No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

Ее ученик стоит у входа в Печь, оглядывая разделяющее их пространство. Все не так, как он думал. Не так, как она рассказывала. Он представлял себе небольшое тесное пространство — как внутри печи, как к тому и располагает само название места. Но не это. Пещера пугающе огромна. Почти такая же, как и та, что разделяла два мира, где он встретил двух игроков, что ставили на кон свои души — но здесь, вместо черных стен, все из чистого белого мрамора, в отличие от темных, покрытым пеплом останков королевства Уюн. —… Что происходит? —тихо спрашивает Хуа Чэн и призрак посередине пещеры улыбается ему, медленно наклонив голову. — Ты о чем? — Что ты здесь делаешь? — рычит Хуа Чэн, решив сначала, что все это, должно быть, какая-то ловушка. Что все это время она тоже была его соперником и пряталась на самом видном месте. Что она лгала ему, втираясь в доверие — чтобы, изучив все его приемы и движения, ей было проще расправиться с ним в самом конце. Но Чжао Бэйтун все так же улыбается. — Это мой дом. Хуа Чэн молчит, буравя ее гневным, недоверчивым взглядом. Как быстро все изменилось, стоило ему заподозрить Чжао Бэйтун в обмане. —Тунлу открывается гораздо чаще, чем многие думают, — ее каблуки стучат по мрамору и звук эхом отражается от стен. — А знаешь почему? Хуа Чэн не отвечает, и неподвижно стоит, заложив руки за спину — прямо как она — и ждет. Ждет и внимает. Как она и учила. Улыбка Чжао Бэйтун смягчается, но тут же становится более хищной. — Когда я еще была жива, мой отец был строителем, — тихо начинает она, поднимая голову и разглядывая окружающее пространство. — Хотя он скорее был изобретателем, возможно даже ученым, несмотря на то, что никогда не получал соответствующего образования. — Зачем ты мне это рассказываешь? —Ты же видел каналы для воды? — Чжао Бэйтун все так же смотрит на потолок. — Их построил мой отец, — добавляет она шепотом. И дворцы. Улицы. И храмы. Сын слуги, до совершеннолетия даже не умевший читать, возвел один из величайших городов того времени. С этим городом потом сможет соперничать только другое, любимое небесами царство, высоко ценящее искусство, науку и красоту. Царство Сяньлэ. Когда-нибудь Чжао Бэйтун взойдет на эту гору и будет смотреть в неимоверную даль — и видеть. Видеть, как золотые дворы и сияющие храмы вырастут на нетронутой земле — и страдать. Скорбеть о жизни, которая когда-то у нее была. Об отце, что построил мир, окружавший ее, зная — зная, что он вернется. И разрушит все, как и раньше. — В этих каналах вода течет из одного места в другое естественным путем, повинуясь законам природы, — поясняет Чжао Бэйтун. — Но, чтобы заставить течь ее наверх, нужно давление, нужны насосы, что будут перекачивать воду. — Если бы я мечтал заниматься строительством водных каналов, это конечно было бы полезно, — нетерпеливо ворчит Хуа Чэн, не впечатленный ее словами. Чжао Бэйтун улыбается, но не сводит глаз с потолка. Глупое дитя. Упрямое и непокорное… Но ах, как же она отчаянно надеялась, что дело не дойдет до этого. — Давление оказывает сильное воздействие на всю систему, — продолжает Чжао Бэйтун. — Чтобы снизить его, здесь есть затворы, которые позволяют сбрасывать лишнюю воду, сливая ее в сточный водоем. Именно туда попадает большая часть, ведь чаще всего лишь половина воды, текущей по каналам, достигает места назначения. — Она останавливается рядом с одной из стен Печи. Ладонь опускается на гладкий камень. — Вот что это за место. — Сток? — спрашивает Хуа Чэн, все еще недовольный тем, что его, кажется, обманули. — Затвор для сброса давления, — несколько сердито цокая языком, отвечает Чжао Бэйтун. — Как ты думаешь, куда деваются все те духовные силы, что добываются заклинателями? Когда столько энергии отправляется наверх, в небеса? — шепчет она, показывая пальцем на потолок пещеры. Постепенно до него доходит. —… Давление. — Гнев, — поправляет она, но, по сути, это одно и тоже. По правде говоря, дело не только в заклинателях. Или богах. Во всем повинен лишь один бог. Один заклинатель, которому никогда не было дела до равновесия миропорядка. Тот, что воспринимал блага этого мира как естественную награду за собственный ум и дарования. Всегда найдется человек, жадный до власти. Тот, что видит прекрасное будущее как нечто само собой разумеющееся, а не как-то, что добываемое тяжелым трудом и чем следует делиться. — Когда гнев достигнет предела, Тунлу пошлет свой зов — продолжает Чжао Бэйтун. — и мир призраков ответит. Так было всегда. — Однако не всегда все заканчивается появлением на свет нового Князя Призраков, — повернувшись к нему, продолжает она. Волосы падают на плечи и Хуа Чэн замечает, что теперь Чжао Бэйтун одета иначе. Изящнее: многослойные одежды отделаны золотой вышивкой, а в прическе сверкают рубины. — Если в живых не остается достаточно могущественного призрака, то родится уродец. Недоразвитое создание, — признается она и во взгляде ее мелькает… смесь отвращения и симпатии. — Но не Князь Призраков. — Значит Бай Усянь был единственным, кому это удалось? — спрашивает Хуа Чэн. Посмеиваясь, Чжао Бэйтун качает головой. — Он был первым, но Бай Усянь появился не здесь. До него из этой печи вышли двое. Два Князя Призраков до Бай Усяня. Алый призрак медлит, размышляя над ее словами. —… Но раз так, почему о них ничего не было известно? Чжао Бэйтун смотрит на него, глаза ее сверкают неземным огнем, их фиолетовый отблеск играет на щеках — и улыбается. Безумно. Могущественно. Печально. — Потому что я поглотила их, — следует тихий ответ. Сердце Хуа Чэна больше не бьется. И дыхание больше не перехватывает. Но будь все иначе, его сердце колотилось бы о ребра и этот стук отдавался бы в костях — потому что он до этого никогда не понимал истинной мощи Чжао Бэйтун. Не понимал, почему он никогда не мог уловить запаха ее сил. И почему они оказались здесь. Ее сила заключена в земле под их ногами. В воздухе. В облаках, что вечно клубятся над разрушенным царством Уюн. Ее запах — это копоть в воздухе и огонь земной тверди. — Я не хотела закрывать дверь, — объясняет она с горечью в голосе. — Потому что успела привязаться к тебе. Хуа Чэн замирает. Гнев угасает. Недоверие рассеивается. Потому что в ее глазах он видит искреннее сожаление. И понимает, что впервые за долгое, долгое время в его жизни появился человек, которому… не все равно. Восемь лет — это достаточно долго для кого угодно, но он все еще молод. Он ни с кем не прожил столько за свою короткую жизнь. И если не считать еще одного человека, она стала его первым наставником. И он не понимал этого. До нынешнего момента. Когда стало уже слишком поздно. —… Когда ты вознесся, я на миг почувствовала облегчение, — признается Чжао Бэйтун. И разочарование, но все же, и облегчение. Потому что этот человек снова добивался своего, да — обманывая и меняя правила в свою пользу. — Но когда ты вернулся… Гора вокруг них рокочет и Хуа Чэн чувствует жар, исходящий от стен. —… то знала, что в конце концов, мы с тобой окажемся тут. За гулом слышен слабый шорох и вот тут Хуа Чэн их и замечает. Серебристые сияющие точки. Призрачные бабочки. Они следовали за ней все эти годы, но сейчас их гораздо больше — бабочки клубятся под потолком как грозовые тучи, вот-вот готовые пролиться смертоносным потоком. —… Я не ставлю себе в заслугу другие творения, — шепчет Чжао Бэйтун внезапно дрогнувшим голосом. — Мне никогда не нравилась работа, сделанная наполовину. Подобное всегда вызывало у меня отвращение, но Призрачные Князья, они… — улыбается она. В этой улыбке нет радости — в ней затаенная скорбь, настолько глубокая, что даже Хуа Чэну, пережившему слишком много за свою жизнь, сложно подобрать слова, чтобы описать ее. Но еще в этой улыбке яростная гордость, как… — Они мои дети, — губы Чжао Бэйтун кривятся, словно от сдерживаемых слез. У матери. — И ты, — она шагает вперед, как только призрачные бабочки начинают беспокойно порхать от подступающего жара. — будешь моим третьим сыном. Пальцы Чжао Бэйтун, подрагивая, тянутся к его лицу. —… Мой Сань Лан. Ее лучшее творение. Ее любимое дитя. Она обхватывает руками лицо Хуа Чэна, глядя ему в глаза. Такой храбрый, такой красивый. О Небеса, как же она его ненавидела. Как желала ему смерти. И о, Небеса, как же она его обожала. Как хотела окрылить, хотела, чтобы он был рядом — был в безопасности. Но ее ногти медленно впиваются в кожу — руки дрожат, и с разрывающимся от боли сердцем, она шепчет: — За свою жизнь я сделала много разного оружия. По правде говоря, только это она и умела делать. —… но больше не будет никаких Князей Призраков, — шепчет Чжао Бэйтун. — Я этого не допущу. Существует множество разновидностей матерей. Есть те, что любят своих детей яростно, оберегают их, защищают от мира, в то же время растя их достаточно сильными, чтобы потом они сами могли противостоять ему. Но есть и те, кто ненавидит само материнство. Причастность к созданию новой жизни. Те, кто поглощает свое потомство. Чжао Бэйтун, по сути, была и тем и другим. Жизнь не оставила ей другого выбора. Мир научил ее быть такой. И сейчас, глядя на нее, Хуа Чэн понимает, что Чжао Бэйтун собирается сделать. Поглотить его целиком. И конечно же, все не так просто. Просто — это не про них. После пинка Хуа Чэна она отскаивает, зажимая руками живот, а сам он отпрыгивает на сотню чжанов назад, держа в руках Эмин. —… — Чжао Бэйтун немного отшатывается в сторону, одной рукой держась за ребра и смотрит вверх, глаза ее разгораются ярче и вместе с этим в пещере становится еще жарче. —… И это, по-твоему, удар? — кричит она, явно не впечатленная. Затем бросается вперед, вслед за ней и призрачные бабочки срываются с места смертоносной лавиной, от ярости их атаки дрожит пол пещеры, а шорох крылышек складывается в громоподобный звук морского шторма… — Я ОЖИДАЛА БОЛЬШЕГО! — ревет она. И так начинается битва. Гора содрогается от каждого их столкновения. Бабочки