Подкармливая демонов

Маска прилегает к лицу шероховатой подкладкой и сразу сгущает внутри воздух, теплый от дыхания. Два ремешка щелкают на выбритом затылке. Эрвин поправляет жесткий каркас, фиксируя изгиб на горбинке носа. Закрывая ее. Леви обожает его горбинку, Эрвин прекрасно знает об этом, и делает это просто нарочно. Ему так нужно. Без этого никак, если угодно. Он бы и весь облачился в темное и тяжелое, но к такому Леви пока не готов. Начнутся осторожные вопросы, взволнованные взгляды — все то, что ввергает Эрвина в тоску. Он знает, чего хочет, и не любит задумываться, почему. И уж тем более — объяснять. Леви достоин благодарности уже за то, что принял. Не понял, разумеется, ни черта, но больше не возражает. Эрвин и сам не до конца осознает механизм, но ему очень, очень надо. Эрвин стоит перед зеркалом в ванной в растянутых домашних футболке и шортах. Маска, плотная и черная, выглядит чужеродной, но именно в пространстве под ней Эрвину по-настоящему удобно. Она как протез недостающей части тела. В этом тесном защищенном пространстве ему как-то по-особенному тепло и спокойно. Маска твердая, хорошо держит форму. Эрвин может открыть рот, улыбнуться, высунуть язык, поговорить, и довольно жесткая ткань на каркасе не выдаст движений. В комнате его встречают оранжевый полумрак, сам Леви у окна и приглушенная музыка. Из той мелодрамы девяносто второго года, которую они смотрели накануне по инициативе Эрвина. Ему нравятся такие фильмы, кто бы что не думал по этому поводу. Эрвину кажется иногда, что под прицелом камер он смог бы сказать и показать больше, чем наедине с тем, с кем время от времени делит постель. Сложно объяснить, найти оправдание, но, если честно, Эрвин не хочет и не намеревается делать это приблизительно никогда. И, — это тоже не поддается рациональному осмыслению, — но Эрвин не испытывает угрызений совести, когда Леви берет его тонкими пальцами под защищенный маской подбородок, вынуждая наклониться, и прижимается губами в области рта. Осторожно, почти невесомо. Эрвин не закрывает глаза и не чувствует прикосновения. Только жар, просочившийся сквозь слои ткани. И облегчение. Когда Леви наклоняет голову вбок и чуть сжимает губы по продольному сгибу твердого каркаса, Эрвина буквально пьянит ощущение своей недосягаемости, защищенности. Черт знает, от кого или чего, по какой причине и с какой целью. От предсказуемо безуспешной попытки Леви коснуться кровь сию секунду устремляется вниз и опаляет низ живота. Эрвин хмыкает. Сквозь маску звук выходит глухим и неестественно низким, и это ему тоже до чертиков нравится. То, как он возбуждает самого себя, Эрвина порой вгоняет в краску. Самую малость. Леви отстраняется, щурясь очень внимательно, а потом с усмешкой качает головой. — Какие же у тебя шальные глаза, Смит, невообразимо просто. Эрвин улыбается еще шире. Каркас при этом немного давит на лицо. Позже под глазами и на носу останется узкий изогнутый след. Красивый. Эрвин нарочно застегнул ремешки потуже. Именно поэтому он рад, что хотя Леви любит быть сверху, любит контроль и строго фиксированные позиции, позволяет ему вольности относительно своего тела. Возможно, Леви и бывает нижним, но точно не с ним. Леви не рассказывает, а Эрвин не спрашивает, и, по большому счету, ему все равно. Они, в общем-то, неплохо ладят. В постели так уж точно. На памяти Эрвина этот человек первый, кто не утомляет просьбами снять маску ради минета. Первый, кто усвоил, что когда Эрвин надевает ее, то не хочет и ни под каким предлогом не станет целоваться, отсасывать и делать что угодно другое ртом. Первый, кто разрешает Эрвину держать такую необходимую для него дистанцию. Леви сдавливает пальцы на маске и вглядывается прямо в глаза пытливо: все, что ему остается. Эрвина снова пронизывает щекочущим удовольствием. Собственная мимика недоступна для истолкования, и в этом есть что-то, что еще сильнее распаляет и расковывает. Возбуждение накатывает на него покалыванием в конечностях. Эрвин умеет стрелять глазами и