Хамелеон

Я проснулась резко, будто и не спала вовсе, а все это время думала, анализировала и строила возможные варианты развития событий. В сознании рождались призрачные, надуманные и вытянутые из памяти образы, и его финальным аккордом в мире грез стало око Салгахха и душераздирающий рёв чудовища. Открыв глаза, я какое-то время прислушивалась, как в страхе колотилось сердце и до боли сжались души, придавленные первобытным ужасом, выбившим дыхание. Что же на самом деле творилось там, за гранью? Сколько на самом деле миров было уничтожено безвозвратно? Что же нам с этим делать... — Твой страх я люблю больше всего: он даёт силы, как не дал бы ни один мир, поглощённый ужасом, — тихо проскрипел низкий голос обладателя векторов, что опутывали тело, сохраняя в нем тепло. Он перебил эту нить терзавших меня отчаянных волнений... Я села, сбрасывая с себя плющ дегтярного плена, всматриваясь в темную бирюзу зрачка монстра, чей облик теперь не был таким же потрёпанным как вчера: даже недостающий отросток щупальца появился вновь, а осанка снова была прямой и статной. Словно живя собственной жизнью восстановленный вектор крепко держался за мою лодыжку. — Тебе лучше? — спросила его, скользя взглядом по безэмоциональному полумесяцу его улыбки, немного успокаиваясь тем, что он не ушел, получив желаемое. Монстр ничего мне не ответил, будто положительный ответ стал бы озвученным признанием его слабости. Такой как Найтмер бы такого не допустил: слишком был горделив. Слишком своенравен. Слишком холоден. Я тихо вздохнула, осматривая черный лес, что остался абсолютно неизменным, покрытым дымкой тумана, над которым размытым пятном висел лунный диск. Рахшассенле бы здесь даже понравилось, ведь с таким крупным ночным светилом, она бы не побрезговала полетами над мертвым лесом. В этом были все мы. Хаффсины. Находили хорошее и красивое даже там, где казалось, этому быть не дано. В мертвом мире, где ни ветки не шелохнется с шелестом листьев. В Найтмере, что по своим соображениям не только спас мою жизнь однажды, но и вернул мне сестру. В Инке, что не имел души, но был до странного нестандартным и сильным, способным к своего рода эмпатии, выходящей за рамки зоны комфорта. Интересно, как у него дела? Я давно с ним не виделась, и невольно внутри все сжималось от загадочной, вязкой тоски. И стоило подумать об этом, как Кошмар вновь придвинулся, на этот раз буквально нос к носу: я даже могла ощутить чужое дыхание на губах, тут же возмущаясь странным поведением черного монстра. — Найтмер, что ты опять делаешь? — я попыталась отодвинуться, но вектора предупредительно дёрнули за ноги, оплетая их до коленей. — Я все пытаюсь понять, что за новую эмоцию ощущаю... В чем дело? Она непривычна мне, а оттого так приятно спровоцировать твое раздражение, чтобы ее заглушить. Заставить быть рядом, обмануть... К этому можно и привыкнуть... Это так легко сделать, что я бы счёл это милым, если бы только умел, — ядовито проговорил он, тихим и ледяным тоном забираясь под самую кожу, обдавая дыханием, до странного теплым на контрасте с холодом покрытия его тела. — Перестань. Перестань делать вид, что делаешь всё с видом исключительной выгоды. С меня достаточно: эмоций ты поглотил так много, что даже после сна я ощущаю усталость, ты не можешь вот так пользоваться мной обманом и ложью... Найтмер, ты не такой, каким хочешь казаться передо мной, — я коснулась ладонью его груди, пристально глядя в его глаз, в котором быстро сменялись эмоции: от гнева и ярости до странного смирения, стоило мне только дотронуться. И с этим касанием черная смоль его тела стала стекать на траву, пачкая ее угольным сургучом, обнажая истинную сущность Кошмара, оголяя лунно-белые кости, меняя цвет глаз на лиловый, непривычно горящий в обеих его глазницах. Растворяя вектора без остатка. И вместе с тем мое запястье у его тела обхватила костяная рука этого иного монстра, что прятался внутри, за барьерами давно пережитого прошлого, принесшего ему столь много боли и отчаяния. Теперь это явственно виделось мне в его глазах, таких близких, искрящихся жизнью как никогда прежде. И чрезмерная его ко мне близость влияла теперь странным