***
В средней школе с Китти произошло событие, пожалуй, полностью определившее его дальнейшую судьбу: из премилого омежки с розовыми щечками и носом-кнопочкой он превратился в костляво-угловатую шпалу с длиннющими непропорциональными к туловищу руками и худыми ногами-струнами, вмиг решил, что его жизнь теперь кончена раз и навсегда, а все эти сказки — он даже одну книжку с горя разрисовал черным фломастером! — про диких утят, оборачивающихся в финале в прекрасных лебедей, только всякую чушь городят! Он же… он же теперь… — Лягушка-а-а-а-а-а-а-а!!! — выл он на коленях у перепуганного Оливера, дядиного мужа, уткнувшись заплаканным лицом ему в живот. Тот был, пожалуй, единственным человеком, которому Китти мог без стеснения и в любой момент излить душу. — Какая же ты лягушка, смотри, какой ты высокий, ты прямо моде… — пытался успокоить его омега, гладя по жидким волосам, из которых даже косичек не получалось, а лишь одни… — Мышиные хвосты-ы-ы-ы-ы-ы! — с утроенной силой заревел Китти. — Малыш… солнышко, ты чего! Посмотри на меня… — Не хочу ходить в школу-у-у-у-у-у! Казалось бы, уже конченая, по мнению Китти, жизнь не могла стать хуже, чем была, но вчера его бросили. Теперь у него никогда не будет бойфренда, он никогда не пойдет на выпускной через каких-то пять лет и вообще. Он хотел запереться дома, на верхнем этаже, подальше от надоедливых братьев, гонять в наушниках по кругу «Cry Me a River» или «My All», рассматривая белый потолок и обнимая престарелого белого кота, но ни дядя, ни Оливер на это бы не пошли. — Что случилось? — вновь попытал счастье омега, и Китти надрывно всхлипнул, ощутив горячую руку на спине. — М…Меня… М-м-м… еня-я-я-я-я-я! Бросии-и-и-и-и-или-и-и-и-и! — зашелся было он, но тут же взял себя в руки, поднял голову, посмотрев на Оливера красными от слез глазами, и совершенно серьезно, отсекая любые возражения, припечатал. — Я больше никогда не пойду в школу. Ему бы не хватило никаких сил вернуться в класс, ведь все будут на него смотреть, зная, что его бросили ради Корнелиуса Б. Стюарта-младшего. Безусловно, никаким Корнелиусом этот омега с лицом какой-нибудь коллекционной куклы себя не называл. Такое вычурно-глуповатое имя не могло передать ни его плавных изгибов двух сочных половинок попы, обтянутых в штаны на размер меньше положенного, ни длиннющих, явно не натуральных, потому что не могут же они в самом деле быть такими длинными, ресниц, ни пухлых губок-бантиков, ни нежного голосочка, ни образа круглого отличника — о, нет. Зато дурацкое прозвище, из-за которого Китти возненавидел всех кроликов и зайцев на свете, могло. Банни! Китти аж зубами заскрипел, вспомнив до одури довольную рожу. Ну почему никто, кроме него, не видел, каким на самом деле был этот Банни?! Удав! — Можно, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста? Я буду все-все сам учить! Правда-правда! Обещаю! Нет, клянусь! Только не отправляйте меня в школу, умоляю-ю-ю-ю-ю! — запричитал омежка, заглядывая поджавшему губы Оливеру в глаза. — Китти… если ты хочешь, мы можем тебя перевести… Но ты же сам хотел поступить в нее? Помнишь? Эта школа очень хорошая, правда… Скажи мне, солнышко… Тебя кто-то обижает? — Не-е-е-е-ет! — Китти замотал головой и вновь уткнулся ему в живот. — А что тогда? — Я… я… — из-за непрекращающейся вот уже полчаса истерики, он начал икать. — Я… некрасивый! Оливер удивленно захлопал глазами. — Ты? — Я! — Кто тебе такую глупость сказал? Ты самый-самый красивый омежка на свете! Посмотри на свои длинные ноги! — у Банни они смотрелись такими же длинными, с досадой подумал Китти, но решил все-таки дослушать. — А свои