повсюду, словно вьюга, и мешают Хуа Чэну разглядеть что-либо вокруг, вспарывая его кожу острыми, горячими крылышками и припадая к ранкам, чтобы вытянуть духовные силы. Единственный способ противостоять им — проглатывать, напитывая собственное золотое ядро, но, когда их так много, это становится почти невозможным. — Я НЕ ХОЧУ, — кричит Хуа Чэн, когда они сталкиваются в очередной раз — Эмин звенит об ее клинки. — Я НЕ ХОЧУ ЭТО ДЕЛАТЬ! Он удивляется собственным словам. Раньше ему бы не пришло в голову уклоняться от битвы, от того, что должно было быть сделано — чего бы это ни стоило. Был лишь один человек, которому он никогда бы не причинил вреда, не предал бы или хотя бы в чем-нибудь упрекнул. Один человек, на которого он никогда бы не поднял руку. Но… Сейчас, с медленно подступающим сожалением, Хуа Чэн понимает. Что не хочет причинить ей вред. Конечно, Хуа Чэн все же это сделает. Ибо знает, что на свете есть очень мало того, на что он не способен. Ровно столько, сколько и тех, к кому он привязался. И за последние восемь лет он успел привязаться к Чжао Бэйтун. Но как бы Хуа Чэн не проникся ей, он был себялюбивым ребенком. Себялюбивым подростком. А сейчас он себялюбивый мужчина. И эта привязанность не важнее причины, по которой он здесь. Просто непредвиденная трудность на пути к вершине. — СДЕЛАЕШЬ! — кричит она, глаза полны безумия — безумной скорби, муки и проклятий. Стольких проклятий, десяти тысяч — ДЕСЯТИ МИЛЛИОНОВ проклятых жизней, полных гнева и ненависти. Собранных в одном месте, зажатых, сдавленных и раскаленных. И сейчас всей этой боли и ненависти нужно дать выход. Но этот выбор не принадлежал Чжао Бэйтун. Она никогда этого не хотела. Никогда. Хуа Чэн узнает сейчас еще кое-что. О Печи, о ней и о самом себе — о самой сути магии. Границы между двумя людьми могут начать медленно расплываться, чем больше они узнают друг друга. Чем больше они заботятся друг о друге. Так что в подобном положении, под давлением обстоятельств, все это… Приведет к тому, что наружу выйдет правда. Где-то в схватке Чжао Бэйтун тянется к нему, касаясь лба и на миг все вокруг темнеет. А потом… он больше уже не в Печи. Больше нет жара. Нет жалящей боли. Нет бабочек, нет их крыльев, нет страха и смерти. Он — ребенок, и открыв глаза, медленно моргая от яркого солнца, понимает, что стоит на узкой проселочной дороге. Вдоль обочины, повсюду, куда хватит глаз, растут красные клены — осень. Хуа Чэн садится, потирая затылок — под пальцами мягкие черные кудри. Кто-то поет. Подняв голову, он видит, что по дороге впереди идет женщина. Высокая, стройная, с иссиня-черными, рассыпанными по плечам волосами. Она идет упругой походкой, источая природную силу и жизнелюбие, и когда мальчик слышит ее голос, то не может сдержать улыбки. — Где же мой маленький Хун-эр? Неужели его украли призраки? Хихикнув, мальчик встает на ноги. — Я здесь! — кричит он. — Иду! Он всегда бегал очень быстро, но не всегда понимая, насколько резво могут нести его ноги — мать легонько охает, едва не выронив корзину из рук, когда сын врезается в ноги сзади. Но не ругает Хун-эра и улыбается, чувствуя, как мальчик обнимает ее колени. — Вот ты где! — смеется женщина, гладя его по голове. — Куда ты спрятался от меня? —… — стискивая ее изо всех сил руками и зарывшись лицом в юбку, мальчик отвечает не сразу. Наконец он бубнит. — Ты шла слишком быстро! Мать хмурится, все еще ероша его волосы. — Я пытался успеть за тобой, — бормочет он, — но ты шла очень-очень быстро, и я устал! —… Прости малыш, — она качает головой, устраивая корзину на бедре и подхватывая мальчика на руки. — Я постараюсь идти медленнее, а ты никуда от меня не убегай, хорошо? — устроившись в объятьях матери поудобнее, он обнимает ее за шею. — В следующий раз, когда устанешь, скажи мне и я понесу тебя на руках. Хун-эр что-то согласно мычит в ответ, обнимая ее крепче. По правде говоря, он не очень-то и устал. Его ножки, хоть и короткие, но очень сильные и он всегда был очень быстрым. Хун-эру просто очень нравилось, когда мать носила его на руках, вот и все. И теперь, оказавшись рядом с матерью и в безопасности, он решает поныть. — Как долго нам еще идти? Прошла уже целая ВЕЧНОСТЬ! — спрятав лицо на ее груди, он недовольно дрыгает ногами. — Я сейчас умру от усталости! — Всего пару часов, — добродушно фыркает молодая женщина, ласково потираясь щекой о кудрявую макушку. — Не умрешь! — Умру! — упрямится Хун-эр. — И стану призраком и буду все время бродить рядом и говорить тебе что теперь ты идешь медленно! Любой другой родитель нашел бы такие слова жуткими и пугающими или по крайней мере, неуважительными — но его мать смеется, запрокинув голову и прижимая к себе покрепче. — Правда что ли? — Да! — Хмм… — задумчиво тянет она, поглаживая его по спине. — Я думаю, что из тебя получится очень милый призрак. Так что ты меня не бросай, хорошо? Сын улыбается ей, весело сверкая глазами. — Хорошо! В конце концов, она не может винить его за нытье. Они странствуют пешком вот уже не одну неделю и это способно утомить кого угодно, не говоря уже о мальчике его лет. Ему бы бегать и играть с другими детьми, а не идти сутками напролет, снашивая пару обуви меньше чем за дюжину дней. — Мам, ты не ответила, — бурчит он. — А? — она смотрит на него, и мальчик повторяет свой вопрос: — Как долго нам еще идти? — Ой… — мать оглядывается вокруг, прижимая его к себе. — Может еще… парочку дней? Хун-эр недовольно ноет — она говорила то же самое пару дней назад. И мать вздыхает. — Слушай, я думаю там тебе понравится. Это место точно нам подойдет! — подбадривает она сына, ероша волосы. — Иногда бывает хорошо сменить обстановку. — Но почему нам нужно было уйти? — бормочет Хун-эр, непонимающе щурясь. — Дома было туговато с деньгами, — пожимает плечами она. — А у меня ведь тут еще есть свой маленький голодный призрак! — и игриво покачивает мальчика на бедре, пытаясь развеселить. Конечно, тогда он был слишком мал, чтобы понимать, как плохо тогда обстояли дела в королевстве Сюйли. А для такого человека как его мать… Нужно было идти туда, где есть работа. Все очень просто. — Кроме того, в Сяньлэ будет очень здорово, я обещаю, — заверяет его мать. — Там живут богатые и добрые люди, у них чудесные правители, у которых даже есть самый красивый наследный принц на свете! Хун-эр не понимает, зачем ему все это знать. Он никогда не видел таких людей наяву, только слышал в сказках. — У меня нет друзей, — шепчет он и взгляд матери грустнеет. —… Может в этот раз все будет по-другому, — говорит она. — Попробуй. В этом нет смысла, и они оба это знают. Хун-эр раздраженно смахивает волосы со лба — они прячут его правый глаз. — Все будут пугаться меня! —… — мать хмурится, отодвигая его руку и заправляя пряди за ухо. — Не говори так, Хун-эр. — Почему? Я страшилище. Он храбрится, словно его не беспокоит мнение других, однако голос все равно звучит тихо и… грустно. Мать обнимает сына покрепче. — Никогда так не говори, — повторяет она, целуя его правый глаз несмотря на то, что он пытается уклониться. — Мой маленький Хун-эр самый красивый! Хун-эр, конечно, ей не верит и никогда не верил, хотя она повторяет это снова и снова. — Даже если бы я не был страшилищем, они все равно будут надо мной смеяться, — ворчит мальчик. Он сегодня не в духе, мать понимает это — возможно, от усталости ну и… Она отдала ему свой ужин прошлой ночью, но не сомневается, что бедный ребенок толком не наелся и все еще голоден. — Почему? — Потому что у меня нет имени, — отвечает мальчик, пристально глядя ей в глаза, и она хмурится. — У тебя есть имя! — фыркает мать. — Я выбрала его сама! Он не отводит взгляда, но она не менее упряма, чем сын. — Хун! Это хорошее имя! Хун-Хун-эр милое имя для такого славного маленького мальчика как он, и Хун — отлично подходит и для взрослого мужчины! Это и правда хорошее имя! — Но у меня только одно имя! — возмущается сын. — У всех других их два! — Это просто имена данные при рождении и родовые имена — отмахивается мать. — Вот твое имя при рождении — Хун… — А мое родовое имя? — настаивает он. Такой маленький, все еще совсем ребенок… Но неумолимый и упрямый. —… Это имя твоего отца, — юлит она. — И как же его зовут? — Вот вырастешь повыше и расскажу, — мать не говорит «станешь постарше», потому что знает — в этом случае сын вынудит ее назвать день и время предстоящего разговора. Вместо этого она говорит, что ответит на этот вопрос, когда он будет ростом не меньше шести чи — и как сейчас понимает Хуа Чэн, это откладывало разговор на долгое, а, возможно, и вовсе неопределенное время. Но, прежде чем мальчик успевает сказать что-нибудь, мать отвлекается на апельсиновую рощицу у дороги. — Смотри-ка! — говорит она, спуская его на дорогу. — А что если мы немного перекусим, прежде чем продолжим наш путь? Он пытается забраться на нее и сказать, что вообще-то не хочет есть, но мать лишь гладит его по макушке. — Оставайся здесь, мама скоро вернется! — с этими словами исчезает среди деревьев, а Хун-эр так и смотрит ей вслед, стоя в одиночестве на обочине дороги. —… Она была так молода, — в ушах Хуа Чэна звучит знакомый голос. — Это удивительно. Руки мальчика сжимаются в кулаки. — Вон. Это его воспоминания. — Сколько же ей было лет, когда ты родился? — размышляет Чжао Бэйтун, потирая подбородок. — Мне кажется она сама была почти ребенком. — Откуда мне знать?! — шипит Хуа Чэн. Это старое воспоминание, он тогда был еще совсем мал и даже позабыл про него. — Она ведь так и не рассказала тебе о твоем отце, не так ли? — говорит демоница, наблюдая за тем, как кривится от гнева лицо Хуа Чэна. Затем, смягчившись, продолжает. — И ты предположил самое худшее, правда? — Он либо умер, либо был ублюдком. — Но твоя мать не говорила ничего такого, — замечает она. — А с чего бы ей говорить об этом?! — рявкает Хун-эр. — Какая мать захочет, чтобы ее сын знал такую правду?! — А может это и не было правдой, — шепчет Чжао Бэйтун, глядя как