образом, убирая желание отстраниться, вынуждая чуть опустить взгляд, что он повторил зеркально, словно желая сократить последний сантиметр... Что происходит? Хаффсина внутри с рыком протеста толкнула душу, снова и снова, взбешенная происходящим, причиняя мне боль. И я пришла в себя от наваждения, в котором молнией среди мыслей бил явственный образ Инка. И от того я отстранилась, отдернув руку и прижав ее к себе, выдыхая с облегчением, что не совершила глупости. Найтмер улыбнулся привычно ехидно и коварно даже в этом облике, коротко усмехнувшись в отнюдь не добром выражении. — Снова почти поверила, наивная, глупая Хаффсина, — монстр вновь покрылся черным дёгтем, возвращая себе былой и привычный облик, но я знала, что он блефовал... Ведь в том обличье в его глазах все равно было видно отголосок истины. — Я знаю, кто ты на самом деле. Так будь же достоин того, кто ты есть перед Королевой Хаффсинов, — ответила ему, ловя в бирюзовом глазе искру восхищения напополам с изумлением, ставшим для меня финалом нашей встречи. Слишком давящая у него была аура. Слишком долго я просидела во тьме. Слишком много эмоций он поглотил. От этого тело и мышцы сводило усталостью и, не чувствуя больше плена, я поднялась с места, все ещё раздираемая внутренним огнем Хаффсины, выходящей из под контроля, желающей воли так страстно, что сил сопротивляться не осталось. Кивнув ему на прощание, я отдала контроль зверю, болезненно согнувшись при перевоплощении. Драконица сердито зарычала, долго и пристально буравя взглядом Найтмера, что, наконец, поднялся с земли, глядя на перламутрового, крылатого змея с долей превосходства, хотя и сказал совершенно неожиданное для нас обеих. — Буду должен, Королева Хаффсинов, — и после этого он погрузился в тень под ним, исчезая там без намека на прошедшую ночь. Хотя, знать точно, сколько на самом деле пошло времени, мы не могли. Прокогтив почву в жесте ярости, драконица с фырканьем никак не могла успокоиться, беспокойно рыча и желая что-нибудь разломать и сокрушить. Челюсти клацали в воздухе с характерными щелчками, периодически хватая уцелевшие сучья деревьев, дробя их в крошки. Драконица пробежалась по лесу, рогами снося трухлявые стволы, но ее гнев и досада не уходили. В душе зверя клокотала обида. Огорчение из-за лжи монстра, из-за его беспрестанного холода и несовместимого с действиями равнодушия, которому мог бы "позавидовать" даже бездушный Инк. Устав от разгрома этого мира, драконица, не слушая меня и не поддаваясь контролю, хвостом рассекла воздух, прыгая в портал разъяренным вихрем радужных перьев. И не осматриваясь на новом месте, та начала хлопать крыльями и рычать, царапая когтями пол, что при ближайшем рассмотрении оказался полом Антипустоты около дома Художника. Эта поверхность была словно резиновая, прогибаясь под малиновыми когтями и стягиваясь вновь, что ещё сильнее злило драконицу, яростно бившую хвостом и крыльями, в поисках того, что можно было бы разрушить. Но кроме дома и витавшего вокруг него бесконечного молочно-белого тумана здесь не было ничего, и зверь уже шагнул к строению, нацеливаясь на его бездумное разрушение, не слушая моего протеста, задавив его болезненной силой. На шум свистящего рыка из дома выбежала сестра и Дрим, чему Хаффсина не обрадовалась, оскалившись сильнее и припадая к земле, словно перед броском, и Рахша вовремя придержала монстра, не подпуская к обезумевшему зверю, чьи эмоции были под влиянием опустошения. Дрим пытался направить к нам энергию позитива, но внутри будто стоял барьер, от которого отверженные потоки магии отскакивали обратно, словно от щита. О, как больно мне было видеть на их лицах бессилие... Как хотелось попросить прощения за этот срыв... Сестра что-то говорила мне, но я была неспособна слышать. Будто страх и отчаяние поглотили душу, не давая дышать свободно, загнав в колесо Сансары, из которого не было выхода, стерев все то, чем мы были раньше. И Хаффсина бы так и бесилась в отчаянии ещё долгое время, если бы в этот момент не вернулся Инк, появившись из дома. Он был растрепан, без шарфа, обеспокоен. Взгляд побледнел, но в нем все ещё мерцали цвета волнения в перемешку