* * *
— Хорошо постарался, — в тишине кабинета послышался негромкий голос Сана-старшего. Длинные пальцы зацепили стакан с янтарной жидкостью, и он тут же поднёс его к своим губам, испивая алкоголь. Глаза всё ещё были помутнены тёмным желанием убивать. Ему не хватило крови, мяса, криков и разбитых людей, которым пришлось склонить свои головы, только бы дьявол позволил дальше жить. Другой рукой оглаживал сухую чешуйчатую кожу белой змеи Арзу, что вилась вокруг него, давая понять, как скучала по своему хозяину. Голубые глаза, вторящие с водной стихией, уставились на Сонхва, ожидая его дальнейших слов. Она будто понимала всё, иногда шипела на армию Элема, вгоняя в страх, но чаще пожирала солдат, предателей среди группировки. Помогала своему лидеру, вернее её никого не было. Сонхва склонил голову, благодаря мужчину. — Перестройка системы органов правления была бесполезна. Смены министров ни к чему хорошему не привели. Только пустили пыль в глаза Элема, народа, — хмыкнул Чхве. Власти прогрызли всем глотки, заставляли верить народ в то, что каждое их действие для блага. Что это поможет в войне с террористами. Только спасали свои задницы, осыпали золотыми слитками и бесконечным богатством, а своими бесчеловечными решениями добились больше прибыли для высокопоставленных. Мольбы простых смертных эти боги не слышали. Тогда Элем и пришли к революции. Во главе с Чхве Саном и его покойной женой собрали вокруг себя людей, что не побоялись встать против правительства. Сотворили своё первое кровавое море. Ради добра, искоренения зла, которое переваливало в немой стране. Ради свержения тех, кто по сей день колонизировал нацию. Но никто не знал, чем однажды всё обернётся, как перевернёт историю человечества предательство Ю Инны, её исчезновение с их единственным сыном. Змеи, что творили добро для людей, теперь их убивали, истребляли. Вместе с обезумевшим лидером не видели граней и казнили. Ресницы отбрасывали на скулы тени, в свете тусклых ламп глаза всё ещё сверкали безумной рябью убийства в задохнувшемся Кемере. Окна были распахнуты, давая насладиться тёмным небом с синими вспышками гроз. Ветер колыхал листы бумаги на его столе, обдавал своей прохладой лицо, и несколько капель дождя ощутимо чувствовались на коже. Сонхва вглядывался в черты его лица, всё ещё сравнивая с тем парнем, которого оставил сегодня, короновал наследником Элема. Не мог поверить в это. Помнил, как старшие слагали о том, что лидер в прошлом был совсем другим человеком. Мягким, добрым, всегда помогающим и любящим. Любящим весь мир и каждого человека. Потому пошёл против системы. Потому сражался с правительством, поднимая восстание своего народа. У него была возлюбленная, его жизнь, его цветок посреди заледеневшей пустыни. Она и подарила ему сына, истинный плод их любви, что сопроводил с отцом свои первые вздохи, целующим его маленькие ладошки, сжатые, как и его сердце до тысячи звёзд. Принц кровавого Элема, затерялся в трущобах, пропитанных болью человечества. Последнее напоминание о прошлом Чхве Сана. У змея был свой мир, запечатлённый в дитя, носившем его же имя. Сонхва нашёл его. — Посмотрим на действия эмира, — сказал лидер, отпивая и пристально посмотрев на Пака. — Увидел что-то на моём лице? — Нет, — проговорил тот, всё ещё не сводя взора с главы. — Сейчас вновь уйдём в затишье. Если господин Али сделает то, что мне не понравится — убьём его. — Хорошо, — произнёс Сонхва. — Мы нашли крыс, которые сообщили военным о нападении на площадь, — известил о предателях, видя, как зрачки затопились сгустком злости. — Я разберусь с ними. — Отрежь их поганые языки, — распорядился тот, сильнее сжимая стакан в своих руках. Арзу чувствовала состояние мужчины, потому ласково уложила свою голову ему на ладонь, прекратив шевелиться и замирая в одном положении. За него любого убьёт, не пощадит и вонзит свои острые клыки. Только бы Сану стало легче, в нём злость не горела пламенем. — Чтобы больше никто в Элеме не смел предавать. — Хорошо. Сонхва поклонился мужчине и