призрак решительно качает головой. — Он оставил нас… и, если не умер, значит был никчемным подлецом, — рычит мальчик, дрожа от ярости. — …Он любил ее. — Заткнись! — кричит Хун-эр. — Ты ничего об этом не знаешь! — Думаешь, я не заглянула в твою судьбу за все то время, что мы провели вместе? — спрашивает Чжао Бэйтун, скрещивая руки на груди. Ветер играет кончиками ее темных волос. — Знаешь ли ты, что означает родиться под звездой одиночества? Мальчик отворачивается от нее, гневно глядя на апельсиновую рощу и нетерпеливо ожидая мать. — Это значит, что я проклят, мне это ИЗВЕСТНО! — Необязательно, — шепчет она и Хун-эр замирает. — Это всего лишь одно из возможных толкований и исходов. Всю жизнь ему говорили ровно наоборот. — Жизнь всегда идет своим чередом. Ты можешь быть самой проклятой душой в мире смертных — или самой благословенной. И под влиянием твоей воли жизненный путь всегда будет колебаться между этими двумя крайностями. — … Как это связано с моим отцом? — ворчит Хун-эр, вглядываясь в деревья. — Дети, что рождаются с такой судьбой — всегда плод союза по-настоящему любящих друг друга родителей, — объясняет Чжао Бэйтун. — Поэтому, независимо от того, жив твой отец или мертв… Он и правда любил его мать. Любил по-настоящему. Искренне. Хун-эр прожигает взглядом рощу и сердце бешено колотится о ребра — он знает, что мать вот-вот вернется. Они съедят апельсины, она будет петь песни и рассказывать сказки и истории. Все, что ему нужно делать — просто сидеть и ждать. Сидеть и ждать, так он проживет это воспоминание, что не причинит боли. —… Хун-эр. Впервые за много лет он слышит это имя. Не в памяти или во сне — а наяву. — Имя, что он украл у тебя, — повторяет Чжао Бэйтун, не сводя с него глаз. — Это Хун-эр. —… О, сколько долгих лет алый призрак жаждал, чтобы его знали под этим именем. Чтобы возлюбленный, услышав голос, узнал его. Чтобы он наконец перестал быть вечным незнакомцем. Но сейчас звук этого имени — единственное, что, будь он проклят, желал услышать так давно — наполняет его только бесконечным отчаянием. Потому что он больше не Хун-эр. Потому что они сейчас в его воспоминании, и он не желает им делиться. Потому что ему не хочется совершать то, что… —ВОН! — рычит Хуа Чэн. Развернувшись, он бросается на Чжао Бэйтун и в тот миг, когда его руки смыкаются на ее горле, она распахивает глаза и все темнеет. Они больше не в Печи. И не на обочине проселочной дороги, в окружении кленов. Мир на миг погружается во тьму. ЛЯЗГ! Искры летят во все стороны, когда молот опускается на раскаленный метал, медленно выковывая кромку лезвия. ЛЯЗГ! Капельки пота блестят на ее лбу, стекают по крепким, но изящным плечам и рукам, облаченным в длинные, до локтя, кожаные рукавицы, что защищают от жара. Вот уже шесть часов кряду она трудится над этим клинком. Он должен быть тонким и изящным, но достаточно крепким, чтобы выдержать сильный удар. Погружая раскаленный метал в корыто чтобы остудить — вода исходит паром и шипит — оружейница вздыхает, устало, но довольно. С улицы доносится многоголосый гул, что неудивительно, ведь совсем скоро фестиваль фонарей. Однако не все разговоры, что слышны снаружи, звучат приятно. —… Это ведь дочь того старика, Тунлу? — Ого, а ее и правда так зовут? Молодые женщины, смеясь, проходят мимо, а девушка в кузне, раздраженно фыркнув, стаскивает с рук перчатки и слишком уж резко бросает их на стол. — Мне кажется вполне подходит, но звучит, конечно, очень несуразно! Тунлу. Расплавленная медь. Горнило. Печь. Как ни крути, а имя и правда подходит для оружейницы, дочери каменщика, дослужившегося до императорского градостроителя. Новые деньги, новая власть — все поначалу вызывает у людей лишь презрение, и не приносит уважения сразу. Она убирает в сторону тяжелые щипцы и разминает плечи, чувствуя, как болят мышцы и трещат суставы после многочасовой работы. Богатейшие жители столицы никогда не были добры к ее семье, но сейчас она к этому уже привыкла. — Ненавижу, когда ты хмуришься. Звук этого голоса заставляет ее замереть и слегка напрячься. Она быстро накидывает на себя верхние одежды, торопливо прикрывая голые плечи — рукава нижней рубашки были давно оторваны, чтобы было проще работать. — Ты говоришь, что мне нужно почаще улыбаться? — ворчит девушка, собирая свободные волосы в небрежный пучок и смахивая со лба потные, испачканные сажей пряди. Мужчина подходит ближе и прислоняется спиной к верстаку. О Небеса, он так красив. Немного староват для нее, но всегда так добр. — Нет, — шепчет он, протягивая руку и убирая за ухо девушки упрямую прядку, что падает на лоб. — Мне просто не нравится видеть тебя грустной. —… — она опускает голову и отворачивается, пряча раскрасневшиеся — не от печи — щеки. — Ты не ждешь своего заказа, — говорит оружейница. — А у меня нет сегодня уроков. —… Да, — соглашается мужчина. — Все так. Ей посчастливилось быть принятой в придворную свиту в качестве заклинательницы — первой из обычных незнатных горожан. Не говоря уже о том, что она была первой женщиной. Она не знает, что бесит людей больше, но, по правде говоря, это не так важно. — Тогда почему ты здесь? —… Потому что у меня для тебя есть подарок, — отвечает мужчина и в его голосе слышно легкое озорство. Она поднимается на носочки, чтобы заглянуть ему за спину — заметив ее румянец, он улыбается еще шире. — Ты все так же будешь хмурится или пойдешь посмотреть? —… Подарок для меня? — мягко спрашивает девушка. Ее друг — самый старший и самый драгоценный друг, улыбается. — Да, для тебя. Наконец она поддается и берет протянутую руку. Редко кто из молодых людей приходит в лавку, чтобы сопроводить ее куда-либо, давая возможность ощутить себя красивой молодой женщиной хотя бы иногда. — Сегодня не мой день рождения, — бормочет Тунлу. — Нет, — кивает ее спутник. — Тогда что за повод? Он не отвечает, и девушка хмурит брови, дергая его за рукав с жалобным протестом. — Мэй Няньцин! — ее пальцы мнут дорогой шелк одеяния. — Хватит меня дразнить! — И в мыслях не было! — отнекивается Наставник. Когда ее приняли в число придворных заклинателей Уюна, она была удивлена тем, что их Наставник оказался таким молодым — едва ли ему исполнилось двадцать три. Для нее, девушки которой тогда только что исполнилось шестнадцать, он легко стал кумиром. И сейчас, когда ей уже девятнадцать, она иногда… — Ты очень устаешь в последнее время, — говорит Мэй Няньцин, ласково сжимая ее локоть, когда они уходят дальше от городских улиц. — Задумывалась ли ты когда-нибудь об отдыхе? Она опускает голову. — Этот заказ наследного принца, с моей стороны было бы глупостью медлить. Несмотря на свой юный возраст, дочь императорского градостроителя получила славу одного из самых искусных кузнецов в Уюне и стала признанным мастером своего дела. И учитывая заклинательские задатки, ее способность создавать духовное оружие была… Слишком выдающейся, чтобы остаться без внимания самой императорской семьи. Наставник улыбается, ласково похлопывая по руке. — Принц на самом деле, довольно терпеливый и понимающий молодой человек, — объясняет он, пока они идут прочь от городской суеты, сворачивая на тропинку, ведущую к долинам и холмам внизу. — Если он узнает, что ты работаешь чересчур усердно, то не будет против подождать и дать тебе небольшую передышку. Может быть, но она сильно сомневается, что кто-то еще думает так же. —… — Мэй Няньцин хмурясь, наблюдает за ее выражением лица и вздыхает. — Ты должна быть добрее к себе, Худэ. Я переживаю. Вместо того, чтобы ответить на его слова или вообще поддержать этот разговор, она оглядывается вокруг, удивленно поднимая бровь. — Разве эти земли не часть императорских владений? — Так и есть. — А мне разрешено тут находится? — Ты говоришь так, будто все еще являешься простолюдинкой, — мягко смеется Наставник, качая головой. — С чего бы тебя не стали сюда пускать? Худэ не отвечает, лишь крепче держится за его рукав — прижимаясь ближе. Ей трудно поверить в то, что она может быть частью подобных мест. После долгих лет жизни в нищете. Без матери, почти что без крыши над головой — и почти всегда без еды. Ее отец работал тяжело и усердно, чтобы они имели то, что у них есть сейчас, но… Она часто забывает о том, что теперь живет в другом мире. — И где же мой подарок? — Терпение, дитя, терпение. Она кривит губы — внутри что-то противно сворачивается каждый раз, когда Наставник обращается к ней как к ребенку. —Я уже взрослая женщина, знаешь ли, — протестует Худэ. — Достаточно взрослая, чтобы быть замужем и иметь детей. Мэй Няньцин отворачивается, пряча лицо. Она не видит, как его щеки трогает легкий румянец, и когда он потирает подбородок, то решает, что Наставник снова дразнится, а не смущен. —Я знаю, — бормочет он. — Это очевидно. Худэ дует губы и тянется к нему, чтобы шутливо дернуть за волосы. — То, что ты всего лишь ПРИТВОРЯЕШЬСЯ стариком, не означает что нужно себя вести себя так же, — подначивает она. Мэй Няньцин был величайшим заклинателем того времени — а возможно и всех предшествующих — но никто не мог сказать почему, но в тот миг, когда он достиг совершеннолетия, медитируя на рассвете, то… Полностью поседел. Тело никак не изменилось. Лицо осталось таким же молодым и красивым, а глаза сохранили свой чистый оттенок ясного голубого неба. Но волосы — они такие и сейчас — стали белоснежными, как свежевыпавший снег. — Не заставляй меня жалеть о том, что я балую тебя, — ворчит Наставник. — А сейчас, закрой глаза. С предвкушением, весело бурлящим в груди, Худэ, улыбаясь еще шире, закрывает глаза и позволяет Мэй Няньциню, поддерживающему ее под локоть и за талию, осторожно вести дальше по дорожке. — Еще три шага и… вот мы на месте. Тунлу Худэ открывает глаза, смотрит вокруг и… забывает, как дышать. Поля в долинах между возвышающихся гор всегда оставались нетронутыми. Это были земли богатые духовной энергией, благоприятные для медитации и веселой охоты. Но сейчас их окружает… Сад. Нет, возможно