи… – Не для тебя, они для Дрейка и меня, ты хотел сказать, – хохотнул Гомер. – Ты не имеешь права договаривать за меня. – В твоем случае любовница непременно не должна быть шлюхой. Желательно шлюхой сделать ее самому, – рассудил Джексон. Смачно затянувшись, он покачал носком своего отвратительного ботинка. – Не тебе, – Рид привстал и сжал острый мыс ботинка, задранного едва ли не к его носу, – рассуждать насчет меня и женщин. Запрещаю! Я тебе запретил! Понятно я выразился, мистер Джексон? – Сержант Артертон тебя тоже понял, так ты кричишь. – В этот час он спит дома. На мгновение Рид показался себе совершенно трезвым, но иллюзия отпустила, и качка вернулась. Он сел обратно и снова уставился на Джексона – он несколько раз за вечер разглядывал его против своего желания. Капитан сидел напротив, лучше бы он не приходил, но так уж сталось, теперь они оба пьянее пьяного. Его еще не тошнит, но вскоре качка перерастет в морскую болезнь. Лицо Джексона не обещало ничего хорошего – взор затуманился и обычно ловкие руки повисли плетьми, дымящая сигарета тускло тлела в нескольких дюймах от пола. Не случился бы пожар. Инспектор хотел сказать Гомеру, чтобы он загасил окурок, но капитан заговорил первым. – Думаю, твоя скорбь сейчас уже бессмысленна. Рид с интересом перевел взгляд с окурка в пальцах Джексона в его сонные глаза. – Ты увяз в своем страдании, влип, иначе говоря. Ты же знаешь, что такое инклюз? Эдмунд кивнул. – Не-е-ет, – протянул Джексон, помотав головой, – ты думаешь, это жук в янтаре. Нет, Рид, это ты! Расчехли свой прибор, двигайся дальше! Ты все еще страдаешь, что должен был иначе обращаться с Эмили, и я сейчас ступаю за границы дозволенного, но я скажу. У вас с Эмили не было будущего. Рид с изумлением смотрел, как губы Джексона складываются и раздвигаются, работая над словом «Эмили». Стол поехал к стене. – …И раз уж вышло так, как вышло, мой тебе мужской совет – начни со здорового развратного поведения, и вскоре ты приободришься. Возможно, найдешь себе любовницу, которая родит тебе ребенка. Да не смотри ты на меня так. Стол врезался в стену, и Рид приподнялся, чтобы удержаться. Он хотел закричать, чтобы Гомер никогда не говорил с ним ни о чем, что касается его жены, его дочери, обо всей этой боли, от которой ему не отвязаться. Но спросил другое: – Желая, как ты говоришь, двигаться дальше, смогу ли я думать о том, чтобы иметь снова детей? Моя жена сейчас без рассудка по моей вине, и я сам обрек себя на одиночество, будучи женатым человеком. Считаешь, что я оскорблю ее еще и так? Наслаждаясь счастьем беззаботного отцовства, в то время как она окончит свои дни вдали от всякой, даже самой малой радости? – Я врач и скажу тебе – ты больше не поможешь ей, теперь уже нет. Кто тебе помешает изгрызть себя? Валяй! Добавлю тогда, что мог бы уж сделать Эмили второго ребенка до того, как она дошла до ручки. Кровь подкатила к лицу Рида, и он едва мог сдерживать бешенство. – Не смей! – прорычал он. По мутным пьяным глазам Джексона было не разобрать, пожалел он о сказанном или наслаждался тем, что разбередил и без того саднящую рану. – Боль расколола наш брак пополам, я даже подступиться не мог. По сути, ты спрашиваешь, почему я не решился насиловать свою жену?! – Да нет же, Рид, забудь. Тебе просто нужно сбросить пар. Джексон удивительно часто провоцировал его так, что инспектор не мог сдерживаться, и всякий раз после этого капитан отступал, сдаваясь под напором. Это тревожило Рида и обескураживало его. И рождало в нем неприемлемое желание давить дальше. Сейчас это желание всколыхнулось с новой силой, разбуженное упоминанием запрещенной темы. – Я задал тебе конкретный вопрос! – заорал Рид, потеряв взгляд Гомера и теперь пялясь в его плохо выбритую щеку: – Отвечай на него, имей смелость! Ты словно мясник запустил руки в кровоточащую рану, теперь не отворачивайся! – Прости, ты прав, я зря полез в это. Рид не желал отступать: – Скажи, как еще я мог навредить жене? В самом деле взять ее силой?! – Да кого ты можешь изнасиловать, бог мой, только не ты, – усмехнулся капитан, пытаясь обратить все в шутку. Рид вновь схватился за капитанский ботинок и рванул ногу Джексона на себя. Стул под капитаном со скрежетом проехал вперед и вильнул в сторону. Джексон упал на пол, а Рид, ударившись бедром об угол стола, шагнул и рухнул сверху. Капитан закинул руку с потухшим окурком за голову и издал пьяный смешок, но, взглянув в лицо инспектора, улыбаться перестал. Рид ударил его в правую скулу, и Джексон едва не скинул его, но, получив еще один удар в лицо, на мгновение перестал двигаться. Риду хватило этого секундного бессилия своего противника, чтобы перевернуть его лицом вниз и заломить ему руку. Пол под ними накренился, а сверху давил, похоже, опрокинувшийся стол. Или та самая пароходная труба, Риду было никак не увидать. Он высвобождал член и пытался сбить сопротивление, он срывал брюки капитана с его зада, он бил куда-то и придавливал ногами. В общем-то, он старался как мог, чтобы сломить сопротивление под собой. Капитан, без сомнения сильный и ловкий, проигрывал инспектору и в весе, и в физической крепости, так что спустя пару минут борьбы брюки Джексона были порваны и сдернуты до середины бедра. Рид начал, как ему казалось, преодолевать новую волну сопротивления. Он по-прежнему был раздавлен чем-то, что упало на него после того, как они с капитаном оказались на полу. Он был уже внутри, он уже давил лбом в шею Джексона и впивался ногтями в его запястье, он был стиснут со всех сторон, болезненно, очень болезненно, но тут же волна подхватила его и оставила почти без сознания. Душный запах, которым пропитались вещи Гомера, вызвал тошноту, Рид едва дышал, толкаясь вперед уже без всякой цели или возбуждения. В тот же миг он понял, что ослаб и больше не продержится ни минуты. Боль, равно как и острое удовольствие, отпустили, и теперь он бесполезный барахтался поверх своей жертвы. Капитан, казалось, очнувшийся от удара в лицо, вывернулся из-под Рида и ударил того в живот. Они откатились друг от друга и лежали на полу, задыхаясь. Рида тошнило. Он повернулся на бок, и его вырвало. С трудом нашарив в кармане платок, он утирал рот и слушал, как за его спиной поднимается с пола Гомер. Удивительно, но стол продолжал стоять там, где стоял. Вероятно, все же это труба на меня упала, решил Рид. * Открыв глаза, Эдмунд обнаружил себя на полу рядом с раскладной койкой. Солнце жалило сомкнутые веки и обжигало зрачки горячим песком. Горло саднило, а желудок после вчерашнего превратился в сточную канаву. Эдмунд сел. Стало намного хуже. После еще одного усилия он встал и подтащил себя к зеркалу, из которого на него смотрела рожа палача, убийцы… да кого угодно, только не инспектора полиции. И насильника. Эдмунд зажал рот и по стенке добрался до отхожего места, где долго выворачивался под удивленными взглядами двух молодых коллег, так и не осмелившихся спросить, отчего так дурно их начальству. Осмелился сержант Артертон, с сочувствием протянувший ему кружку черного кофе: – Вы с капитаном вчера, видимо, перестарались, инспектор. Рид помертвел. – Он зеленый, по стенке таскается, вы вот тоже ничуть не лучше. Зашли б к нему, он сказал, что сварит себе какой-то гадости от головы. – Капитан Джексон здесь? – Конечно, сэр. Лечится. Эдмунд вытащил платок, отер губы и, осторожно ступая, добрался до прозекторской, стукнул в косяк, вошел и закрыл за собой дверь. Капитан Джексон стоял к нему спиной, опираясь руками на свой так называемый разделочный стол, сигаретный дым висел вокруг; казалось, он медитировал, глядя на сизый труп мужчины перед собой. Эдмунд отметил, что штаны капитан зашил, и что запах от него шибает похуже, чем от самого Рида. – Я пришел сказать, что подам на себя рапорт и пойду под суд за… – Послушай меня, – Джексон не повернулся, только попытался встать прямо, – за то, что ты сделал вчера, я тебя убью. Только я сделаю это так, что ни один человек, даже ты сам, не подумает на меня. Не хочу гнить на виселице за такое дерьмо, как ты. Но если хоть одна живая душа узнает, что произошло ночью, умирать ты будешь страшно и долго. Ты меня знаешь, я смогу так сделать. Гомер наконец повернулся, оперся на стол спиной и скрестил руки на груди. – Ты меня понял? Рид сглотнул. Щека капитана была разбита, глаз затянула сливовая тень, уголок губы треснул, он походил на полицейского еще меньше, чем сам инспектор. – Почему домой не пошел? – Как? Я еле стою. Ублюдок. – Тогда, – инспектор уставился в пол, – пока ты меня не убил, и раз ты все равно стоишь рядом с трупом, скажи, отчего он умер? Все-таки яд? – Ты редкий, редчайший… впрочем, ладно. Это не яд. Или это яд, мне неизвестный. Я попробую завтра провести еще пару анализов, но даю шиллинг против пенни, что нет. Хлопнула дверь, в комнату заглянул сержант Дрейк. – Инспектор, на Фэшн-стрит двойное убийство. Это вы его так? Зачем было стараться самому, попросили бы меня, сэр. – У тебя на такое воображения бы не хватило. – Сержант! Прекратите. Я иду за вами. Гомер медленно добрел до стула, надел пиджак и так же осторожно по стенке вышел из кабинета. – Артертон! Приду завтра. Или послезавтра. Риду скажи, чтобы не терзался моим отсутствием, но и пусть не присылает никого, поколочу! – Иди-иди, вижу, что толку от тебя ноль. Инспектор вон, какой-никакой, а поехал на расследование. Гомер отмахнулся и побрел к выходу. * В воде стало легче. Сьюзен пришибет его, когда увидит в своей ванне, да и плевать. Рида надо было прирезать сразу. Он сам не понимал, почему так не сделал. Тот отрубился мгновенно, чуть не раздавив своей тушей. А он, вместо того, чтоб зарезать инспектора и сбежать, на четвереньках выбрался из кабинета и с трудом дополз до прозекторской. Хотя, правда, сбежать он бы и не смог. Задница горела, словно виски плеснули в открытую рану, да и сейчас не намного лучше. Ничего, у него есть мазь с цинком, главное до нее дотянуться. Гомер закрыл глаза, тянуться не хотелось так же, как совершать любые другие движения сложнее взмахов ресницами. Вот дерьмо. Еще и поцеловать его пытался, губу порвал. Это-то зачем? Ну, допустим, он, Гомер, ляпнул что-то нестерпимое, бывает, с ним это постоянно бывает, но вот так набрасываться? А он еще советовал что-то про детей, зачем-то сказал про Эмили, кретин. Хотя и хорошо, что ее изолировали от такого дерьма. Дерьмо! Даже посрать нормально он не сможет дня три минимум. Гомер закурил. Нет, два, наверное. А ведь я чуть не сдох в какой-то момент, так было здорово, мрачно подумал вдруг он. Прямо сразу, когда валить начал и всунул своего Дика, то есть сначала меня дернуло, потом чуть не оглох от собственного ора, а вот потом было так, как никогда… В теории все должно быть не так. Все вообще не так. Хотя во всем сам виноват – надо было испытывать новую шарлатанскую болтанку, которую они изъяли, как обычно, только на себе, а он зачем-то приплел еще и Рида, оставил стакан на столе, ничего инспектору не сказав. Опьянение оказалось нетипичным. – Ты что здесь делаешь? Ты, грязная свинья, что делаешь? Куда ты влез, сволочь? – Тихо, Сью, тихо! Гомер стащил полотенце с бортика и поднялся из воды, прикрывая срам. Сьюзен стояла напротив, упершись маленькими кулачками в бока. Она дождалась, пока он проковылял к ширме, где сбросил свои вещи, и наспех вытерся. Нагнувшись за ботинками, он охнул и поспешно распрямился. Сьюзен сощурилась. – Знаешь, – начала она, – когда мои девочки ходят вот так, я говорю «с почином!» и рассказываю что нужно делать, чтобы не повредиться слишком сильно. – О чем это ты, Сьюзи? – А вообще стараюсь таких извращенцев держать подальше отсюда. – Брось, – хмыкнул Джексон, но тут же понял, что говорить с женой не перестанет. Не получалось у него, как бы ни старался, отказаться от откровенности с его Сью. – Во что ты еще вляпался? – вот, ее уже почти трясло от раздражения. Капитан помялся и все-таки еще раз нагнулся к ботинкам. – Господь всемогущий… – прошептала Сьюзен. – Успокойся! – Кто? Кто сотворил это с тобой?! – она подскочила к нему и схватила за талию. Лучше бы она этого не делала. Гомер взвыл и оттолкнул от себя жену. – Как же это так, Джексон? – скривилась Сью – Понимаю, если бы они ограбили тебя, избили, даже если пытались убить. Но чтобы на улице надругались над мужчиной? Как же это так?! Капитан потер синяк на боку и, отложив полотенце, надел рубашку. – Это не преступники, милочка, я повздорил с Ридом. Это Рид, детка. Сьюзен моргнула и отошла на шаг назад. Она недоверчиво посмотрела на супруга, а после он увидел, что на ее милое личико возвращается то выражение, с которым она уже не раз целилась в него из его же собственного револьвера. – Ах ты сука, Джексон! Довел такого человека! – взвизгнула она и швырнула ему в голову жестяной черпак для воды. – Что же ты наделал, если заставил его дойти до такого? Сейчас Джексон не находил в себе сил, чтобы по обыкновению стерпеть пощечины, а после завалиться со своей красоткой на перину. Он, чертыхаясь, закончил одеваться и обулся. Захватив пиджак и шляпу, капитан поспешил убраться подальше от супруги и ее праведного негодования. *** Было очень холодно. Ветер нес с реки брызги, в конце концов пропитавшие его мешок. Он не знал, сколько часов провел на дне катера, но холстина, которой была обернута его голова, сделалась совсем мокрой. Дыханию это пока не мешало, потому что он лежал лицом вниз, но руки и ноги, жестко стянутые веревками, затекли и уже даже не болели. Его ударили в висок, он очнулся совсем недавно, сколько они плывут – неизвестно. Судя по скорости и беспрерывному движению, направляются они на восток и, как казалось Риду, судно, в котором он лежал, вполне могло уже преодолеть достаточное расстояние, чтобы оказаться далеко от города. Не убили – значит или везут к кому-то, или от кого-то. Что ж, скорее всего, сюда, на дно, к веревкам и мешку, привела его непростительная ошибка. Джексон обещал убить, так что же сомневаться – человек, подобный капитану, хоть порой и бросается словами, которым впоследствии не бывает верен, но что касательно мести, сомнений нет – исполнит. За поруганную честь следует непременная расплата. То, что Рид плыл к ней на полных парах, он не сомневался. Вчера, вызванные на место двойного убийства, они с Дрейком ничего не нашли по указанному адресу. Он отправил сержанта опросить свидетелей, возможно, кто-то видел скрывшихся или слышал шум, а сам остался осматривать комнаты в поисках следов преступления. Без Джексона он чувствовал себя ослабшим. Глаза его капитана, его острый ум – все бы сейчас пригодилось. Но он сам сделал его своим врагом. Хотя, видит Бог, обычно стремился он ровно к противоположному. Дружбы, как оказалось, инспектору было мало. Лежа на дне катера, Рид пришел к неутешительному выводу, что чаще всего к фиаско его приводила жажда получить все до капли. Мириться с полумерами, с недостаточным результатом он не мог. Когда-то это возвысило его, сделало ему репутацию. Это же репутации и лишило, бросило в мясорубку мести. Он мог бы удовлетвориться тем, что имел, да и продолжил бы довольствоваться этим, но что-то сорвало с него узду. Чувствовать себя сорвавшимся с цепи было даже не отвратительно. Рид преисполнился спокойной безысходностью – после такого не возвращаются. Он, человек, возводящий в принцип честность, благородство и воздержанность, сам же оказался первым своим предателем. Что ж. Поделом. Но в глубине своего раскаянья Рид чувствовал зачаток отвратительного удовлетворения произошедшим. * Захватив пиджак и шляпу, капитан поспешил убраться подальше от супруги и ее праведного негодования. В комнате Лили, новой звезды салона Сьюзен, было тихо. Девица, невзирая на род занятий, тянулась ко всему изящному и сейчас отпросилась у хозяйки на выставку французского кружева, пообещав вечером отработать вдвойне. Гомер лег в кровать, вытянул ноги, и тут же дверь скрипнула. Сьюзен, видимо, решила, что страданий ему на сегодня недостаточно. – Я принесла тебе мазь и настойку от боли. Девочки хвалят. – Пусть не увлекаются, давай ее сюда. – Повернись и спусти штаны… что ты ему такого