вышел из кабинета. Он ослабил пояс чёрного плаща и помассировал одной рукой шею, разминая её перед тем, как займётся терзанием жертвы, загнанной, как в клетку. Из неё не выбраться, и предатели — жалкие самоубийцы, что прокладывали себе прямую дорогу к смерти, ожидая, что правительство их как-то спасёт. Только и тем глубоко плевать на тех, кто отвернулся от своего. Какова вероятность того, что они не распространят их информацию по своим сетям? Сонхва на это хмыкнул, оглаживая подушечками пальцев рукоять меча. Он прошёл дальше по коридорам особняка, что с давнего времени был чем-то вроде штаба для Элема и местом, в котором мужчина провёл всю свою жизнь. Тут держали детей, раненых, женщин, чтобы всегда находились поблизости, в мнимой безопасности. Обсуждали важные дела, разрабатывали структуры и схемы дальнейших нападений, продумывая всё до мелочей. Это обитель злодейства лидера, тот Ад, что он сам сотворил в порочном, ультрамариновом Кемере. Сонхва спустился по лестнице к нижним этажам, свернул к неприметной дверце и, отворив её, оказался в подвале. Место, из которого ни за что не уйти живым. Стены заляпаны каплями свежей крови, на бетонном полу валялись кишки, остатки мозга, расчленённые руки и ноги, зверски вырванные из плоти. К одинокой лампе с тусклым светом липли мошки, ударяясь о стенки разгоряченного стекла, мухи кружили над сгнившими трупами, плодя свои личинки. — Уже успели развлечься? — задал вопрос Сонхва, хмыкнув змеям, что позабавились с несколькими бывшими воинами Элема. Теми, кто склонял головы и падал в ноги лидера, вылизывая его ботинки, а на деле оказались трусливыми ублюдками, что сразу же сдали данные властям. Мужчина закинул меч на своё плечо, пройдясь дьявольским взглядом по своим людям, облачённым в такие же плащи, и одному-единственному выжившему пленному. — Спугнули, — ответил ему Ким Сону, поднимая уголки губ в широкой улыбке. Младшему нравилось рубить людей, он наслаждался этим не меньше каждого змея в кровавой группировке. Но с приходом Сонхва тут же убрал холодное оружие, теперь уже передавая власть в подвале Паку. — Этот отморозок был главным среди них. Он тут всё спланировал и до последнего пытался связаться с эмиром. Мы оставили его на тебя. — Показали, как расправляются с предателями? — обратил на него внимание мужчина. На дне тёмных глаз скреблись дьяволы, зарываясь в глазницы своими когтями, упирались багровыми рогами в шею предателя, который прямо сейчас стоял на коленях. — Не так, как ты. От услышанных слов предатель, опущенный на ледяной пол, побледнел ещё больше. Он дрожал всем телом, что не выдерживало боли, холодные капли пота скатывались по лбу, даже не мог их стереть сломанными пальцами и всячески старался не втягивать носом запах крови, что с наслаждением вдыхал в себя Сонхва. — Безнаказанным не останется никто, — произнёс Пак, подходя к нему ближе, медленно подползая, как истинный зверь. — Закон Элема. — Ты страшнее лидера, — прошипел тот, зарывая страх глубоко в себя. Не должен обнажать его перед дьяволом, что тут же превратит его в свою силу. Надавит сильнее, раскрошит кости до мельчайших частиц. Знал, насколько жестоким мог быть Сонхва, он ведь воспитанный змеями. Он их новый бог, пред которым хладнокровные готовы были преклонится. И тогда Аду, господствующему на земле, не будет конца. — И тебя ждёт расправа большая, чем его. — От эмира Али? — уста демона растянулись в улыбке. Он коснулся остриём холодного оружия грудной клетки пленного и провёл вверх к лицу, оставляя за собой неглубокие порезы и выступившие капельки багровой крови. — Великий, Всемогущий накажет тебя хуже, чем всё вместе взятое человечество, — задыхался от ощущения холодного металла меча у своего подбородка, но продолжал говорить, прерываясь на попытки втянуть воздух разбитыми губами. Зрачки расширились, пульс участился, сердце застучало настолько громко, что его оглушительный звук бил по голове, прорывался шипами в мозг. Рядом стоящие мужчины помогли раскрыть рот шире, разжимая его, грубо