не совсем сад. Не такой ухоженный и выхоленный, как сады за дворцовыми стенами — но вся поляна перед ними пестрит цветами и кустами, по большей части… Фиолетовых и голубых оттенков, так похожих на цвет глаз самой Худэ. —… Это… для меня? — едва дыша от восторга, спрашивает девушка, оглядываясь вокруг. Она всегда была красавицей — стройной, с изящными чертами, однако характер ее занятий заставляет людей забыть об этом. Мужчины не дарят ей драгоценности и не приносят цветы. Но это… — Да, — так же тихо отвечает Мэй Няньцин, не сводя с нее глаз. — Тебе нравится? Его ученица кивает, медленно поворачиваясь на месте и пытаясь охватить все взглядом. — Ты все это сделал сам? — Да. — … Я никогда не видела садов подобных этому, и… Затем она видит их. Взмахивающих переливчатыми крылышками и порхающих между цветов… Бабочек. Улыбка на лице юной заклинательницы сияет ярче самого счастья. Одна подлетает совсем близко. Бабочка — так ведь зовут и ее. — Определенные растения привлекают их больше, — объясняет Наставник. — Ты всегда огорчалась тому, что бабочки не водятся так высоко в горах, так что…! Но не успевает договорить, потому что девушка бросается на него, стискивая в крепких объятьях. Худэ не видит, как смягчается его взгляд и не видит тепло в его улыбке, когда он обнимает ее в ответ. — Спасибо, — шепчет она, просто трепеща от счастья. — Но зачем ты это сделал? —… — Мэй Няньцин делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. — Понимаешь ли, я… — Наставник? — доносится из-за деревьев голос. — Это вы? Они тут же отстраняются друг от друга. Мэй Няньцин прокашливается, поправляет рукава и поворачивается, тут же склоняясь в глубоком поклоне. — Ваше Высочество, — говорит он. — Я думал, вы все еще заняты учебой. С утра я дал вам довольно много трактатов для прочтения. — Я все закончил, — отвечает голос и затем из-за деревьев появляется юноша. Дыхание, сердце и мысли Худэ замирают одновременно. Ему, наверное, чуть больше шестнадцати и он ненамного младшее ее самой. Высокий, широкоплечий, крепкий. И… Такой красивый. Ослепительно красивый. Он стоит перед ней в белом и золотом, длинные черные волосы собраны в высокий хвост — гуань в виде золотого дракона удерживает блестящие локоны. Глаза, подобные солнцу, прожигают ее насквозь и на красивом лице играет задорная юношеская улыбка. — Что ж, — говорит он неожиданно взрослым, почти надменным тоном. — Наставник, не познакомите ли меня со своей очаровательной спутницей? После минутного колебания, Мэй Няньцин натянуто улыбается. — Разумеется, Ваше Высочество. Он взмахивает рукой перед девушкой, которая тут же падает на землю в глубоком почтительном поклоне. — Рад представить вам Тунлу Худэ, дочь градостроителя Тунлу. Она та самая заклинательница, о которой я вам рассказывал ранее. — Та самая, что делает мои новые клинки, — бормочет юноша. — Да, — подтверждает Мэй Няньцин. — Худэ, это Его Высочество, наследный принц Уюна, Убийца Тысячи Драконов, Властитель Тысячи Клинков… — Достаточно, Наставник, — прерывает принц поток титулов. — Нет нужды разводить излишние церемонии. В конце концов, нам ведь отныне предстоит работать вместе. Худэ поднимает голову и ошеломленно замирает, видя… Как наследный принц кланяется ей, почтительно сцепив руки и вытянув их перед собой. — Я с нетерпением жду ваших уроков, Наставница Тунлу. Едва дыша, девушка поворачивается к своему наставнику, который задумчиво потирает затылок. — Мы это еще не обсуждали… — Не обсуждали что? — еле слышно спрашивает Худэ, пытаясь осмыслить происходящее, ведь… Она сама еще учится. Как ей быть наставницей, тем более для принца? Еще ни одна женщина еще не удостаивалась такого титула, не говоря уже о ее происхождении. Не говоря уже о ее юном возрасте. — Я многому научился у своих наставников, — объясняет принц, подходя ближе. — Но что касается создания и использования духовного оружия… — теперь его голос звучит за ее спиной. — Мне рассказывали, что вы превзошли всех на этом поприще, а я всегда предпочитаю учиться у лучших. —… У меня? — неуверенно переспрашивает она. Мэй Няньцин ободряюще пожимает ее руку. — Ты лучшая, — напоминает ей Наставник. —… Поэтому ты посадил этот сад? —спрашивает она, медленно оглядываясь вокруг. — Чтобы… Убедить ее принять предложение стать Наставницей? Или наградить ее за внезапное и стремительное повышение? Наставник смотрит на нее нечитаемым взглядом. Юноша прерывает молчание, беря девушку под руку. — Наставник Няньцин известен своей щедростью. Видели ли вы остальные дворцовые владения? Я покажу вам. Мэй Няньцин смотрит как Цзюнь У уходит со своей новой наставницей. Рядом с ним — невидимый для него — стоит еще один молодой человек, высокий, темноволосый, с повязкой на правом глазу. Склонив голову он наблюдает за тем, как юный принц Уюна уводит Чжао Бэйтун в глубины дворцовых владений. Места кажутся ему смутно знакомыми. Он наблюдает как девушка учит принца. Для любого другого человека вся эта история казалась бы волшебной сказкой. Красивая девушка — простолюдинка по происхождению, привлекла внимание богатого и многообещающего наследного принца Сначала он лишь мимолетно поглядывал на нее. Смущенно отворачивался, когда она ловила его взгляд. Улыбался самой сияющей улыбкой, когда Наставница хвалила его. По всей видимости, ее похвалы доставляли принцу особое удовольствие. Наставницу Тунлу это поначалу очень умиляет. Ей льстит такое поведение принца, но она не воспринимает это слишком серьезно. — Ты должна быть осторожна, — предостерегает ее однажды Мэй Няньцин, не отнимая взгляда от старинного свитка. — Если этот юноша привяжется к чему-либо всем сердцем, то все усложнится. — Всем сердцем? — Тунлу качает головой, недоверчиво посмеиваясь. — Он еще совсем мальчишка, подросток, у него просто мимолетный интерес. Как девушке ей льстило внимание принца, но Тунлу Худэ не питала надежд. Конечно, она кажется ему необычной и диковинной. Ему никогда не встретить женщину, подобную ей, среди придворных. Она очаровательна. Пока что. Со временем его внимание к ней угаснет. — Я сам был подростком не так давно, — бормочет Мэй Няньцин, стискивая свиток чуть крепче, чем нужно. Бумага хрустит под пальцами. — Однако мои интересы никогда не были мимолетными. Ее улыбка смягчается, и девушка кладет ладонь на плечо Наставника. — Ты ведь никогда не был обычным подростком, глупый. Наставник замирает на месте, и медленно поднимает голову, чтобы встретиться с ней глазами. Она никогда не понимала как именно на нее смотрит ее бывший учитель. Осторожным, но переполненным чувств взглядом. Хуа Чэну очень хорошо известен этот взгляд. Он словно смотрит в зеркало. —… Как бы я хотел знать тебя тогда, — признается Мэй Няньцин, и голос его подрагивает от затаенной тоски. —Во времена моей молодости. Худэ осторожно кладет ладонь на его щеку. — Ты все еще молод, Мэй Няньцин. Он так часто забывает об этом. Они смотрят друг на друга еще какое-то время и девушка спрашивает — ласково и осторожно: — Ты что-то хочешь мне сказать? Наставник застывает. — Просто мне кажется… что есть нечто еще, о чем ты не говоришь. «Скажи ей» — мысленно говорит Хуа Чэн. Он безмолвно пытается донести свои слова сквозь время. «Упрямый ты дурак, просто скажи ей». Наставник неохотно отнимает лицо от ладони, и рука Худэ не опускается. — Нет, — шепчет он, отводя глаза. — Все это больше не имеет значения. Хуа Чэн видит, как лицо Наставницы Тунлу тут же становится печальнее. —… Просто будь осторожнее, —тихо говорит Мэй Няньцин наконец. — Он тоже не совсем обычный юноша. Наставница не отвечает, ее губы сжаты в тонкую бескровную полоску. Затем, взмахнув рукавом, она выбегает из комнаты. Мэй Няньцин не ошибся. Хуа Чэн смотрит как проходят месяцы, а интерес принца не угасает. Медленно и верно, он лишь разгорается. В нем, кажется, нет ничего легкомысленного или поверхностного. Принц ловит каждое ее слово с невероятным вниманием — с безмерным уважением. Иногда проводя послеполуденные часы, в размышлениях о том, как бы ее рассмешить. Победившего в соревновании между заклинателями со всеми материка принца жители встречают дождем из цветов — и толпа замирает, когда он, поймав алый георгин и пройдя мимо всех знатных девушек, дарит его… Наставнице Тунлу. Это порождает слухи. Люди шепчутся о том, как на самом деле девушка получила свой титул Наставницы Уюна. Кто-то говорит, что она просто-напросто ведьма, подосланная, чтобы помешать принцу на его пути самосовершенствования. Когда он первый раз целует ее, Наставница Тунлу проявляет твердость. Она говорит молодому принцу, что для нее это большая честь, и просит прощения за то, что поощряла его ухаживания. (Прекрасно понимая, что ничего подобного не делала.) Но Худэ знает свое место — и знает, что оно не рядом с ним. От ответа Цзюнь У у нее перехватывает дыхание. — Твое место там, где ты хочешь быть. Когда он целует ее второй раз, отвергнуть его сложнее. А в третий раз… она отвечает на поцелуй. Жаркие прикосновения, что становятся все чаще и продолжительнее, пробуждают в ней неизведанные чувства. Иногда в ней просыпается осторожность — когда она чувствует, что это следует прекратить. В один день он приходит к ее лавке, пряча что-то за спиной и хитро улыбаясь, со словами что принес подарок. Именно для нее. —… — Наставница Тунлу улыбается, склонив голову. — Но по какому поводу? — Принцу не нужен повод, чтобы делать подарки. —… Ну, наверное, — соглашается она, глядя как он ставит на стол перед ней сверток. Принц нетерпеливо наблюдает, как Наставница принимается разворачивать бумагу и застывает, стоит увидеть ей, что скрывается внутри. Он ждет, сверкая глазами. — Тебе нравится? Она отвечает не сразу. Коробочка сделана из тяжелого полированного дерева, внутренние стенки выложены золотом и сверху накрыта прозрачным стеклом. Под ним бабочка — искусно приколотая к дну, с распахнутыми крылышками, навеки запечатленная в полете. Одна из тех, что порхали в ее саду во