Толкин vs. авторы-чернушники

      Как я уже не раз отмечал в предыдущих частях, авторы-чернушники, претендующие на некий идеологический нонконформизм, в действительности сплошь и рядом потакают хотелкам современного человека, и речь не только о смаковании тем насилия и секса. Я говорю и о нарочито подчеркнутом принципе «одна ошибка — и ты ошибся» (отвечающем современному делению на «винеров» и «лузеров» с культом «успеха»), и о на первый взгляд ему противоположенном, но в действительности диалектически едином с ним образе разного рода «невинно страдающих Тирионов» (вытекающем из такого явления, как фундаментальная ошибка атрибуции[1]), и о любовном смаковании разного рода комплексов и проблем героев, и о неверии в людей, желающих изменить мир к лучшему (им приписываются подлые мотивы и/или они показательно уни(что)жаются), и о идее о том, что «излишняя» порядочность ведет к краху (которая одним позволяет переносить собственные недостатки, другим — собственные невзгоды, а третьим — оба-двое).       Ещё один показательный аспект творчества данных авторов — не просто обилие чернухи, а превращение происходящего в шоу, в аттракцион (у Мартина это достигает апогея в «Пламени и Крови» и особенно в «Свидетельствах Грибка», у Бэккера — во всем его творчестве), где авторы изощряются в придумывании всё более замысловатых разновидностей трэша, происходящего в придуманном ими «как-бы-Средневековье». Тут, помимо примитивного смакования чернухи (карнавализм такого рода направлен на банальное развлечение публики[2]), есть и куда более тонкое ментальное самоуслаждение для масс, суть которого очень точно охарактеризовал маркиз де Сад в «Жюльетте, или успехах порока» устами одного из своих персонажей-либертинов:       «Если же у него [простого человека — прим.] появляется чувство обездоленности, он глубоко ошибается, потому что также на какой-то момент сравнивает свою участь с твоей, но как только заползет в свою нору и окажется в компании себе подобных, его нытью придет конец. Неужели ему жилось хоть чуточку лучше при феодальных порядках, когда с ним обращались как со скотом, приручали и били как домашнее животное, продавали как навоз, в котором он всю жизнь копался?       Воображаемый иерархический строй мартиновского Вестероса, бэккеровской Эарвы или Земного Круга Аберкромби (те же «феодальные порядки», но без привязки к реальной истории) с безграничным и ничем не прикрытым произволом власть имущих одновременно убеждает аудиторию этих читателей, что она не так уж и плохо живет (в самом деле, ведь шанс встретить зайчиков вроде Ауранга или Рамси Болтона у людей из развитых стран и благополучных социальных слоев за вычетом экстраординарных обстоятельств вроде войн и общественных потрясений не то чтобы особо велик), и в то же время нормализует произвол власть имущих здесь и сейчас, утверждая мысль о незыблемости и безальтернативности подобного рода произвола.       Также, как смакование «расплаты» героев за ошибки, реальные и выдуманные, парадоксальным образом сочетается со смакованием того, какие авторские любимки и селф-инсерты несчастненькие, приписывание персонажам из вымышленного мира, ориентированных на другую эпоху, чисто современных психологических проблем[3] прекрасно гармонирует с тем, что читателю завуалированно дают понять, что всё это происходит не здесь и не с ним, он может расслабиться и отключить эмпатию[4] — сравните с тем же Толкином, у которого показ людей с психологией совсем иной эпохи не мешает многим читателям испытывать эмпатию и очень сильно «вживаться» в мир при чтении. Это вполне логично: вымышленный мир, откровенно запаралеленный в ряде мест не просто с нашим миром, а с современностью с актуальными именно для неё проблемами, не может восприниматься как настоящий — только как гротескная копия нашего.       Возвращаясь к теме, затронутой в прошлой части — системе персонажей — нельзя не отметить, что ключевое отличие Толкина от авторов-чернушников состоит в том, что если первый в рамках фансервиса предлагает читателю спроецировать себя и свои симпатии на героев, которые превосходят обычного человека по ряду достоинств, в то время как чернушники предлагают читателю спроецировать себя и свои симпатии на героев, наделенных всеми слабостями и недостатками среднего человека, но при этом наделенного в вымышленном мире властью, везением и умом (причем нередко — человека не из лучших, вроде того же Тириона у Мартина или Глокты у Аберкромби). Ум, правда, нередко оказывается заявленной способностью, как видно по тому же Тириону.       