волосы? Смотри, какие длинные! — у Банни такой объем был, иди, в рекламах снимайся. — А рост ты свой видел? Ты моделью будешь! — да, со злорадством подумал Китти, Банни был гномом. Но тут что-то в его мозгу щелкнуло, и он поднял голову. Оливер тоже гном, но это не мешает дяде его любить, на руках носить и всячески сдувать с него пылинки. И совершенно точно рост не мешает Оливеру быть самым красивым омегой на свете! Нижняя губа Китти предательски задрожала, и он вновь отчаянно заревел. — Ну, не плачь! Милый, расскажи, в чем проблема? Поговори со мной! Но Китти уже вовсю даже не выл — скулил. — Господи, солнышко, ну, где же ты некрасивый? — поднять за подмышки тощую длинную тушку подростка не составило для Оливера никакого труда. — Кто тебе такую глупость сказал? Альфы? Да ты посмотри на них! Китти обвил его шею своими ручками и устроился, всхлипывая, на плече. — Ты посмотри на них! — поняв, что уловка сработала, повторил старший омега. — Они ж все почти ниже тебя… Ну? Ты будешь моделью, а они? Кем будут? Вот ты и умный, и красивый, и смотри… — Оливер ткнул пальцем в стену над камином, где в рамочке под стеклом висел самый первый правильно, то есть по всем законам физики, нарисованный небоскреб, — разве кто-то из твоих одноклассников так может? Не может, подумал Китти и шмыгнул носом. — А у кого-нибудь есть такие красивые зеленые глаза? Нету, снова согласился про себя омежка и покачал головой. — То-то же! — обрадованно заключил Оливер, и хотел сказать что-то еще, как из-за угла выглянула мордочка маленького альфочки, сжимавшего в перепачканных в земле ладошках мячик. — Фу, ты чего ревешь? — спросил Адам, сморщившись и топая к своему папе, чье внимание часто было захвачено исключительно Китти, который в последнее время чересчур много плакал и чересчур мало улыбался. От слез омеги у всех троих младших братьев портилось настроение, и Адам в надежде, что тот прекратит наконец реветь, стукнул того по спине, выпалив командным голосом. — Цыц! Ты страшный! Однако вместо хохота в следующую секунду в доме раздался душераздирающий вопль, полный отчаяния.***
К двадцати трем Китти окончательно смирился с положением вещей: обычный плоскозадый серый омега-переросток в толстенных очках и клетчатых пуловерах, к тому же девственник не по сознательному выбору, ибо в течку легко фантазировалось о таком, о чем в приличном обществе не говорят, а по стечению обстоятельств. В какой-то момент он себя даже убедил в том, что это его доля. Незавидная и не особо счастливая, но все-таки его. Дядя называл это дурью. Конечно, дурь мешала ему жить, даже больше, чем «Омега Дельта Фи» — о-братство, в котором его кандидатуру рассматривали вот уже почти два года с момента поступления в университет, но, в отличие от «Омеги Дельты Фи», Китти никогда ее виноватым в собственных бедах не делал. Как не делал виноватыми в любовных неудачах и свой абсолютно непривлекательный вид, который сам непривлекательным не считал, ибо никому, кроме него, так не шли прямые бежевые брюки и жакеты в шотландскую сетку, и вечно недовольное хмурое лицо, потому что радоваться он жизни не мог — учился на архитектурном, а перед смотром работ впадал в отчаяние, близкое к клинической депрессии, и довольно тяжелый характер, когда тяжелым тот, по его мнению, не был. Кто с тяжелым характером мог терпеть вечные дурацкие выходки младших братьев, ой, вернее кузенов, и подкармливать всех котов в округе? Никто! А Китти — терпел и подкармливал. Однако, как известно, природа любит равновесие: если существует яд — существует и противоядие. Китти от дури особенно активно лечили дома: Оливер солировал в