сказал? Гомер подчинился. Приятно было не думать, что делать дальше, хотя бы ближайшие четверть часа. – Да ничего плохого, совет дал. Ты бы тоже дала ему такой совет, мы говорили. Ох. – Инспектор не тот человек, чтобы бить лицо и потом… я даже выговорить это не могу! – Не такой. Дрейк вчера торговца поймал, поит народ какой-то дрянью, я подумал – новый наркотик. Ну, я попробовал, но эффект слишком слабый. Стакан на столе стоял, полный почти. Рид прибежал откуда-то сам не свой, выпил. Потом ушел, я через час к нему заглянул – пьет. Хороший виски, между прочим, я такой люблю, ну сел с ним, потом… вот какое мне дело до него, а? До жены его? Чего я так влипаю? Оу, это приятно, сделай так еще. – Лежи тихо! – Ну, я и говорю, начинай жить дальше, найди бабу. Сделай ей ребенка, хороший совет, да? А он, – Джексон грустно подпер голову рукой, – вмазал мне по роже, навалился и… – Прекрати! Думай, о чем с женой говоришь! – Я считал, тебе интересно, – он поморщился, – сама же спросила. Очень больно. – У него такой большой? – в голосе Сьюзен не было ни смущения, ни похоти, только профессиональный интерес. – Ты думаешь, я могу с чем-то сравнить? Не маленький, наверное, он на простату попал так, ммм, удачно. – Перестань. Сам виноват. Готово. Кстати, что ты делаешь в комнате Лили? Я тебе запретила общаться с девочками бесплатно, а денег у тебя нет! – А лечу я их почему-то не за деньги! – А ты здесь живешь! И я не видела ни пенни за все время твоей службы! – Отстань, я ухожу. – И куда? – Не твое дело, убью Рида, восстановлю свою честь и рвану в Америку. – Конечно, кроме Рида тебя тут ничего не держит! Не смей его трогать, он хоть людей слушает, сволочь ты! Внизу грохнула дверь. – Капитан Джексон! Капитан Джексон! – Я ведь сказал Артертону, что поколочу любого, кто меня потревожит. Так он Дрейка прислал. Сьюзи подошла к двери: – Скажу, что тебя нет, ты еле ходишь. – Капитан Джексон! Она выглянула на лестницу, Дрейк стоял, привалившись к перилам, серый, как крыло летучей мыши, и такой же поникший. – Где он, миссис Сьюзи? Где капитан? – Его нет, мистер Дрейк, что случилось? – Инспектора Рида. Похитили. Я пой… – Когда? – Гомер выскочил из комнаты, на ходу застегивая штаны. – Час назад. Я пока искал. Пока бежал. Сюда. Час. – Идем. – Мы приехали на вызов. Два трупа. Говорили, что два. И никого… Сьюзен смотрела на мужа, ковылявшего за сержантом Дрейком, и думала, что если ей очень понадобятся деньги, инспектор Рид поможет ей их добыть. В том, что Джексон отыщет своего инспектора, она не сомневалась. * В конце длинного путешествия, когда катер причалил к незнакомому берегу, его схватили четыре человека и потащили прочь от воды. Разумеется, если бы его собирались утопить, то не было никакой необходимости везти жертву так далеко. Достаточно было привалить камнями где-нибудь на болотах, где топкая трясина всосала бы его вместе с булыжниками. Но нет – его несли, причем несли так, что он не ударился ни об один камень или ветку. Через несколько минут такого путешествия инспектора швырнули на землю. Пока его несли, сквозь старый мешок еще пробивался свет, но теперь было темно; впрочем, он не помнил, чтобы его спускали или поднимали. Стемнеть так внезапно не могло. Все вопросы отпали сами собой, когда мешок рванули в стороны. Только теперь Рид понял, как ему было душно. Он судорожно глотнул воздух вместе со смрадом, шедшим от его похитителей, мокрыми запахами моря и земли и сладким древесным духом. Вокруг было темно, инспектор моргал, пытаясь прояснить зрение, но не мог, как ни старался, разглядеть людей, которые приволокли его сюда. Все четверо стояли за его спиной, а повернуться не было ни сил, ни возможности. Руки и ноги по-прежнему были туго стянуты. Он лежал на боку и пялился перед собой – где-то вдалеке светилась щель у земли. Он, вероятно, в сарае. И также вероятно, что сейчас ему отрубят тут голову, как рубят головы курицам – лопатой ли, топором ли… какая, в сущности, разница? Зачем только привлекать к такому опасному делу столько людей? Джексон обещал сотворить все так, чтобы никто не узнал. Возможно ли, что это не он? Вполне. Но тогда кто они и чего хотят? – Покажитесь, – он попробовал голос. Позади кто-то завозился, и его толкнули в спину, переворачивая лицом вниз. Невидимые руки рванули веревки на ногах, и Рид закричал от боли, запоздало чувствуя нестерпимую резь в опухших щиколотках. Руки были связаны за спиной, и узлы на запястьях никто не ослаблял, а вот ноги развязали. Толку от этого было чуть – Рид попробовал подняться, но смог лишь перевернуться и посмотреть вверх и назад. Никого. Его похитители неслышно ушли, оставив его в одной рубашке и подштанниках валяться со связанными руками на земляном полу неизвестного сарая. Пролежав так некоторое время, Рид почувствовал, что замерзает. Погода выдалась чертовски холодной. Если он не будет двигаться, то простудится, оголодает и, в конце концов, умрет от жажды, голода, пневмонии или еще чего-нибудь. И, само собой, от лопаты, которая перерубит ему шею. Неожиданно для себя инспектор нервно улыбнулся возникшему перед его мысленным взором образу. Джексон, конечно, предпочел бы пистолет, но его сообщники вполне могут вернуться и прикончить инспектора любым из множества изуверских способов. Впрочем, как он уже думал, нет тут никакого американца или его участия – все это наверняка как-то связано с их нынешним делом, запутанным и отвратительным. Капитан найдет способ отыскать его, его острый ум хирурга не даст осечки. И Дрейк так этого не оставит. Надо лишь облегчить им задачу. Раз его тут бросили, надо постараться освободиться. Если же освободиться не получится, необходимо хотя бы не умереть до тех пор, пока кто-нибудь его не обнаружит. *** – Джонни, я просил тебя спрятать Рида до поры, так? – Так, – Джонни посмотрел на свои ботинки. – И ты знаешь, что Рид нам нужен, верно? – Верно, сэр. – И ты с ребятами отвез его туда, куда добираться я буду так долго, что у меня яйца успеют отвалиться от старости?! – заорал Лайон. – Зато его там никто не найдет, сэр, – возразил Джонни. – В том числе и я, кретин! – А я поеду с вами и все-все покажу. Я его надежно спрятал, никто не отыщет, мы с ребятами были осторожными, сэр, как вы и сказали. Мы с Гордоном за руки, хромой Стью и Перри – за ноги. Никто не видел нас, он там поваляется день-другой, а там, глядишь, и Илайю отпустят. Лайон постучал согнутым пальцем по лоснящемуся лбу Джонни. – И как же его отпустят, если я не навещу инспектора и не заберу у него сувенирчик для его шавок? – Какой сувенирчик, сэр? Всю его одежонку мы в Темзе утопили, может, он на дно пошел, вместе с портками? – нешуточно испугался Джонни. Лайон вздохнул и отошел от него подальше – неровен час, пристукнет гаденыша, а ведь только Джонни умел ладить с едва управляемым громилой Гордоном и еще более тупым, чем сам Джонни, хромым Стью. Про Перри Лайон слышал впервые, но это его не так уж и заботило. Когда-то у Льва из преисподней была целая армия, но теперь он пообтрепался, а люди его повывелись. Остались рожки да ножки. Тем ценнее был Илайя, которого легавые поймали совершенно случайно. Без Илайи им теперь ничего не провернуть. Сказать, что Лайон был взбешен – ничего не сказать. Оставалось идти на крайние меры. Око за око! Инспектор в обмен на Илайю. Лайон собирался прислать ухо Рида его шавкам, чтобы доказать серьезность своих намерений. – Это личный сувенирчик, парень. Такое в карманах не носят. Что-то очень для инспектора ценное. У тебя тоже такое есть, вот думаю, не заменить ли одно на другое. – Так у меня ж ничего нет, – заканючил Джонни, – даже бумажника нету! – А пальцы? – Что? – Пальцы у тебя есть, Джонни? – Ну, вроде да. – А сколько? – Это… десять, сэр. – М-да? Странно. Я думал, всего двадцать. – Нет, сэр. Зачем человеку двадцать? Десять вот, как у всех, кто божьи дети, я не какой-нибудь там выродок или урод. Вот, убедитесь! Джонни вытянул руки перед собой. Лайон раскрыл рот и вытер уголки губ платком, спрятал его в карман и внимательно рассмотрел грязные пятерни Джонни. – Да, можешь считать, что тебе повезло. Вот было бы у тебя двадцать пальцев… – вкрадчиво начал он и тут де перешел на ор: – Я бы тебе парочку отрезал! Да отправил бы с посылкой на Леман-стрит! Джонни в испуге попятился, поспешно засунув руки в карманы. Терять пальцы ему вовсе не улыбалось. Кто знает, шутит сэр Лев из преисподней или нет. С ним никогда не поймешь. – Я тебе ничего не отчекрыжил только потому, что у меня срочное дело! – продолжал кричать Лайон. – Понял меня? Пошел вон! Джонни бросился к лестнице и взбежал на чердак, где почел за лучшее переждать бурю, закрывшись на хлипкую щеколду. * Шеф-инспектор Фред Эбберлайн возвышался над группой полицейских, как Биг-Бен над Лондоном. Сержант растолкал коллег и подтащил Гомера к начальству. – Вот он, сэр. – Что с вашим лицом? – Я работаю в полиции, шеф-инспектор, – огрызнулся Гомер и тут же спросил: – Что-нибудь нашли? – Кроме вас – ничего, – прорычал Эбберлайн и ткнул пальцем в грудь капитана: – Ты, Джексон, скажи мне, что бы сделал Рид? – Заставил меня еще раз обыскать здание, приказал половине ваших людей оцепить подходы к нему, второй половине опросить всех жителей, третьей… – Умный, Джексон? Все уже сделано. Что Дрейк так на тебя надеялся, непонятно. Гомер сплюнул. – Я посмотрю еще раз. – Тут все истоптано, ночлежный дом. Будь по-твоему, поглядите с сержантом и живо в отделение. Я буду там, – шеф-инспектор махнул своим людям и пошел к кэбу. – Ему как будто все равно, что мистер Рид пропал. – Нет, Дрейк, он в бешенстве. Разговаривал со мной почти как с человеком, а не Джеком-Потрошителем. Идем. В какой комнате ты его оставил? Гомер не слушал ответ, все равно сержант вел его на место. Вот здесь Рид с Дрейком вошли, думал он, из окна того чердака идеально виден подход к дому, а с крыши – окна ночлежки, жители которой сейчас ждали в отдалении, готовые в любой момент нарушить запрет еще час не возвращаться в свое пристанище. Да, похоже, там искать ему нечего, все затоптано, а вот крыша и чердак что-нибудь да и расскажут про его инспектора. – Здесь. Как же так, а? Я ходил всего ничего. А вдруг он уже мертв? – Он стоял у окна? – Света-то нет. – Есть великое изобретение человеческого разума, фонарь… впрочем, кому и о чем я говорю. Спички еще есть. Смотри, что это? – Это было. Парик, но инспектор сказал, он тут лет сто валялся. – Тебя не было минут десять? – Двадцать. – За это время преступники схватили, оглушили и вынесли из ночлежки такую тушу, как Рид, и никто ничего не видел? – Самого его они бы идти не заставили. – Только если б угрожали ему чьей-нибудь смертью. – Вашей. – Твоей, Дрейк. Прекрати! Я не могу раскисать, я должен думать! – А что если они его пытают? – Замолкни! Если они его несли, то как? – Здесь лестница с отдельным входом. Сказали, жил человек управляющего с женой. Думаю, по ней вынесли и погрузили в кэб. – А кэб стоял у того входа? – Нет, мы спросили. Ничего не стояло. Да тот вход сразу на улицу выходит, могли на ходу запихнуть. – Тушу Рида в кэб? – Бросить на телегу? – Могли. Телега это не светский вариант, уже что-то. – Я их голыми руками разорву. Вот запомни, американец, на такие куски, что тебе резать нечего будет. – Я найду. Гомер осмотрел комнату и махнул рукой. – Идем отсюда. И не по лестнице. Там уже никаких следов, посмотрим крышу и чердак булочной напротив. Чердак был пыльным, и следы Гомер увидел сразу. Свет из окна падал на пол, красиво подсвечивая остатки паутины и грязные разводы на полу. – Ты прав, Джексон, смотри, какой след! – Их было четверо, один – не меньше шеф-инспектора. – Больше, – Дрейк показал рукой вверх, – смотри, башкой стер сажу, мистер Эбберлайн не достал бы на большой палец. – Один хромает. Другие шаги обычные, погоди, я зарисую следы. – Я осмотрю крышу. Гомер оглянулся: – Нам лучше не разделяться. Не хочу поворачиваться к двери спиной. – А он сам сказал, иди, Беннет, посмотри вокруг. Ничего не боялся. – Он и сейчас не боится! Он ждет нас! Живой! Гомер выхватил из сумки газету, достал из кармана карандаш, с глухим стоном присел на корточки и принялся за работу. * – Где вас черти носили? – орал шеф-инспектор. Гомер плюхнул сумку на стол и достал трофеи: – Вот. За инспектором и сержантом наблюдали из окна соседнего дома. Их было четверо, действует не одиночка. – Это понятно, с одиночкой Эдмунд справился бы. – Один из нападавших – детина огромного роста. Выше вас, сэр, – доложил Дрейк. – Еще один хром. Еще мы нашли несколько ворсинок от пальто, зеленая шерсть, очень старая. – Вот окурки. Один из курильщиков страдает болезнью ливера, этот окурок противно нюхать даже сейчас, попробуйте. – Мерзость. – Мне тоже не понравилось. А вот главное. Знаете, что это? – Пробка? – Да. Ей запечатывают в пивоварне Бексли. – Пиво могли купить здесь. – Нет, Дрейк говорит, его неделю не поставляли. – Хорошая работа, Дрейк. Гомер, ухмыльнувшись, склонил голову. – Сэр, если позволите, громила Гордон выше вас, – подал голос сержант Артертон. – И горелый Алек Хаунд из Кливленда. – И Блек Фиш с Темзы. – Он с меня ростом и, ходят слухи, подался на Запад. – Джимми-красавчик когда-то украл его племянника. – Не завидую Джимми. Он, кстати, тоже высокий парень. И уже украл человека. – Еще кривой Барри. – Он тощий. – И старый. А какой был боец! – Нога у него маленькая, – отмахнулся сержант Дрейк. – Сержант Артертон, полицейских ко всем этим людям, и кого найдете – сюда, в участок. – Есть, сэр. – Что еще, Джексон? – Я полагаю, инспектор жив. Его не убили сразу, а похитили. Либо они хотят нас запугать и расправу над ним устроят показательную, либо они хотят заставить нас что-то сделать. – Либо обменять. – Что вы имеете в виду, сержант? – Нам вернут инспектора, а мы им что-нибудь другое! – некрасивое лицо сержанта осветила надежда. – Не думаю, – нахмурился Эбберлайн. – А вдруг? – Гомер внезапно почувствовал себя совершенно разбитым, под изумленным взглядом шеф-инспектора он плюхнулся на стул и стащил шляпу. – Подождем, кого найдут ваши люди. И еще подумал, что ждать нельзя, нужно действовать, нужно бежать и искать, иначе Рид никогда не скажет ему «пока ты не ушел, может быть, посмотришь на труп?». Он застонал, поднялся и водрузил шляпу обратно. – Я пойду по притонам. Вдруг кто что-то слышал. Дрейк, ты же знаешь, кого в последнее время задерживал инспектор Рид? Обойди их. – Я буду здесь, подожду, пока доставят подозреваемых, – шеф-инспектор поднялся, жестом отпустил людей и напоследок велел, чтобы исчезновение Рида пока держали в тайне. *** Сумерки густой пеленой окутали улицы, когда полумертвый от усталости и разочарования Гомер притащился в участок. Сержант Дрейк был уже там, сидел за столом с шеф-инспектором и очень похожим на шеф-инспектора стариком. – Садись, Джексон. Это Блек Фиш, – пригласил Эбберлайн. Старик цепко осмотрел Гомера и кивнул. – Не смотри так. Я его ловлю всю жизнь, он убегает. Бруно честный вор, с душегубами дела никогда не имел, да и людей почем зря не резал. Повтори, что сказал нам, Бруно. – Это следы Гордона. Он человек Льва из преисподней. Как и Джимми-красавчик был, – кивнул старик Эбберлайну, – я так полагаю, вот-вот его человек у вас объявится. Ты, если что, Алека с собой возьми. У них с Гордоном личные счеты. И он никого не боится, я и Алек, ты же знаешь, мы другая порода. Куда вы его посадили? Я с ним поговорю, – старик тяжело поднялся, – можешь на меня рассчитывать, Фред. – Тебе помочь с Джимми? Старик отмахнулся: – Какие уж теперь счеты. Между своими. И исчез из комнаты. – Блек Фиш, – развел руками сержант на удивленный взгляд Гомера, – он такой. Ты его еще мало знаешь. Пей чай. Гомер вытянул ноги и закрыл глаза. Ему казалось, прошла секунда, когда он снова открыл глаза и увидел напряженное лицо Дрейка. – Посыльный пришел. * Джексон спустился вниз к Артертону. У стойки сержанта, выставив перед собой белый сверток как последний бастион защиты, стоял молодой парень с блестящим от пота лицом. Ничем не примечательный, почти незаметный. Разве только его зеленое пальто было заношенным до