оттягивая стенки пальцами. — Каждую нечисть ждёт расправа. — Хочешь пугать меня Богом? — рассмеялся Пак, надавливая сильнее на десну. Тот всячески пытался вырваться из плена крепких рук, проклинал Сонхва. Из его глаз брызнули слёзы, которые не смог сдержать перед острой болью, сверлящей каждую нервную клетку, оголяющую её до предела. Направляя меч глубже, Сонхва удовлетворял себя видом мужчины, забившегося в конвульсиях, кричащего имя адского пса. Кровь потекла из его рта, пачкала нагое тело, которое украшали вырезанные ножами змеи, синяки от ударов. Он потянул свои дрожащие руки, не запечатанные в кандалы, ко рту, чтобы судорожно стереть её с себя, но не мог воплотить эти действия в реальность. В голове раз за разом отображал, как смоет с себя алую жидкость, выдернет лезвие из верхней челюсти, избавит от боли, затупившей разум, но ничего не мог сделать. Ничего не выходило, как бы он не старался. Ужас застыл в карих глазах. Он попятился назад, боясь приближения Сонхва, который становился всё ближе. Нагонял дикий страх в забившееся сердце, боявшегося хищника, что раскроет пасть, вцепится в мясо и выдернет его куски. Цербер только так и умел. — До сих пор так считаешь? Пугал до невозможного. Слёзы смешивались с кровью, слюнями, вытекающими из открытого рта, соплями, забившими нос от рыданий, мужчина кричал от разрывающей боли, что всё ещё находилась в нём, мотал головой в разные стороны, пытаясь как-то освободиться от того, что сидело в нём глубоко внутри. Взгляд становился мутнее, он готов был потерять сознание от того, что больше не мог сдерживаться, терпеть страдания, возложенные за попытку уберечь людей от голода Элема. Больше не стыдился своих эмоций, больше не мог выносить, ревел во всё горло, облачая истинный облик своей слабости. Скрёб ногтями окровавленный пол, раздирая пальцы до мяса, закатывал глаза и хрипел, словно в него вселились бесы, пустили по венам яд. От страха перед Сонхва, который явно не готов был заканчивать с пытками, насаживая лезвие сильнее, не смог сдержаться, рвал желчью, заблевав всё вокруг. — Какой же ты мерзкий, — проговорил Ким Сону, на которого попала большая часть его опустошённого желудка. Хоть и со своим товарищем удерживал обессиленного пленного, но со всей злостью пнул его ногой в брюшную полость за свой заляпанный костюм, не удержал на месте. — Отвратительная блядь. Сонхва на это действие хмыкнул и, вынув холодное оружие, разрезал его язык, исполняя приказ. Кусок плоти упал на холодный пол, а пленный от его вида закричал сильнее, только сейчас понимая, что совершили. — Ты отнял жизни наших воинов, сообщив о нападении на площадь властям, и понёс за это наказание лидера, — взгляд больше не выражал пламени, в нём застыла смерть, что смотрела пустыми глазницами прямо в душу, улыбка сошла с лица. — Но ты предал нас и сейчас понесёшь моё. А предатель его не слышал. Находился на грани жизни и гибели, которой теперь так ждал. Забрала бы поскорее, не давала пережить те эмоции, что выливались за края, затапливая слезами подвал. В его глазах тонули люди, а он молился, чтобы так и случилось. Молил Великого, Всемогущего не оставлять Сонхва безнаказанным. Сонхва прорылся испачканным мечом сквозь ткани к грудной клетке, вводя сталь глубже, на что мужчина едва не сорвал голос, заполняя сырое помещение своим воплем, лаская этим слух собравшейся армии группировки. Они все рождены в крови и смерти, никогда не знали о жалости. Она им ни к чему. Потому каждый безумно смотрел на то, как Сонхва сделал разрез кожи, вскрывая. Кровь и смерть — рождение адского пса. Он упал в пропасть чёрных дьяволов, тянущих к нему свои руки, хватающих, проникающих в полость тела, в котором пусто. Сердца нет. Пак Сонхва воскрес на трупах своих близких, подорванных зданиях и конце света, что сам творил. Лидер Элема взрастил своё чудовище. Он есть апокалипсис. Он смерть. Пленный от болевого шока без сил повалился на ледяной пол, в то время как мужчина отбросил в сторону своё оружие, уже пальцами зарываясь сквозь рёбра