пользуется этим, — о, безусловно, — лишь будучи в маске. Просто потому что знает, как на самом деле она раздражает Леви, и знает, на какие рычаги давить. Он возвышается над Леви горой и бросает из-под трепещущих ресниц томный, поплывший взгляд, встречая ответный — голодный, почти хищнический. Леви сдержанно выдыхает и больше не церемонится. Надавливает Эрвину на плечи, вынуждая сесть на кровать, а потом притягивает за затылок к своему паху и потирается полувставшим членом о его щеку. Эрвин рефлекторно прикрывает глаза, слыша трение возбужденной плоти о маску. Теплой рукой Леви скользит с шеи на голову, вкруговую оглаживает, сгребая пальцами волосы. — Смотри на меня, — хрипит он, с влажным звуком размазывая каплю естественной смазки по члену. Эрвин послушно поднимает глаза, за что в награду Леви мягко массирует ему ногтями кожу головы. Приятно-тянущее чувство сопровождается волной мурашек вдоль позвоночника, отчего веки едва не опускаются сами собой. Эрвин сдерживается. У него самого уже стоит. Пламя облизывает внутренности внизу, ужасно хочется прикоснуться к себе, но вместо этого он стискивает бедра. Такое у них правило: Эрвин может поласкать себя только с разрешения Леви. А спрашивать дозволения нельзя вовсе. Смотря снизу вверх, он видит, как Леви щурится, будто бы все понимает, а затем кивает в сторону кровати. Леви берет его быстро и грубо после того, как растягивает скорее умиротворяюще, чем возбуждающе, и это уже практически стиль. Массаж, при котором он нашептывает Эрвину в ухо какую-то нежную и пошлую чушь, прерывается, после чего Леви входит в него одним слитным движением до упора.        Крик Эрвина глохнет в толщине маски, выходя гулким, утробным звуком. Все это время он опирался на локти, и при безжалостном проникновении крупная дрожь сотрясает широкие плечи. Эрвин сжимает кулаки, упирается лбом в постель и беспрестанно гулко мычит: Леви вколачивается в него, ни минуты не дав привыкнуть к распирающей заполненности. Хватка маленьких рук на пояснице поразительно сильная. — Эрвин, на меня смотри. Эрвин, — Леви встряхивает его за подбородок, когда не получает реакции и рычит, — Эрвин! Эрвин едва справляется с тем, чтобы продрать глаза. Он не помнит, в какой момент оказался перевернутым на спину, дышит громко и загнанно, его всего колотит электрическими разрядами в медленно накатывающем оргазме. Раскачиваясь в мощных толчках, Эрвин тем не менее почти забывает, что находится здесь не один и растворяется в собственном удовольствии. Леви, весь взмокший, все ещё крепко держит его за защищенное маской лицо и силится поймать взгляд. Эрвину не удается его сфокусировать, и, если честно, он не особенно старается. Эрвин не думает о Леви и тогда, когда тот буквально складывает его пополам и зарывается носом в шею, сбивчиво дыша прямо в ухо. Толчки становятся совсем быстрыми и поверхностными, член Эрвина трется между их с Леви скользкими от пота телами, и самого Эрвина уносит окончательно. Он снова уходит в себя, как в кокон. В маске ему восхитительно тепло и безопасно, которая обволакивает собственным запахом. Самым родным, самым близким и успокаивающим в эти минуты, когда Эрвин до бессознательного страха обнажен и подчинен чужой воле. Он находит на заваленном барахлом и кружками прикроватном столике сигареты, сует одну в рот и садится на подоконник. Игнорируя недовольное покашливание с кровати, открывает окно, достает из кармана шорт зажигалку и прикуривает. Звенящая духота выветривается из головы с потоком свежего зимнего воздуха.        — Тц. Эрвин, я же тебя просил…, — Леви непонятливо вскидывает руки, но потом выдыхает, качает головой и удобнее подбивает под спину подушку, — Ладно, — секундой позже он повторяет ощутимо мягче: — Ладно. С тебя освежитель воздуха.        Это «тц» почему-то заставляет Эрвина коротко улыбнуться. Каждый раз очень уж оно очаровательно звучит. Мысль у него, однако, судорожно соскальзывает и рассеивается. Эрвин думает, что пора бы переключить музыку. Что-то менее интимное.        