крайности, таким заношенным, что порвалось на локтях. Джексон помнил шерстяные нитки, которые они нашли на месте пропажи инспектора. Ну, здравствуй, сучонок. Полицейские, все, кто был сейчас в участке, собрались вокруг курьера и не подходили только потому, что только ушедший домой Эбберлайн обещал лично и каждого подвесить за одно место, если они спугнут преступника. Парень тряс свертком и требовал того, кто сейчас за старшего. Джексон за старшего не был, но протолкался вперед и схватил посыльного за воротник. Тот принял подобные действия за проявление лидерства и затараторил: – Вы отпускаете Илайю, а мы не отрежем больше ничего! Он не пострадает сильнее, если вы сейчас же отпустите Илайю! Джексон обернулся на Дрейка, который засучивал рукава, зажав дубинку под мышкой. – Йлайя Гудман, – пояснил тот, – уже неделю как сидит. Капитан понимающе кивнул и вновь обратил взор на посыльного. Тряхнув его посильнее, он переспросил: – Илайю Гудмана отпустить? – Да! – обрадовался курьер. – А не то хуже будет! Вокруг загалдели: – Давай выбьем из него дух! – Вот ему будет хуже! – Оторвать ему башку! – Тихо! – рявкнул Дрейк. – Да! – согласился с Дрейком осмелевший посыльный. – Рид не сильно пострадал, но если со мной что-то случится, вы его больше не увидите! Один из полицейских не выдержал и влепил болтающемуся в руках Джексона парню затрещину: – А ну говори, где инспектор! Посыльный вскрикнул и выронил сверток. Упавший на пол платок развернулся, и оттуда выкатилось что-то сизое. Джексон пригляделся. Ухо, валяющееся теперь под ногами у сержанта Дрейка, было несвежим. – Дай сюда! – воскликнул Джексон и поволок посыльного к себе. За спиной поднялся гвалт, сравнимый только с воплями в публичном доме во время зачистки. Дрейк стучал дубинкой по стене и требовал спокойствия, ребята, все как один, орали Джексону вслед, чтобы тот выдал им посыльного, уж они-то с ним разберутся, он вмиг все выложит. Джексон дотащил парня до прозекторской и швырнул в угол, тот особенно и не сопротивлялся. Да, выдавать его ребятам было нельзя. Они бы его раскололи, конечно, только сперва бы убили – курьер производил впечатление далеко не самого крепкого и здорового человека в Лондоне. Одышка, мокрое бледное лицо, свистящий звук дыхания – плохи твои дела, сучонок, много бить тебя нельзя, вот горе-то. Ввалился Дрейк, держа в платке принесенное курьером ухо. С почти священным ужасом кинув его на стол, он набросился с побоями на посыльного. Дубинка успела пару раз с глухим «ух» опуститься тому на плечи и выбить из парня визжащие вопли, прежде чем Джексон оттащил сержанта. – Погоди ты! – Дьявол! Ты видел, что они с ним сделали?! – И еще не такое сделаем! – визжал из своего угла посыльный, надеясь на отрезанное ухо как на единственное свое спасение. – Ты сейчас мне расскажешь, где вы держите инспектора Рида, а я тебя отпущу отсюда целым, – с трудом сохраняя спокойствие, сказал капитан и, подняв парня, усадил его на стул перед собой, – а не то я впущу сюда всех этих полицейских, и будь что будет. Ты меня понял? – Отпустите Илайю, – хмуро затвердил посыльный, – тогда я скажу, где Рид. – И не мечтай, – хмыкнул Дрейк. – Это мой друг верно говорит, – согласился Гомер, – Илайю ты не получишь. Секундное замешательство на лице посыльного сменилось наглой уверенностью человека, у которого вместо козыря чужое ухо в платке. – Тогда отрежем вашему инспектору пальцы! Два! Джексон озверел. Он засадил посыльному в челюсть, да так сильно, что тот слетел со стула, вновь оказавшись в углу. – Ухо, что ты принес, старовато для инспектора! – заорал он. – Где инспектор Рид?! Дрейк с сомнением и опаской склонился над валяющимся на столе предметом шантажа. – А ты откуда знаешь? Ухо как ухо. Джексон продолжал бить курьера. – Сейчас скажешь, где Рид, или мне тебя до смерти забить? – спросил он, выпрямившись и отдуваясь. Посыльный размазал кровь по разбитому лицу. – Не жалко тебе его, да? – спросил он. – Хоть всего обкарнаем, а вы будете делать вид, что вам все равно? Мне сказали, так и будет. Так и мы не пальцем деланные! Черная тень пробежала у Джексона перед глазами. Он сам не помнил, как схватил курьера за шкирку и подволок к хирургическому столу. Тот орал и упирался, но Джексон навалился и прогнул парня назад, заставляя опустить затылок на столешницу. Нашарив рядом скальпель, он бросил Дрейку: «Подержи», и тот прижал руки курьера. Под беспрерывные крики Джексон начал резать. Через пару мгновений курьер проорал слово «труп» и после еще «кладбище». Дрейк едва ему оба запястья не сломал, так испугался этих слов, но капитан обрадовался и ловко завершил свою работу. Отойдя от курьера на шаг, он кивнул побледневшему Дрейку, чтобы тот отпускал. Сержант разжал руки, и курьер мешком повалился на пол. Свежеотрезанное курьерское ухо лежало рядом с тем, что тот приволок. Парень прижимал руку к щеке и, воя, катался по полу. – Ты слыхал его? – просипел сержант. – Они его убили и закопали?! – Вот, посмотри, – Джексон переступил через курьера, подходя к столу, – так выглядят уши, отрезанные с живого человека. Дрейк кивнул. – А так выглядят уши, срезанные с трупа, – капитан указал окровавленным скальпелем на несвежее ухо. – Убили-таки? – севшим голосом уточнил Дрейк. – Не-ет. Это старое ухо, ему лет шестьдесят. Нашему должно было быть сильно меньше. Гомер посмотрел под ноги. – Вставай, – приказал он, – заберешь оба и отнесешь Льву из преисподней. Скажешь, что если он не вернет нам капитана живым, целым и здоровым, то я лично вырежу Илайе глаза, нос, уши, а потом и сердце. Понял?! Курьер перестал выть, как только капитан произнес слово «Лев», и теперь смотрел на Джексона обезумевшими от страха глазами. Осторожно завернув оба уха в платок, Джексон всучил его курьеру и, придерживая того за шею, вывел из прозекторской. Дрейк последовал за ними. У стойки Артертона их встретила зловещая тишина. Все собравшиеся слышали ужасные крики и теперь видели их причину. Никто не двинулся с места, кроме огромного верзилы Алека Хаунда, которого привезли для разъяснения – где тот был, да что делал в день похищения инспектора. Рассказав, как участвовал в очередном кулачном бою за городом, Алек теперь сидел перед клетками и ждал, пока его ответы занесут в дело. Он подошел поближе и наблюдал за тем, как Джексон выпроваживает посыльного. – Пошел! – крикнул Джексон и оттолкнул от себя парня. – И запомни, если через три часа не вернете живого и целого Рида, я вырежу Илайе правый глаз и каждые полчаса буду наносить новое увечье! Шатаясь, курьер подошел к двери и вывалился на улицу. – Надо проследить за ним, – сказал капитан. – Алек Хаунд? – Джексон повернулся к верзиле. Тот кивнул. – Пойдешь с нами. Алек кивнул снова. – Только он сначала попрется к доктору. – Что? Алек проскрежетал снова: – К доктору пойдет. Кровит. – И что?! – Госпиталь на Вилд-стрит. Дрейк махнул рукой на запад. – Там же приличных людей лечат, – удивился Джексон. – Доктор Тейлл делит людей только на больных и здоровых. – И что? – Алек прав, будем вести его от госпиталя, собирайтесь! – сержант махнул рукой и посмотрел на капитана: – А ты? – В Бексли. К пивоварне. Там много заброшенных зданий. – Гордон, по слухам, там черепа ломает. – Алек, иди с американцем. Если что, я пришлю вам человека. – Хорошо, сержант. * Серая мокрая взвесь вместо воздуха заполнила легкие и забила уши, город привычно перестал существовать в ярде от Гомера, тот почти бежал, стараясь не отстать от громадного спутника, чьи могучие плечи иногда попадали в тусклый свет единичных фонарей. Шли они долго, в тяжелом молчании. Гомер нервничал до желудочных спазмов и временами с ужасом думал, что, может быть, Дрейк уже нашел голову инспектора, а они все идут и идут. – Алек, почему ты согласился помочь? – Грохну Гордона и успокоюсь. – Что раньше не убил? – Раньше ко Льву никто подступиться не мог. Пока с ним Джимми-красавчик был, Илайя, Руди Мертвоглазый и их люди, и Гордона было не достать. – Илайю Рид взял. – А Блэк Фиш порешил Руди. Тот с подельниками его семью вырезал почти всю. – А Джимми? Похитил племянника? Убил? – Джимми себя скорее на куски распилит, чем причинит вред доктору Тейллу. Гомер остановился, закурил, дал сигарету спутнику и перевел дыхание: – Еще долго? – Нет, полчаса осталось. – Дай передохнуть. Ты знаешь, где они могут прятаться? – Нет, знал бы – Гордона бы уже вороны драли. – А кто знает? Бексли большой, пивоварни одни акр занимают. – Джимми, – пожал плечами Алек, – знал бы – сказал старику, Блек Фиш не знает, значит, не знает Джимми. – Ладно, поспешим, – Гомер криво улыбнулся, – хочу найти моего инспектора целым. Поднялся ветер, мокрый, обжигающий лицо и шею, впрочем, Гомер уже ничего не чувствовал, усталость разрывала голову, страх, затоптанный их ночной гонкой, снова жалил куда-то под ребра и заставлял торопиться, лезть через кучи булыжника, поваленные столбы и ступеньки заброшенных цехов. Небо чуть посветлело, а сырой воздух окончательно определился со своими планами и переродился в дождь, с каждой минутой грозивший превратиться в ливень. И они ничего не находили. Тишина нарушалась лишь шорохом крыс и далеким собачьим лаем. Алек молчал и методично обшаривал цех за цехом, а Джексон думал, что готов сдаться и поспать хотя бы полчаса. – Я в подвал спущусь, а ты осмотри сарай во внутреннем дворе. – Где? – Там, что так смотришь? Я здесь работал, щенком совсем, хмель варил. И Гордон тоже. Алек отвернулся и полез в щель между стеной и лестницей. Гомер вытер пот и направился к двери у дальней стены. Во внутреннем дворе было совсем темно. Хорошее место, подумал Гомер, и вдруг его затрясло. Хорошее место, которое знает Алек, так? Послал меня сюда, сам послал, зная, что место хорошее, я сунусь, а вот и выходы, один, второй. Был со мной откровенен, не знает, где этот Лев сраный, а меня отправил, подставил, с ними заодно? В сарае что-то лязгнуло. Почти не соображая, что делает, Джексон выхватил револьвер, подбежал к двери и шибанул ее плечом, одновременно выстрелив в темноту, в смутные серые очертания человека у дальней стены. Кто-то захрипел, под ноги Гомеру кинули обломки стула, но он удержался и пальнул еще раз, в следующее мгновение по руке ударили с такой силой, что она должна была хрустнуть и разломиться, будто не кость внутри, а тонкая яичная скорлупка. Револьвер выпал, Гомера окунуло в запах грязного тела, прогорклого сала, смолы; кто-то вздернул его в воздух, легко перекрывая дыхание, а затем пол содрогнулся, и он полетел вниз, чуть не расплющенный китом в человеческом обличье. – Это Хаунд! Бежим! – заверещал кто-то справа и тут же захлебнулся своим криком. Гомер вылез из-под неподвижной туши и повернулся. Алек Хаунд вытирал шарфом чугунный крюк и мрачно смотрел на корчившегося у стены человека. – Жив, американец? А Гордон уже нет. Спрашивай, что хотел, пока второй мозгляк не подох от страха. – Где инспектор Рид? Куда вы его дели? Гомер подумал, что на коленях он не очень страшен, но встать даже не пытался. – Джонни! – Что – Джонни? – Я не знаю, мы отвезли его на катере Джонни! – Тихо! Кто-то идет. Гомер оперся рукой о землю и повернул голову. – Пискнешь, сволочь, и не доживешь до следующей минуты, – прошептал он в темноту. Шаги стихли около двери в сарай. Капитан и Хаунд затаились внутри. – Алек, – Гомер увидел занесенную руку спутника, – только не зашиби… – Попробую, – почти беззвучно кивнул тот. Никто не входил, более того — человек, подошедший к двери, попятился, попытался бежать, но снаружи раздались крики: «Стой, ни с места, полиция!», и Гомер выплюнул скопившийся в легких воздух, завопив: «Дрейк! Мы внутри!». – Где инспектор Рид? – Около Саунтенд-он-си! – Где Лев? – Я не знаю! Он был с ними! Я ходил в госпиталь! Потом нес уши сюда! А потом вы меня взяли! – Веди! – Лев знает, где инспектор? – Я не помню! Я сказал, что спрятал его… – Он жив?! Пусти меня, Дрейк, я убью его! – Я сам! – Я не говорил! Не говорил! Сказал лишь, что в лодочном сарае! Не знает! – Сержант Дрейк, возьмите этого болвана и полицейский катер! – Сержант… – обратился Алек. – Что? – Я управляюсь с катером, могу с вами поехать. – Там есть люди… а впрочем, давай, вдруг его нести придется. – Я сам его понесу! * Рука болела после удара напавшего на него Гордона, но двигалась, и Джексон решил разобраться с ней позже. Полицейский кэб довез их до пристани. Пока Дрейк бегал за дежурной сменой, пока заводили катер, Гомер расспрашивал болтавшегося в кулаке Джонни об инспекторе и с каждой секундой чувствовал, как неумолимо растет желание убить негодяя, а потом добраться и до Льва, велевшего украсть Рида. – Не будет его там. Лев сам ничего не делал, да и не станет. Его и поймать никто не может. Он сейчас наверняка дал деру из Лондона, и пока прилипалами не обрастет – не вернется, – покачал головой Алек. – Идут, – сержант Дрейк подошел к ним, вытер лицо платком, – ты бы шел к нам, Алек. Голова соображает, руки на загляденье, что тебе биться за хлеб? У нас жалование, уважение людей. – Жалование, ага, – хмыкнул Гомер и неуклюже закурил, – слезы. Я думал, ты меня им сдал. – Капитан идет, – не дал ответить Алеку сержант, – за ним. Катер делил Темзу белым треугольником, через полчаса Гомер думал, что на нем сухого только сигареты в портсигаре, но открыв его, понял, что ошибся. Раздражение и отчаяние нарастали, выматывали душу, Дрейк сидел рядом, зеркальное отражение его самого, такой же измученный и злой. Хаунд дремал на корме, периодически приоткрывая глаз и глядя на скованного у его ног бандита. – Ты меня держи. Если Рид мертв, я его зубами раздеру, – прохрипел Дрейк. – Понял, Беннет. Вместе драть будем. *** Прошло, вероятно, уже несколько часов. Инспектор открыл глаза и вновь всмотрелся в темноту. Его все время клонило в сон, он боролся с собой, ворочался и старался встать, но быстро утомлялся и вновь проваливался в забытье. Ему виделись страшные картины: глубокая река и он тонет в ней; Гомер, склоненный над ним, черные воды смыкаются перед лицом и скрывают капитана; крушение парома и его дочь, ускользающая во тьму. Рид снова просыпался и глубоко дышал, стараясь прийти в себя. В один из таких моментов он понял, что вот-вот умрет, если не предпримет попытки что-то сделать. «Эдмунд, давай», – шептал сам себе Рид и пытался проползти к стене сарая, невидимой тюрьмой высившегося вокруг. С ужасом чувствуя, как отнимаются стянутые за спиной руки, Рид толкался коленями, елозя по сырой земле. Казалось, он прополз несколько миль, прежде чем земляной пол вдруг стал уходить ниже и инспектор скатился к стене, уткнувшись в нее лицом. Сарай удивительно большой, подумал Рид. Что же здесь хранится, если на своем пути к стене он не наткнулся ни на что, кроме луж и кочек? К утру все стало бы видно, но до утра он мог лишиться здоровья, а то и рук. А если бы ему совсем не повезло и похитители явились бы снова, скорее всего, с жизнью тоже пришлось бы распрощаться. Лежа лицом в стену, Рид старался перевернуться так, чтобы подняться. Если бы не удар, который он получил в висок, с тем, чтобы встать на ноги, не было бы проблем, но инспектор подозревал, что ему повредили череп. Сил к сопротивлению осталось не больше, чем у перевернутой черепахи. Сырое дерево у его лица пахло почти так же, как виски, что они пили с Гомером в ту ночь, когда все пошло не так. Никогда еще спиртное не выпускало столько дьяволов из его души. Он и сам не подозревал, как много в нем нечистот. И как же он теперь сможет защищать закон и правду, если не знал о сокрытом у себя внутри зле? Так обманывался на свой счет! Не удивительно, что если он был в себе уверен, то и прочие люди так же полагают, что несут свет и истину. Но вот не слишком ли просто проникает зло в этот мир? Всего лишь бутылка виски, или две – и он набросился на человека, на своего друга, на мужчину. И надругался над ним. Над человеком, которого любит. Любит как друга. И даже сильнее. Обманывать себя было бы глупо. В этом-то и странность, подумал Рид, засыпая после проделанного на животе пути до стены, в этом-то и странность. Спиртное было обыкновенное и привычное