дворцовых владениях — серебряные бабочки прилетали туда только ночью, к распустившимся в темноте луноцветам, наполняя поляну мерцающим серебристым светом. Но эта больше не сияет. —… Ты сделал это сам? — еле слышно спрашивает Худэ. Принц кивает, крайне довольный собой. — Ты всегда говорила, что хотела бы почаще их видеть, так что… Я подумал, что тебе понравится держать у себя одну. «Но не в таком виде», — думает она про себя, глядя на несчастное создание. —… Тебе пришлось убить ее или… она была уже мертва…? — Они живут недолго, — напоминает принц. — Ей не пришлось страдать. Это, по крайней мере, немного утешило ее, однако принц хмурится, видя беспокойство своей возлюбленной. —… Тебе не нравится? — Нравится, — бормочет Наставница Тунлу, отводя глаза. — Это очень красиво. Она говорит, что это красиво, хотя сердце сжимается от тревоги от вида прекрасного существа, навеки приколотого к дну шкатулки. —… Но красивые вещи не живут долго, — еле слышно добавляет Худэ. Цзюнь У тянется к ней, заводя прядь волос за ухо. — Подожди, пока я стану богом, — шепчет он с мальчишеской улыбкой, — и скажи это мне еще раз. Она улыбается, однако в глазах все еще плещется грусть. —… А как же твой путь самосовершенствования? — спрашивает Наставница. — Разве это не нару… Он прерывает ее поцелуем. — Оставь эти беспокойства мне, — отвечает принц, водя пальцами по ее щеке. — Все получится. Худэ понимает, почему он так в этом уверен. У него всегда все получается. Но со временем их тайные встречи становятся все более и более явными. Слухи множатся, и она не может… Не может смотреть в глаза своего учителя без затаенного стыда. И отчаяния, потому что Тунлу Худэ знает, что не делает ничего дурного. Однако каждый раз, когда Мэй Няньцин смотрит на нее, она чувствует себя… Отчасти предательницей. Хуа Чэн смотрит как воспоминания текут во времени, рисуя для чужого, непосвященного взгляда, историю любви. Молодая женщина влюбляется в принца. Поначалу осторожная и недоверчивая, она постепенно начинает верить его обещаниям. Его сладким словам и нежным прикосновениям. Непрестанному потоку подарков. Его чувства к ней вполне искренни. Даже сейчас, спустя многие годы, Хуа Чэн видит это. Если бы он не знал, кем станет Тунлу, то поверил бы в эту историю, как в сказку. Но еще тогда был человек, который уже знал все. Хуа Чэн смотрит, как двое мужчин стоят в тронном зале и тихо переговариваются между собой. — Я отступил, — бормочет Мэй Няньцин, крепко сцепив руки за спиной. — И позволил этому зайти слишком далеко… —… Наставник, — выпаливает принц. — не подумайте, что я перестал уважать вас как раньше, но… Вам следует знать свое место. Ошарашенный этими словами, Мэй Няньцин замирает. —… Мое МЕСТО? — Вы «позволили» этому произойти? Нет, — качает головой Цзюнь У. — Если бы вы могли как-то это остановить, то так и сделали бы, и я не стану ранить вашу гордость, продолжая этот разговор. Мэй Няньцин бледнеет, глаза распахнуты, а принц продолжает: — Вы говорите об этом, словно мы совершаем что-то недопустимое, но в чем дело? — удивляется он. — Я молодой мужчина, она молодая женщина, что тут странного? — Вы… — Мэй Няньцин всегда тепло относился к своим ученикам, а к Цзюнь У особенно. Но это… это безумие. — Вы говорите, словно у вас нет намерения вознестись! Цзюнь У скрещивает руки, отпираясь спиной о мраморную колонну. — Какое отношение она имеет к моему вознесению? — Вам нужно будет позабыть о ВСЕХ мирских привязанностях, когда вы станете божеством, — напоминает Мэй Няньцин. — А что будет с ней тогда? — У многих богов есть жены, — хмурится Цзюнь У, расправляя плечи. — Почему же я не могу? Определю ей место среди младших небесных служащих, после того как… — ЖЕНЫ? — взрывается Мэй Няньцин и на лбу от гнева проступают жилы. — Вы забываете, что она сама тоже заклинательница! И, возможно, хочет вознестись сама! — Вознестись сама? — принц удивленно поднимает бровь. — Без сомнения, Наставница Тунлу одаренная и выдающаяся женщина, но она не ученый и не сможет стать богиней каких-либо мирских занятий. — Это не… — И не позволю ей попасть в обстоятельства, в которых придется совершить выдающийся подвиг или принести беспримерную жертву, так что этим путем ей тоже не вознестись. — Ваше Высочество, вам тоже не стать богом благодаря научным изысканиям или беспримерной жертве, — напоминает ему Наставник. И тут, кажется, принц начинает понимать. —… Вы хотите сказать, что она может стать богиней войны? — эта мысль кажется ему почти безумной и трудной для понимания. — Это и есть то будущее, которое как Вам кажется, я могу у нее украсть? Мэй Няньцин лишь воинственно молчит. Женщины никогда раньше не становились богами войны — по крайней мере, рожденные женщинами, если отбросить в сторону то, что боги могли менять облик — и Небеса славились своей приверженностью традициям. На протяжении веков существовали выдающиеся женщины- воительницы, да, но… Ни одна не вознеслась. —… Я говорю, что с Вашей стороны глупо думать о вознесении и попутно пестовать такую сильную привязанность, — тихо, но сурово говорит Мэй Няньцин. — Это погубит Вас. Наблюдая за происходящим, Хуа Чэну сейчас кажется, что Наставник не ошибался. Его слова, в некотором роде, были пророческими. Алый призрак наблюдает, как наследный принц Уюна объявляет о своей помолвке и выборе нового пути самосовершенствования. Наблюдает, как женщина, что станет неистовым призраком горы Тунлу, Чжао Бэйтун, медленно и неотвратимо влюбляется в молодого принца. Наблюдает за выражением лица Мэй Няньциня во время свадьбы. Как он смотрит на Худэ, что спускается по ступеням дворца в алых свадебных одеждах. Сердце Хуа Чэна было отдано другому человеку, но даже он готов признать, что она самая красивая женщина из всех, что ему встречались. «Скажи ей», — думает Хуа Чэн с мучительным отчаянием, наблюдая как другой, живой человек с живым, бьющимся сердцем смотрит, как его собственная жизнь проходит мимо. «Упрямый ты дурак, просто скажи ей.» И когда настает время короновать новую принцессу Уюна, эта обязанность выпадает самому Наставнику. Когда она опускается перед ним на колени в королевском павильоне, под пристальным взглядом ее мужа — они встречаются глазами. Учитель и ученица — каждый представляя разное будущее. Кто-то счастливое, а кто-то печальное. Каждый из них знает, что это сказка. Что она принцесса, которую вырвал из серой обыденности принц. А он всего лишь проводник и наставник, не более того. Но Хуа Чэн, наблюдая за происходящим, знает — прекрасные золотые дворцы и дождь из цветочных лепестков — все эти сказки прекрасны лишь на первый взгляд. Что эта сияющая красота — всего лишь наваждение. Потому что это вовсе и не сказка — не сладкозвучная история любви. Она не должна была быть милой и доброй Это басня. О больном, коронованном чудовище, призванная преподать уроки. Ужасные уроки. Довольно быстро, принцесса Уюна снова становится ученицей. На этот раз ее наставник — горе. Хуа Чэн наблюдает как воспоминания Чжао Бэйтун протекают мимо, и молчит, потому что не хочет будить ее от этого странного сна. Не хочет обнаруживать свое присутствие. Однако из всех сокровенных моментов, свидетелем которых он стал, именно это воспоминание кажется ему тем, во что не следовало вторгаться. Плач и крики — он не слышал ничего подобного раньше, ни при жизни, ни в посмертии. Это не похоже на то, как его оплакивал принц — крича и рыдая всю ночь напролет. И тогда, и сейчас это был плач, полный боли, но это горе кажется чем-то более пронзительным и отчаянным. Вой скорбящей матери пронзает ночь. Муж пытается успокоить и обнять, но она не подпускает его к себе, и шарахается от любого, кто пытается оттащить ее от сына. — Я не… — ее лицо залито слезами и пальцы, сжимающие край колыбели, дрожат. — Я… Я не понимаю! — Так бывает, Ваше Высочество, — пытается успокоить ее одна из служанок, и тянется, чтобы погладить по спине, но принцесса отшатывается. — Иногда так бывает, особенно когда они такие маленькие… — Я была здесь ЧАС НАЗАД! — кричит она и голос яростным эхом отдается от стен. — С ним… — хрипит Худэ, сгорбившись, — с ним все б-было хорошо! Такой красивый малыш — с золотыми глазами, как у отца. С мягкими кудряшками. Он сонно улыбался ей, пока она укачивала его. Ее чудесный, драгоценный мальчик. Самое прекрасное творение Тунлу Худэ. И сейчас он… он… — КАК ЭТО ПРОИЗОШЛО?! — кричит она, обхватывая руками голову. Двери распахиваются и едва увидев вошедшего, Худэ торопливо кидается к нему — к Наставнику. С того момента как принцесса обнаружила, что случилось с ее сыном, она никому не позволяет прикоснуться к себе — даже своему мужу. Но сейчас Худэ бросается в объятья своего друга. — Помоги мне, — рыдает она. — МЭЙ НЯНЬЦИН, ПОМОГИ МНЕ! Наставник держит ее, одной рукой обнимая за спину, пока принцесса рыдает ему в плечо и каждый всхлип сотрясает ее тело так сильно, что кажется будто она вот-вот рассыплется на кусочки. Произошедшее оказывает на него точно такое же воздействие. —… Что случилось? — шепчет он. Маленький принц должно быть спит — на теле ни единой ранки. Наставник осматривает его, но не находит никаких признаков болезни. Ни намека на какое-либо отклонение. Душа просто… покинула тело. Вот и все. Тунлу цепляется за Наставника, умоляет его о помощи, просит спасти сына. Но с этим ничего нельзя сделать. И обряд призыва не сработает, ибо дух такого маленького ребенка, без всякой затаенной обиды или гнева, просто… Улетит дальше, тут же обретя новую жизнь. Худэ захлебываясь слезами, знает это, знает, что Мэй Няньцин ничем не сможет помочь. Никто не сможет. И все же, она умоляет. Бесится и крушит все, до чего может дотянуться. Швыряет в стену золотые пластинки, из которых малыш строил бы дворцы. Топчет драгоценные украшения. Коробки с пойманными и приколотыми серебристыми бабочками. Она ломает их с неизъяснимой злостью, крича от горя, от бессилия — от неудержимого гнева на мироздание, на то, какой