с восклицательными знаками. Хаффсина, увидев его, притихла, но не прекратила рычания, предупредительно царапая пол и мотая плетью хвоста, словно гневливая львица, оглашая окружение множащимся на эхо гулом звериного голоса. Хранитель смело, почти безрассудно, подошёл ближе, не обращая внимания на то, что рычание усилилось, и друзья пытались его предостеречь. — Шера? Ты чего? Это же я, Инк. Ты не узнаешь меня? — скелет выглядел взволнованно, но все равно улыбнулся, подходя почти вплотную, глядя в огненные кольца ее зрачков. И под мой внутренний крик и мольбу прекратить, драконица извернулась, ударив монстра хвостом, отчего тот отлетел в сторону, болезненно упав на спину. Я была готова выть от отчаяния, но зверь почти меня не слышал, делая новый шаг для новой атаки, от предчувствия которой моя человеческая душа едва ли не рассыпалась от боли в прах. Художник невозмутимо поднялся и подошел снова, но на этот раз получил мощный удар радужным крылом, выбившим из него весь воздух. Я всячески пыталась взять контроль обратно, но выходило из рук вон плохо. Недовольная моими поползновениями Хаффсина снова принялась извиваться, смыкать челюсти и свистеть, будто желая выгнать мой разум из своего, мотая головой так сильно, что рогами задевала змеистое тело, оставляя на шкуре борозды царапин, злящих ее ещё сильнее, пока вдруг слуха не коснулась мелодия... Переливчатая, нежная, спокойная. Хаффсина замерла, а потом повернула на звук морду, замечая Инка, что играл на флейте, медленно подходя ближе. Его пальцы ловко перемещались по отверстиям длинного изящного инструмента, рождая новые трели и потрясающие смены тонов, отчего былой разум возвращался к зверю обратно, обрушивая на него понимание того, что именно тот натворил. И с этим пониманием приходило жгучее раскаяние с оттенками непривычного подчинения, под гнетом которого Хаффсина легла на брюхо в жесте признания, поджав радужные крылья и виновато курлыча, подрагивая пушистым кончиком хвоста в волнении. Моя душа трепетала, ощутив рядом с собой биение ее души, что дарило чувство, близкое к настоящему единению, к которому мы так стремились, рожденному мелодией Художника. Инк теперь смотрел на нас сверху вниз, подойдя вплотную, и в этот момент, коротко свистнув, Хаффсина вернула мне человеческое обличье, от чего я, перевернувшись на спину, рвано выдохнула, тут же хватаясь за одежду на груди, где ощущалась остаточная боль борьбы за владение разумом, выдавив из себя болезненный стон. Инк тут же убрал инструмент и подлетел ко мне, подсунув под спину ладонь и приподнимая, вторую тут же укладывая пониже моих ключиц. — Шера, ты в порядке? Что стряслось, почему ты атаковала? Тебе больно? — тараторил скелет, в то время как ближе подбежали Дрим и Рахша, не позволяя себе подойти к разъяренной драконице прежде. — Инк... Прости, тебя не ранило? Черт, это все из-за того, что Найтмер поглотил очень много энергии и эмоций. Прости меня, — я обеспокоенно смотрела на монстра, пытаясь выглядеть бодрее, чем было на самом деле, но меня беспокоило лишь то, что Хаффсина ударила его дважды и весьма ощутимо. Но, кажется, он был в полном порядке, улыбнувшись мне тепло и ласково. — Звёзды, Шера~, — монстр обнял меня, утыкаясь в шею, пока я тихо недоумевала, пытаясь понять в чем дело, после такого водоворота быстрых смен событий. — Да уж, сестрёнка, ты всегда была горазда на спецэффекты, — с облегчением вздохнула Рахша, перебросившись взглядом с Дримом, — потеряла контроль в минуту слабости, это бывает со всеми. Хорошо, что все обошлось так быстро. Некоторые Хаффсины в таком виде проводили не один день, прежде, чем их бурная кровь переставала кипеть. — Повезло, что Инк сообразил, чем вернуть этот контроль, — добавил златоглазый скелет, пока Художник нехотя отстранился, помогая мне подняться. Тело было словно ватное, как случается после сильной и изнурительной физической активности. Скелет будто зная, что происходило со мной, придержал рукой за талию, уверенно прижимая к себе и поворачивая к дому, кратко кивнув оставшейся снаружи парочке, вздохнувшей с видимым облегчением. — Инк, ты точно в порядке? — все ещё не веря, что все обошлось, спросила