ему. И, положа руку на сердце, случалось ему выпить и поболее, чем в тот вечер. И все же порок, видимо, скопился в нем настолько, что преодолел сопротивление. Возможно ли, что он впитал его, выбрав эту стезю, каждый день созерцая зло в самой его сути? Под закрытыми веками Рида лились золотые реки виски. Руки Джексона взлетали в пьяных жестах – тот о чем-то громко рассуждал, рукава рубашки были закатаны по локоть, обнажая предплечья, в пальцах зажата сигарета. Челка капитана дрожала перед глазами, неприбранная прядь раздражала, нагло привлекая взгляд. Эдмунд хмыкнул и вспомнил, как лежал на Джексоне, когда они упали на пол, как он давил на него и держал под собой, не давал ни вырваться, ни воспротивиться. Он хотел бы повторить все снова, поскольку что-то невероятно желанное должно было вот-вот развернуться, раскрыться и полностью покрыть собой всю их с Джексоном жизнь. Возможно ли такое чувство, когда совершаешь преступление? Или то же самое чует вор, в надежде, что украденные драгоценности принесут ему счастье? Джексон приедет в этот сарай, куда его подельники привезли Рида. И отомстит ему. Убьет, если тот сам раньше не околеет от холода. Рид открыл глаза. Все та же непроглядная темень. Опять он спал или лежал в забытьи. Инспектор перевернулся на другой бок. Оказавшись спиной к стене, он хотел было схватиться пальцами за доски, но с ужасом понял, что не чувствует пальцев. Руки были ватными и чужими. Приступ страха толкнул в живот, и Рид неожиданно для себя смог сесть. Итак, первое движение навстречу свободе. Теперь подняться. Посидев около десяти минут, инспектор нашел в себе силы встать на колени, а затем на ноги. Тут же его качнуло назад, и он едва не упал, однако стена вновь оказалась для него хорошей опорой. Главной задачей было распутать руки, тогда у него еще был шанс не остаться инвалидом. Он вслепую продвинулся вправо по стене, очень аккуратно, чтобы не навредить себе еще сильнее. Несколько шагов, еще немного, так он пройдет по всему периметру и, может быть, найдет то, что искал. К несчастью, когда он дошел до угла, земля у стены оказалась слишком неровной, нога подвернулась, и он повалился набок, пребольно ударившись при этом головой о стену. Глухая чернота перед глазами ухнула и закрутилась – увидеть это было невозможно, но ощущалось крайне остро. Острым был и предмет, оцарапавший ему плечо. Полежав немного, Рид приподнялся повыше и сел таким образом, чтобы сломанная доска, торчащая из стены сарая, оказалась ровно позади него. С огромным трудом ему удалось зацепить веревку, стягивающую запястья, за край выломанной доски – поскольку руки онемели, Рид рисковал повредить зазубренной доской не путы, а пальцы или ладони, и даже не узнать об этом. Остаток ночи прошел в попытках растянуть или порвать веревку. Благодаря тому, что узлы ослабли довольно быстро, к рукам инспектора вернулось некое подобие чувствительности, а вместе с этим и жесточайшая боль. Теперь он понимал, как изранен, ощущал, что по пальцам льется кровь. К утру веревка, истрепанная в лохмотья, наконец растянулась так, что он смог высвободить запястья. Борьба за свободу отняла последние силы. Прижав посиневшие и изодранные до мяса руки к груди, Рид повалился вперед. Только бы не заснуть, подумал он и закрыл глаза. Голова раскололась на две части – от лба, от того места, куда его ударили, шел разлом, в котором, как в жерле вулкана, кипела лава. Рид отчетливо видел это в своем сне. Вот как зло кипит в нем! Поняв это, он в тот же миг решил, что как бы он не называл чувство, побудившее его наброситься на Джексона, больше он не позволит ему взять над собой верх. Решив так, Рид открыл глаза. Он лежал на спине, через дощатый потолок сарая пробивались тонкие лучи бесцветного рассвета. Голова болела, как будто она и в самом деле раскололась. Инспектор застонал и сел, с удивлением обнаружив почти чужие руки, ощупывающие свое лицо и череп. Пока Джексон не приехал, чтобы убить или спасти его, надо попробовать выбраться самостоятельно. Шатаясь, Рид поднялся и сделал несколько неуверенных шагов вперед. Сарай был очень большой и пустой, лишь посередине остались борозды от хранившихся в нем лодок. Рид и не ждал, что дверь окажется открыта. Высадить ее плечом или ногой у него сейчас не хватило бы сил, но он все же попытался. Дважды повалившись на спину, он все-таки добился своего и выполз на свет божий. Белесая, подернутая рассветным туманом пустошь открылась его взору. Поросшие седой и бурой травой кочки сменялись узкими лентами воды. Сеть тонких проток простиралась вокруг без конца и края, теряясь в молоке. Эта бесконечная пустота, наполненная такой же ничем не потревоженной тишиной, убеждала инспектора в том, что он далеко от города. Наедине со своим наказанием. Схватившись за выбитую дверь, он старался удержаться на ногах. Острый скрип порвал воздух и канул. Да, пожалуй, надо обойти сарай кругом, может, увиденное там вселит в него больше надежды? Двинувшись в обход, ступая медленно и осторожно, будто знакомясь со своими ногами заново, инспектор чувствовал топкую податливость почвы и сделал вывод, что находился в сезонном рыбацком сарае. Весной река приходила сюда близко, а после отступала. Заболоченные берега – лучшее средство от воров. Только хозяин знает безопасный путь до воды. И вода эта где-то совсем рядом. Пейзаж позади сарая ничем не отличался от того, что инспектор увидел из дверей, так что он решил подождать, пока солнце взойдет повыше и туман рассеется, чтобы было понятно, куда он может двинуться дальше. Он вернулся в сарай и спустя бессчетное количество минут выломал из стены доску, которой мог бы защищаться от того, кто придет сюда. Но первым пришел затяжной ливень, унесший все надежды инспектора на то, чтобы найти дорогу к реке. Инспектор положил доску под голову и растянулся на земле. Сквозь щели в крыше на него лилась вода. Будь он в силах – он бы непременно что-нибудь предпринял. Но голова кружилась, свет постепенно тускнел, и на Рида наваливалось глухое безразличие, сковывающее все его тело. Глубоко вздохнув, он вновь провалился в беспамятство. * Под слепящими струями дождя они пристали к берегу, и Джонни указал вперед: – Туда. Там мы его оставили. – Думаешь, дойдем? – с сомнением скривился Джексон, разглядывая размытый берег. – Этот пойдет вперед, – Алек толкнул Джонни прочь из катера. Тот чуть не вывалился за борт, но удержался, развернулся и спрыгнул вниз. Тут же каблуки его ботинок ушли в землю. – Дождаться надо! – крикнул Джонни. – Как лить перестанет! А то потопнем все тут! – Пойдешь вперед, – приказал Джексон, махнув револьвером. Капли сорвались с черного блестящего ствола и брызнули в стороны. Парень прав, далеко они не уйдут. Значит, Рид должен быть рядом, иного варианта у них нет. О другом он и думать не будет. Гуськом они двинулись по одному только Джонни известному маршруту – то тут, то там огибая кочки, наступая на камни, останавливаясь, когда нога по щиколотку погружалась в размокшую землю. Вскоре впереди показались очертания постройки – здоровый сарай мок под дождем, напоминая старого циркового слона, безразлично доживающего последние дни. Мощная деревянная туша словно бы дышала. Джексон вытер рукавом глаза и присмотрелся – дверь снесена и болтается на одной петле, внутри ни света, ни движения. Джонни с тревогой оглянулся: – Мы его заперли. И связывали вообще-то. Дрейк, молчавший последние полчаса, также без слов двинул парню в зубы, тот охнул и согнулся, прижимая ладони к разбитой губе. Вид у Джонни был препаршивый, за последние сутки он стал напоминать голяшку, побывавшую под ножом неумелого мясника. – Значит, он нашел способ освободиться, – заключил капитан. – Шагай. В сарае было почти так же мокро и холодно, как на улице, Джексон вышел на середину и огляделся. Инспектор лежал у противоположной стены, опустив голову на обломок доски. – Сюда! Капитан допускал, что найдет Рида без сознания, так что состояние инспектора его ничуть не удивило. Сильный жар скорее внушал надежду, хуже было бы обнаружить его без признаков горячки. Травма головы, напротив, весьма обеспокоила Гомера. – Инспектор! – Дрейк схватил Рида за плечо. – А ну не трогай его! – завопил Джексон. Забытье Рида было следствием не температуры, а удара в висок. – Может, его и поднимать нельзя. Отойди! Дрейк отпрянул и встал за спиной капитана. Наличествовали пульс и дыхание. Гомер приподнял веко инспектора – зрачок сузился от попавшего в него света. – Не хочешь говорить со мной, сукин сын, – пробормотал Джексон, – все верно делаешь. Осторожно ощупав затылок, шею и спину инспектора, капитан сделал вывод, что транспортировка того в катер вполне допустима, но окажется делом муторным и непростым. Вместе с находкой к капитану постепенно возвращалось и позабытое в пылу поисков бешенство. Тащи его китовую тушу теперь по болотам! Дрейк плясал вокруг своего инспектора не хуже миссис Рид. «Осторожно!», «Возьми тут, а я тут», «не урони»… Джексон вынул из жилетного кармана фляжку и отхлебнул виски – так-то лучше. Инспектора надо срочно везти в Лондон, промедление может стоить Риду жизни. – Снимай куртку, – велел он Алеку, – твоя на него налезет. Обрядив бесчувственного инспектора в пусть и промокшую, но все-таки шерстяную куртку Хаунда, они понесли Рида к реке. * Обратный путь по понятным причинам показался вдвое, а то и вчетверо длиннее. Оказавшись на борту, Джексон обложил инспектора всем имеющимся на катере тряпьем. Некоторое даже можно было назвать почти сухим. Дрейк сел рядом и тоскливо смотрел, как Джексон заливает ободранные руки Рида остатками виски. – Он поправится. Вот увидите, капитан. Инспектор очень крепкий мужик. Когда его паром обдало, все думали – не жилец. Труп. А выкарабкался. – Мне на радость, – Гомер сплюнул и в отчаянии посмотрел на небо. Дождь внял его безмолвному призыву и полил так, словно честные граждане Уайтчепела все вместе принялись оплакивать несчастного Рида. – Он леденеет, что делать-то? Гомер снова потрогал лоб инспектора – все без изменений, голова пылает, а вот рука… сержант был прав, рука холодная. – Есть виски? – Это полицейский катер, нам запрещено, сэр. Гомер выругался, потряс фляжку, но та была пуста. – Алек, а у тебя? – Ваш сержант в участке отобрал бутылку, а так было, конечно. – Дьявол, шесть здоровых мужиков, а фляга только у меня? Вы о чем думали, – Гомер выругался еще раз и задубевшими пальцами принялся расстегивать пуговицы. – Что смотришь, Беннет, помоги мне, и его раздевайте. – Он промокнет, сэр, – робко заметил младший констебль. – Я тоже, – огрызнулся Джексон, – да быстрее, нам еще час плыть, – он помог Дрейку разоблачить Рида и завалил бесчувственное тело инспектора на себя, вжимая его в живот, пытаясь поделиться теми остатками тепла, что еще хранил измученный организм. – Теперь накрывайте нас всем, что найдете. Беннет, нас встретят на пристани? – Я послал констебля к шеф-инспектору, должны, – кивнул сержант, стягивая пальто, почти насквозь мокрое, и наваливая на Рида. – Чем мне помочь? – Растирай ему ступни и не давай мне спать, говорите что-нибудь! – Как здоровье мисс Сьюзен? Гомер поперхнулся. – Спасибо, Беннет, хорошо, а как чувствует себя миссис Дрейк? – Тоже неплохо. – Можете еще меня спросить про невесту, – ухмыльнулся Алек и выжал за борт шарф. Сержант Беннет открыл рот, закрыл, прокашлялся… и спросил: – У тебя есть невеста? Такое возможно? Гомер ожесточенно тер грудь, живот, плечи Рида и думал, что проще было бы согреть его, Гомера, инспектору достаточно было бы просто сомкнуть руки, и тепло полилось бы во все его исхлестанные дождем, погоней, холодом члены. Сожалел еще и о том, что рано, рано их далекие предки распрощались со шкурой, будь он медведем, ему бы сейчас было тепло и сухо. – Капитан! Капитан, не спи! Вот у Алека невеста из благородных, слышишь? Не спи. – Алеку повезло, – губы плохо слушались, – Сьюзен тоже богатая была. Из хорошей семьи, и я в полном дерьме. Но тебе, может, повезет. – Главное, чтоб любовь была, – покраснел Дрейк. Рид захрипел. Джексон вздрогнул, прижал его к себе еще крепче и спросил: – Сколько нам еще плыть? – Минут двадцать до пристани и там, если нас ждет кэб, до госпиталя рукой подать. – Значит довезем. Гомер снова остервенело принялся тереть грудь инспектора, дотронулся рукой до складки внизу живота, задел кольцом волосы над пахом и внезапно облился потом. Рид открыл глаза и смотрел на него совершенно осмысленно. – Жрать надо меньше, Рид. Ты тяжелый, чуть не надорвались все. Сержант Дрейк подался к инспектору, бережно взял за руку: – Как вы, сэр? Мы скоро будем в госпитале, все хорошо, сэр, верите мне? Все хорошо. Инспектор посмотрел на него, перевел взгляд на Гомера, попытался кивнуть и снова отключился. * На пристани их ждали два кэба, рядом с которыми, несмотря на дождь, мерил огромными шагами берег Фред Эбберлайн, а прямо около мостков стоял крепкий молодой человек с кожаным чемоданчиком в руке. – Доктор Тейлл! – вскочил сержант Дрейк. – Сюда, он здесь! – Причалит пусть, – рыкнул Алек и поднялся. – Я помогу. – Пустите меня, он жив? – крикнул с берега шеф-инспектор. – Жив, сэр! – Пока жив, – сплюнул Гомер и попытался выбраться из-под инспектора. Катер в этот момент мягко ткнулся в берег, констебль сбросил сходни, и Фред Эбберлайн легко взбежал на палубу. – Разойдитесь! Хаунд, а ну держи его голову и плечи. Гомер отрешенно смотрел, как шеф-инспектор одним плавным движением оторвал Рида от палубы и понес на берег, обходясь лишь помощью Алека. – Вот, выпейте. Настой был горький и крепкий, в него определенно входил хинин, шиповник, спирт и еще что-то, что – Гомер сразу не мог уловить. Тепло стало почти мгновенно. Ему накинули на плечи плед и помогли подняться. – Я поеду с ним. – Не волнуйтесь, с инспектором Ридом все будет в порядке, – глаза у доктора Тейлла были синие и смотрели на мир и капитана спокойно и нежно. – Я поеду с ним, – упрямо повторил капитан и подхватил свои вещи. – Эрик, что ты копаешься? Быстрее! – крикнул шеф-инспектор. Доктор кивнул, взял Джексона под руку и довел до кэба. Здесь все его внимание переключилось на Рида. Гомер смотрел, как Тейлл щупает пульс, гладит шею, выстукивает грудь инспектора, потом достает шприц с прозрачной жидкостью, кусок бинта, льет на него из пузырька спирт, трет руку Рида, и ужас, все это время, оказывается, не дававший Гомеру нормально вздохнуть, отпускает, ослабляет свои змеиные кольца. – Где вы учились? – Я окончил Сорбонну. Длинные пальцы ловко скатывают остатки Ридовской рубашки. – Не тебе спрашивать, где учился доктор Тейлл, – резко бросил Эбберлайн. – Не волнуйтесь, сэр. Я вылечу вашего инспектора. – Он не сэр! – прорычал шеф-инспектор. Гомер криво усмехнулся, но промолчал. Кэб остановился. – Приехали, – сказал доктор и открыл дверь. Джексон вылез из экипажа и уставился на подошедшего к ним санитара с каталкой. – Я попал в мир великанов. Неуютно, – кивнул он подбежавшему Дрейку. Тот мрачно смотрел на высокого санитара, разворачивающего каталку с Ридом, и доктора Тейлла, спешащего за ним по аллее к главному входу. – Джимми-красавчик. Слышал про него? – Убийца и грабитель, которого вы так и не смогли поймать? – Ловить-то ловили, доказать ничего не смогли. Был одним из самых опасных бандитов Лондона. А потом сдал подельников, завязал и сейчас санитар в больнице. – Погоди, так доктор Тейлл – тот самый украденный им племянник Блека Фиша? – Да. – Посмотрю, куда поместят Рида. Ты со мной? – Я забегу домой, успокою миссис Дрейк и приеду сюда. – Хорошо. – Могу заглянуть к мисс Сьюзен и сказать ей, что ты цел. – Зачем? Ей плевать, – Гомер вытер нос и зашагал к больнице. В палате Рида было тихо, его положили одного, в изножье кровати сидел Джимми-красавчик и сматывал бинты. На капитана он не обратил никакого внимания. Гомер подошел к изголовью, осмотрел повязки, понюхал стоявшие на столике рядом пузырьки и удовлетворенно вздохнул. Дышал инспектор ровно, жар отступил, и Гомер понял, что он может идти. Вот только идти было некуда. Джексон вышел из палаты, чувствуя, как возвращаются усталость, холод и боль в отекшей