Невозможное счастье.

Джихангир блаженно откинулся о тёплые, нагретые камни. Хаммам помог ему расслабить тело, но что же успокоит смущенную душу? Юноша лениво открыл глаза, игнорируя начинающую боль в голове. Парень знал, что через каких то несколько жалких минут это тупая боль, пульсирующими толчками идущая к вискам, станет просто невыносимой, и ему, вновь обречённому это переносить, не останется ничего другого, как вновь зажечь свой целительный порошок. И тогда, утонув в спасительном мареве, Джихангиру вновь и вновь придётся погружаться в свое прошлое. Удивительное свойство имеет память человека - то, чего мы так стыдимся ночами, непременно посетит нас в несвязном бреду. Так или иначе, но парень не любил погружаться в прошлые дни, и лишь невыносимая головная боль, ныне именуемая мигренью, лишала его остатками самообладания. Воздух в закрытом хамаме был плотный и влажный-Джихангиру казалось, что он буквально может откусить от него кусок. Жар на мгновение исушил глаза , и юноша беспомощно прикрыл их, чувствуя отвратительные болевые толчки в затылке. -"Снова она! - промелькнуло в воспаленном мозгу, и шехзаде застонал от бессилия, - проклятая болезнь, что не оставляет меня... Нет от неё спасения, кроме смерти. О, Аллах! Разве мало мне твоей кары за преступления, что я не совершал? Ты наложил проклятие на моё тело, и теперь мне приходится истывать эти муки.. ". Едва различая стены, он покинул Хаммам, прогнав рабынь, что смиренно ждали его у двери. В покоях, Джихангир, уже не обращая внимание на спящую Сафиру и нисколько не заботясь о сохранности её сна, метнулся к своему небольшому сундуку, что благоразумно привез с собой с Топкапы, и швыряя пергаменты и перья, наконец извлёк небольшой изящно витый пузырёк из тончайшего стекла. Облегчённо вздохнув, парень тотчас же начинил бахур содержимым сосуда, и неловко, используя прикроватную свечу, зажег его. На широком ложе, облаченная в свое роскошное платье, сонно зашевелились Сафира, привлеченная суетой юноши. Её сон оказался бессовестно нарушеным, однако Джихангир едва ли чувствовал стыд по отношению к девушке. Всё его внимание было направлено на тонкую струйку дыма, которую он сейчас же втянул в себя. В носу тотчас же защекотало и парень чихнул. Во рту остался едва заметный вкус незрелого кислого мака, но юноша знал, что через несколько минут эта горечь сменится приятным дурманом; и боль, эта невыносимая боль наконец оставит его до следующего раза. Сафира открыла глаза, словно и не было этого сна. В голове, несмотря на поздний час и прерваный сон, было чисто и светло. Она едва ли помнила прошедший день (все казалось ей дурным кошмаром) и увидев чужие стены чужих покоев, лишь горько усмехнулась - в груди не было уже той тоски и тайной сладкой надежды, что поселились в ней по прибытию в этот проклятый дворец. Чудо не произошло - увидев её, такую красивую и родную (а было ли последнее правдой?) Селим не бросился к ней с расскаянной мольбой и горячими признаниями.. Напротив, парень выражал лишь холодную учтивость, никак не показывая перед отцом и женой своей растерянности. Лишь за совместным ужином она то и дело ловила его взгляды, полные немого обожания и тоски и никак не могла не отвечать на них, хотя и видела, с каким отвращением наблюдает за всем этим Джихангир. Однако все эти взгляды остались там, в обеденном зале, а сам юноша ныне разделяет свое ложе с женой.. Сгорбленный силуэт юноши, что в потемках был едва различим (Джихангир погасил свечи, - их пламя раздражало ему глаза) изрядно напугал девушку, заставив её приглушённо вскрикнуть. Она все не могла привыкнуть к уродству юноши, хотя в целом облик Джихангира находила приятным для взгляда. Однако сейчас он казался ей чудовищем, что привёл её во дворец бывшего возлюбленного, невзирая на её слабые протесты. Сафира решительно встала с кровати, поправив сползающий лиф платья. Джихангир едва ли обратил на неё внимание, всецело погруженный в себя, однако девушка заметила, как дрогнули его плечи. -Что это? - сморщив носик, неожиданно поинтересовалась она, уловив в воздухе незнакомый, тяжёлый аромат. -Опиум! - чужим, хриплым голосом ответил Джихангир, и Сафира вздрогнула. В её родное поселение часто приходил купец из далёкого Китая продавать свой товар. Чаще всего это был крупный рис и листья зелёного чая, однако имелось у него ещё и так называемое "маковое молоко". Его можно было курить или бросать в огонь - человек от его аромата совершено менялся. Отец не любил опиум, зная, что оно вызывает привыкание и меняет как облик так и душу человека безвозвратно. Маленькая Ирида переняла от отца ненависть к этому наркотику и сейчас, услышав знакомое ненавистное слово от этого человека, вновь убедилась, насколько Джихангир отвратительный. Не