Делая затяжку, он ловит на себе взгляд Леви, исполненный нежности. Эрвин вдруг не знает, куда себя деть. Удушающая неловкость стабильно преследует его после секса, не в последнюю очередь потому, что хороший оргазм превращает Леви в нечто мягкое, даже малость сентиментальное. Это и мило, и кошмарно. Еще больше Эрвин не понимает, чем заслужил.        Черт возьми, Леви всегда просит его не курить в комнате.        Эрвин строит самое непринужденное лицо, подмигивает и тут же прячется за облаком дыма. В заднице паршивое ощущение пустой растянутости, но надо подняться. Саундтрек по сто двадцать второму кругу — это уже не смешно.        Идея попросить Леви помочь почему-то исчезает быстрее, чем рождается.        Когда Эрвин наконец садится за ноутбук, то зависает на выборе между первыми попавшимися альбомами инди и фолк-рока. Сигарета в углу рта, свободная рука подпирает голову, и мизинец будто само собой обводит рельефный след на переносице.        — Эрвин. Э-эрвин.        — М-м? — Эрвин хрипло откликается, и прочищает горло, не оборачиваясь.        Прямо сейчас ему неохота поддерживать любые разговоры. Приходит мысль пойти прогуляться в наушниках до магазина, или, еще лучше — купить пиво и поехать домой. К себе. В свою ванную, в свою постель, где всего только его, все пахнет им, где будет по-настоящему хорошо и уютно.        Да что угодно сейчас лучше, чем услышать что-то в духе «иди ко мне», «давай поваляемся». На сегодня Эрвин себя исчерпал. Странно. Обычно его хватает на подольше.        — Детка, что думаешь насчет того, чтобы съездить отдохнуть?        Иисусе.        Почти что угодно лучше.        Эрвин, усиленно моргая, оглядывается через плечо. Леви покачивает одной ногой, закинутой на другую.        — Отдохнуть? — Эрвин переспрашивает таким тоном, словно ему предложили, по меньшей мере, прыгнуть с парашютом.        Леви на секунду удивленно вскидывает брови, но потом пожимает плечами.        — Да. Не знаю, как ты, а я устал от работы и сугробов. Представь: пляж, бунгало, я и ты. И огромная такая пальма над крышей. М? — Леви посмеивается, а затем, пожевав губу, добавляет: — Мы же с тобой вместе год или около того, да? И никуда не ездили вдвоем. Мне кажется, это большое упущение.        Вместе. Вдвоём. Я и ты.        На каждое слово у Эрвина срабатывает внутренняя сигнализация. Взгляд сам цепляется за маску в складках простыней и одеял, но толку от нее теперь. С ролью восклицательного знака в треугольнике она явно не справилась.        Эрвин делает быструю затяжку и удивляется тому, как Леви может так долго и успешно не замечать слона в комнате. Он или отчаянный оптимист, или мазохист, хотя ему не по статусу.        И грубить не хочется. Да ничего не хочется, кроме как оставить все на своих местах. Вернуть между «я» и «ты» точку.        — Я так не думаю, — Эрвин тушит сигарету в пепельнице, даже не стараясь звучать хоть сколько-то примирительно. Видит Бог, не он по наивности души дует на карточный домик.        Сзади ожидаемо тяжело вздыхают.        Тем не менее Эрвин не вдается в объяснения. Не придумывает оправдания на ходу, не выбирает из галереи стандартных. Не задает вопросов. Не дает шанса что-то оспорить.        В конце концов, именно поэтому он возвращается. Потому что может появиться и исчезнуть, когда захочет. Без лукавства, без пустых обещаний. Эрвин надеется, что Леви либо скажет, что все понимает, либо попросит никогда больше не приходить по этому адресу. Возможно, это будет трудно. Но будь Леви хоть трижды лучшим из тех, перед кем Эрвину хватало смелости обнажиться, прямо сейчас он больше всего на свете хочет домой.        Леви не делает ни того, ни другого. Только закатывает глаза и издает очередное «тц», когда Эрвин натягивает шарф чуть ли не самые брови.        Под шарфом Эрвин улыбается и против воли думает, что, возможно, он поразмыслит о совместном отдыхе.        Возможно. Если, например, полетит следом в другой день, другим самолетом и заселится в соседний отель.