руке, про которую он на адреналине совсем забыл. И как тяжело ему даются шаги к лестнице, едва ли не тяжелее, чем весь его двухдневный путь к Риду. – Капитан Джексон! – к нему подбежал доктор Тейлл. – Я забыл спросить, что с вами? Что с вашей рукой? Когда Гомер открыл глаза, он лежал на кушетке в кабинете доктора Тейлла, руку его туго перебинтовали, голова была ясной и легкой. Доктор сидел за столом и писал. Увидев, что Гомер пришел в себя, он встал и приблизился к изголовью. – Она не сломана. Вот, выпейте, это шоколад. Через час вам принесут сюда обед. Отдыхайте, до завтрашнего утра вы мой пациент. «Вот я и решил проблему с ночлегом», – засыпая, подумал Гомер. *** Инспектор проснулся поздним утром, когда затяжной дождь перестал стучать в жестяные скаты под окнами его больничной палаты. Первым, что он увидел, был высокий белый потолок больницы святого Франциска, вторым – один из самых опасных преступников Лондона, Джимми-красавчик, обряженный в белые нарукавники и чистый фартук высоченный белобрысый детина, читающий томик «Медицинской анатомии» Миллера. Голубой том казался чужеродным в руке этого человека. С трудом продираясь сквозь туман своей памяти, Рид припомнил, что Джимми отошел от преступлений после того, как вляпался в дела со знаменитым медвежатником Блеком Фишем. Теперь, по всей вероятности, громила, работавший когда-то на Льва из преисподней, подвизается в больничном морге. Неужто так плохи его дела, что посадили Джимми здесь дожидаться? Инспектор прокашлялся, и санитар посмотрел в его сторону. – Воды подать, сэр? – спросил он, глядя на Рида. – Сделайте милость. Джимми поднялся и дал инспектору теплой воды в металлической кружке. Если в палате держат для него подогретую воду, то наверняка не ждут его немедленной кончины, решил Рид и несколько успокоился. Он не помнил, как его доставили сюда. Последнее, что он видел – белые щели в крыше черного сарая и струи воды, льющиеся ему на лицо. И вот теперь больничная палата. Рид посмотрел на свои руки – обе забинтованы от пальцев до середины предплечья. Что ж, он жив, освобожден, вероятно, преступники, напавшие на него, пойманы. Необходимо увидеть Дрейка и все у него расспросить. – Сержант Дрейк здесь? – Был, но доктор Тейлл настоял, чтобы тот отправился домой поспать, сэр. Скоро оба тут будут, уж поверьте. – Охотно верю. Джимми сжал и без того тонкие губы и с неудовольствием посмотрел в свою книгу. – А поспрашивайте-ка меня, – неожиданно сказал он, протягивая инспектору том, раскрытый на иллюстрации с черепом. – Экзамен скоро, надо бы себя проверить. Рид принял из рук Джимми книгу и всмотрелся в картинку. – Только уж не щадите. – Не буду. Сколько всего костей в черепе? – Двадцать три, – глядя в потолок, ответил санитар. – Прекрасно. И еще, надо полагать, есть некоторые дополнения? Джимми непонимающе уставился на инспектора. Тот постучал указательным пальцем по уху. – А, эти! Да, еще по три косточки в каждом ухе. – Называются? – Стремя, молоточек и наковальня. – Все верно, – инспектор посмотрел на картинку и задал следующий вопрос: – Назови мне кости мозгового отдела. – Затылочная, две височные… кстати, вам в нее и врезали, – Джимми кивнул в сторону инспектора, и тот сейчас только почувствовал повязку на своей голове, – еще лобная… Дверь в палату отворилась, и вошел доктор Тейлл. Джимми перестал перечислять и как будто повторял про себя ответ, проверяя, ничего ли не упустил. – Доброе утро, инспектор, как спалось? – Очевидно, неплохо, учитывая, что я не помню ни боли, ни страданий, – отозвался Рид. – В самом деле, это хорошо. Сейчас вас что-то беспокоит? – Мое бессилие и лежачее положение. А также весь преступный мир Лондона. Тейлл улыбнулся в ответ и присел на край кровати инспектора. – Я вас осмотрю, и после мы обсудим печальное состояние преступного мира, если пожелаете. Послушав дыхание, осмотрев все повреждения, сделав необходимые измерения и записи, доктор Тейлл заключил, что предписанный накануне покой был верной мерой, добавил к лечению лекарства и инъекции и, отведя со лба выбившуюся рыжую прядь, заключил: – С вашей простудой и травмой головы, полагаю, вы будете нашим гостем не менее двух недель. Рид в отчаянии откинулся на подушки. – Поверьте, я бы с радостью оценил ваше гостеприимство, доктор Тейлл, но вы же знаете, что я не могу расслабляться так долго. – Ваш организм подведет вас при первом усилии, если не будете уважать его, инспектор. Хотите упасть без сознания во время какой-нибудь важной погони, сэр? – Нет, ни в коем разе. – Значит, следует лечиться. – Но нельзя ли скостить срок? – улыбнулся Рид. – Примерное поведение, полное послушание и исполнение моих предписаний позволит мне рассмотреть смягчение меры наказания, – поддержал шутливый тон доктор, – но не меньше недели, учтите это. – Да, сэр. – Я буду навещать вас дважды в день, а при необходимости чаще. После ухода врача Рид успел подумать, что дал бы перепроверить Джексону все назначения, сделанные Тейллом. И вовсе не из-за недоверия, только лишь потому, что Джексон был его собственным хирургом. Вслед за этой привычной мыслью выползло и воспоминание о событиях, предшествовавших его похищению. Кстати, он так и не был до конца уверен, что Джексон не причастен к этому. Он не помнил своего освобождения, а об обстоятельствах дела расспросить было некого. – Вызовите мне Дрейка, – попросил он санитара, все так же сидящего на стуле в изножье его кровати. Тот оторвался от чтения и посмотрел на часы. – Придет через полчаса сам, обещал. Давайте дальше, – сказал он и вновь сунул Риду книгу. Джимми оказался прав, в момент перечисления костей плюсны в палату заглянул сержант Дрейк. – Беннет! – инспектор обрадовался ему как родному. Сержант зашел и поискал глазами место, куда примостить шляпу. В конце концов, он положил ее на ноги инспектору и сел на стул рядом с кроватью. Санитар вышел, оставив их одних. – Как вы, сэр? – Много лучше. Кто это сделал, Дрейк? – А вы не помните? Не получив прямого ответа, Рид на секунду похолодел, и болезненный спазм свел его желудок. – Нет, я помню удар по голове, мешок на лице, сарай и дождь. – Люди Льва из преисподней, – объяснил Дрейк, – его самого не взяли, улепетнул из города. – Ясно, – улыбнулся Рид, – держу пари, из-за Илайи Гудмана. – Все так и есть, сэр. – Я должен был предвидеть. Илайя первоклассный мошенник, таких у Льва почти не осталось, вот он и пошел на крайние меры. Как вы меня нашли? – Американец отрезал ухо парню Льва, Джонни. – Джексон? И где он теперь? – А чтоб мне знать, – раздраженно выпрямился Джейк, – оставлял тут в больнице, а утром так его и не нашел. – Ну так найди! – инспектор почувствовал раздражение и тут же устыдился своего гнева: – Прости, Беннет, но вдруг его тоже украли? – Да он-то кому нужен, – пожал плечами сержант и кивнул, мол, отыщу при случае и доложу. – Вот, Белла испекла для вас, – он положил на кровать завернутые в полотенце булочки, – может, вы еще чего хотите? Только скажите, мы все сделаем. – Передай миссис Дрейк мою сердечную благодарность. И все-таки расскажи подробнее, что произошло после того, как меня вырубили. – Это Гордон сделал, но Алек его убил. Не волнуйтесь, мистер Рид, все законно, Гордон оказывал сопротивление капитану Джексону в ситуации, непосредственно угрожавшей жизни сотрудника полиции, и мистер Хаунд принял единственно верное решение. Рид разжал потный кулак и постарался улыбнуться. – Ты бы выстоял на ринге против Алека, Беннет? – Не хочу пробовать, сэр. Но если вам понадобится… – Нет, я тоже не хочу пробовать, но ты рассказывай по порядку, я слушаю. За окном спускались ранние осенние сумерки, несколько раз заходил Джим с лекарством, потом пришел доктор Тейлл и, посмотрев на часы, решительно прогнал сержанта, пообещав, что тот сможет навестить инспектора завтра. Затем доктор запретил Джиму до утра использовать пациента в своих образовательных целях, вколол Риду успокоительное и, пожелав всем спокойной ночи, отправился к другим больным. Больничная жизнь стихла, шум потихоньку удалился к приемному покою, инспектор, помечтав немного о том, как завтра к нему придет Джексон и поделится умозаключениями об их последнем трупе, спокойно уснул. * Гомер Джексон стоял около дома жены и размышлял, стоит ли еще раз предпринять попытку поспать спокойно в тепле и уюте, а, возможно, и с горячей девушкой под боком, или проявить гордость, вернуться на работу, положить на фингал, поставленный любимой женой, свинцовую примочку и провести ночь в отделе. Гордость молчала, а разум рекомендовал оставить попытки смягчить Сьюзи, чтобы не получить синяк под второй глаз. Следуя велению разума, Гомер зашагал в сторону Леман-стрит. – Артертон, камера свободная есть? С койкой? – Нет, капитан, все заняты. – Это называется не везет во всем. Зато мы хорошо работаем, раз мест нет. – Не совсем так, сэр, то есть работаем хорошо, но посмотрите, какая погода, человек десять нарочно нарвались на нарушения, а пятеро сидят и советуются, что бы такого предпринять, чтобы перезимовать в тюрьме. Какая никакая, а крыша над головой и пайка. – Идея! Пойду отрублю себе руку и перезимую у доктора Тейлла! Все равно она болит, а к весне, глядишь, отрастет. Как думаешь, констебль, отрастет? – спросил он у их раздражающе румяного чемпиона по боксу. – Никак нет, сэр, – покраснел Гэри. – А до лета? Тоже нет? Так, а до осени? – Капитан, – Артертон осуждающе посмотрел из-под очков, – идите в кабинет мистера Рида, да не трогайте ничего кроме койки. Я вас не видел. – Доброта все-таки правит миром! – Возьмите сэндвич, жена много наготовила, нам с констеблем хватит, чаю хотите? – Нет, у меня во фляге еще виски есть. А за сэндвич поцелуйте жену в обе щеки от меня. – Иди-иди. Я ее от себя поцелую. Распутник, – Артертон кивнул в сторону кабинета инспектора и уткнулся в отчетность. Гомер вытянул койку, поправил одеяло, снял пиджак и ботинки и сел на стул, задумчиво гладя подбородок. Рид меня поимел, а я лезу к нему в постель, усмехнулся капитан про себя, вот ведь как складывается. Гомер встал, посмотрел на койку еще раз и решил, что глупо придавать тайные смыслы такому простому действу, как сон в кабинете начальства, осторожно опустился на край и секунду спустя растянулся на ней. Койка была большая, под рост инспектора, продавленная его весом, Гомер подумал, что она хранит тепло его тела, его запах; запах здорового, сильного, сочного мужчины обволакивает его, успокаивает и возбуждает одновременно. И ведь действительно возбуждает. Вокруг холод, а с Ридом ему в последнее время жарко и тревожно, да так, что слабеют колени, как у барышень из салона Сьюзи. Гомер сунул руку в штаны и погладил член. Койка призывно скрипнула, намекая, как громко бы она пела, будь с ним инспектор. Гомер сел и потряс головой. Наваждение какое-то. Женщины всегда и везде притягивали его магнитом со времен университета. Правда, там-то он попробовал все, успокоился, определился… И вот сейчас его тело требовало другого — полного подчинения. Неужели один неловкий трах может так изменить его? Нет, думал Джексон, снова укладываясь, дело не в трахе. Он просто был пьян. Ведь если допустить, что его потянуло на таких крупных мужиков, то влекли бы и Алек, и даже их констебль Гэри. Гомер вскочил, сунул ноги в ботинки и снова вышел к стойке дежурного, где Артертон и краснощекий Гэри обсуждали технику боя с Джедидаей Шейном. – Скажи мне, Гэри, не могу уснуть, – Гомер обнял крепкие плечи констебля, – если я поставлю на тебя шиллинг, а ты проиграешь Шейну, я могу считать тебя своим должником? – А ты не ставь, не изводи парня! Видишь, он сам не свой, волнуется. – Положи в перчатку булыжник, и не волнуйся ни о чем. – Невозможно, капитан Джексон. Перчатки проверят, шеф-инспектор настоял, – грустно вздохнул Гэри. – Мда, ну я все равно буду за тебя болеть. Ничего. Никакого тепла, мягко ласкающего члены, охватывающего Гомера рядом с инспектором, и близко не было. Значит, грустно подумал капитан, возвращаясь в кабинет, дело только в Риде. В его койке. В его коже. В его руках, от которых нужно держаться подальше. Гомер снова лег, машинально погладил одеяло и закрыл глаза. *** На следующий день к инспектору Риду никто не пришел. По пробуждении Рид обнаружил в изножье кровати Джима с учебником, и до полудня он гонял санитара по мышцам и сухожилиям. В полдень явился доктор Тейлл, отметил, что инспектор излишне бледный, и добавил к назначениям дополнительную порцию мясного бульона, в остальном же доктор нашел инспектора в полезном для выздоровления состоянии духа и напомнил, что травма головы не предполагает бурного общения. В связи с этим Джимми-красавчик был выставлен за дверь, что не помешало ему вернуться через полчаса с новым атласом по анатомии под мышкой. В обед Рида навестил Эбберлайн. Он долго молча сидел, глядя в угол между шкафом и стеной, но после разродился тирадой о том, что все ценят инспектора и желают ему скорейшего выздоровления, а больше всего он сам, Фред Эбберлайн. Ничто не должно тревожить покой Рида. Ни даже то, что в отсутствие инспектора в отделе H управление не возложено ни на кого, что противоречит всяческому здравому смыслу и закону. Но это же ненадолго, поэтому закроем глаза на такие вольности. Ни то, что Лев из преисподней бежал из Лондона и, вероятно, где-то уже сколачивает новую шайку. Но, в самом деле, он уже не в нашей юрисдикции. Ни то, что после беседы лечащий врач инспектора признался, что продержит Рида на койке не менее недели. Но, в конце концов, отдел H выдерживал и не такие удары, можно и потерпеть. Обнадежив и подкрепив дух Рида, Эбберлайн дружески похлопал больного по колену и ушел, выразив надежду, что Эдмунд возьмет себя в руки и поднимется как можно скорее, чтобы прижать к ногтю очевидно готовый распоясаться личный состав отдела. – Еще немного, и они начнут самостоятельно вести расследования, пока твой рыжий эскулап пичкает тебя пилюлями и настойками, помяни мое слово! – бросил на прощание Эбберлайн. – А присутствие твоего янки сводит дух дисциплины отдела к нулю. Дверь за старшим инспектором закрылась, и Рид погрузился в глубокие размышления. То, что его никто так и не навестил, тревожило инспектора, но, исходя из слов Эбберлайна, отдел работал в полную силу и, вероятно, Джексон находился на своем посту. Хотя, скорее всего, его вновь невозможно доискаться, и на вызовы он не реагирует. Спустя час после визита Эбберлайна пришел Дрейк, но пробыл недолго, поскольку служба требовала его присутствия в участке. Приняв дополнительную порцию бульона, Рид почувствовал сильное раздражение и тревогу. Он не привык болеть – беспомощность и бесполезность выматывали хуже, чем боль или жар. Эдмунд повернулся и посмотрел в окно – с его кровати ничего не было видно, кроме куска серого неба и мокрой крыши дома напротив. Подперев щеку кулаком, он смотрел в стекло и размышлял о том, какие обвинения бросит ему Джексон, когда явится. – Ты, Эд, исключительное дерьмо! – говорил в его мыслях Джексон. – Я бился за тебя, прикрывал тебе спину, был твоим камертоном, твоим созвучием, твоим острым взглядом, дополнительным хребтом… Черт бы побрал Джимми с его скелетом и мышцами! – … был с тобой в каждом нашем деле. Я знаю, понимаю, почему ты не сдержался, но все же осуждаю тебя. Рид изогнул бровь в жесте немого недоверия – нет, Джексон так не разговаривает. Он подчиняется, он встраивается в установленную Ридом систему, но Джексон далеко не безвольный. Скорее бы он пообещал, что отомстит, убьет или покалечит. Сопротивлялся бы, сказал бы что-то яркое, острое, и его замечание задело бы самую суть, достигло бы самых глубин… Нет. Рид мыслил не в том духе. Что-то все время сбивалось в его представлении о том, как бы все прошло. Инспектор покусал губы и подумал о том, что, явившись сюда, Джексон вернулся бы в его жизнь с чистого листа. Он занимался поисками, он и Беннет нашли меня и доставили сюда. И по словам того же Беннета, хоть их из него клещами приходилось вытягивать, Джексон проявил все возможное рвение и смекалку в этой спасательной операции. Рид повернулся на спину и закрыл