Не обмани

Дмитрий Я не хотел сегодня быть здесь. Не хотел, но должен был. Праздничный вечер, посвященный дню рождения сына моего лучшего друга. Алексей, Лёша… Я видел, как он рос — это происходило на моих глазах. С его отцом мы подружились ещё в детстве: вместе учились в школе, потом армия, универ, общий бизнес. Лихие 90-е с горящими тачками посреди шоссе, перестрелки средь бела дня, шантажи, угрозы, адреналин, амбиции, жажда власти и денег, конечно. Нам с Олегом уже не восемнадцать, далеко нет. Три месяца назад мне стукнуло сорок два. Лучшая часть жизни прожита, молодость позади, пора остановиться. У меня всё есть. Всё, чего я когда-либо хотел. Если повторять себе это чаще, то, наверное, в конечном итоге я смогу себя в этом убедить. Но каждый чертов раз, когда я смотрю на него, понимаю, что ничего на самом деле не важно; не имеет значения, кроме его больших ярко-голубых глаз и мягкой улыбки. Я видел это в нём ещё тогда, четыре года назад. Горящий восхищением взгляд, яркий румянец на острых скулах, приоткрытые губы и частое дыхание, словно ему не хватало воздуха всякий раз, когда он оказывался со мной в одной комнате. А потом ещё это похищение… Олег с ума сходил, рвал волосы на голове, не выпускал пушку из рук, тряс даже собственную охрану; тогда под подозрением были все, он никому не доверял. Мне удалось найти Лёшу только на вторые сутки. В тёмном подвале, без единого источника света, связанного по рукам и ногам, озябшего и дрожащего, лежащего на холодном бетонном полу. Он не шевелился, ни малейшего движения. Я помню, как меня обдало ледяным холодом, когда увидел его. Что-то в груди болезненно сжалось, сердце замедлилось и билось через раз. В голове пульсировала одна-единственная мысль: «Только бы был жив, на остальное плевать, мне ничего не нужно, только бы был жив…», а потом его слабый пульс под моими дрожащими пальцами, и вот я его уже обнимаю, режу опутывающие его верёвки, глажу по холодным щекам, снимаю повязку с глаз, целую закрытые веки… А он открывает свои большие, голубые-голубые глаза, смотрит на меня пристально, и в его взгляде столько счастья, радости и любви. Мне кажется, что именно тогда я по-настоящему понял, насколько сильно он привязан ко мне. И осознание этого словно студеной водой на оголенные нервы. Моё имя на выдохе его губами, тонкие чужие пальцы, сжимающие ткань моей рубашки и не желающие отпускать, холодные бледные губы на моих губах. Я не смог его оттолкнуть тогда, просто не смог. Он был потерян и испуган, и, вероятно, нуждался в чьей-то силе, всё равно в чьей, как любой другой ребёнок, окажись он в подобной ситуации. Ему было четырнадцать тогда. Всего лишь четырнадцать. Мне тридцать восемь. Из нас двоих только я мог взять ответственность за всё, что случилось в тот день. Это было неправильно, аморально, порочно… Я сделал что-то не так? Дал какой-то повод? Намёк? Не знал тогда ответов на эти вопросы и ничего не понимал толком. Никогда раньше не прижимал к себе трепещущее мужское тело, не боялся ранить или потерять, не хотел неистово целовать в ответ. Сумасшедший… Я думал тогда, что сошел с ума, что я болен, а он лишь жертва моего внезапного безумия. Алексей, Лёша, Лёшенька… Он просил меня не отпускать его, крепче держать в своих объятьях, жался ко мне, словно продрогший до нитки щенок, и тихо всхлипывал, пряча лицо на моей груди. Говорил, что знал, верил, что я приду за ним, только поэтому не умирал от страха в темноте этого промозглого темного подвала. Если бы ты знал, Лёша, как я подвел тебя на самом деле… Если бы не моя жажда власти, ему бы не довелось пережить всё это, если бы не я, у него бы была совсем иная жизнь. Я подверг его опасности, совершенно не заботясь о его благополучии, без оглядки на дорогих мне людей, всегда делал только то, что считал выгодным для себя и моего бизнеса. Расчетливый, жестокий, подлый… Он сказал, что любит меня. До сих пор помню это его признание, наивный маленький ребёнок в моих грубых руках, говоря это, он не осознавал, что совсем не знает меня настоящего. Сбившийся с пути, запутавшийся подросток. Я должен был это остановить, разрушить его надежды, растоптать пока ещё незрелые чувства, ради него самого. А четыре года спустя, в день Алёшкиного рождения, рано утром я получил от него неожиданное сообщение: «Сегодня мне восемнадцать. Я всё ещё люблю тебя.» Я не должен был ехать. О чем я думал, садясь в машину и выжимая двести километров в час по трассе? Пытался отвлечься работой, окружил себя деловыми встречами, но мысли то и дело возвращались к нему и к этому короткому сообщению в телефоне. Я опять что-то сделал не так? Почему спустя столько лет он не забыл все