дифирамбах его длинным прямым ногам и модельному росту, дядя работал на подпевках, таская по званым ужинам и представляя омегу сыновьям своих партнеров. «Просто так», «посмотришь, поешь угря и уйдешь», «нет, ты что, какая я сваха», «знакомиться с людьми тоже надо», «связи — самое ценное в наше время» — Китти за эти годы столько уловок выучил, в начале разговора по телефону уже мог догадаться, что его обрабатывают для очередной коктейльной вечеринки. А потом дядя насел с «Омегой Дельтой Фи». О-братства, да и вообще братства в целом, по мнению дяди, представляли из себя чинно-благородное сообщество самых достойных омег и альф, чьи узы дружбы красной нитью проходят сквозь года и расстояния. По мнению Китти, они ничем не отличались от мексиканских картелей. Впрочем, его мнение, конечно же не учитывалось. Дядя состоял в а-братстве, Оливер состоял в о-братстве, и Китти был просто обязан продолжить славную традицию семьи Верано и студенческих братств, тем более что в «Омеге Дельте Фи» уже состоял Банни, а дядя любил приводить его в пример, как достойного молодого человека из достойной семьи, на которого следовало если не ровняться, так уж точно поглядывать. Этот омега Китти будто бы преследовал. Одна школа, затем — колледж, по итогу — даже университет. Благо, хотя бы факультеты оказались разными. А все потому, что Банни совсем забросил в выпускных классах математику с физикой и решил довольствоваться ландшафтным дизайном. Ну, как довольствоваться. На своем факультете он был признанным королем. Да что там на факультете! Прошлый бесспорный фаворит на звание «лучшей попки университета», по совместительству президент студсовета моментально уступил ему свой титул, стоило Банни один раз прийти в обтягивающих черных кожаных штанах. Но Китти тогда не фигурой его восхитился. В Нью-Йорке как раз стояло адское пекло, градусов тридцать, а Банни в штанах на солнышке парился и виду даже не подавал. Реально — талант! Но и Банни, и «Омега Дельта Фи», и даже преподаватели, устраивающие показательную порку по проекту, — все они отступали перед главной головной болью Китти вот уже на протяжении года. У боли, конечно, было имя. Нейт Хаддам. Сначала альфа, больше похожий на расправившего плечи атланта, чем на обычного человека, с татуировкой, тянущейся по правой части шеи и исчезающей в вороте футболок и джемперов, Китти не понравился лишь чутка. Впрочем, ему вообще такие альфы, чьи фотографии можно было бы вклеивать в толковый словарь напротив статьи «доминантный вид», никогда особо не заходили. Хотя, по правде говоря, уж совсем не нравиться они не могли. Широкоплечие амбалы с бычьими шеями, прямыми носами и мужественными подбородками, многократно превосходящие в ловкости, физической силе и скорости обучения обычных альф, в последние годы становились самыми желанными героями национальной пропаганды и любимыми холостяками общественности. Белозубые и клыкастые они зазывали в добровольцы с плакатов военно-морских сил США, украшали своими идеальными пропорциями билборды модных брендов, демонстрировали литые стальные мышцы в популярных сериалах и появлялись в утренних шоу в качестве супер-звезд. Поэтому Китти поначалу думал о нем, как об обычном альфе, мнящем о себе слишком много. Но Нейт Хаддам не был обычным. Китти оглянуться не успел, как тот влез в кресло постоянного члена студенческого совета и начал совать свой идеально прямой нос в дела клуба по защите прав омег и интересоваться расходами университетского оркестра, в котором Китти лично в дудку дудел. Поначалу он все списал на молодость и энтузиазм — Нейт был младше на год. Вроде бы несущественно, а