его, обеспокоенно всматриваясь в его движения, но Художник лишь снисходительно хмыкнул, пропуская меня в дом и закрывая за нами дверь. — Я сильнее, чем ты думаешь. Такими ударами меня не ранить. В отсутствии души есть свои преимущества: тело крепче, компенсирует отсутствие эмоциональных сил, — грустно улыбнулся он, останавливаясь в гостиной и поворачиваясь ко мне. В глазах мерцали двойные фигуры сложных форм, и весь его вид выражал разочарование в нем самом. Я вздохнула, проходя к дивану, устало забираясь на цветную обивку с ногами, прикрыв на миг глаза. — А если бы у тебя была душа, ты бы стал слабее? — спросила его, размышляя о том разговоре, когда монстр сказал мне, что способен чувствовать, когда был рядом со мной. Скелет позади переминался с ноги на ногу прежде, чем ответил. — Я не знаю... Не... Не помню, Шера, — совсем убито сказал Художник, стоя где-то около спинки дивана. Я повернула к нему голову, ловя его потерянный взгляд, замечая, что глаза его близки к бесцветным тонам, и протянула к нему руку, предлагая взять мою ладонь. Инк непонимающе округлил глаза, но пальцы охотно обхватил своими, и я подтянула его к дивану, побуждая обойти его и сесть со мной рядом. И стоило Художнику оказаться со мной бок о бок, как я заметила то, за чем следила. Его зрачки. Они стали ярче, насыщеннее и контрастнее, как только Инк оказался близко, не используя при этом никаких красок или крови. И монстр будто действительно это ощутил, тепло улыбнувшись мне, слегка жмурясь от непонятного ему удовольствия, побуждающего сжать мою ладонь сильнее. И в этот момент я, наконец, осознала, как велика была разница, между ним и Кошмаром. Последний свое брал силой, напором, провокацией, наводил на мысли, которые были бы удачно наполнены тем смыслом, которого желал он. И пусть намерения его далеко не всегда были черны, как он сам, но... Методы его воздействия все равно пугали и вызывали отторжение. И то был совсем не тот страх, какой порой у меня вызывал Инк... Художник пугал меня не столько физически, сколько тем, какой отклик вызывал в обеих душах. Странное желание подчиняться, что бы тот не попросил. Вступить с ним в борьбу, но добровольно сдаться. От чего было это чувство? Я не могла сказать в тот момент, но зато ответила себе гораздо позднее, узнав тайну, что перевернула всю нашу жизнь. Но сейчас был важен лишь момент настоящего: его касание, его эмоции, тепло и спокойствие в душах. И пусть я не знала, зачем вообще сейчас дотронулась до него, об этом точно не жалела. — Не знала, что ты играешь на музыкальном инструменте. Эта мелодия... Ты сам ее сочинил? — спросила его, медленно перебирая чужие пальцы своими, почти неосознанно. — Да. Ха, не думал, что пригодится, тем более не знал, что это влияет на Хаффсинов, — тихо ответил скелет, разомлев от моих ненавязчивых касаний. — Не знаю, как на счёт всех Хаффсинов, но на меня, как оказалось, да. Это необычно, знаешь... Будто этот звук дал душам ощутить друг друга и успокоиться, — я коснулась груди, чувствуя гладкость кулона на тонкой цепочке. Вытянув его на свет, я вгляделась в крошечный кораблик, белоснежный, будто цветок ландыша, в голубоватой имитации моря. — Хочешь... Хочешь, я тебе сыграю? — монстр оживился от возникшей у него идеи, одаривая звездчатым, янтарным взглядом, полным энтузиазма. Я устало улыбнулась и кивнула в согласии, уложив голову на спинку дивана и отпуская его ладонь, которую тот напоследок огладил тонкими фалангами, потянувшись за пазуху жилетки, вынимая флейту. И только теперь я смогла разглядеть, какая она была прекрасная. Словно созданная из анодированного титана, переливалась всеми цветами радуги, не утратив при этом полированного блеска. Это вызывало восхищение. Как и то, как с ней обращался Инк: бережно, точно и изящно, начав наигрывать спокойную мелодию, ласкавшую слух лучше любых колыбельных. Хаффсина внутри заворочалась с приятным, мелодичным свистом, затихая и засыпая. И я и сама не заметила, как сильно потяжелели веки и расслабилось все тело, словно в теплую воду, погружая его в долгожданный сон, в котором ощущалось чужое тепло, какая-то мягкость и терпко-сладкий запах Художника.