злобной, жадной и бессмысленной может быть смерть. Хуа Чэн наблюдает за происходящим из угла. Наблюдает за наследным принцем. Он, конечно же, скорбит вместе с женой, показывает свою печаль. Но что-то не так. Перед погребальным костром сына наследный принц Уюна кричит от собственного горя. Воет, стоя перед могильнойплитой. Но при этом, он словно не удивлен и не озадачен произошедшим. Одно горе следует за другим. Императорская чета Уюна становится жертвой чумы. После затяжной лихорадки, они мирно умирают в объятьях друг друга. Наследный принц скорбит вместе с женой и… Не выглядит удивленным. Затем начинается война. Между Уюном и их врагами с запада — жителями срединных равнин. Уезжая на войну, супруг украшает волосы принцессы шпилькой с золотой бабочкой. Тунлу Худэ смотрит на шпильку, каждую ночь сидя у пустой колыбели… И плачет. Превращается в тень женщины, какой была в прошлом — той, что когда-то проводила целые дни, куя железо и поддерживая огонь в горниле собственной кузницы. В призрака, что теперь в одиночестве вяло скитается по коридорам собственного дворца. Случайные бабочки следуют за ней, слабо пытаясь привлечь ее внимание. В ней не осталось прежней искры. Жизни. И так продолжается до того дня, когда ее муж возвращается — уже не юношей, а мужчиной. Закаленным воином. Он опускается перед супругой, и берет в руки ее худую, бледную ладонь, кладя голову ей на колени. — Я знаю, кто это сделал, — шепчет Цзюнь У. Она молчит, до тех пор, пока он не продолжает: — Я знаю, кто забрал нашего мальчика. Хуа Чэн видит, как ее глаза медленно загораются. Возможно, не счастьем, не любопытством и не любовью. Но в них что-то вспыхивает, с отблеском затаенной ярости. —… Кто? —дрожащим шепотом спрашивает Наставница Тунлу. Хуа Чэн слушает, как принц объясняет замысел их врагов с запада. Ослабить императорскую династию. Послать злого духа, чтобы тот в ночи украл душу их сына. Наслать чуму, что унесла жизнь императорской четы. Худэ слушает и ее глаза сияют все ярче и ярче. —… Они заплатят за это, — продолжает Цзюнь У, сжимая руки супруги в своих, поглаживая пальцем золотой браслет, что он подарил ей в день их свадьбы. — Но мне нужна твоя помощь. Впервые, за долгие месяцы, наследная принцесса Уюна поднимает голову. — Говори! — рычит она. Впервые за все это время, Хуа Чэн видит проблеск призрака, что будет обитать на руинах этого королевства. Тень Чжао Бэйтун рыщет в глазах молодой матери. — Клинок, — отвечает ее муж. — Мне нужно чтобы ты выковала для меня клинок. Впервые с момента ее коронации, печи Тунлу Худэ ожили снова, пылая ярким огнем. Она сменяет шелка и драгоценности на передник кузнеца и кожаные рукавицы. Пламя бросает гневные тени на черты ее лица, пока она бьет молотом снова и снова. ЛЯЗГ! Вливая все горе, гнев, ярость и ненависть, бурлящие в ее теле, в полу-расплавленный металл. ЛЯЗГ! Отвыкшие за год от работы, руки и плечи ноют, но снова наливаются силой. ЛЯЗГ! Она неумолимо складывает слои металла снова и снова. ЛЯЗГ! Ни над одним клинком она не работала так долго, и теряет счет слоям металла, что сбивает воедино. Выковывая меч, настолько острый и крепкий, что он способен разрубить любое оружие. ЛЯЗГ! И от каждого удара, полного ненависти, сталь темнеет, превращаясь в клинок, который слишком хорошо знаком Хуа Чэну. Именно этот меч пронзит его возлюбленного сотню раз, и бессильный дух переродится свирепым призраком — Умином. Именно с этим мечом наследный принц Сяньлэ пойдет на последнего члена своей семьи — убьет им опального Ци Жуна. Этим мечом он будет управлять десятью тысячами злобных духов, чтобы призвать Поветрие Ликов во второй раз. Этим мечом и пронзит себя Умин, чтобы спасти свою любовь от проклятия на десять тысяч жизней. И этим мечом будет убит Хун-эр. От этого меча он примет долгую, мучительную смерть. Ту, что запомнится слишком хорошо. Запомнит, как пылая холодным призрачным пламенем в леденящей ночи, будет парить над лесной тропинкой, видя собственное тело, качающееся между ветвей и кровь, капающую с сапог. И все это время слышать принца, что, срывая голос, будет звать его по имени, снова и снова. «Хун-эр?!» «ХУН-ЭР!» «Пожалуйста, просто ответь — мне страшно!» Когда Наставница Тунлу вручает меч супругу, наследный принц Уюна дает ему имя Чжу Синь Она вырезает символы на стали, используя иероглифы «наказание» и «сердце», и инкрустирует в клинок полоску серебра… Как напоминание о призрачных бабочках. Меч был назван Чжу Синь, но, глубоко в сердце, Хуа Чэн знает, что это на самом деле Фан Синь. Каждый раз, когда клинок появляется перед глазами, Хуа Чэн может вспомнить, где именно меч пронзил его тело, и как он сдерживал крики, стискивая зубы до скрежета… До тех пор, пока он не пронзил его сердце. В тот миг — даже несмотря на то, что алый призрак никогда не знал имени наследного принца — (В каждом воспоминании, через которое проходит Хуа Чэн, упоминания об этом стерты или размыты за давностью лет.) — он понимает, кем станет наследный принц Уюна. Белым Бедствием — Бай Усянем. Принц берет меч из рук своей супруги и отправляется с ним на битву. Чжу Синь становится легендарным мечом — повергая врагов Уюна, словно ожившее пламя преисподней, нанося множество ран за один удар. По одной на каждый слой ненависти, что Наставница Тунлу вбила в сталь. И всего их было сто. Одна битва оказывается настолько чудовищной, настолько разрушительной, что за вся страна Срединных равнин оказывается повергнутой на колени, и наследный принц Уюна совершает то, что всегда собирался сделать. И происходит то, о чем его всегда предупреждал Мэй Няньцин. Когда наследная принцесса Уюна узнает, что ее муж вознесся на небеса, она становится последним оставшимся членом императорского дома У. Принцесса приказывает устроить пир в честь вознесшегося супруга, но на ее лице нет улыбки. Фейерверки расцветают в небесах, но она не удостаивает их взгляда. Наступает время коронации, в этот раз на трон восходит последний истинный правитель королевства Уюн. Последний правитель — и первая императрица. Она снова на коленях в Императорском Павильоне, среди придворных и знати — среди людей, что раньше презирали ее и смотрели свысока. Теперь бывший учитель венчает ее на правление новой короной — из аметиста и белого нефрита. В этот раз она отказывается от традиционного золота Дома У. В этот раз, заказывая себе новую корону, она просит сделать ее из серебра. С очертаниями бабочек. Даже став новым богом войны — возможно самым могущественным— бывший принц Уюна все равно приходит навестить свою жену, нарушая тем самым привычные традиции Небес. Люди смотрят осуждающе, но не на него. Не на своего прекрасного и блистательного принца. Все эти взгляды направлены на нее. Пускай она и правит царством мудро и разумно, сохраняя мир и приумножая богатство людей. Пускай ее отец и прокладывает для них дороги, строит храмы в честь вознесшегося принца и возводит каналы, по которым вода течет в их дома. — Ведьма, — шепчутся люди. — Выскочка. Соблазнившая их бога. Мешающая его делам. В один из вечером Мэй Няньцин находит принцессу одну в том самом саду, который когда-то посадил для нее. Волосы рассыпаны по плечам и пряди шевелит ветерок, вокруг нее порхают серебристые бабочки, которые появляются в саду тихими ночами, когда приходит время цветения луноцветов. Она прекрасна, как и всегда. Но смотреть на нее гораздо больнее чем раньше. —… Я все думал, где ты была, — тихо говорит Наставник, медленно опускаясь рядом с ней на колени. Императрица не поднимает головы, бесцельно касаясь травы кончиками пальцев. —… Знаешь, два других Наставника почти не разговаривают со мной в последнее время, — шепчет Худэ, глядя на порхающих вокруг бабочек. Привыкнув к ее присутствию, они бесстрашно садятся ей на голову и плечи, и с готовностью летят в раскрытую ладонь. Мэй Няньцин хмурит брови, размышляя над ее словами. — Почему? —… Они думают, что я навлеку какое-то проклятие на царство, — хмыкает императрица, качая головой. — Из-за того что использовала свои коварные женские чары на их драгоценном наследном принце. Разумеется, они оба знают, что дело обстоит ровно наоборот. Цзюнь У часто навещает жену, но с тех пор, как умер их сын, Худэ почти не выносит его прикосновений — горе охладило и омрачило их брак. И каждый миг она испытывает из-за этого стыд. —… Я поговорю с ними, — сурово говорит Мэй Няньцин. — Это недопустимо. Худэ качает головой и слабо улыбнувшись, тянется к руке Мэй Няньцина, чтобы ласково пожать ее. — Ничего страшного, пусть думают что хотят. Она поворачивает голову и Мэй Няньцин видит лиловую глубину ее глаз, подсвеченных серебряным светом от окружающих их бабочек и… Красота этих глаз непостижима. Захватывающа. Это зрелище переполняет его чувствами так, что он не может говорить. — Я всегда хотела привести в этот сад своих детей, — признается Худэ. Она все еще крепко держит его за руку. Затем продолжает, дрогнувшим голосом. — Я хотела, чтобы они увидели его. А сейчас ее сын мертв. И учитывая во что превратился ее брак, с супругом ставшим богом… Кто знает, будут ли когда-нибудь еще у нее дети. Мэй Няньцин пожимает ее руку в ответ, с сердцем, переполненным невозможной, оглушающей болью. —… Именно этого я и хотел, когда создавал для тебя это место. —… Чтобы я привела сюда своих детей? — медленно спрашивает она. Наставник отвечает, не задумываясь. — Наших детей. Видя, как императрица ошарашенно приоткрывает рот и распахивает глаза, он тут же жалеет о сказанном, понимая, что сейчас не время для этих слов, и кем бы они не были в другой жизни, здесь для него уже нет места. —… Мэй Няньцин, — шепчет Худэ. Наставник отводит глаза, переполненный сожалением, уверенный в том, что она проклянет его или рассердится. Назовет самовлюбленным, трусливым дураком — кем он, как ему самому известно, и является, но… На плечо ложится вторая рука, осторожно сжимая. —… Ты хотел мне что-то сказать? Он не может посмотреть на нее, с лица