омега все равно разницу невооруженным глазом видел. Но альфа не останавливался, и, если бы Китти вовремя не спохватился, оркестр бы прикрыли за ненадобностью. Не получают они, видите ли, никаких престижных премий. Не участвуют в университетских конкурсах. Не проводят широкомасштабные концерты. О, зато у Нейта Хаддама все было прекрасно! Конечно! Он-то играл в гребанный бейсбол, и пустовавшая до его триумфального поступления витрина с наградами их университетской команды неожиданно пополнилась огромным кубком, ровно в половину роста Китти. С тех пор каждую неделю по коридорам можно было услышать шепотки: «наши то», «наши се», «вышли в полуфинал», «ворвались в финал». Правда, омежьи вздохи и ахи порой перемежались с всхлипами и рыданиями: Нейт Хаддам умело орудовал не только битой, но и своим членом. На факультете градостроительства было практически не найти омеги, которого бы он не облагодетельствовал своим вниманием. Ландшафтные дизайнеры строго следили за его аккаунтом в соцсетях, чтобы в любой момент быть готовыми приехать в клуб, в котором он отдыхал. Дизайнеры интерьеров наряжались, словно на неделю моды, лишь бы он ущипнул их за округлый зад или просвистел вслед. Пожалуй, «хаддамовская лихорадка» обходила стороной только Китти и Банни. И если первый считал Нейта Хаддама идиотом, бегающим за мячом и ничего не смыслящим в высоком искусстве, ибо кто, как не идиот, решит прикрыть оркестр за неимением каких-то там грамот и кубков, причем тут грамоты и кубки, оркестр — о высоком, то второй… На самом деле, никто доподлинно не знал, почему Банни до сих пор не побывал в постели главного соблазнителя всего университета, в чьей постели, по слухам, бывали даже некоторые преподаватели. Одни говорили, что омега слишком высоко себя ценит, а Нейт привык к легким победам. Другие злословили, мол, это альфа не хочет — не в его вкусе-то зайчишка. Третьи сочиняли какой-то совершенно удивительный остросюжетный роман, в котором оба представали в роли несчастных влюбленных, против которых зрел заговор семей, и поэтому им приходилось играть безразличие с легким оттенком флирта. Китти в эту чушь не верил и ставил больше на то, что Банни выжидает. Как змея. Хотя почему «как», Банни и был змеей. И чем старше становился, тем больше и дальше прыскал своим смертоносным ядом. Не будь он главой «Омеги Дельты Фи» и точно таким же членом студенческого совета, Китти бы предпочел никогда с ним не пересекаться. Иногда, втайне ото всех, он надеялся, что в братстве ему откажут. Придумают какую-нибудь глупую причину вроде «нам не хватает кроватей», потому что по другим критериям Китти не просто подходил, он был первым в очереди: из отличной обеспеченной семьи, прилежен, талантлив, скромен и умен — кто бы такого не принял? Вот и в братстве подумали так же.***
День посвящения — переводя с канцелярского на студенческий, день попойки — был моментально назначен на ближайшую пятницу. Ее ждали, кажется, все, кроме самого Китти и, собственно, Банни, особого энтузиазма к новенькому в «Омеге Дельте Фи» не разделявшего. Оно и понятно, никто из них дела давно минувших дней вспоминать не любил. — А ты прям в этом пойдешь? — с нехорошим прищуром спросил Лизз, давний собрат Китти по несчастью, тоже игравший в оркестре. Впрочем, тяга к высокому никак не означала тягу к высоким воротникам водолазок — на репетиции Лизз являлся в нарядах, достойных витрины тематического секс-шопа. — А что? Плохо? — удивился Китти, крутясь перед зеркалом. — Я даже линзы цветные надел! Глянь, я без очков! И глаза у меня теперь голубые! — Не… просто… я не против, конечно, — с сомнением