скрывая своего презрения, она коротко бросила : -Раз уже нам приходится делить с вами одни покои, я вас прошу не делать это... этого.. Я совершенно не переношу такой отвратительный запах... -Простите, Сафира султан своего раба, посмевшего расстроить вас, - ядовито процедил юноша, - я совсем не спросил вашего драгоценного внимания.. А, впрочем.. У меня совершено нет никакого желания разговаривать с тобой, поэтому закрой свой прелестный маленький ротик и ложись спать. Сафира задохнулась от возмущения, однако тотчас же остановила готовые сорваться с губ слова. Что то привлекало её в этой изуродованной напряжённой фигуре, что с трудом стояла на ногах. Взгляд девушки переместился на его лицо и в полумраке оно казалось ещё бледнее, чем обычно. Боясь ошибиться, она прочла на нем тяжёлые муки, что испытывает ныне юноша - о этом свидетельствовали нервно закушенная нижняя губа (словно шехзаде силился сдержать стон), сведенные в переносице брови. Весь облик его говорил лишь о испытуемых страданиях, и жалость, такая ненужная, к такому не нужному человеку, затопила доброе сердце Сафиры. -Что с вами? Вы больны, Джихангир? - ненавидя свой голос, в котором явно чувствовались нотки обеспокоенности, обратилась к безмолвному юноше, гречанка. Джихангир едва вздрогнув от её вопроса, - наконец открыл глаза и посмотрел на лицо Сафиры. Печать боли тотчас же сменилась злобой, стоило ему лишь увидеть ее сочувствующий взгляд. -Не смей!-с угрозой прохрипел он, яростно сверкая воспаленными глазами, - только жалеть меня не смей, не надо! Я с самого детства отружен этим унизительным чувством - начиная от правящей династии, заканчивая жалкими рабами, все жалели меня, словно недостойного, слабого животного. Я устал от этого, я искренне ненавижу это чувство! К тому же - тебе ли, рабыне, чья жизнь тоньше волоса и зависит от моего одного слова, жалеть меня, шехзаде османской империи? Оставь это унижение для себя - ты ещё не раз оплачешь свою судьбу. Вся мимолетная жалость и обеспокоенность тотчас же прошли, стоило лишь Сафире услышать его злые слова. Лицо девушки вновь окаменело, и заметив это, Джихангир удовлетворительно бросил -Ненависть в твоих прекрасных глазах радует меня. Не смей забывать о ней, и пытаться хоть как то поладить со мной. Моё отношение к тебе нисколько не изменилось, знай! Ты все также вызываешь во мне справедливое отвращение... Я вынужден делить свое время с наложницей брата .. О, если бы ты только знала, какая это мука, видеть твоё лицо, Хуриджихан... Сафира изумленно моргнула, приняв обращение юноши к ней за оговорку. Однако он, вновь бессильно закрыл глаза и его тяжёлое тело медленно опустилось на мягкий ворсистый ковёр. -Хуриджихан... -вновь бессвязно прошептал Джихангир, и Сафира решительно шагнула к нему. -"Это все из за этой отравы! - мысленно заключила девушка и брезгливо морщась, отнесла чадящий опиумом бахур на балкон. Вернувшись в покои, она склонилась над Джихангиром, осторожно тронув его за плечо. Веки юноши болезненно вздрогнули, и он открыл глаза. -Ты пришла... - воркующе, нежно прошептал он, и его лицо озарила красивая светлая улыбка, - моя Хуриджихан... Мне стыдно перед братом Баязедом, но ты... Я не могу понять, почему ты приходишь ко мне в такие минуты, ведь я давно уже вырвал свой образ из своего сердца... Ты уже не снишься мне ночами, не беспокоишь мою душу своим отсутствием... Помнишь, как прекрасно мы проводили с тобой время? Ты читала мне стихи, а я тонул, умирал и вновь рождался от звучания твоего дивного голоса.. О, красавица с нежным взглядом! О, луна, что никогда не станет моей, о солнце, что взошло в покоях моего брата! Никогда прежде я ему не завидовал так сильно... И никогда прежде не испытал такой ненависти.. Джихангир затих, блаженно вздохнув. Его усталые веки вновь тяжело опустились и Сафира, против своей воли положила на его лоб свою ладошку, осторожно убирая спутаные мокрые волосы. Из монолога юноши она поняла, что в его жизни была некая девушка с красивым именем Хуриджихан, в которую Джихангир имел неосторожность влюбиться. Но была ли она изначально наложницей его брата, или стала ею позже, Сафира не поняла, да и говоря искренне, ей было это неинтересно. Юношп ещё несколько раз позвал бывшую возлюбленную, покуда окончательно не утих. И лишь по мерному, теплому дыханию, гречанка определила, что он погрузился в сон, а не отправился на трапезу к Аиду. Поразмыслив несколько секунд, она решительно направилась к кровати и прихватив несколько подушек, бережно положила на одну из них безвольную голову спящего юноши, раскидав остальные рядом с ним. Полюбовавшись на результат своих действий, и ещё раз мысленно кляня свое слабое, доброе сердце, она также отправилась спать, удобно расположившись ем широком ложе.