глаза. Представься случай все изменить, переиграть тот вечер, что бы он сделал? Нет. Он ни в коем случае не поступил бы так же. Он бы держал себя в руках и на цепи. Он не подмял бы своего друга под себя, он не сдернул бы с Гомера брюки, он силой не вошел бы… Он и не заметил, как отворилась дверь и в палату вошла Джейн Кобден. – Вы, Эдмунд, выглядите исключительно здоровым, – улыбнулась она, вырвав инспектора из пучины страстных воспоминаний. – Щеки пылают румянцем! Рид приподнялся повыше и сел, подпихнув под спину подушку. Подтягивая воротник рубашки к шее, он поспешил скрыть шрамы, уродовавшие его и вызывающие столько вопросов. – Джейн! Я счастлив видеть вас. И прошу прощения за свое положение. – Нет ничего такого, за что следовало бы извиняться, – шурша юбками и источая еле уловимый сладкий аромат, она приблизилась к нему и, не спрашивая разрешения, села прямо на кровать. Он едва успел отдернуть руку, как она опустилась поверх одеяла. Рид почувствовал ее своим бедром. Случалось, в экипаже или поезде, в сотне разных обстоятельств, его ляжки, бедра или плечи ощущали такое тесное соседство с чужими женщинами. Сидеть рядом, стоять, толкать, арестовывать, держать за плечи – миллион разных причин, по которым он касался их, а они его. Что могло бы потревожить его покой? Только не это. И даже совершенно иные прикосновения. Что вообще могло бы вывести из себя женатого мужчину, который имел несчастье завести роман на стороне. И не один, как следовало бы заметить. Разумеется, не такая малость, как сидящая близко от него женщина. Да и сейчас бедро советника Кобден, разделенное с его собственным юбками, простыней и одеялом, ничуть бы его не взволновало. Но, как Джейн верно заметила, щеки его горели, когда она вошла. В тот момент он вспоминал о вещах совершенно недостойных, на их фоне связь с советником показалась Риду едва ли не праведной. Он взял ее руку в свою и подался ей навстречу. Джейн не нужно было объяснять – она наклонилась, и инспектор с жадностью стал целовать ее рот, щеки и шею. Он буквально положил ее на себя и так крепко стиснул, что Джейн застонала. Понимая, что дальше поцелуев они не продвинутся, он все же чувствовал возбуждение, впрочем, он уже был возбужден, когда она явилась. * У Джексона утро не задалось. Во-первых, снилась ему исключительная ерунда, и проснулся он с чугунной головой и тяжестью на сердце. Во-вторых, проснулся он в кабинете Рида и с болью в руке. В-третьих, Артертон уже орал внизу, что на Осборн-стрит нашли мертвого цветочника. И, похоже, мертв он уже не первые сутки. Гомер спустил ноги с кровати, и утренний ледяной пол моментально вышиб из него последние липкие остатки сновидений. – Дай мне кофе, – проскрипел Джексон, подойдя к стойке сержанта. Артертон наполнил кружку и подал ее капитану. – Вас Дрейк дожидается, зовет на Осборн-стрит. – К нашему ароматному приятелю? Артертон глянул на капитана с непониманием. – Цветочник. Мертвый несколько дней благоуханный улов! – объяснил Джексон уходя. Цветочник подарил капитану несколько радостных минут, когда тот, добравшись до места, понял, что смерть не криминальная. Дрейк распорядился доставить покойника в морг. – Я тебе сегодня нужен? – А ты куда собрался? – К Сьюзи, – Джексон скривился, – проверю, как она там, и попытаюсь восстановить свое место жительства и супружеское состояние. В общем, если мне повезет – присылай за мной туда, нет – я вернусь на работу. – Я загляну к инспектору и буду в участке. Капитан задрал голову, посмотрел на небо, перевел взгляд на копающихся в грязи воробьев и вздохнул. – Как он? – Здоровеет, – отрезал Дрейк, повернулся и зашагал в сторону госпиталя. * Сьюзен встретила капитана спокойно, что он ошибочно расценил как добрый знак. – Хорошо, что зашел. Гомер подался к жене. – Я собрала твои вещи, скажи, по какому адресу их отправить? – Сью, послушай… – Нет. Я не желаю ничего слушать. Я ошиблась в тебе, Мэтью Джадд. И в тебе, Гомер Джексон, я тоже ошиблась. Ты неудачник. Ты можешь только стрелять, но даже это не приносит тебе денег. – Не я спустил все наши деньги, Сью! Я же предлагал тебе, бросим все, уедем, начнем все заново, я люблю тебя, ты самое лучшее, что есть в моей сраной жизни! – Ты спустил все мои деньги. Не наши. И нет, Гомер, меня не трогают твои слова. Скажу больше, мне тебя не только слышать, мне тебя видеть омерзительно. – Запомни, Сьюзен, если ты вот так выставишь меня, я уйду и не приду больше, можешь лечить своих шлюх сама! – В этом ты весь! Но не беспокойся, я уже договорилась с доктором Тревисом. У моих девочек будет лучший врач, чем ты. Так куда мне послать твои сундуки? – Сью, может быть, я и неудачник, но неудачи не длятся вечно. Я придумаю, как вытащить тебя из кабалы поганого цирюльника, я найду способ… – Верно. Способы ты находишь легко, у тебя проблемы с поиском денег. Убирайся, и если ты не скажешь мне, куда отправить твои книги и рубашки, я выставлю их на улицу, пусть разбирают, кто хочет! – Рубашки, может, и заберут, а вот книги никому не нужны. Пришли все в участок. И запомни, Сью, несмотря ни на что я твой муж и буду заботиться о тебе! И если ты захочешь уехать со мной, я готов в любой момент бросить все, бросить Рида и… – Пошел вон. Гомер чертыхнулся и вышел в коридор. Постоял, поулыбался пробегающим мимо и глупо хихикающим девочкам и, решив, что на работу еще успеется, двинулся в сторону бара «Бурый медведь». В участок Джексон добрался к девяти вечера. Ну не пилось ему сегодня. – Капитан! – обрадовался ему Артертон, Вам тут два сундука принесли, судя по всему тяжеленных, вы должны сержанту Дрейку 10 пенсов, они в морге. – Спасибо, Артертон. Там им самое место. Пойду посмотрю, как их можно употребить для нужд криминалистики и лично инспектора Рида. – Мы с Флайтом завтра с утра навестим инспектора, вы не хотите присоединиться, капитан? – Да я не соскучился, – Гомер обернулся, увидел стоявшего в дверях Дрейка и громко добавил: – Да и кто будет бороться с преступностью Лондона в отсутствие меня и инспектора Рида, Дрейк, что ли? *** Следующее утро инспектора привычно началось с проверки знаний Джимми, уколов, посещения доктора Тейлла и его заверений, что мистер Рид – идеальный пациент и, если дело будет идти так же хорошо, то уже в воскресенье он с чистой совестью отправит его домой. Потом доктор побежал на обход, а Джим сообщил, что экзамен завтра, и он намерен сразить комиссию своими глубочайшими познаниями в области анатомии, философии и психологии человека. Эдмунд подумал, что Джим прав, ум у него был живым, образным и в то же время точным, ошибался он редко, а уж запутать его в том, что бывший бандит выучил, Риду удалось всего раз, да и то, того отвлекла хорошенькая сиделка, принесшая инспектору грелку и пудинг от доктора Тейлла. Красота пленяла Джимми-красавчика всегда и во всем, из-за чего тот пару раз чуть не попался. – Ну не попался же, – удовлетворенно потер руки Джим, вняв сентенции Рида, и вдруг признался, что главной его бедой была скука, на которую сейчас он не имеет ни времени, ни сил. Занимательную беседу прервал приход сослуживцев инспектора. Сержант Артертон чинно огладил бороду, присел на край койки и заверил, что в отсутствие Рида и преступный мир, и коллеги ведут себя образцово. Детектив-констебль Флайт кивал и с опаской смотрел на Джима, качавшегося на стуле рядом и уходить не собиравшегося. – Где же Джексон? Почему он не приходит ко мне? – спросил инспектор, выдержав приличествующую трехминутную паузу. – Он здоров? – Доктор Тейлл спрашивал о вашем Джексоне, – вмешался санитар, – он беспокоится, доктор назначил ему диету, много есть и мало пить. А то он наоборот поступал, по мнению доктора. – Пусть не беспокоится, – блеснул стеклами очков Артертон, – как пил капитан, так и пьет. Говорит, рука болит. – Я не люблю, когда доктор Тейлл беспокоится. Особенно перед моим экзаменом. А экзамен завтра вечером, вы вашему Джексону так и передайте, – Джим поднялся и, предупредив, что через полчаса у инспектора обед, удалился в направлении лабораторий. – Обязательно передайте, – Рид удовлетворенно засунул пальцы за обшлага пижамы, – Джим так старается в деле своего перевоспитания, не будем его подводить. Я чувствую себя хорошо, но как же грустно лежать в больнице в то время, когда по моим улицам ходят воры, убийцы и продажные полицейские. Впрочем, не будем волновать меня, а то доктор Тейлл продлит срок заключения до двух недель. Расскажите, что нового в общественной жизни, в культурной? – Алек Хаунд будет выступать в поединке против чемпиона Франции мсье Леметра. По всем правилам благородного бокса. Ставки на участников фантастические, сначала должен был выступать чемпион Оксфорда сэр Генри Мидлтон. Но представитель Леметра посмотрел сэра Генри в деле и отказался, сказав, что заведомый выигрыш не принесет мсье Леметру ни чести, ни славы. И велел найти не чемпиона, а лучшего бойца Англии подходящего веса. – Алек уложит лягушатника в четвертом раунде! Я поставил так, – застеснялся Флайт. – Это делает честь вашему патриотизму, Альберт, но показывает, как вы несведущи в вопросах бокса. Жофре Леметр – величайший боксер нашего времени, а Алек бьется грубой силой. Он борец, не боксер. – Простите, инспектор, но не соглашусь с вами, я давно хожу на выступления Алека и знаю, что он хорош не только в борьбе, но и в боксе. Всегда ставлю его Гэри в пример, как сочетание азарта и хладнокровия. – Помилуйте, Артертон, я не собирался принижать Алека, но, будучи во Франции с женой, мне посчастливилось увидеть Жофрея, он летал над рингом, и это при весе в девятнадцать стоунов. – Как я жду этого поединка, сэр! Почти так же сильно, как боя за звание чемпиона Скотланд-Ярда! – Уверен, это тоже будет великолепное зрелище! Время пронеслось незаметно. Коллеги ушли, начался и очень быстро кончился обед, инспектор лег, закрыл глаза и тут же почувствовал острую недостаточность Джексона в сердце. На этот раз Джейн пришла, когда мысли о Джексоне полностью покинули голову инспектора. Как раз в тот миг, когда он нашел в себе оазис успокоения, она вплыла в его комнату, наполняя ее сладковатым ароматом. Увидев клетчатые оборки ее платья, Рид моментально вспомнил про капитана. Он плотно сжал рот, чтобы не выпустить на волю крепкое словцо, так и готовое из него выскочить. Очевидно, в больнице он не сыщет покоя. «Впрочем, а нужен ли мне покой?» – думал инспектор, пожимая руку Джейн. Похоже, у них вошло в своеобразный ритуал при каждой встрече делать вид, что не они покрывали друг друга страстными поцелуями, и не их руки, едва представлялась такая возможность, проникали под одежду друг друга. «Будет неплохо, если я найду покой в ее объятьях», – рассудил инспектор и произнес: – Стою ли я такого усиленного внимания, мисс Кобден? – Несомненно, Эдмунд, – мило улыбнулась она, вновь садясь слишком уж близко к нему, – если я хоть как-то могу приблизить ваше выздоровление, то я приложу к этому все свои старания. Освободиться от повязок, боли, головокружений и сомнений инспектору было просто необходимо. В его отсутствие ни Дрейк, ни тем более Джексон не стали бы вести дела так, как вели бы при нем. Нет, он в них не сомневался, но капитан просто не может выдерживать распорядок и дисциплину. К тому же теперь, когда Рид сам все так чертовски усложнил, он, возможно, рискует остаться вовсе без хирурга. И при всем при том без талантливого, бесценного специалиста. Без друга. Без того, с кем… Да! – Да, пожалуй, есть один способ, – прошептал Рид, привлекая Джейн к себе. В этот раз, как и в прошлый, он прекрасно понимал, что дело начнется с поцелуев и ими же и завершится. Не более того. Но все же сейчас он нуждался в них, как в самом важном лекарстве. «Это по-прежнему хорошо, – думал он, чувствуя, как прижимается ее грудь к его собственной, – она по-прежнему желанна». Бесстыдство советника Кобден было надежно сокрыто, сосредоточившись лишь во рту – никому незаметное, как жало змея-искусителя, оно проникало в Рида вместе с ее сладким языком, вместе с тем, как она покусывала его губу, как стонала, когда он сжимал ее бедро, с тем, как он глотал вибрирующий звук ее стона. «Горячие поцелуи Джейн! Ах, горячие поцелуи!» – закрыв глаза, ничего не видя и не слыша вокруг, думал Эдмунд, вспоминая, как в пьяном угаре на полу своего кабинета желал укусить шею Джексона. * Капитан Джексон так и не решил для себя, с какой стороны врежет инспектору по роже, если тот станет себя вести… как конкретно стал бы себя вести инспектор, Гомер тоже не придумал. Бить по лицу Рида следовало так, чтобы не нанести ущерба, ведь тот как раз оправляется от черепной травмы. Ударить его означало вновь закрепить его на больничной койке, а ведь он и так слишком долго там находится. Да, но бить так, чтобы постараться обойтись без повреждений, как-то странно. Лучше не бить вовсе. Но что-то сделать бы с ним все-таки следовало. Вот огнестрельные ранения другое дело, болезненные и впечатляющие! Жаль только, что при этом причиняют сильный вред здоровью, а то прострелить бы Риду ладонь для порядка… Проходя по больничному коридору, Джексон вспомнил изодранные запястья инспектора и помотал головой, отбрасывая идею с огнестрельным ранением как бессмысленную. Приходилось признать, что наносить какой-либо физический ущерб Риду было глупо, тем более после того, что Джексон предпринимал, когда Рида нашли в лодочном сарае. Тогда бы уже стоило сделать все, о чем мечталось. А теперь-то что? При всем прочем говорить с инспектором Джексону не хотелось. О том, что бы Гомер предпочел разговорам, он думать себе запретил. Погруженный в размышления, капитан наконец подошел к двери палаты, в которой лежал Рид. Так оно и бывает, стоит только начать. Хотя они уже начали. Вернее, он начал. Рид. Джексон отворил дверь, заглянул внутрь, замер на мгновение у входа, рассматривая открывшуюся ему сцену, и тут же, стараясь не производить шума, шагнул назад в коридор, прикрыл дверь и быстро пошел прочь. – Эй, янки. Гомер остановился и медленно обернулся. К нему направлялся Джим Ланкастер, грабитель, убийца, картежник, человек самых разнообразных талантов, у него на глазах в одиночку разнесший опиумный притон за косой взгляд в свою сторону. В прежние времена, еще до начала Джимом честной жизни, они пару раз партнерствовали за покерным столом, и последний раз сорвали отличный куш, который потом он, Гомер Джексон бездарно прокутил. – Что тебе, красавчик? Кстати, девочки о тебе справлялись. Джим самодовольно ухмыльнулся. – Зайду как-нибудь, нехорошо забывать друзей, да еще таких горячих. Тебя ждет доктор Тейлл. Давай, вперед. – Зачем? Я сам врач. – Ты-то? Блефуешь ты годно, а как лечишь, я не в курсе. Ну, не заставляй меня уговаривать, я без членовредительства пока плохо справляюсь. Гомер покачал головой. – Можно подумать, ты раньше хорошо справлялся. Вот что ты за человек, Джим? Бегаешь с утками, клизмами, старушек на процедуры катаешь, где это пряталось, когда ты заполнял Южное кладбище? – В любом деле главное вовремя остановиться, – санитар подмигнул, – доктор Тейлл считает, что если ты не перестанешь пить, пополнишь Южное кладбище и без моей помощи. Хотя я добрый, попросишь милосердия – прекращу любые мучения. – Вот оно что, я думал, ты зверь, а ты просто безотказный человек, – Гомер взялся за ручку кабинета, – ладно, поговорю с твоим доктором. – И не расстраивай его. Ему экзамен у нас, будущих фельдшеров, принимать сегодня, мы доктора сами расстроим. Кабинет доктора Тейлла понравился Джексону еще в первый визит. Больше всего он завидовал окну во всю стену и книжным шкафам со всех сторон. Светло, удобно, и даже лабораторные крысы в клетках выглядят счастливыми и удовлетворенными жизнью. Попрошусь к нему в подопытные, если хирургом не возьмет, подумал Гомер грустно, пусть Рид попробует раскрыть что-нибудь без меня. Хотя, если его роман пойдет в гору, бросит Рид участок, заделается политиком и даже не вспомнит про Гомера Джексона. И всем будет лучше. Зачем он только пришел к Риду? А сейчас растравляет себя словно девица, убедившаяся, что все слова о любви от мужчин суть ложь. – Капитан