протянул омега, скрещивая руки на груди, при этом скептично оглядывая потертые джинсы и вышедший из моды еще в прошлом веке коричневый пуловер. Кто-то может возразить, что мода сама по себе циклична, но сегодняшняя пятница явно до цикла, где этот прикид считался бы нормальным в клубе «На заре», недоциклилась, — но мы ж не на воскресную службу идем. Может, у меня что посмотришь? — Я не очень женское люблю, — повел плечом Китти. — Да ладно тебе… — махнул Лизз рукой и полез в гардероб. — Ты просто будешь так выделяться… Тоже не очень, верно? Парни будут себя неуютно рядом с тобой чувствовать… Он, не затворив шкафа, из которого вытаскивал то то, то другое платье, хватая его, мельком рассматривая и бросая тут же на пол, перешагнул через кучу брошенной одежды и дернулся к комоду. — Вот, смотри! — радостно заключил омега. — Оно же женское… — скривился Китти. — Это половая апроприац… — Господи, просто надень, — Лизз кинул в него полукафтаном-полуплатьем. — Это специально сшито для омег. Надевай, давай, а я пока спущусь, спрошу про такс… а, нет, стоп, ты с хвостом пойдешь? Не будешь локоны делать? Китти вздохнул — никакие локоны, даже те, на которые он тратил по две банки спрея-фиксации, на его жидких, абсолютно прямых волосах не держались дольше часа. — Бесполезно, — покачал он головой и, видя недоверие Лизза, повторил. — Правда, бесполезно. Дольше часа не держатся. — Ясно, распусти тогда просто, — усмехнувшись, фыркнул омега, сам больше напоминавший кудрявое грозовое облако, и хлопнул дверью. В тот комбинезон — какой же это кафтан, какое же это платье, это Железная Дева какая-то! — Китти влез с трудом, хотя последние дни, проведенные за кульманом в попытке домучить давний проект, он ничего калорийней сельдерея и чернил для рапидографа в рот не брал. Застегивать его помогал изрядно подвыпивший — и успел он у кого стянуть парочку бокалов! — Лизз. — Ты вдохни поглубже! — дергал тот вверх-вниз неподдающуюся змейку. — Да куда глубже! — возмущался Китти, крепче хватаясь за стол и пытаясь не задохнуться. — Не дыши! Наконец, комбинезон был побежден, и Китти предстал для самого себя в совершенно необычном свете. — Я выгляжу… смешно… — выдал он, наконец, насмотревшись на отражение в зеркале. — Ну, ты еще побольше сгорбись, как бабка. Необычно, но не смешно, смотри, какая талия! Осиная! А ноги! А плечи! Модель! — хлопнул его по спине Лизз, совершенно довольный результатом мини-преображения друга по несчастью. Он, как и Китти, не горел желанием находиться в «Омеге Дельте Фи», но братство полностью оплачивало проживание в кампусе, а у Лизза деньги магическим образом появлялись только если необходимо было купить что-то ненужное: или новую палетку, или новый глиттер, или новый чехол, или тысячную вариацию укороченных топов. На обеды, завтраки и ужины он в основном разводил альф в социальных сетях. Китти данное поведение не одобрял и при любом удобном случае читал лекцию о правах омег. Конечно, Лизз внимательно его слушал, вступал в диалог и даже высказывал прогрессивные идеи, но тут ему приходило лаконичное сообщение «в шесть в ресторане на Пятой Авеню», и он мигом забывал, что за право голосовать, иметь свой банковский счет и ходить без ошейника всего каких-то сто лет назад умирали его предки. — Не знаю… — с сомнением проговорил Китти, трогая себя за открытые плечи. Комбинезон оказался с сюрпризом и оголял спину до поясницы. — Неуютно. — Срать стоя неуютно, — отсек Лизз. — Пошли, уже все заждались. — А Банни поедет? Друг только закатил глаза. — Нет, конечно.***