к бьющемуся сердцу. Разрывая соединённые с органом сосуды, он грубо выдернул его, сжимая в своей алой руке. Отбирал чужие заместо того, которого нет больше меж его рёбер. Всегда так поступал с врагами, и каждый в группировке прекрасно об этом был наслышан. Сонхва не оставлял ни единого шанса выжить, и в этом был хуже главы. — Ты переходишь дорогу Элему. Ты должен понимать, за что несёшь свою смерть, — он повернулся к остальным, вонзая в них свой ледяной взор антрацитовых глаз, из которых выползали белые змеи, срывали клыками плоть каждого. — И вы тоже. Должны знать, что будет, если перейти на сторону правительства.* * *
— Ты молодец, — Ёнхун поглаживал ладонью спину Чанхи, успокаивая его плавными движениями. Тело младшего содрогалось от плача, который теперь он не мог скрыть. Теперь не нужно было держать всё в себе, казаться сильным, сейчас можно было выпустить из себя каждый осколок чувств, что парень прожёвывал молча, не жалуясь на боль, раздиравшую его внутренности. Несколько влажных пятен осталось на футболке старшего, и Чхве всячески старался их оттереть, роняя слёзы. — Ты хорошо справился. — Я не знал, как помочь Сану, — прошептал он, нервно кусая свои покрасневшие губы, и вновь уткнулся в шею Кима, вдыхая приятный запах его кожи. Сидеть на коленях возлюбленного всегда было комфортно, а сейчас он льнул к нему за большей лаской, своим утешением. — И даже когда ты столкнулся с наследником Элема, я ничем не смог тебе помочь. Ни на что не пригодный, — его худощавое тело окоченело от холода, потому Ёнхун накрыл того своей курткой, согревая ещё не ушедшим с неё теплом. Сан попросил их оставить его одного, дать тому передохнуть после тяжёлого дня. Потому двое находились в небольшом заброшенном здании, где стены совсем ветхие, крысы бродили в поисках пищи, ветер задувал сквозь щели, а в полной темноте нельзя было включать свет. Военные или люди Элема могли следить за территорией и лишат жизни, если заметят. Никому неважно было, готов ли человек сражаться за мир. Они рубили всех. — Ты должен признать, что даже если бы ты вмешался, мог бы подвергнуть себя большей опасности, а после и нас, ведь мы бы вступились за тебя, не смогли бы бросить или дать пожертвовать собой, — прошептал Ёнхун, перебирая его тёмные пряди волос, ощущающиеся шёлком под пальцами, и вдыхая их запах, по которому так успел соскучиться. — Но… — Чанхи поднял голову, сталкиваясь взглядом с Ёнхуном, а тот потянулся рукой, аккуратно и со всей нежностью стирая солоноватую жидкость с его мягких щёк. — Я бы не выдержал, если бы с тобой что-то случилось, — тихо, совсем тихо сказал он, и Чанхи понимал, с какой тяжестью он произносил сейчас эти слова, боясь за Чхве не меньше, чем он за старшего. В тот момент страх стиснул горло, он безмолвно глотал рыдания, боясь, что может своими действиями вызвать гнев адского пса, и с мольбой, невероятным отчаянием смотрел на Ёнхуна, молясь за то, чтобы выжил. Не оставил его. — Так и я не могу выдержать, — он чувствовал себя защищённым в этих руках, что продолжали оглаживать его тело со всем трепетом, одаривать своим теплом, настоящим солнцем, которого так не хватало в очернённом небе. И знал, что парень никогда не встанет против него, не будет находиться в другой стороне его мира, наоборот, всегда рядом и всегда близко. Но глаза были разбиты отчаянием. Они говорили больше. Молили. Чанхи сжал в ладонях его хлопковую рубашку, не отпуская от себя, цепляясь за него, как за свой проблеск в мире, погрязшем в темноте. — Тебя могли убить, а Сану чуть не раздавили все конечности. И хорошо, что сейчас с ним не всё так ужасно, но если подумать о том, что могло произойти... мне становится так плохо и я не могу прекратить винить себя. — Ничего хорошего не случится, если ты будешь об этом думать, — мягко проговорил он, стараясь помочь избавиться от тех оков, что всё ещё болезненно сжимали Чанхи, не покидая его голову, врываясь воспоминаниями о произошедшем несколько часов назад. — Ничего уже не вернуть и ничего уже не