Раз уж мы заговорили о Толкине, стоит обозначить ещё один важный нюанс. Мартин и Бэккер всё пытаются (пере)изобрести какие-то «новые каноны» «нравственно реалистичного» фэнтези с «неоднозначными» подонками, но, на самом деле, сущность эпического фэнтези (а объективно и Мартин, и особенно Бэккер тяготеют к нему, только с уклоном в деконструкцию) исчерпывающе охарактеризовал Толкин в своей лекции о принципах, на которых построен сюжет о Беовульфе («Чудовища и критики»), влияние идей которой можно проследить на его собственном творчестве[5]. Суть идеи Толкина — предельно огрубляя — в том, что есть некое нечеловеческое (с уклоном в дьявольщину) зло, против которого люди (и подобные людям существа в случае той фэнтези-литературы, где присутствуют нечеловеческие расы), пусть даже нередко небезупречные в моральном плане (взять хотя бы героев «Сильмариллиона»), должны объединиться.       Никто из основной троицы чернушников от этой схемы в действительности не ушел. Что мы видим у Аберкромби в «Первом Законе»? Стереотипную восточную деспотию Гуркхул, управляемую магами-людоедами («едоками»), против которой объединяются герои из разных стран. Но у Аберкромби толкиновская схема хотя бы деконструирована (хотя деконструкция является не отходом от схемы, а просто её разрушением) — мол, закулисный правитель Союза Байяз, первый из магов, такой же негодяй, как закулисный правитель Гуркхула, пророк Кхалюль; он тоже использует (пусть и тайно, в отличии от Кхалюля, обучающего их открыто) «едоков» и прибегающий к демоническим силам для победы над врагами. Но структурно у Аберкромби сюжет с победой над «империей [сверхъестественного] зла» полностью повторяется - пусть и с посылом, что в действительности это битва не добра со злом, а одних негодяев с другими.       У Мартина и Бэккера при внимательном рассмотрении видим даже не деконструкцию, а просто копирование толкиновского метода, при его внешнем отрицании и критике «черно-белости». У Мартина (особенно — в экранизации) есть нечеловеческое зло в лице Иных, которые хотят «убить всех человеков». У Бэккера в роли лже-главгада выступает Консульт, а в действительности таковым нечеловеческим сверхъестественным злом является Сотня Богов, обрекшая всё живое на ад — а Консульт, в соответствии с бэккеровской инверсией, представляет из себя борцов с тиранией Сотни, хотя Бэккер никогда не решится сказать это прямым текстом, лишь намеками. В общем, иллюстрация на тему «что было бы, если бы ниспровергательский апокриф про хорошего Саурона писал сексуально озабоченный инцел в философском угаре» — но смена знаков не подразумевает изменение метода. В чем же подлинное отличие этих авторов от Толкина?       Во-первых, примитивизация зла[6]. Что Иные у Мартина, что Сто Богов у Бэккера — это лубочное зло, которое всегда было злым (в отличии от Мелькора и Саурона, которые пали во зло — в случае Мелькора из-за желания переделать мир под свое представление о прекрасном, а в случае Саурона — из-за идеи, что лишь он может в нем «навести порядок») или орков, которые были злом изуродованы, причем зло по большому счету непостижимое, в силу своего стихийного характера — если Мелькор и Саурон это некий аналог христианских падших ангелов или, на худой конец, языческих хтонических богов (то есть личностных и доступных восприятию существ), то Иные выглядят как антропоморфная персонификация стихии «Льда» (также, как каждый из Ста Богов соответствует определенной страсти или стихии), а Сто Богов вовсе примитивные паразиты, питающиеся душами своих жертв. У Толкина даже у орков (образ которых любят именовать «расистским») есть имена и определенные личностные черты — у того же Мартина у Иных нет даже имен, они буквально дегуманизированы до уровня «космической саранчи». Порождения Ковчега типа шранков (да и инхороев) это, по большому счету, тоже стереотипное беспримесное зло чуть ли не с рождения. Более того, у того же Бэккера зло становится не просто примитивным, оно становится гротескным.       Во-вторых, нравственное индульгирование положительной стороны. Толкин, на мой взгляд, таким страдает только по отношению к Эру и (в меньшей степени) Валар, что, впрочем, для верующего неудивительно, и то гибель того же Нуменора (или судьба нолдор) описана именно как трагедия, а не просто как «так им и надо», и в целом проводится мысль, что идеи вроде изгонять бесов силой князя бесовского «использовать кольцо против Саурона» — очень плохая затея. В целом, по идее Толкина, победить сверхъестественное зло могут лишь те персонажи, что сопротивляются «естественному» злу (каковым он видит в первую очередь гордыню и эгоизм) внутри себя, если же они ему поддаются — их судьба оказывается плачевна (см. судьбу королевств нолдор и Тингола в «Сильмариллионе», судьбу короля гномов Торина Дубощита в «Хоббите», судьбу Боромира и Дэнетора во «Властелине Колец»).       