Джексон? Как хорошо, что вы пришли, ложитесь на кушетку, я осмотрю вас. – Не нужно, доктор. Меня попросили, я заглянул, а так – рука заживает, инспектор Рид, как я посмотрел, вообще готов к подвигам, не хочу тратить ничье время. Гомер вздохнул и оперся на руку. Зачем-то еще раз вздохнул. – Давайте выпьем шоколада. Знаете, капитан Джексон, я абсолютно бездарен в медицине. Нет во мне гения великого Пастера, да что там, даже озарения доктора Тривса мне чужды. Но я очень хорошо учился. Я и сейчас учусь, не могу сходу придумать, что нужно сделать для спасения жизни, но если я читал, что сделал тот или иной врач раньше, то вспомню и сделаю все правильно. Поэтому я хороший диагност. Вам нужно щадить печень. Я приготовил вам два настоя, они очень хорошо очищают этот орган, и вот еще, возьмите. Доктор покопался в столе и подал Гомеру стопку листов. – Что это? – Талоны на питание в столовую при госпитале. Здесь на завтрак и обед. Я не могу запретить вам пить, вы меня не послушаете, но я прошу вас, займитесь собой. Они именные, если вы их выбросите или не воспользуетесь, никому хорошо не будет. – Да я и есть не хочу. – Вы не понимаете. Самое ценное, что у вас есть, это ваш организм. Помогите ему, он не подведет вас, когда это будет нужно. – Доктор… – Эрик. – Эрик, я сам врач, хирург, я все понимаю. Но чем мне поможет ваша, – Джексон проглотил слово «подачка», не тот человек был доктор, чтобы что-то кому-то кидать как милостыню, – помощь, если я склонен к саморазрушению? Меня зовут Гомер. – Вы абсолютно не склонны к саморазрушению, уверяю вас. И к душевным страданиям, позвольте вас заверить. Просто вы обессилены. Поверьте, я вижу разницу, выпейте шоколад, походите к нам в столовую два раза в день, и ложитесь на кушетку, я осмотрю вас. Хорошо, что вы пришли, Гомер. Инспектор Рид перестанет наконец испытывать терпение Джима вопросами, где вы, что вы, и что кроме вас никто не может подтвердить, правильно ли я лечу его. – Может, вы и правы, – Гомер снял пиджак и рубашку и лег, – я видел у вас на столе журнал по глазным болезням, вы дадите мне почитать? – Конечно. Мне еще передали интереснейшую брошюру по новой методе проверки слуха и устранению инородных предметов из носоглотки, хотите взглянуть? – Да, из трупа я могу удалить что угодно, а вот живые пациенты в моей работе редкость. Спустя полчаса Гомер вышел от доктора Тейлла изрядно нагруженный и вполне довольный жизнью. * Инспектор Рид отдыхал после обеда за беседой с сержантом Дрейком о сволочном характере Гомера Джексона, когда дверь распахнулась и в палату влетел разъяренный Джим. – Завалил. Завалил меня, мерзавец. Все сдали, все! Кроме меня, и знаете на чем, инспектор? – Как же так, Джим? Вы же блистали знаниями, вы же даже строение плюсны выучили! – На философии срезал! В чем, вы, мистер Ланкастер, видите материальность мира? – И? – заинтересовался сержант Дрейк. – Я сказал, что в предметах. В столе, например. – Логично, – согласился сержант, – в стуле еще, наверное. – Но, – сдерживая улыбку, поинтересовался Эдмунд, – ждали от вас несколько других слов? – Ничего в этой философии полезного для медицины нет! И что там ожидали, я не в курсе! Я собираюсь быть служителем Герострата, а не Демократа. – Кого? – удивился Дрейк. – Погодите, Герострат это тот, кто для славы что-то подпалил, как наш отравитель подсыпал, помните, сэр? – Я нервничаю, философия не для меня. Дверь снова открылась, и вошел доктор Тейлл. – И между прочим, доктор Тривс сказал, что он был бы счастлив, если бы его кандидаты, сдавшие экзамен, были вполовину столь же учены, как я! – громко произнес Джим, злобно глядя в сторону вошедшего. – Что он был бы счастлив, если бы я решил работать дальше под его руководством! – Я был бы счастлив, – тихо сказал доктор Тейлл, – Джим, я задал простой вопрос, с которого начинается любой врач, кого вы будете спасать, если перед вами страдают младенец, женщина и старик. Что ответили вы? – Хоть что-то, остальные вообще промолчали и сдали экзамен. – Джим, вы не остальные. И я никогда не буду подходить к вам с той же меркой, что и к остальным. Если вас что-то не устраивает, доктор Тривс будет вам рад. Джим вскочил и, нечаянно смахнув лежавшие на кровати испеченные Беллой кексы, вылетел из палаты. Рид рассмеялся. – Что он ответил? – Всех, я полагаю? – спросил сержант. – Вас бы за такой ответ я принял без экзаменов, – улыбнулся доктор Тейлл, – инспектор, я пришел за вами, пойдемте в смотровую, я проверю, не пострадали ли при травме головы ваши слух, зрение, посмотрю реакции на свет и движение. – Дождешься меня? – С вашего позволения, пойду домой, сэр. Жена ждет. – Кланяйся миссис Дрейк. – Обязательно, сэр, счастливо. Рид посмотрел вслед своему сержанту, поднялся и побрел за доктором. В смотровой, находящейся за кабинетом доктора Тейлла, светлые стены и пол создавали ощущение невесомости и чистоты. «Как, должно быть, легко ему работается», – подумал Эдмунд, присаживаясь на стул перед окном и вспоминая собственный полутемный и небольшой кабинет в отделе Н. Доктор надел очки и достал из шкафа со стеклянными дверцами таблицы для проверки зрения. – Давайте начнем, – предложил он и расположился напротив инспектора. Весь осмотр Рид размышлял о том, как вернется на службу, как скоро будет чувствовать себя в силах бороться с преступным миром Лондона в прежнем объеме, как часто к нему станет наведываться мисс Кобден, как часто стоило бы приходить к ней и что, черт побери, ему теперь делать, когда он так безвозвратно испортил отношения с Джексоном. Последнее особенно донимало инспектора. Каждая деталь в смотровой, каждый звук и запах напоминали ему их собственную смотровую в участке. Хоть разница была велика, но все же… И волей-неволей действия доктора Тейлла инспектор также сравнивал с действиями Джексона. Движения доктора были аккуратнее и суше, руки Джексона были будто бы ловчее и цепче, но при всем при том движения казались плавнее, размашистее, что ли. Инспектор вспомнил, как Джексон держал инструменты, и вздохнул. – Вам некомфортно? – осведомился доктор Тейлл, отвлекаясь от уха Рида. – Нет-нет, продолжайте. И даже с самыми простыми вещами, которые изучал или подвергал осмотру Джексон, он вел себя так, как будто буравил почву в поисках драгоценных ископаемых. Во всем его существе инспектор наблюдал в тот момент азарт гончей, страсть и гибкость настоящего охотника. Доктор Тейлл искал правду в его ухе со спокойной уверенностью профессорского толка. Никаких страстей, так симпатичных Риду, тут и близко не было. Рид теперь лежал на кушетке за раскрытой ширмой и задерживал дыхание, ожидая, когда доктор прослушает его легкие. – Садитесь, – попросил Тейлл. Спокойная и размеренная жизнь. Уважение и респектабельность. Вот к чему стоит стремиться и на что ориентироваться, – подумал инспектор, глядя на своего врача, – и даже если его дядя и был знаменитым преступником, более знаменитым и уважаемым, чем остепенившийся Джим, то теперь и доктор Тейлл, и Блек Фиш – добропорядочная семья, не более того... – …и таким образом я могу заключить, – продолжал доктор Тейлл, – что на будущей неделе вы окажетесь в родных стенах. – В самом деле так неплохо? – переключился на обсуждение своих перспектив инспектор. – Вполне, как я и сказал пару минут назад, – улыбнулся Тейлл. – Вы можете возвращаться в свою палату, но прошу вас до момента выхода из больницы все же не нарушать постельный режим. – И в мыслях не имел, – заверил его инспектор и принялся в задумчивости теребить расстегнутые полы пижамы. – Оставляю вас и прошу прощения, что не провожаю до палаты. До завтра, инспектор! – доктор Тейлл собрал таблицы и, пожав Риду руку, вышел из смотровой. Рид спустил ноги на пол, сжал ладонями колени и призвал себя подумать еще раз о Джейн, которая, хоть и не была бы его спасением с точки зрения морали, ведь он так и оставался женатым человеком, то хотя бы от еще большего падения уберегла бы уж точно. Тем более что Джексон теперь уже и в Америку мог бы уехать за те дни, что инспектор тут лежит. Хоть Дрейк и убеждает его, будто американец работает в смотровой как лошадь… Эдмунд так и сидел, поддавшись размышлениям на кушетке за ширмой, когда услышал, как дверь в смотровую отворилась. – Я забыл очки, – услышал он голос доктора Тейлла и хотел уже ответить, что тут за ширмой их нет, как понял, что говорили не с ним. Доктор был не один. – Вот они, – обратился Тейлл к тому, кто вошел следом. Рид поспешил запахнуть так и не застегнутую пижаму. – Обожди немного, – попросил знакомый голос, и инспектор, признав в нем Джима, удивился, каким тоном тот обращается к собеседнику, – пока мы тут одни… – И все же мне пора к пациентам, Джим. Дома, дома мы с тобой обо всем и поговорим, и обсудим все, что пожелаешь. – Дома дядя, девчонки. Не получится мне тебя за придирки оттрепать. – Ты получишь равнозначный ответ, учти, – судя по голосу, доктор улыбался. Рид опустил руки и замер, чтобы не произвести ни шороха из-за своей ширмы. Разговор чем-то смущал его, и он оставил былое намерение обнаружить себя, сообщить, что еще не ушел в свою палату. Двое в смотровой тем временем замолчали. В помещении стало тихо, но в гулких стенах слышалось что-то… Рид закрыл глаза. – Дождись меня, мне закончить тут совсем недолго. Пойдем домой вместе, – прошептал Джимми. – И все-таки нет, мне необходимо посетить еще миссис Оливер на Уайтел-роад. А после я вернусь. Тогда и обсудим все твои претензии насчет экзамена. – Если ждать меня не будешь, то я скажу Поппету, пусть проводит тебя. – Джим, я взрослый человек, а вокруг Лондон. Я не желаю сопровождения и прекрасно пользуюсь экипажем сам. – А то я не знаю. А то не я тебя выкрал. – Это было давно. Сколько же можно, Джим? Дядя тогда… – Плевать, когда это было, Эрик, это может повториться в любой момент. Я же не делаю это для каких-то других целей, кроме того, что беспокоюсь о тебе. Понимаешь? Инспектор чувствовал, как волосы на его руках встали дыбом. Все, что он слышал сейчас, больше походило на спектакль, чем на что-либо другое. С одним только серьезным отличием – и доктор Тейлл, и Джимми-красавчик вовсе не играли. Рид был готов поклясться, что говорили между собой два очень близких друг другу человека. Те, кто только что были разделены больше, чем Лондон и Африканский континент, вдруг оказались ближе близкого. Инспектор затаив дыхание чуть наклонился и заглянул в щель между створками своей ширмы. Он видел Джимми со спины – высокий и плечистый санитар почти закрывал доктора от обзора. Но это было совершенно не важно, важным было другое – левой рукой Джимми гладил волосы Тейлла. Рид не смел выдохнуть, чтобы его не услышали. И вновь закрыл глаза, чувствуя себя отвратительно от того, что стал хранителем секрета, которым никто делиться не собирался. Последовал едва различимый звук поцелуя. Эдмунд мог бы поклясться, что теперь он запомнит этот звук до гробовой доски. Спустя еще минуту оба – и доктор, и санитар, – вышли из смотрового кабинета, оставив Рида наедине с его смятением. Едва ли не четверть часа назад он был уверен, что более консервативного человека, чем доктор Тейлл, и придумать сложно. Он умудрился стать уважаемым медиком, имея в родственниках отъявленного преступника. Его похищали, его репутации угрожали, но честь и достоинство победили. Он вернулся домой, к работе, карьере. Благодаря его добропорядочному влиянию перевоспитался Джимми-красавчик. Случай редкий, даже редчайший. И принимая все это во внимание, Рид искал только что точку опоры для себя самого, чтобы не свернуть со своей неидеальной дорожки в лесную чащу, что пугала его не просто опасностью, а полной непредсказуемостью пути. И что же теперь? Связь мужчины с мужчиной Рид наблюдал не раз. И сопереживал любви, возникающей в человеческих душах, прекрасно понимая, что чувство приходит без спроса и приглашения и порой так чудовищно ошибается дверью, что двое мужчин оказываются лицом к лицу с этим фактом. Но, по чести сказать, свидетельств чистого чувства, связывающего в таких случаях людей, Рид наблюдал прискорбно мало. Все чаще это были опустившиеся люди, торговавшие собой, или пользующиеся своей властью сластолюбцы. И все они, какое бы положение ни занимали, были бы немедленно отвергнуты обществом, если их предпочтения оказались вынесены на всеобщее обозрение. Остаться собой, не стать маргиналом, по мнению Рида, было невозможно, если поддаться тому, что терзало его изнутри. Но все переменилось в мгновение ока, когда он услышал краткий поцелуй этих людей. «Значит, можно остаться собой», – инспектор встал и вышел в коридор. Значит, его суть, он сам и его путь останутся неизменны. «Я не потеряю себя в этой лесной чаще, пусть даже мой путь свернет в неизвестность, там тоже есть тропа, – мысленно рассуждал он, вернувшись к себе, – есть путь для меня. Но я, увы, теперь один». *** Открыв глаза, Джексон обнаружил себя лежащим на полу, над ним нависала барная стойка с сушившимися на ней грязными полотенцами, свет падал откуда-то сверху на его ноги в носках без ботинок, пиджак был залит вонючей жидкостью, попробовав которую, Гомер с удивлением узнал чернила. Он попытался покрутить головой, шея поворачивалась, что являлось хорошим знаком. Правда, перед глазами вспыхивали разноцветные круги, но это тоже было ничего, даже празднично. Плохо было лишь то, что Гомер не был знаком ни с этим полом, ни со стойкой, под которой сейчас валялся, даже свет, становившийся постепенно ярче и холоднее, был ему неизвестен. Куда же меня занесло, грустно подумал Гомер, после Рида с его бабой и душеспасительной беседы с этим, как его, Эриком. И где ботинки? С кем он так надрался? Или один? Нет, один он не мог. Один он бы остался в ботинках. И где книги доктора? Джексон сел, чуть не снеся себе полчерепа дубовой доской, и застонал. Полотенца раздвинулись, и смутно знакомый голос произнес: – Очухался, герой? – Со мной была стопка книг, где они? – Здесь, сынок, здесь. Ты как заказал четвертую бутылку, принес их мне и говоришь, береги, мол, пуще глаза, а то я в мир чудес отправляюсь. – Ботинки тоже? – с надеждой спросил у доброго голоса Гомер. – Не, сынок, ты пришел уже без ботинок. – Это я начало трезвой жизни отметил, – вздохнул Джексон, – а ты кто, я тебя знаю? – Я Фред Артертон. Мой брат Дональд у вас сержантом. Ты пришел с ним и еще с таким, с выправкой. – И они меня здесь бросили? – Ты бы себя видел. Гомер выполз из-под стойки и обнаружил живую копию сержанта Артертона, только без бороды и очков. – Ты и сюда-то пришел только после заверения, что у нас виски, девочки и карты. – С таким-то набором меня уговаривать пришлось? Никогда не поверю! – Гомер охнул, поднялся и обнаружил, что шляпы тоже нет. – Ты страдал, – пожал плечами трактирщик, исчез и через минуту вынес стопку книг, аккуратно перевязанную пенькой. – Сильно? – Гомер пожалел себя. И снова пожалел, еще больше, обнаружив, что кобура пуста, карманы вывернуты, и даже кольцо отсутствует. – Пистолет твой друг унес, который с выправкой. Когда отнял. – Не рассказывай мне ничего больше. Люблю интригу. А потом, твой рассказ пострашнее грошовых ужасов, – Гомер вздохнул, – если что-то должен, верну потом. – Три новых стола, картину, еще… впрочем, ты просил не говорить, любишь интригу, – осклабился Фред и лихо подмигнул: – Удачи, капитан Джексон. – И тебе, – Гомер побрел к выходу. Уличный свет на секунду обжег глаза. Гомер чуть не попятился, но доплелся до колодца, сердобольная старуха плеснула ему на руки воды. Умывшись и зажав книги под мышкой, он потащился в участок, прокручивая в голове возможный разговор с Дрейком. Тот, однако, отсутствовал. Сержант Артертон молча оглядел его, выставил на стол ботинки, пистолет, кольцо и шляпу. Подумав, повернулся и присовокупил к этому кружку с кофе. – Ты ангел. А почему вы книги не забрали? – Вы, капитан, не отдали. Сказали, что это доктора Тейлла. И Дрейк может вас убить, но вы их ни за что не отдадите пьяницам вроде нас с Гэри. – А я благородный человек, – удивился Гомер. – Так я был с тобой и Гэри? Без Дрейка? – Вы поссорились, – Артертон поманил капитана к