исправить. Мы должны быть счастливы, что избежали всего плохо. И никаких мыслей, чтобы возразить, больше не возникало. Ёнхун правильно говорил — сейчас они должны довольствоваться тем, что обошлись без повреждений, без смерти. Потому Чанхи кивнул, принимая в себя всё то, что старался до него донести старший. А тот в ответ коснулся губами его виска, оставляя свой поцелуй. — Я люблю тебя, Чанхи, — промолвил он, стирая поцелуями слёзы на щеках, покрасневших веках и водя пальцами по его пояснице, успокаивая этим ещё больше, создавая колыбель для его сердца, что стихнет, подобно океану после шторма. — Больше, чем небо? — Чхве втянул воздух полными губами, зарылся пальцами в густых волосах Ёнхуна, гладя ими кожу головы своего парня, и тянулся к поцелуям, как к своему спасению. — Больше, чем светлое небо, о котором я так мечтаю. Оно у Ёнхуна запечатлено в Чанхи. Радужки красивее сиреневых закатов, золотых восходов прошлого, зрачки сияли ярче звёзд на мрачном небосводе, а его слёзы омывали ладони старшего вместо дождя. И в нём есть солнце. Оно пряталось в грудной клетке, оно сокрыто в сердце, что продолжало светить рядом с ним. — И я люблю тебя, — шептал Чанхи, опаляя горячим дыханием губы и сползая руками к крепким плечам, цепляясь за них, — больше, чем весь мир. Ты у меня заместо него, — и вновь поцеловал, вновь придал этим жизнь. — Я бы так хотел, чтобы всё это закончилось. Мы смогли бы вместе жить в твоей квартире, и Сан бы тоже был рядом. Ты её и обустроил так, какой она могла бы быть в далёком прошлом. И каждый день мы бы встречали вместе с улыбками. А потом... мы бы не бежали по улицам с аптечкой в поисках людей, которым нужно было оказать помощь. Ведь все были бы здоровы. Я не могу перестать мечтать об этом. Я не могу перестать грезить о дивном мире, до которого нам так далеко, Ёнхун. — Не далеко, Чанхи, — помотал головой Ёнхун, давая этим крохотную надежду. — Наша страна будет спасена. И мы сможем достичь того мирного будущего, о котором так мечтаем. И… — протянул он, вдруг прикрывая глаза, лишив себя вида своего прекрасного возлюбленного, что начал обеспокоенно смотреть на него. Чувствовал, как следующее с тревожностью вылетало из его уст: — Я больше не буду жить в той квартире. — Почему? — его глаза забегали по лицу мужчины, ища в нём ответ. Только тот молчал, всё больше настораживал. — Случилось что-то плохое? — Я решил, что мне будет лучше найти новое бомбоубежище. То, что будет ближе к остальным людям. После всего пережитого за сегодня нужно будет оказать им больше помощи, написать об этом статью и стараться защитить. Ты знаешь, там было очень много детей и пожилых людей, которым тяжко справляться со всем этим. — Да, но… — Чанхи понимал, всё понимал, но не желал отпускать дальше. От себя. В самое пекло Ада, людских агоний. Там опасно. Там страшно. Это место было бы хуже, чем то, в котором сейчас жил Ёнхун. Там сердце рвалось от сострадания из груди, там ноги бежали скорее от тех, кто найдёт в человеческом мясе свою пищу. Своё единственное для выживания в голодной среде. Потому он отрицательно замотал головой, сильнее прижимаясь к парню, обвивая его шею руками, и сам не заметил, как начали блестеть глаза от очередных слёз. — Почему ты? Почему никто другой не может? — Мир не спасётся, если человек будет перекидывать эту важность на другого, Чанхи, — и вновь стёр образовавшуюся жидкость, скользящую рекой по щеке. — Ты должен это понимать. — Я понимаю, — он закусил нижнюю губу, заглушая в себе вырывающиеся рыдания от услышанной новости. Не желал отпускать, понимая, что возлюбленный сможет погибнуть в этом новом месте, где собрались людские пороки. Но и должен был принимать решения Ёнхуна, всячески поддерживать его, ведь любил. Любил настолько, что ни за что не хотел жертвовать. — Я просто… я очень боюсь за тебя, Ёнхун. — Всё будет хорошо, Чанхи. Не забивай свою голову плохими мыслями и думай только о хорошем, — ободряюще проговорил он, целуя своё небо в лоб. Пусть остаётся ребёнком с розовыми призмами, сквозь которые бы продолжал смотреть на мир, а старший будет оберегать его до своей смерти. Будет его стражником, не дающим острым стрелам тяжёлой реальности проткнуть плоть, добраться до светлой души. Пусть Чанхи думает о мирной стране под звёздами. — Пойдём домой, уже холодно. Бомбоубежище стали называть домом.* * *