Наверное, сказалось то, что Китти напоили не только в кампусе, открыв шампанское после традиционной приветственной речи, на которой Банни присутствовал с такой кислой миной, будто бы свою кошку хоронил, а еще и в такси. Именно тогда-то Китти и понял, что моментами выключается из реальности. Хоп — он в машине едет куда-то. Моргает раз — он сидит на втором этаже наполненного до отказа клуба и дергает головой в такт разрывающих межгалактическое пространство битов. Моргает два — и его уже тащат вниз по лестнице, в толпу мокрых и таких же пьяных, как и он, тел. Одно напрягало. Еще в холле клуба, пошатываясь от количества выпитого, Китти съежился от непонятных табунов мурашей по загривку под чьим-то хищным взглядом, вперившимся в него так, что он даже поначалу ноги перестал чувствовать. Оглянулся, дабы осадить наглеца, но лица так и не разглядел, зацепившись взглядом за огромную фигуру у дальнего столика, окруженную со всех сторон щебечущими омежками. Нахал, пьяно подумал тогда Китти и в следующую секунду чуть не растянулся на пороге, запутавшись в дрожащих от непривычно высоких каблуков ногах. Правда, раскорячился он так, что оказался к нахалу выставлен со стороны всех своих самых аппетитных частей, за что и был награжден еще более густой волной феромона. Доминантный! Словно ему Нейта Хаддама не хватало на заседаниях, когда тот пытался подавить его с их помощью. А это, между прочим, административное нарушение! Легенькое, даже без занесения в личное дело, со штрафом всего в каких-то десять долларов, но Китти эти потуги доводили до белого каления. От малолетки такое унижение он терпеть намерен не был! Да, разница всего в год, а какой контраст! Китти таким идиотизмом вот никогда не занимался. Он, правда, не был ни рецессивным, ни доминантным — обычный... серый... лягушонок... хотя какой он лягушонок? Во всяком случае, сегодня. — У! — протянул Лизз, раздавая заказанное на барной стойке мохито. — Стоило нашему новенькому только порог переступить, как он себе сразу альфу отхватил! — Да-да! — радостно поддержали со всех сторон. — Как пялился-то! — Не на меня, а я уже готов потечь! — Чем-то на Нейта смахивает... — Доминантные все на одно лицо, словно из инкубатора. — Так! За Китти! — За Китти! — Ура-а-а-а! — Наконец-то у нас фулл-хауз: президент студсовета, вице-президент и Банни! Китти поморщился. Вот везде Банни надо было вставить. — Он неплохой, — тут же пояснил Лизз, видя его кислую физиономию. — Просто выслужиться перед дедами хочет, может побубнить, поорать, а так… Ты наши главные правила знаешь: никаких альф в кампусе, средний балл от три-и-девять. Просто на Банни внимания не обращай… Повизжит и успокоится. Близко к сердцу воспринимать — нервов не хватит. — Ну, Китти у нас и без того — сталь! — хихикнул кто-то. — Ага, как можно спокойным оставаться, когда перед тобой сидит в одной футболке Хаддам! — Все знают, что вы как кошка с собакой, и твое право «вето» его прям из себя выводит. Знали, — заговорщицки зашептали справа от Китти, все еще ощущающему на своей шее фантомную метку. Мог бы тот альфа его дистанционно трахнуть, он бы уже давно с девственностью распрощался. И чем ему так Китти приглянулся? Омега пьяно хихикнул собственным мыслям, поклонников у него давно не было, и что бы кто бы ни говорил о равных правах, легкий флирт еще никому не навредил, — что их команда хочет подмять под себя финансирование всех университетских балов? Мол, на них особо никто не ходит, мол, давайте оставим один какой-нибудь, самый популярный, а на остальное будем спорт развивать. — Нейту, конечно, многое можно простить, но не слишком ли много он на себя берет? Только второй курс, а гонора, как у аспирантов. — Ну, это Хаддам… Красивая