себе, – и он вас ударил. И ушел. – Я сказал что-то про Роуз? Нет? Про Беллу?! – Вы говорили только про инспектора Рида. – Артертон, – встревожился Джексон, – что я хотел сделать с Ридом? – В основном вы обличали его мораль и образ жизни. Ну и несколько раз объяснили, как вы нарушите субординацию, когда инспектор поправится. И так по кругу. Гомер выдохнул, сгреб со стола вещи, кивнул Артертону, что все понял, и побрел к себе в прозекторскую. Дрейк, зашедший к нему минут через сорок, обнаружил капитана сидевшим на одном из его сундуков в крайне пакостном расположении духа. – Беннет. Я вчера просто надрался. – Пол-Лондона в курсе вашего вчерашнего состояния. Уайтчепелл весь точно. – Ну, прости. Жена выгнала, Рид меня не хочет видеть. – Про это тоже все в курсе. – И что теперь? – А что с вас взять, – пожал плечами Дрейк, – американец. А инспектора завтра выписывают. *** Створки дверей в отдел Н давно пора было смазать. Инспектор думал об этом каждое утро, когда приходил на работу, но дела, которые следовали за его появлением в отделе, всегда отвлекали его, и петли так и продолжали отвратительно скрипеть. Так и теперь, только лишь стоило ему тронуть дверь, как она предупреждающе заверещала. Все обернулись на него, и Артертон сверкнул стеклами очков из-за стойки. На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая тихим пением Поля-припоя, которого, вероятно, вновь повязали за развратное поведение на улице. Инспектору не понравилась такая тишина, он подошел к стойке и поздоровался: – Доброе утро, Артертон. – И у Мэгги были белые ножки… – пел Поль. – Мы все рады вашему возвращению, сэр, – кивнул тот. – Доброе утро. Беннет уже внизу, у камер, скоро вернется, сэр. – И розовый задок… – Благодарю вас всех, – Рид обернулся к сотрудникам отдела Н. – А теперь, господа, Уайтчепел ждать не будет. – Где ж ты, Мэгги, оставила свою юбку… – напевал Поль из-за решетки. – Он выучил новую песню? – Вероятно, сэр, по крайней мере, я ее в первый раз слышу. – Что нового? Ознакомь меня со сводкой. – Охотно, сэр. Пока Артертон читал сводку, Поль распевал о прелестях Мэгги, а сотрудники не разглядывали своего инспектора, Рид думал о том, как зайдет в прозекторскую Джексона. Между ними ничего не выяснено. Фактически, они вернулись к тому, на чем закончили до происшествия с похищением. Выслушав все о драках, ограблениях и сквернословии, Рид хлопнул ладонью по стойке Артертона и направился к Джексону. – Что ж ты, глупая Мэгги, меня обманула… – пропел Поль особенно скорбно. В прозекторской было пусто. Вернее Джексона в ней не оказалось, зато около столов были свалены в кучу пачки книг, рулоны каких-то бумаг, два сундука и одна кожаная сумка. Осмотрев вещи, инспектор прочитал названия на корешках книг, поджал губы и вернулся к дежурному. – Что делают вещи капитана Джексона в участке, и куда, позвольте поинтересоваться, его самого понесла нелегкая? – Капитан Джексон сегодня еще не появлялся, – ответил Артертон и, наклонившись поближе к инспектору, добавил: – Очевидно, он собирается сменить место жительства, но не знает на какое. Рид глубоко вздохнул и посмотрел на своды закопченного потолка своего отдела. – Если сейчас явится старший инспектор, а он непременно явится, и обнаружит личные вещи Джексона здесь, мы сможем пожинать плоды его недовольства еще минимум месяц. Распорядитесь, чтобы вещи капитана отвезли ко мне домой. Побудут там, пока он не придумает для них лучшего места. В середине дня, когда инспектор уже истерзал жилетный карман, то и дело доставая часы и пряча обратно, капитан наконец-то ввалился в кабинет начальства. – Куда ты дел мои вещи? Рид выпрямился и принял такой невозмутимый вид, какой только мог. – Прикрой дверь. Джексон хлопнул дверью, едва не высадив стекло. – Личные вещи не могут находиться в участке, капитан, это известно каждому, кто здесь работает. Джексон, засунув руки в карманы, молча пнул носком ботинка сложенную койку инспектора, под одеялом которой была спрятана свежая сорочка. – И тем не менее, – поджал губы Рид, – я велел Артертону отослать сундуки ко мне. Поживешь у меня в доме до тех пор, пока не сможешь… до тех пор, пока не найдется выход из твоего положения. Да тебе Дональд наверняка сказал уже про вещи. – И ты вот так вот решил, что я остановлюсь у тебя! – капитан повертел пальцами в воздухе, описывая причудливый ход мыслей инспектора. – Тебе нечего бояться, – Рид избрал самый мягкий тон, каким говорил с жертвами преступлений, чтобы успокоить и вселить уверенность в будущем благополучии. В конце концов, Джексон тоже был жертвой преступного его поведения. В ответ Гомер смерил его таким презрительным взглядом, что даже инспектору показалось, что тот переигрывает. – Это тебе бы следовало бояться, но так и быть, не бойся. – Ты не навестил меня в больнице, – сменил тему Рид. – Зачем? Ты был занят более приятным обществом. Ответ Джексона сладко натянул что-то внутри инспектора, да так и оставил взведенным. Он едва не почувствовал смущение. Взгляд Рида упал на бумаги, лежащие перед ним. Да! Труп на скотобойне! – Тут у нас весьма несвежий труп. И любопытные повреждения, – сообщил он, поднимаясь из-за стола, – ноги будто бы перепилены чем-то острым, я надеялся, ты взглянешь. – Где его нашли? – поинтересовался капитан, открывая перед инспектором дверь. – На скотобойне. Я бы выразился, символично. – И твое личико, и твои тылы люблю. За все, моя милая Мэгги, пропади ты пропадом, за все сгорю в аду! – бодро распевал Поль, когда они проходили мимо его решетки. *** – Он короткий. Инспектор Рид изумленно посмотрел на гостя: – Кто? – Диван. Который ты мне так любезно предлагаешь занять. Короткий. Но мне ни к чему привередничать, альтернатива еще печальнее. Ты продавил койку, – капитан Джексон шел по комнатам и выстукивал кулаком стены, словно проверял на наличие тайника, – а камин ты топишь? Здесь холодно. В участке хотя бы тепло. – И Поль поет, – усмехнулся инспектор. – Так ты без спросу занимал мою койку? – Ну, ты тоже много чего делаешь без спросу, – Гомер присел на корточки и пошевелил угли кочергой, – вы, англичане, морозоустойчивы, и наверняка имеете теплые пижамы. А я люблю жару. – Поэтому хотел уехать в Каир. – Я не хотел! То есть, я думал… слушай, Рид, ну я же не могу провести всю жизнь в Англии! С тобой. То есть, могу с тобой, но не в том смысле! В Англии сыро и холодно! Я же даже не сержант, хоть получаю сержантские гроши. Что мне делать? Быть твоим приживалом? Ты, кстати, не показал мне, где держишь виски. Эдмунд повернулся, тоже присел перед камином и положил в его спящую пасть несколько чурок. – И не покажу. Огонь разгорался медленно, осторожно, словно пробуя на вкус сосновые щепки. По лицу капитана метались блики, делая черты еще более резкими и страшными. – Что ты сказал? – инспектор резко тряхнул головой, отгоняя наваждение. – Когда? – капитан почему-то смутился и встал. – Я говорил… не помню. Спрашивал, где ты ешь. – А, в участке. В трактирах. Здесь есть кухня, но с того момента я не заходил в нее. – Ладно, я не такой нежный, зайду. Рид пожал плечами, вытащил из буфета две рюмки, коробку бисквитов и бутылку бренди. – Доктор Тейлл запретил мне пить, – капитан стянул ботинки и плюхнулся в кресло, – и дал талоны на посещение больничной столовой для правильного питания. Я решил выполнить его предписания наполовину. – Запиваешь виски порридж и сухарики? – И бульон. Рид отсалютовал рюмкой и уставился на вязаные носки капитана. – Чистые. – Что? Знаешь, когда я лежал в больнице, то думал о том, что человек как существо социальное может вынести даже изгнание из социума, презрение себе подобных, но тотальное отвержение окружающих он выдержать не способен. Приведу пример, – Рид встал и зашагал по комнате, – я на больничной койке нуждался в обществе всего одного человека, тебя, но ты не приходил, нет, без Дрейка я бы тоже сильно скучал, но ты даешь пищу моему мозгу как никто. И что, я замкнулся в своем ожидании? Вовсе нет, беседы с Джимом были хоть не так увлекательны, а мозг его не столь остер, но чтобы убить время, тянущееся бесконечно, вполне подходили. – Значит, ты полагаешь, Бест, окажись он на острове в окружении дикарей, не помадящих усы и понятия не имеющих о печатном слове, в конце концов нашел бы себе собеседников? – Почему нет? Одиночество терпимо, когда ты в любой момент способен его прервать, руководствуясь исключительно доброй волей своей. Но когда ты изолирован, обречен на вынужденный словесный запрет, Гомер, это невыносимо. – Не думаю, что ты предпочтешь недостойное общество длительному молчанию. – Кто говорит про общество недостойных? – вскинулся инспектор. – Нет, сброд, подобный преступникам, убийцам, грабителям, не побудит меня расположиться к ним, но люди простые, можно сказать примитивные, но честные лучше, чем добровольное молчание. – Напомни, перед этим ты говорил о Джиме Ланкастере? – Он раскаялся. Любовь преобразила человека, – инспектор прикусил губу. Гомер задумчиво глядел на огонь и тер длинным пальцем висок, стараясь изгнать из мозга мучающий вопрос. – А меня она превратила в жалкого слизняка. Слышал бы ты, что кричала Сью, – Гомер подался вперед и слизнул с губ крошки бисквита, – хотя нет, хорошо, что ты этого не слышал, – он снова откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. – Если наш мир устроен не по образу и подобию, а рационально и взаимозависимо, как учат нас ученые господа из различных университетов, почему в нем так мало можем мы? Или не мы, а я? Ты? – Что? – Ты не слушал меня? – Слушал, Гомер. Но не могу же я тебя желать. То есть жалеть. То есть могу, но… – Все, Рид. Иди спать, ты меня злишь. Нужно было уехать в Каир, – Джексон горестно вздохнул и вновь приблизился, – а мир меняется быстрее, чем мы могли бы себе представить. Англия закостенела, превратилась в футляр для монокля Ее Величества. А перед нами огромный мир, Эдмунд, – глаза капитана блестели невыносимо близко, нестерпимо рядом с губами инспектора. – Ты прав. Пора спать, – хозяин дома резко встал и почти бегом бросился к лестнице на второй этаж. После того как шаги инспектора на втором этаже стихли и еще некоторое время доски пола приходили в себя после его тяжелой поступи, капитан сел на выделенный ему диван и расстегнул жилет. Вот. Он уже тут и можно остановиться, ничего не решать, лечь спать, проснуться утром, побриться и пойти на службу. Можно измучить его долгой, тягостной обыкновенной жизнью. Впрочем, это не подходит, он сам первый измучится и не сможет устроиться так, как будто он сам ничего не ждет. И как будто ничего не хочет. Гомер повертел головой, разминая мышцы шеи, посидел еще некоторое время без дела, а после разделся, скидывая вещи на пол. В полутьме гостиной шатались тени, и спокойно тут не было – тепло, но неуютно. Капитан чувствовал, как голую спину холодит близость окна. Его словно кто-то толкал меж лопаток. Инспектор там затаился в своей берлоге на втором этаже и наверняка не спит. Джексон вспомнил о медведе, которого видел сквозь граненое стекло дверцы серванта – фарфоровый зверь молча смотрел на него своим левым синим глазом, и Джексон тогда прошел мимо, вслед за хозяином дома в гостиную. Где так долго они сидели после и говорили ни о чем, и каждый не слушал другого, вовлеченный в общение совсем иного толка. А теперь почему-то статуэтка вспомнилась ему, и даже показалось, что, может быть, то был не медведь, а волк. Джексон с сомнением потер щеку и поймал себя на том, что ерунда, которая лезет ему в голову, просто отвлекает от одного движения. Он прогнал все мысли и встал, подтянул кальсоны повыше, чувствуя, что почти возбужден, еще даже не представив себе, что встретит его наверху. Он забрал из кармана висящего на стуле пиджака то, что захватил с собой с работы, и направился вверх по лестнице. Больше он терпеть не мог, жадная тишина наверху тащила его к себе словно магнитом. Огонь свечи, с которой капитан пришел, едва не погас, когда он отворил дверь спальни. – Что случилось? – Эдмунд вздрогнул и приподнялся на локте, с тревогой глядя на вошедшего. В глазах не было и минуты сна, но казалось, что он в самом деле удивлен. – Из твоего окна дует. Вероятно, если бы Джексон не задул свечу, он разглядел бы, как в одно мгновение поменялся взгляд его собеседника. Но капитан дунул на фитиль, поставил подсвечник и склянку на прикроватную тумбочку и, откинув одеяло, лег в кровать, повернувшись к хозяину спиной. – Подвинься и спи, если хочешь, – сказал он, распахнутыми глазами пялясь в беспросветную темень перед собой. Ему казалось, что он ослеп, и от этого жар за его плечами стал еще ощутимее. Джексон был готов поклясться, что за спиной горит лес, город, весь Лондон, так ему было жарко. – Гомер. Выйди. Умоляю. – Брось, там дует, я не уйду. Эдмунд обладал сокрушительной силой, и Гомер не чувствовал себя. Был прижат, размазан, вдавлен и не успевал насладиться ответом. Он не привык столько брать и казалось, что он не вмещает в себя всю страсть и не успевает отдать столько, сколько хотел бы. Ему мешали подушки, он выкинул их из-под себя и сбросил одеяло, обнимая и толкая прочь, он подставлял шею и плечи под укусы, отталкивая лицо Эдмунда, возвращал поцелуями, выкручивал раздирающие его руки, едва не кричал в голос, чувствуя на себе непомерный вес, и слабел от наслаждения. Он сам перевернулся, и Рид схватился за спинку кровати, подтягиваясь выше. Они оба были мокрыми от пота, и Эдмунд едва не сломал ему ребра, навалившись сверху. – Вот, без этого никак, – Гомер вложил в ладонь Эдмунда то, что принес с работы. – Ты… – тот задыхался. Джексон не разобрал следующее слово, которое Эдмунд сказал ему в лопатки, поэтому ничего не ответил, закусив ему руку, когда тот ввел в него свой член. Инспектор поднялся первым, давно забытое чувство соседства в постели вздернуло его чуть свет. После всего, что они сделали, Гомер заснул мгновенно, а Рид всю ночь пялился в потолок. Здесь, на этой постели, он сходился со своей женой, испытывал наслаждение в те годы, когда они любили друг друга, здесь же, случалось, предавался рукоблудию в одиночестве, тут же едва не плакал после того, что с ним сделалось, и отсюда бежал на раскладную койку в участке. И вот теперь он лежал рядом с Джексоном без сна, будто бы разучившись жить, поскольку не знал, не мог себе представить, до чего же они дошли и как он теперь может поступить. Сколько раз с тех пор, как капитан начал работать на него, он представлял себе их секс, но все, что он рисовал перед своим взором, было не так, как вышло. По правде все вышло проще, примитивнее – и слаще, чем он думал. И горше, тем не менее. Ведь каждая минута после того, как Джексон смежил веки, была для Рида тяжелее свинца. Он хотел пережить все снова, желал прижаться к спине Гомера, стиснуть его и спать так, хотел встряхнуть его и выпытать, отчего тот сунулся в его спальню, что чувствовал, отвечая на поцелуи, насколько разделял то блаженство и огонь, что переполняли самого Эдмунда. Но ничего такого сделать он не мог. И боялся утра. Поэтому не спал, не мог заснуть. Утром он тихо спустился вниз, оделся, долго выбирая галстук, а после заварил чай в большом чайнике, который давно не использовал. Наполнив свою чашку, он прихватил ее и подошел к дивану капитана. С улицы действительно дуло. Джексон спустился вниз, зевая и подтягивая на ходу кальсоны. Рид бросил на него беглый взгляд и вновь обратился к окну, поглядывая на улицу и отпивая кипяток мелкими глотками. Он держал блюдце перед собой достаточно высоко, а спину достаточно прямо. Капля пота стекала между лопаток. – Доброе утро, капитан, – поздоровался инспектор, не оборачиваясь. – Я вызову плотника сегодня, – после некоторой паузы отозвался Джексон и встал рядом. Рид посмотрел на него и поднес чашку к губам. Сделав глоток, он отставил ее в сторону и легко поинтересовался: – Тебе что-то не понравилось этой ночью? – Нет, все было прекрасно, – Джексон задрал голову и поскреб щетину на подбородке. На его шее темнели три крупных синяка. – В таком случае, плотник не понадобится. Джексон улыбнулся и отправился бриться. Конец.