Последние девять дней Сана прошли пытками. Так ощущал их парень, ведь не мог свободно передвигаться без чьей-либо помощи, взваливал поиски пропитания и всю работу на Ёнхуна и Чанхи, за что винил себя. Падал, стоило самому ступить на холодный пол, попробовать сделать несколько шагов. Без обезболивающих было трудно, поэтому приходилось терпеть, кусать губы до крови, выплёскивая на них свои немые крики. Он не мог говорить о своей боли, считая, что этим будет только обременять свою семью, потому топил подушку в своих слезах, выливая в них всё то, что скопилось в душе. Всё то, чем не мог поделиться с Чанхи, ведь был уверен — у него без Сана стало больше забот, меньше времени на себя и меньше сил. Парень видел, как брат устало вваливался в их дом, опускался на колени перед старой кроватью, на которой Сану приходилось существовать эти дни в лежачем положении, и обеспокоенно гладил лицо того, кого мог навсегда потерять. — Тебе легче? — спрашивал он, а отчаяние продолжало поглощать Чанхи. Сан это чувствовал. Сан это знал. Он своего брата знал, как себя, ведь наблюдал за ним с самого малого возраста, оберегал от любых опасностей, зажимал рот младшего, когда они прятались от людей Элема, убивающих солдат, и защищал. Вечность будет защищать. Потому хотел, чтобы он не чувствовал себя ещё хуже, улыбался ему, всегда отвечая: — Мне легче. Сан все эти дни проходил через собственные мучения. Ему не легче. Восстанавливал силы, забывался, сбегал подальше от пульсирующих костей рук и ног, проваливаясь в сон. Там, где хорошо. Там, где проходили все боли, залечивались раны. И они ушли. Спустя неделю Сану было уже не так тяжело, он мог пройти на кухню, опираясь руками о стены. А сегодня решился перебороть себя, устав от того, что в тяжёлое время ничем не занимался. Сегодня Сан вышел к миру, что обитал за стенами квартиры. Он знал, что придётся сложно, если по пути встретится опасность в виде оголодавшего человека или военных, змеев Элема, он мог погибнуть, но лежать без дела больше не выносил. Таким человеком был Сан. Его так воспитали. Каждый шаг — свинцовые пули. Сан шёл, хромая, до магазина с одной только целью: на последние деньги купить больше продуктов, приготовить вкусный ужин и обрадовать Чанхи и Ёнхуна маленькой роскошью, которой они так редко наслаждались. Что-то больше одной консервы, разделённой на троих, всегда было богатством. И многие в стране не могли познать его, потому Чхве иногда недоедал, оставлял немного и отдавал оголодавшим детям. Понимал, как сложно было выживать в юном возрасте, особенно тем, кто остался без родителей. О своём собственном детстве Сан всегда думал с улыбкой. Ему было тяжело, как и всем, он старался свыкаться со звуками летящих снарядов от которых шатались окна и стены, закрывались двери, выживать среди убегающих людей, вопящих в панике о спасении. Расцветать в войне, где каждая минута — боль. Зудящая, распарывающая, страшная и мучительная. И среди всех этих страданий человечества был маленький светлый проблеск — мама. Её сила не давала сломиться, она укрывала своей спиной, защищала до последнего вздоха и каждую радость старалась разделять со своими детьми. Она для Сана навсегда останется чудом, его самым прекрасным небом, которого они все лишились. Он с воспоминаниями о ней будет бороться с всепоглощающей жестокостью, будет помогать людям, как делала она, бегая со своей аптечкой из одного дома в другой, по руинам и разрушенным поселениям, но спасая крохотные ростки жизни, превращая их в деревья. И парень несоизмеримо был ей благодарен за то, сколько любви она подарила своим детям, сколько любви дарила всей стране. Сражалась за них до последнего. С мыслями о ней он пробрался по