сошла вся краска, сердце бешено колотится — Хуа Чэн слышит его лихорадочный стук о ребра. «Скажи ей», — думает алый призрак, сейчас уже еще более отчаянно. «Скажи ей, упрямый ты дурак, скажи сейчас!» Наконец, он поворачивает голову, чтобы взглянуть на Тунлу Худэ, свою ученицу. Свою дорогую подругу. Свою… И наконец-то — о, Небеса, — наконец-то… Мэй Няньцин признается. — Я одержим тобой, — шепчет он, сжимая ее руку еще сильнее. Императрица замирает на мгновение, сведя брови к переносице, но Наставник продолжает: — Потому что мне кажется будто я влюблен в призрака. Слова слетают с губ медленно — но не потому, что он раздумывает над ними — Мэй Няньцин провел с этими мыслями уже десяток лет. А потому что, выговаривая каждое слово ему кажется, что он предает. Предает принца — страну— свой путь самосовершенствования. — Когда я впервые привел тебя сюда… — начинает Наставник. — То не хотел преподнести сад как награду или благодарность, а…— вздыхая, едва ли способный взглянуть ей в глаза, он объясняет. —Я был готов отказаться от своего пути самосовершенствования. — Но… — осекшись, Худэ пытается осмыслить его слова. — Твое бессмертие, ведь ты… ты ведь зашел уже так далеко…? — Я хотел жениться на тебе, — качает головой Мэй Няньцин. — Я знал, что могу продолжить служить принцу как наставник и… хотел быть твоим мужем. Хотел, чтобы у нас были дети. Бабочки опускаются на ее макушку и глаза Худэ щиплет от слез. —… И посадил этот сад, — продолжает он. — Чтобы мы с ними могли сюда прийти. Она молча смотрит на их соединенные руки, потерявшись в несбывшемся будущем. Если бы он сказал все — и если бы она не была… Так очарована любовью и вниманием мужчины, у ног которого и так лежал весь мир. Не побоялась бы отвергнуть его чувства. —… И я живу без ложной надежды, — Мэй Няньцин тянется к ней, чтобы убрать с лица и заправить за ухо прядку. Бабочки его совсем не боятся, и тут императрица осознает… Как часто должно быть, бывал здесь Наставник, чтобы они привыкли к его присутствию. — Я знаю, что ты не моя, — признается он, ведя пальцем по ее щеке чуть дольше, чем смеет себе позволить, перед тем как отнять руку, судорожно вздохнув. — Но я всегда был твоим. Аметистовые глаза неотрывно смотрят на него, осторожно и внимательно, впитывая каждое слово. — Я одержим тобой и сейчас, — губы Мэй Няньциня кривятся и глаза полны тревоги. — И не знаю, как тебе помочь, — ее рука в его ладони мелко дрожит. — Но вижу, как сильно ты страдаешь. Каждый день, каждый миг, проведенный без сына — нескончаемая агония. Больно. Больно. О, Небеса, как же больно. Но рука, которую она держит, не причиняет боли. Когда она наклоняется, повинуясь порыву, словно в попытке удержаться на плаву, словно пытаясь глотнуть воздуха, чтобы не задохнуться… Когда Худэ целует его и льнет ближе… ей не больно. Возможно, это грех. Предательство, которого ей следует стыдиться, но губы скользят по губам снова и снова, пока они опускаются на мягкую траву, освещенные серебристым светом порхающих вокруг бабочек, призванных Наставником для Худэ. Но каждое прикосновение — мучительно-обжигающее — не приносит боли. В следующие несколько дней, когда принц Уюна снова навещает свою Императрицу, супруга позволяет ему поцеловать ее снова. Снова заняться с ней любовью. Мало кто может вспомнить историю о том, как вознесшийся бог стал отцом — и мало кто может сказать благословение это или проклятие. Но когда Тунлу Худэ смотрит на своего второго сына, нежно укачивая его в объятьях — она больше не чувствует себя призраком, бесцельно тратящим жизнь. Когда она улыбается Мэй Нянциню из-за спины своего мужа, то это больше не ранит Наставника как раньше. Несмотря на то, что ранит правда. —… Тебе не кажется, что это дурной знак? — шепчет Цзюнь У, удивленно разглядывая лицо сына и поглаживая подбородок малыша. — Что? — спрашивает Худэ, не отводя глаз от мальчика. — Он родился под Звездой Одиночества, — хмурится бог, погруженный в раздумья. — Мне всегда казалось, что это дурной знак. — Нет, — воркует Худэ, убирая с лица мальчика прядки. У малыша очень густые — и темные, совсем как у нее — волосы. У него голубые глаза, но императрица объяснила это супругу тем, что при рождении она тоже была голубоглазой. «Они потемнеют со временем», — заверила она его. — Это может быть и хороший и дурной знак, — объясняет Худэ, наклоняясь чтобы поцеловать сына в лобик и счастливо вдыхая его запах. — Все зависит от его поступков и выбора. А еще это означает, что его родители любят друг друга. Крепко и глубоко. Все царство Уюн празднует рождение нового наследного принца — Цзюнь Болина. Прекрасное имя для второго сына. И на время воцаряется мир. Императрица Уюна правит умно и справедливо, всегда прислушиваясь к мудрым советам своего Наставника. Ее супруг, их бог, могущественен и щедр. Урожаи были богатыми, зимы мягкими, и времена года сменяли друг друга своей мирной чередой. Царство растет и процветает, и люди забывают о тяжелой судьбе и проклятиях. Тунлу Худэ видит, как малыш растет красивым и очаровательным ребенком и раны на сердце начинают затягиваться. У Мэй Няньцина теперь новый ученик и он усердно занимается с ним изо дня в день. По вечерам он присоединяется к императрице и ее сыну во время прогулок по саду. Они сидят на полянке, среди полевых цветов, глядя как серебристые бабочки порхают и танцуют вокруг в бархатных сумерках. Болин смеется и бегает за ними, пытаясь поймать — и всегда возвращается к матери, стоит ему упасть и поранить коленки. Он слушает как она поет, слушает Наставника, что рассказывает истории. Это самые счастливые из всех воспоминаний Чжао Бэйтун, что проносятся перед Хуа Чэном. И он знает, что постепенно им придет конец. Война снова возвращается в царство Уюн. В Срединных равнинах к власти пришел новый клан, что желает отомстить за своих предков. И необъяснимо — царство Уюн, гордое, могущественное царство самого сильного бога войны… Проигрывает. Снова и снова. Битву за битвой. Каждый раз, когда Императрица зовет супруга, молит его о помощи, то получает всегда один и тот же ответ. Он не может им помочь. Тогда, во время первой войны он не был богом. А сейчас, из-за своего положения ему нельзя вмешиваться. Титул божества никогда не останавливал его раньше, и она не может понять, но… Битвы становятся все более жестокими и кровопролитными. Царство Уюн даже начинает терять земли и… Когда Уюн пытается начать мирные переговоры, правящий клан Срединных равнин готов согласиться на мир лишь при одном условии. Им нужен принц Болин. Супруга главы клана больше не может иметь детей и у них нет сыновей. У клана нет наследников. Обычно усыновлять детей своих врагов считалось неприемлемым, но… сын божества? Что ж, это для любой семьи великая честь. Конечно же, Императрица отвергает это предложение. Отказывается даже слышать о таком, и Наставник неколебимо соглашается с ней. Должно быть решение, а даже если его нет, ход войны так или иначе должен ведь измениться? Как он может не измениться с их превосходящей силой? Как…? Как они продолжают проигрывать? И Худэ молит супруга. Стоя на коленях в его храме, неустанно вознося молитвы. — Они пытаются забрать нашего сына, как ты не понимаешь?! — рыдает она, глотая сквозь слезы горьковатый дым благовоний. — Это наш сын, сын нашего народа и я… НЕ ХОЧУ ЕГО ТЕРЯТЬ! Я НЕ МОГУ ЕГО ОТДАТЬ! Наконец, супруг отвечает безутешной Худэ. — Ты должна. Императрица Уюна замирает, распахивая глаза и медленно поднимая голову от мраморного пола. —… Что? — дрожащим голосом шепчет она. — Если ты им его не отдашь, — раздается голос ее супруга, полный искреннего сожаления, — он умрет. Из груди Тунлу Худэ вырывается вой ужаса, и она оглядывается вокруг, наконец останавливая взгляд на божественной статуе Цзюнь У. — Что?! — Я видел это, — отвечает принц. — Во сне. И к сожалению… Сны Цзюнь У имеют свойство сбываться. —… Как? — хрипит она, зажимая дрожащими пальцами рот. — В огне, — тихо объясняет Цзюнь У, но мягкость его тона не приносит утешения, когда разум Худэ сталкивается с жестокостью его слов. — Я видел, как он горит. Хуа Чэн слышит этот звук снова. Крик. Вой. Полный ужаса, горестный вой. Плач матери, осознающей, что единственная надежда на спасение сына — никогда больше его не увидеть. Он такой милый и славный, когда она целует его на прощание. Такой растерянный, не понимающий почему мама выглядит такой грустной. Он все еще не понимает. Она целует его снова и снова. Говорит, как сильно она его любит. Что куда бы он ни отправился и что бы ни делал, где-то там есть мама, которая любит его бесконечно. А потом они забирают его и в тот миг, когда сын уже не слышит ее… Императрица Уюна воет. Цзюнь Болин из императорского дома Уюн — не кто иной как прославленный герой, отринувший свой титул, чтобы спасти свое царство. Теперь он наследник клана Се — совсем еще малыш, которому едва исполнилось пять лет… и Худэ сомневается, что, повзрослев, он вспомнит, откуда на самом деле родом. Супруг пытается утешить ее, напоминая, что у них могут быть еще дети. Императрица едва удостаивает его взглядом, когда он говорит это, и удаляется в комнату своего сына. Много лет назад она проводила бессонные ночи в детской комнате своего первого сына, рыдая у пустой кроватки. Теперь она сидит в комнате Болина, поглаживая между ушек тряпичного лисенка, с которым мальчик спал в обнимку и глядя на бабочек, которых она нарисовала на стене, когда он был еще совсем маленьким… И слезы текут нескончаемым потоком, словно в глубине ее существа есть бездонный переполненный колодец. Наконец незримый свидетель, что наблюдает за ней из угла комнаты, подает голос. —… Ты думаешь он знал? — спрашивает Хуа Чэн. В его голосе нет осуждения — простое любопытство. И когда императрица Уюна поднимает голову, чтобы встретиться с ним взглядом… То кажется наконец осознает, что это воспоминание и она проживает его не одна. — Нет, — хрипит Худэ севшим голосом. — Если бы он узнал, то