Тепло

Быть рядом с Филом так хорошо. Если бы меня попросили описать Фила одним словом, я бы сказала – тепло. Тепло, которым он согревает мои вечно замёрзшие руки. Тепло, которое излучает его улыбка. Тепло, с которым он принимает все мои несовершенства. Это тепло сопровождает ровный и яркий свет, в лучах которого хочется купаться вечно. Это совсем не тот бьющий по глазам луч прожектора, выныривающий из тьмы, чтобы вернуться в неё же, который напоминает мне Антон. Не истеричное мигание неона, как у отца, который не звонил и не брал трубку уже чёрт знает сколько. Не палящие полуденные лучи, обжигающие кожу, с которыми у меня ассоциируется Джош. Ровный, тёплый свет, будто летнее послеобеденное солнце пролилось сквозь оконные стёкла на этот ковёр, в эту гостиную, превратилось в парня, а он забыл, что когда-то был светом и теплом, взял гитару и пошёл со мной в один колледж. – О чём ты думаешь? Фил не умеет долго молчать, и в этом мы с ним похожи. – Честно? О том, что ты похож на тепло и мягкий солнечный свет... – выпаливаю я прежде, чем осознаю, что сказала это вслух. Фил смеётся, и смех у него тоже очень тёплый. Вы скажете, что так о звуках не говорят, а я скажу – я живу музыкой, и я знаю, что звук можно описать буквально через что угодно: вид, цвет, запах, тактильное ощущение, температуру. Человека. Чувство. – Неожиданно. Но приятно, – его улыбка такая, что хочется поймать её губами. Но одновременно хочется просто смотреть на него не переставая. Чёрт, кажется, я и так это делаю уже слишком долго. Я вдруг смущаюсь и отвожу взгляд. Фил спрыгивает с высокого барного стула за стойкой, и в следующую секунду его огромная гостиная со светлой кожаной мебелью начинает вертеться перед моими глазами, словно я лечу на аттракционе, но это всего лишь Фил, который подхватил меня на руки и кружит, и целует мои щёки и лоб, весело приговаривая: – На самом деле солнце – это ты, ты! Я смеюсь и прошу меня отпустить, а сама наоборот обвиваю его шею руками, как если бы боялась свалиться. Как будто бы он может меня уронить. Он держит так крепко и так бережно одновременно, словно я – самое ценное, что у него есть. Фил наконец замедляется, запинается, я знаю, что у него кружится голова, у меня тоже, он делает последний пируэт, и мы вместе падаем на диван, хохоча как сумасшедшие. После падения он практически лежит на мне, его рука, выпростанная из-под моего бедра, обхватывает меня за талию, а голова покоится на моём плече, и я больше всего на свете боюсь, что он сейчас встанет и куда-нибудь уйдёт. Но Фил и не думает вставать и тем более уходить, наоборот, он устраивается поудобнее и спрашивает, не тяжело ли мне. Я отвечаю, что нет, и свободной рукой глажу его по волосам. Пальцы чуть запутываются в густых кудряшках, в голове одна только мысль: «Как же хорошохорошохорошо», а этот негодяй чуть ли не мурчит с закрытыми от удовольствия глазами. Проходит минут пять, может, десять, когда я понимаю, что он заснул. Машинально я продолжаю перебирать его волосы и думаю о том, как так меня угораздило влюбиться в лучшего друга. История стара как мир, но в нашем случае она осложняется ещё и тем, что у него есть чувства к Антону, у Антона, кажется, есть чувства к нему, а я только неделю назад познакомилась с классным мальчиком в студии у дедушки и, разумеется, успела посвятить Фила во все подробности. Но это и к лучшему. Пусть думает, что я увлечена Элаем. Мы с ним дофлиртовались до того, что ещё немного, и я напрошусь поехать с ним в тур. Может, хоть там забуду свои неуместные чувства. Ладно, на самом деле я хочу поехать даже не из-за Элая, хотя он, конечно, очень милый, внимательный и с ним весело, а из-за того, что две мои любимые группы собираются турить вместе, и я не могу позволить себе это пропустить. Жаль, что Фил не сможет поехать, – выдаёт мой мозг в этот момент совершенно некстати. «Дался тебе этот Фил!» – мысленно ору на себя я, едва не подскочив на диване. Забавно, но Фил-то как раз мне и дался, вот он, лежит прямо здесь, прямо на мне, греет собой вместо одеяла и так сладко посапывает, что сердце щемит. Поддаюсь импульсивному желанию и убираю руку с его головы, только чтобы переместить её чуть ниже. Осторожно глажу колючую щёку кончиками пальцев. Фил, будто всё ещё во сне, вдруг поворачивает голову и утыкается губами в мою руку. Я цепенею, не решаясь убрать её и не