У Мартина и Бэккера наиболее успешными борцами с нечеловеческим сверхъестественным злом нередко оказываются те, кто вполне успешно поддался «естественному» злу или, более того, вступил в сделку с конкурирующей версией зла сверхъестественного — у Мартина главными борцами с Иными являются балующиеся черной магией рглорианцы и старобожники (культы которых подозрительно смахивают на мистерии зла), у Бэккера борьбу с Консультом возглавляет, причем до поры — необычайно успешно — редкостный мерзавец Келлхус, служащий местному «дьяволу», а единственная сила, способная противостоять Сотне Богов — Консульт.       Нетрудно понять, что перед нами — всё тот же моральный фансервис для читательской публики: примитивизация зла через художественный прием «он злой, потому что такова его натура» позволяет избавиться от необходимости серьезно осмысливать его природу (даже под маской бэккеровской «сложности», сводимой к псевдофилософской болтовне), а «нравственная неоднозначность» борющихся сторон с уклоном в стоящую перед героями необходимость прибегать к откровенно сомнительным средствам льет бальзам на душу современному человеку, привыкшему и в реальной жизни, и в заведомо вымышленных мирах ориентироваться на «принцип меньшего зла».       При всех притязаниях чернушников на некую «сложность», «неоднозначность» и т.д. и т.п. моральные дилеммы в их произведениях предельно примитивны. Возьмем того же Бэккера. Келлхус выступает как, с одной стороны, лживый и жестокий тиран, а с другой стороны, единственная сила, способная одолеть Консульт, что порождает вопрос, этично ли действует Ахкеймийон, копая под него? Конфликт будет элементарно слит через то, что в итоге окажется, что будущее, которое он готовит Эарве — не лучше, а хуже, чем то будущее, которые готовит Эарве Консульт. Полагаю, точно также Бэккер (если допишет) сольет и конфликт, в рамках которого Консульт — безусловное зло, но при этом он единственный работающий план спасения душ от Сотни: Ахкеймийон с Мимарой найдут какой-нибудь альтернативный способ (всё же топить за извращенцев-садистов прямым текстом Бэккер не решится, массовому читателю такое вряд ли продашь).       Или возьмем образ Ста Богов. Это картонные злодеи, просто обрекшие всех разумных существ, обладающих душой, на вечные муки в аду (или на «рай» не лучше ада). Если бы это были злодеи продуманные, они бы за непокорность отправляли в ад, а за покорность — в рай, и на основе этого скептичный к релииги автор мог бы сделать интересное произведение с антиклерикальным и антитеистическим посылом (или, если бы произведение писал автор с взглядами вроде гностических — ввести некого истинного надмирного Бога в качестве противовеса лжебогам-тиранам) из серии «может ли порядочный человек наслаждаться раем от сверхъестественной силы, сознательно обрекшей других на ад». Но для среднего читателя, даже сколь угодно скептичного к религии, это было бы слишком сложно — ему подавай абсолютное (причем прямолинейно-абсолютное) зло, а если у сверхъестественного зла «друзьям — всё, врагам — закон», на том свете или на этом, то, в самом деле, какое ж это зло (особенно на фоне любви этих авторов к «неоднозначным» героям, поступающим, в сущности, по тому же принципу)? Поэтому нас ждет примитивная трилемма «Зло (чуть ли не все фракции Эарвы без исключения) vs. Запредельное Зло (Консульт) vs. Ещё Более Запредельное Зло (Сто Богов и Келлхус как ставленник одного из них, Айокли)».       Аналогично у Мартина и в экранизации (особенно на примере семейства Старков) читателя довольно топорно, в духе примитивного бихевиоризма с «наказание / поощрение» как ключевым методом воздействия, подводят к «логичному» выводу, что когда герой поступает, следуя определенным принципам, он терпит поражение, а когда он действует «прагматично» — вознаграждается. Есть в сериале «Игра Престолов», подающем идеи Мартина аудитории в «готовом» виде, без излишних усложнений, и совсем примитивный моральный фансервис для читающей публики — мол, пока Старки действуют против врагов «благородно», они проигрывают, но когда они переходят к более «неоднозначным» методам борьбы — триумфально реваншируют. Отчасти предпосылки для подобного развития событий можно заметить и у самого Мартина, хотя чем у него всё закончится (если закончится), мы (а возможно, и он сам) не знаем.       