трущобам в магазин. Со стороны выглядел заброшенным, словно в нём давно не было людей, а крысы всё продолжали бегать по углам, уже не прятались и поедали гнилые трупы человечины, валяющиеся на ядовитых улицах. Сан прикрыл нос рукавом своей толстовки и, пытаясь избежать столкновения с мышастыми тварями, пробрался внутрь. — Здравствуйте, — поклонился Сан, замечая у входа хозяйку, стоявшую за кассой. Её синяя форма была заляпана красными каплями крови, и Чхве всячески надеялся, что не людскими. Она кивнула ему, слегка улыбаясь. Женщина выглядела худощавой, что выпирали кости рук, глаза были большими, и бледный, даже сероватый цвет кожи ассоциировался у Сана с дымом, пылью и Элемом. Об Элеме он меньше всего хотел вспоминать, потому, поджав губы, последовал вперёд, выбирая на почти пустых полках то, что мог бы приобрести. О свежих фруктах и овощах можно было не мечтать. Чёрное небо поглотило былые красоты этого мира, возможность питаться тем, что прорастало раньше, изменило климат и влекло за собой рушимые последствия. И парень каждый раз удивлялся, как все они ещё жили среди этого мрака, как не погибли в темноте, как приспособились к ужасу. — Всё новое недавно раскупили, — сказала женщина, а Сан кивнул ей в знак благодарности за такую информацию. — А скоро будет поставка? — спросил Чхве, надеясь на положительный ответ. Иначе придётся искать еду в более отдалённых районах, уходить дальше от дома или вовсе голодать. — Пока ничего не известно, — ответила она ему, опуская глаза на свои руки, что теребила. Лампочка в помещении мигала, почти не светила, и Сану от этого приходилось постоянно потирать глаза, чтобы лучше разглядеть оставшееся. — Эмир обещал, что улучшит нашу жизнь, — произнёс парень, слабо улыбнувшись. Искренне верил в каждое его слово, не мог допустить того, чтобы сомнения пролезали в душу и плодили своих паразитов. Эту веру в лучшее у него не сломить. — Они работают над обогащением земли и электричеством. Значит, скоро всё обязательно образуется. — Я тоже на это надеюсь, — подхватила его слова женщина. — Я тоже была на площади. Его слова воодушевляли пытаться бороться со всем, что возложено на наши плечи, но никто не догадывался о том, что змеи придут, — люди сами именовали их змеями, боялись произносить «Элем», словно сделают это, и они тут же окажутся тут, перережут глотки. Те, кого нельзя было называть. — И очень жаль дочь эмира. Я понимаю его горе. В тот день умер и мой сын, пока пытался защищать нас от них. — Я сочувствую, — Сан склонил голову, прикрывая веки. Слышать о смерти тяжело. Перенимать её боль на себя ещё хуже. Не знал, как лучше поддержать женщину, как взрастить ей крылья, которые жестоко вырвали, потому проговорил: — Эмир Али спасёт нашу страну. Давайте же верить в это. — Всё обязательно будет. И пропитание, и больше ресурсов для нашего выживания, и мирные дни без взрывов, пожаров и разрушений. Солдаты и наши власти избавятся от террористов, перебьют всех до единого и принесут свободу Кемеру. Мы спасёмся. Она кивнула, ободряюще улыбаясь ему, и Сан видел, как её глаза блестели под тусклым светом. Верила в них, даже лишившись своей галактики, запечатлённой в ребёнка. Сан ответно улыбнулся ей, решив больше не доводить женщину до болезненных воспоминаний, прошёл дальше сквозь стеллажи и заметил нетронутую консервную банку, которую тут же взял в руки. Обрабатывал в своей голове всё то, что услышал от хозяйки, пропитывался её горем, словно оно было его. Словно это он каждый день проводил с маленьким мальчиком, что очень напоминал Сану его самого. Так же старался защитить свою семью. Глаза загорелись при виде сушёных кусочков персика. Парень широко улыбнулся, обнажая свои зубки, и забрал пачку, поднося всё к кассе. Он вывалил содержимое на стойку и засунул руки в карманы спортивных штанов, собирая в них маленькие монетки. Кассирша не пробивала продукты, ценное электричество на такое не тратили, и терпеливо ждала, пока парень рассчитается. Довольный находкой Сан теперь благоухал счастьем. Ему