смея погладить, а он вдруг подаётся вперёд и целует мои пальцы, не размыкая глаз. Я забываю, как дышать. Конечно, я знаю, что это ничего не значит, наши поцелуи никогда ничего не значат, но мне от этого сейчас ну совсем никак не легче. Кто вообще разрешил ему?.. Ну да, точно, я. Я и разрешила ему так себя со мной вести. Я и себе разрешила. Кстати, он не против. С трудом подавив в себе желание провести большим пальцем по этим мягким и нежным губам, я скольжу кончиками пальцев ниже, очерчиваю подушечками линию челюсти невесомо, едва касаясь. Глажу его подбородок, и щёки, и шею, чувствуя, как колется его щетина и как меня внезапно бросает в жар от одного этого покалывания под пальцами. Контраст ощущается ещё сильнее, когда он по-кошачьи начинает тереться подбородком о мою руку, особенно о нежную кожу на запястье, отчего я выдыхаю через рот намного громче, чем следовало бы. Я не буду думать ни о чём таком. Я не буду думать ни о чём... Мои пальцы, неуправляемые, находят его шею, проходятся по линии роста волос, по позвонкам, скользят под оттопырившийся воротник его лонгслива, и мне стоит огромных усилий вернуть их обратно. Поглаживаю его шею – совсем легонько – и вдруг чувствую, как он прижимается ко мне теснее и горячо выдыхает куда-то в предплечье, а затем коротко прикусывает кожу на моей руке. Я вздрагиваю под ним всем телом – не знаю, больше от неожиданности или от страха, – и мои пальцы замирают. Слышу, нет, чувствую, как участилось его дыхание, отчего моя кожа покрывается мурашками. Так далеко мы ещё не заходили... Серьёзно, я ожидала чего угодно, но только не того, что на вполне невинные прикосновения к шее он отреагирует вот так. Меня одновременно парализует и распаляет то, что происходит сейчас между нами. В голове сам собой возникает образ старой, проржавевшей и давно пришедшей в негодность детали, которая позволяет вагонетке аттракциона удерживаться на рельсах. Каждая поездка на нём может стать последней, но я, улыбаясь, протягиваю билет контролёру, занимаю сиденье аттракциона и застёгиваю символический ремень, неспособный меня спасти в случае катастрофы. Американские горки, русская рулетка, звучит отправной сигнал, и железяка со мной тащится вверх по рельсам, чтобы через минуту томительно-ужасающего ожидания ухнуть вниз. Пан или пропал. – Ты чего? – спрашиваю, пытаясь не дрожать голосом. Получается не очень хорошо. – А ты чего? – Фил пытается выровнять дыхание, но тоже терпит поражение. Два актёра-неудачника, которые только что показали друг другу, что не способны изобразить самообладание, когда этого требует сценарий. – Я ничего, – но руку на всякий случай с его шеи убираю. Впрочем, недалеко, потому что далеко от Фила убирать руки не хочется, и я медленно глажу его по спине. Он с наигранной обидой (а теперь-то чего стараться, когда пробы уже завалены?) отворачивается, но отвернуться особо некуда, поэтому он утыкается лицом мне в плечо и нарочно громко сопит. Что ж, мне тоже хочется доиграть эту сцену, даже если меня не возьмут на роль. – Ну ладно тебе, хватит, ты сейчас там задохнёшься. – Сопение прекращается. – И кто тогда будет приносить мне кофе на перемене? – Его короткий смешок тонет в ткани моего свитера. – Иди лучше сюда, – я приобнимаю его за плечи и чуть тяну вверх, и он с готовностью поднимает лицо, с улыбкой глядя на меня. В его светло-голубых глазах плещется озорство, обожание и ещё что-то, чему я не могу (или не рискую) дать название. Но я не успеваю толком подумать об этом, потому что через мгновение он, опершись на локти по обе стороны от моей головы, начинает покрывать моё лицо торопливыми лёгкими поцелуями. Его губы будто одновременно везде – лоб, веки, нос, щёки, подбородок, снова щёки, виски, лоб... Я не могу удержаться и начинаю хихикать как ненормальная от того, как это щекотно, приятно, весело и самую капельку неправильно, и, запустив руку в его волосы, целую любимое небритое лицо в ответ. У нас есть только одно негласное правило – не целовать друг друга в губы, потому что, ну, знаете, губы – это для возлюбленных, а мы всё-таки друзья. Если бы Антон узнал об этой форме нашей дружбы, то убил бы обоих на месте без тени сомнения. «Если бы Антон был поувереннее в себе, давно бы был на твоём месте, – успокаивает внутренний голос. – Каждый получает то, что он заслужил. Наслаждайся». И я наслаждаюсь, пока могу.