мордашка, идеальное тело… Нравится профессорам… — Он, говорят, снова с Паппи сошелся. Видели, как тот ему за стадионом отсасывал и сглатывал. — Фу, — вставил Китти, терзая несчастную пластмассовую трубочку и чувствуя, как опьянение превращает его в сонный блинчик. С первого этажа и полумраке его было практически не разглядеть, поэтому никто не бередил душу и тело, посылая недвусмысленные волны феромонов, обещающие и луну, и звезды, и черт знает что еще… — Фу! — поддержали его хором. — Вам фу, а Паппи, вот, не фу, — мудро заметил Лизз. — И тем более, я слышал, что Хаддам ни с кем не встречается. Что значит «сошелся»? — Трахаются они — так понятнее? — Так всем понятн… Оп! Оп! — Лизз потряс уткнувшегося ему в плечо омегу. — Китти, не спи! Не смей! Мне твои родители сказали, чтобы я проконтролировал, как ты веселишься до утра, а ты спать собрался! — Мммм… — Принесите-ка ему энергетик, — попросил кого-то Лизз. — Так, подъем, Китти, пошли танцевать! Через «не могу»! Китти вяло хмурился, упирался, отнекивался — диван его манил, но стоило им спуститься вниз, как он вновь ощутил на себе абсолютно хозяйский взгляд, под которым омега ощущал себя голым и распятым. Мое! Мое! Мое! Китти уже хотел было повернуться и возмутиться, что он только свой, может еще дядин и Оливерин, но уж точно не какого-то первого встречного альфы, как натолкнулся то ли на стену, то ли на чертову несущую балку, тут же пошатываясь и теряя равновесие. Был бы он пониже, как Оливер, его еще мог бы кто удержать за шкирку, но как тут удержишь тушку почти под шесть футов? И все же Китти, зажмурившись от неизбежности, соприкосновения с полом не ощутил, зато совершенно точно прочувствовал нечто другое — например, крепкий стояк, потиравшийся о его бедро, и горячие, будто бы стальные, руки, обвившие талию. — Меня искал? Конечно, Китти никого не искал, он вообще не понимал, как оказался зажатым между крепким телом, будто бы высеченным из камня, и барной стойкой, и где вообще носило Лизза, но все же зачем-то кивнул. — И как тебя, котик, зовут? Хватка на талии становилась все крепче, чужие пальцы вырисовывали на его голой спине различные узоры, пробираясь все ниже, забираясь за тонкую ткань комбинезона. Нахала, как решил про себя называть его Китти, в полумраке с редко мерцающими огнями, от которых голова кружилась похлеще, чем от выпивки, было сложно рассмотреть. Только янтарные глаза с редкими огненными всполохами — отличительная черта всех доминантных. — Ты модель? — вновь спросил альфа, не дожидаясь ответа на прошлый вопрос, наклоняясь все ближе и опаляя своим дыханием заалевшие щеки. — Н… н-нет… — А выглядишь, как модель… Наверное, если бы Китти был хоть чуточку трезвее, он бы уклонился, но в тот момент попросту не успел. Мало того, что его к себе крепче прижали, так еще и все пути к бегству отрезали, болезненно впечатав в барный стол, властно накрыв дрожащие от подступающей паники губы своими. Конечно, Китти совсем уж нецелованным не был — в конце концов, жил на этом свете целых двадцать три года, однако именно так его никто и никогда не целовал. Из него не просто потекло, а хлынуло водопадом, стоило альфе сжать его бедра и вновь недвусмысленно потереться наливающимся желанием членом. — П... п... постой... — зашептал окончательно поплывший Китти, уже без зазрения совести висящий на чужих крепких плечах. — Один? Вещи надо взять? — усмехнувшись, спросил альфа и провел большим пальцем по мягким, зацелованным губам, вызвав в нем неконтролируемую дрожь. А после… А после Китти Верано проснулся в одной кровати с Нейтом Хаддамом и обнаружил на своей шее чертову метку!