много для радости не нужно. Лишь розоватые сушёные персики, что они пробовали лишь однажды. — Спасибо большое, — сказал Чхве и, поклонившись, вышел из магазина. В чёрном пакете, в который он всё собрал, находились его яркие сокровища, украсившие эти девять дней, что он считал одними из ужасных в своей жизни. Ведь был съеден самим собой и своими терзаниями. И нет монстров страшнее, чем собственные мысли поздней ночью. Доводящие до тихих рыданий, выворачивающих всю душу наизнанку. С такими потрошителями не сравнится и Элем. Найдя по дороге железную балку, Сан опирался на неё, чтобы в долгой дороге не свалиться. Ноги вновь начали болеть, и он понимал больший риск, в который втянул себя. Но если бы вернулся в то мгновение, когда вышел за порог дома, всё равно бы всё повторил. Парень не жалел, что выбрался, ведь это повлекло за собой маленькую радость. Она непременно принесёт улыбки Чанхи и Ёнхуну. Слыша вдалеке чужие хрипы, крики и плач ребёнка, что ни за что не забыть, не выкинуть из собственных стенок черепа, Сан поспешил домой скорее. Он чувствовал себя отвратительно от мысли, что ничем не смог помочь бедной девочке, растерзанной очередным оголодавшим убийцей. И так мерзко от себя было впервые. Словно на руках появились волдыри, грязь, которую не отмыть, ни за что не стереть, она теперь в него въелась, проникла в самую душу и ни за что не исчезнет. Она попала в сердце, пачкая его своей чернью. Он ничего не мог с больными конечностями, навлёк бы и на себя смерть, попытавшись сразиться с безумцем. С тем, кто давно лишился рассудка, не видел граней и отдавался животным инстинктам. Растерзать, выцарапать, сожрать. — Как же ты ужасен, Чхве Сан, — прошептал парень, впившись ногтями в ладони, срывая на своё тело злость. Зубы болели от той силы, с которой он их стискивал, чтобы не закричать от давящих мыслей, голова гудела, кружилась. Самоуничтожал себя, вбивая в голову, как слаб перед всем обществом, в котором жил и с которым боролся. Забежал в дом с невероятной скоростью, взбирался по лестнице, переступал сквозь большие дыры в них, словно убегая от чудовища, что гналось за ним, сбегал от звуков в своём сознании, вопящих всё сильнее. Они его вскрывали, пролезали червями к сердцу, забившемуся в агонии, и иссушали. Так, что ничего светлого там не осталось. Никакой радости, с которой он выходил из дома. Вот так просто лишиться себя, пройдясь один раз по ядовитым улицам. Он чуть было не споткнулся о крысиный труп, но вовремя успел зацепиться за поручень. Потому, обойдя, продолжил наступать на ступени, каждый раз надеясь случайно провалиться вниз. Смерть перекроет тех монстров, что гудели в голове, поможет сбежать от них. Но не спасёт от того, кто приложил её к своим ногам. Сан насторожился, заметив, что дверь была открыта. Он точно помнил, как закрывал её перед тем, как уйти. Потому крепче вцепился в свою железную балку, медленными шагами проскальзывая внутрь, ощущая под рёбрами чувство тугого узла затягивающегося волнения. Он выдохнул, выпуская через рот холодный воздух, стараясь не обволакивать себя страхом. В нос бросился яркий запах крови и пороха, из-за чего Сан начал переживать сильнее, молясь небесам, чтобы не Чанхи. Чтобы не застал тело брата в кровавом море, чтобы не подносил мёртвого парня к своему сердцу, что в ту же секунду перестанет стучать, не обнимал оледеневшее тельце. Не переживёт. Тут же помчится за ним, прощаясь со своей жизнью. Потому что защищать уже будет нечего. Бороться не за что. Но, застав адского пса, стоящего у окна, распахнул взор пушистых ресниц и замер на месте. Сонхва смотрел в огни ночного города, запустив руки в карманы своих брюк. Кожаный плащ мягко переливался под лунным светом, проникающим внутрь помещения, чёрные волосы трепались под лёгким ветром, тени ложились на его точёные черты лица, топили в своей темноте. Он не обернулся, продолжая смотреть на отражение парня и взглядом, вторящему мазуту, скользить по его бездонным глазам. — Здравствуй, Чхве Сан. За ним пришёл кошмар Элема.