убил бы Болина. В итоге она рада, что отдала сына. Даже несмотря на то, что это было мучительно. Потому что, в конце концов, это спасло ребенку жизнь. Он вырос и унаследовал титул главы клана, укрепил его и собрал всю власть Срединных равнин в свои руки. Объединил кланы воедино в один город. Потом этот город разрастется и станет могущественным царством — таким же богатым и красивым, как и царство откуда были родом родители Болина. Так появится царство Сяньлэ. —… Твой первенец, — спрашивает Хуа Чэн, задумчиво склонив голову. — Он его…? Чжао Бэйтун обнимает игрушку покрепче, качая головой. — Не думаю, что это его рук дело. Цзюнь У знал больше, чем хотел сказать. Может быть, даже знал, что их первенец был был в опасности и побоялся рассказать об этом — возможно, самонадеянно полагая, что сможет предотвратить это в одиночку. Но даже сейчас, зная все что она совершила… Императрица знает, что ее супруг в те годы не был чудовищем. Временами он был себялюбивым и надменным, да. Самоуверенным и часто ребячливым. И она всегда знала об этих его недостатках. Но то, что произойдет дальше, и сделает Цзюнь У жестоким. Расколет его пополам. —… Он и твое имя забрал? Императрица Уюна замирает, вслушиваясь в слова юноши. — Тунлу Худэ. Ее глаза распахиваются и снова наполняются слезами — по иной причине. Она оплакивает нечто совершенно другое, чем потерю своих детей. — Когда он забрал у тебя это имя? —… Вон, — шепчет она и плечи сотрясает дрожь. Это ее воспоминание, и она не желает им делиться. Спустя мгновение, когда юноша не отвечает, она поворачивает голову с рыком, замахиваясь золотым слитком для игрушечных дворцов. — ПОШЕЛ ВОН! — кричит она, поднимаясь на ноги и бросаясь вперед, ослепленная яростью. — Я СКАЗАЛА ПОШЕЛ ВОН! Зажимает руками лицо и все вокруг погружается во мрак. Воющую и кружащуюся тьму. Это не Печь. Не узкая проселочная дорога. Не дворец Уюна. Слышны радостные крики. Вой толпы. Бой барабанов. Цветочные лепестки летят с небес и над его головой ясное голубое небо. Все радостно повторяют два слова, один титул снова и снова. — ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! Ветер свистит в ушах, трепля волосы Хун-эра. Он падает. Стремительно летит вниз, вытянув руки к небесам, а вокруг белые и розовые лепестки. А небо такое красивое. Он никогда не смотрел на него — никогда прежде. А сейчас, мальчик, глядя в голубую даль и белые темным, полным слез глазом, думает… Что стоило бы. «Где же мой маленький Хун-эр? Неужели его похитили призраки?» «Нет», — думает про он про себя, стремительно приближаясь к земле, чтобы разбиться и превратиться в окровавленные останки. Мерзким и оскорбительным для взгляда пятном — каким его всегда и видели. «Вместо этого призраки похитили тебя». Он просто… — ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО! Хун-эр просто хотел полюбоваться небом подольше. Видеть это лицо почаще. Может быть даже поговорить однажды. Но ничего. Он привык, правда. Хун-эр невезучий и так было всегда. До тех пор, пока его невезению не пришел конец. До тех пор, пока впервые в жизни мальчика, одно из его желаний исполнилось. Не быть спасенным, нет, об это он никогда и не задумывался, но… Внезапно его ловят чьи-то руки. Сильные — неожиданно мягкие, даже через множество слоев шелка. Мальчик распахивает глаза. Перед ним не то лицо, что заворожило его раньше — не маска из белого нефрита, украшенная золотом, ярко горевшим на солнце, уподобляющая божеству. Глаза, что смотрели на него, принадлежали человеку. И Хун-эр, он… Видит в них в тот миг весь мир. Все облака, которых он раньше не видел. Все счастливые воспоминания, которых у него не было. Фейерверки, которые всегда были слишком далеко, чтобы он мог рассмотреть их толком. Мать, которой уже нет. Отца, которого он никогда не видел. Каким-то образом, все это — в этих глазах. Не часто его сердце заходится стуком. Едва ли оно может забиться от страха или тревоги. Но сейчас оно грохочет. Колотится так, словно он проглотил испуганную птичку, и она пытается проломить маленькими крылышками клетку его ребер. Губы изгибаются в улыбке и эти сильные руки прижимают его крепче — спасая. Оберегая. Переживая это воспоминание заново, спустя двадцать лет, когда Хуа Чэн успел прожить целую жизнь и умереть дважды… Увидеть падение королевств, низвержение божеств. Проклясть весь мир во имя своей любви и принять на себя его ответный гнев. Он стоял между двух дверей, в мире на грани смерти и жизни и отказался от навязанного выбора. Вознесся как бог и сам же отверг Небеса. И в этот миг — в пространстве этого воспоминания — Хуа Чэн, как Хун-эр ближе к небесам как никогда. И вся боль, что привела его сюда — каждый удар, каждая рана, вся жестокость, которую он был вынужден совершить или стать свидетелем — даже если бы он никогда не выбрался отсюда и Богиня Печи проглотила его целиком — Все это стоило того, чтобы прожить это воспоминание еще раз. «Не бойся», — шепчет ему тот голос и мальчика обнимают покрепче. Се Лянь, наверное, подумал, что Хун-эр тогда дрожал от страха. Но единственное чего боялся мальчик в тот миг было то, что этому чуду — объятьям наследного принца — придет конец. Чжао Бэйтун стоит в стороне, наблюдая за жизнью мира. Когда она впервые встретила алого призрака, Хуа Чэна — а затем его маленького двойника, Хун-эра, то предположила, что у юноши не так много счастливых воспоминаний. И поначалу она была права. Чжао Бэйтун видела, как мальчика постоянно били. Гнали из одного дома в другой. Заставляли работать круглыми днями и видеть то, что не положено ребенку его возраста. Она смотрела в ужасе на то, как его подманили, предложив поработать за еду, а затем запихали в мешок. Привязали к повозке и волочили по улицам, пока мальчик не превратился в переломанное и окровавленное нечто. И затем она видела, как кто-то спас его. Кто-то крепко обнял несчастного ребенка и послал за лекарями, чтобы те осмотрели его раны. Видела, как наследный принц ухаживал за ним и унес с собой в храм на вершине горы. Наблюдала за последовавшим пожаром, видя, как ее возлюбленный говорит наследному принцу что мальчик проклят, отчего ребенок срывается на негодующий крик: — Я не проклят! Это неправда! Ее сердце болит за мальчика, зная, что мир не будет к нему добр… Пара рук обнимает его снова и голос шепчет: — Я знаю. Глаза Хун-эра наполняются слезами, и он отчаянно цепляется за рукав принца и плачет. — Я знаю, что это неправда. Но услышав, как Мэй Няньцин называет принца Се Лянем, Чжао Бэйтун замирает… Се… Ее глаза медленно заполняются слезами, и она зажимает рот. … Се Лянь. Он… он был… Теперь она уже не безучастный зритель, что наблюдает за воспоминаниями мальчика — она пробирается через них, жадно поглощая каждую черточку лица принца, что может найти. История что разворачивается перед ее глазами — не Хун-эра, а бога, которого он любил… до боли знакома. Принц, которого так любили — который поднялся так высоко. И в тот миг, когда он вознесся, в тот миг, когда Чжао Бэйтун видит бога, что подал руку принцу, поднимая его в Небеса… Она знает, что эта же рука низвергнет его обратно. И воспоминания, что последуют за этим, не могут быть счастливыми. Но вот два юных человека ведут тихую мирную жизнь в заброшенном храме… И то, что светится в их глазах — не что иное как счастье. И… Она видит, как Хун-эр, с горящим лицом и лихорадочно бьющимся сердцем, прижимается к стене храма, пока пальцы Се Ляня скользят по его лицу. Видит, как принц, улыбаясь, шепчет: — Красивый. «Скажи ему», — думает сейчас Чжао Бэйтун, глядя на лицо Хун-эра. «Глупый, неразумный мальчишка — почему ты ему не скажешь?» А потом он так и не смог ему ничего сказать. С болью в сердце она смотрит как маленький призрачный огонек следует за богом, который пытается его отогнать и осыпает руганью. Безмолвный дух, неспособный никак утешить принца в его горе. Чжао Бэйтун идет за ними, следует невидимой тенью за огоньком, который делает все возможное чтобы защитить возлюбленного от жестокого мира. И пускай ему не всегда это удается, он не оставляет попыток. И она видит то, чего не видит Хун-эр. Что, по множеству причин, он все еще не может увидеть. Се Лянь оплакивает не ребенка. Его печаль проистекает не из чувства вины за то, что он не смог защитить мальчика — и не из того, что он так и не смог заставить его уйти, нет… Чжао Бэйтун видит, как наследный принц Сяньлэ оплакивает свою первую любовь. А затем она наблюдает за разрушениями, которые во многом — даже спустя тысячи лет — происходят по ее вине. Видит, как меч, что она сковала много лет, чтобы отомстить народу, что погубил ее ребенка… Приносит столько боли и страданий другим детям. Она видит, как Белое Бедствие, что когда-то был человеком, которого она любила — несет с собой мучения, страдания и смерть. Глядя на лабиринт шрамов, оставленных им на теле Се Ляня, она прекрасно понимает, что именно он делает. Пытается повторить свои. Прижав руку к сердцу, она смотрит, как меч из сотни слоев стали, пропитанных ее собственной ненавистью и гневом, сотню раз пронзает грудь невинной жертвы. Даже сейчас это напоминает ей, почему она больше никогда не делала оружия. Чжао Бэйтун видит, как умирает Призрачный Огонек и появляется Умин. Видит, как юноша в черном следует за собственным Белым Бедствием, идя по тому же пути, что когда-то прошла и она. Умин в своем желании отомстить и быть полезным, забывает о человечности, вместо этого… С готовностью жертвует этой человечностью, выбирая стать мечом в руках Се Ляня. Его самым могущественным оружием, даже во тьме. И когда она видит их на дне оврага, в объятьях друг друга, слившихся в поцелуе, то в мозгу снова вспыхивают те же мысли. «Почему ты ему не скажешь?» — шепчет она, в крайнем недоумении. «Почему ты просто ему не скажешь?» И тогда Хуа Чэн замирает, медленно поворачивая к ней голову, понимая … Что это воспоминание принадлежит ему, и он не желает им делиться. —… Вон, — рычит Хуа Чэн.