Нетрудно заметить, сравнивая подобные коллизии с сюжетными коллизиями, например, «Сильмариллиона», что последний в бОльшей степени тяготеет к настоящей, а не декларативной неоднозначности, поскольку у поступков многих его героев есть как положительные, так и отрицательные последствия — лучшие примеры тут — Исход нолдор (в ходе которого нолдор несколько веков защищали Белерианд и остальное Средиземье, но запятнали себя и дурными поступками, приведшими их в итоге к гибели), история Берена и Лютиэн (добытый ими Сильмарил позволил победить Моргота, но привел к серии междоусобиц, погубивших последние эльфийские королевства Белерианда), деяния Турина Турамбара (который, даже будучи проклятым и неся гибель всем, кто встречался у него на пути, смог в то же время нанести максимальный возможный вред Морготу), войны нуменорцев в Средиземье (приведшие к ослаблению Саурона, но в то же время создавшие нуменорскую колониальную империю, которая в конечном итоге сама стала немногим лучше сауроновского Мордора).       Вопреки современным штампам о «черно-белом» мире Толкина, его автор не сочинял сладкую сказочку, где всякое доброе дело непременно будет вознаграждено (в конце концов, не стоит забывать, что основные герои «Сильмариллиона» прямо или косвенно находятся под проклятием высших сил, а семейство Хурина Стойкого — ещё и под дополнительным персональным проклятием от Моргота), но обходится и без откровенной чернухи из серии нравоучительной басни про «злодейство как величайшую силу во вселенной». Нет там, в отличии от чернушных авторов, и коллизий в духе «да, он злодей, но поскольку он борется против ещё большего зла, он даже немножко герой».       Таким образом, в действительности именно у авторов-чернушников мы видим тот самый моральный фансервис, в котором они (особенно Бэккер в "Зло - вопрос точки зрения") так упрекают Толкина. Отдельно отмечу, что их упреки не то чтобы совсем не обоснованы, но они сами морального фансервиса не чужды, и тот его сорт, который они предоставляют своей аудитории, носит ещё более примитивный характер. [1] https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D1%83%D0%BD%D0%B4%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%82%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%B0%D1%8F_%D0%BE%D1%88%D0%B8%D0%B1%D0%BA%D0%B0_%D0%B0%D1%82%D1%80%D0%B8%D0%B1%D1%83%D1%86%D0%B8%D0%B8 »…склонность человека объяснять поведение других их индивидуальными особенностями, а своё поведение — ситуацией, внешними обстоятельствами». [2] https://kniga-online.org/books/dokumentalnye-knigi/publicism/287251-genri-oldi-prizrak-yaponskogo-gorodovogo.html Книга не должна ассоциироваться с конкретикой жизни читателя, с его личным опытом. Современный город или средневековый город — главное, чтобы читатель себя с этим городом не ассоциировал напрямую. Было поколение, которое при самом эзоповом языке хотело видеть в книге себя и свою жизнь. Было поколение, которое свою жизнь уже видеть не хотело, но еще желало себя отождествлять с героем, Конаном-варваром или Анжеликой, маркизой ангелов. И пришел читатель, который вообще не хочет отождествлять себя с героем или с происходящим. Он хочет зрелища. Зрелище — это когда я в зале, а персонажи на сцене, и между нами оркестровая яма с рампой. И, заметьте, этот читатель требует зрелищ все более и более кровавых. Древний Рим. Львы рвут рабов. [3] https://ficbook.net/readfic/11724143/30759929 [4] См. по ссылке [2]. Так вот, все литературные, все языковые маркеры dark fantasy четко показывают читателю: с тобой этого никогда произойти не может. Действие «темной фэнтези» происходит, как правило, в параллельном, перпендикулярном, выдуманном и декорированном под «меч и магию» мире. Натурализм — натурализмом, а декор конкретный: далеко, не здесь, не сейчас. Главное, не со мной. Читатель нутром чует: это не про меня, не про моих соседей и друзей. Даже если это историческая фэнтези и берется реальная эпоха — отстранение читателя от текста диктуется всем строем повествования, интонацией, деталями второго и третьего плана. Часто маркер «этого с тобой произойти не может» выставляется за счет иронии. Постоянная, чуть-чуть кривая ухмылочка рассказчика — она у нас на подкорочке записывается: я слушаю, как мне рассказывают историю. Я вынут из текста. Я вместе с писателем слегка подсмеиваюсь — ну, я же крут? — иронизирую, подхихикиваю над ужасными моментами. Это помогает мне удобнее расположиться в кресле: кровавость через иронию, натурализм через черный скепсис, пытки через сарказм. Это меня, читателя, отодвигает от текста, не дает уйти на глубину: я смотрю из зала на экран. Маркеры дают посыл: эта натуралистическая история, кровавая и ужасная — вымысел, и она с тобой, дорогой читатель, никогда в жизни произойти не может. [5] https://predanie.ru/book/216359-chudovischa-i-kritiki-i-drugie-stati/? [6] Взять хотя бы тот факт, что единственный на всю вселенную Мартина человек, служащий Иным, Крастер, изображен как буквальное воплощение зла — он насилует своих дочерей и приносит в жертву Иным своих сыновей, которых рожают его дочери.