это отчаянное наваждение, навеянное ему опасностью и близостью смерти в тот чертов день? Наверное, я должен что-то сделать? Приехать, поговорить, посмотреть в глаза, сказать… Что? Это всё блажь? Ребячество? Ошибка? Не уверен: репетирую речь, прокручивая её в своей голове и крепче сжимаю руль. Загородный дом Олега ещё издали встречает меня яркими огнями. Кажется, свет горит везде, в каждой комнате. Заезжаю во двор, паркую машину, покидаю салон. Свежий воздух сразу же ударяет в привыкшие к выхлопным газам большого города лёгкие. Дышится по-другому, широко, легче, слаще. Или это от того, что я так близко к нему снова? Спустя столько лет опять этот трепет внутри, странное чувство. Мне от него непривычно, некомфортно, неловко. Набираюсь решимости и захожу в дом. Меня встречает оглушающий шум ритмичной музыки и чужих голосов. Кто все эти люди? Я большую половину из них не знаю, не видел никогда. Столько молодежи… Его друзья? Наверное. Вижу Олега и приветливо улыбаюсь. Его я тоже предал. Если бы он только знал, то пустил бы мне пулю в лоб ещё четыре года назад и сейчас бы не протягивал мне руку в открытом приветствии. Горько, мне противно от самого себя, я разрушаю всё хорошее, что меня окружает, даже не прилагая к этому особых усилий. Просто талант, смешно… Перебрасываюсь парой фраз с другом, делаю глоток виски из бокала, окидываю помещение взглядом и вижу его. Голубые-голубые глаза, мягкая улыбка, шелковистые светлые волосы длиной чуть ниже плеч… Лёша вытянулся и стал намного выше, чем я запомнил. Тот образ угловатого подростка сменился другим. Высокий, жилистый парень, широкие плечи, узкая талия, длинные ноги. На нем белая футболка с V-образным вырезом, такие же белые джинсы, обтягивающие бедра, пара цепочек на шее, серьги в ушах, пирсинг над бровью. И тут я понял, что не слышу, что говорит мне Олег, всё стихло и ушло на задний план, когда я вижу его глаза, держу его взгляд. Он не выглядит удивленным, скорее весь его внешний вид говорит, что он знал, я приеду. И он улыбается мне, но улыбкой не подростка, а взрослого мужчины, которому есть что сказать, который слишком долго ждал. Извиняюсь перед Олегом и выхожу из комнаты на веранду. Там никого, только прохладный, легкий ветерок и звездное небо над головой. Сердце бешено колотится в груди, стучит, как сумасшедшее, и я дышу медленно и глубоко, стараюсь его успокоить, чтобы прояснить мысли. Слышу Лёшкины шаги за спиной. — Привет. Я не оборачиваюсь. Слишком рано, я ещё не успел снова надеть на себя образ равнодушия и контроля. Хмурюсь и провожу ладонью по уставшему лицу. Нужно ответить. Нужно ведь? — Привет, — говорю, всё ещё находясь спиной к нему. Чувствую его взгляд на себе, он прокатывается мурашками вдоль позвоночника. Ладони покалывает, и я сжимаю их в кулаки, впиваясь ногтями в кожу до боли, но эта боль ничто по сравнению с тем, что я чувствую сейчас в груди, понимая, что в очередной раз должен разрушить его надежды. — Не думал, что ты приедешь. — У тебя день рождения, я должен был, — разворачиваюсь и снова встречаюсь с ним взглядом. Всё тот же мальчишка и в то же время совсем другой. Сердце болезненно сжимается от мысли, что за последние четыре года я пропустил слишком много событий в его жизни. Я бы о стольком хотел его спросить, но не могу, не могу… — Чтобы что? — Он делает ещё пару шагов мне навстречу и останавливается в метре от меня. В глазах Лёши столько силы и уверенности, что я теряюсь, не могу его узнать, не знаю, как себя с ним вести. — Поздравить меня с совершеннолетием? Молчу. Просто смотрю на него не говоря ни единого слова. А он такой красивый, чертовски красивый, что перехватывает дыхание и я не знаю, как я не видел этого раньше? Никогда прежде не думал о мужской красоте. Женщины — совсем другое дело, но от мужской красоты моё сердце ещё никогда не пропускало удар. До сего дня. — Лёша. — Да? Он ждёт. Его глаза скользят по моему лицу в немом ожидании. Это как игра в шахматы, он сделал свой ход и теперь моя очередь. — Я приехал, чтобы ответить тебе лично. Я вижу, как он напрягается, плотно сжимает губы и задерживает дыхание. Он слишком долго ждал. — Эта проблема между нами не решится твоим совершеннолетием. — Проблема? — он щурится и делает шаг назад, словно отпрянув от словесной пощёчины. — Ты должен понять, что это неправильно. Ты и я… — делаю паузу, чтобы подобрать слова, но понимаю, что в любом случае, ему всё равно будет больно, что бы я сейчас ни сказал. — То, что ты чувствуешь — благодарность, привязанность, но никак не любовь. Я мужчина, мы оба мужчины, чёрт возьми… — Ты совсем дурак, Дим? — его губы растягиваются в улыбке, но в глазах нет ни грамма радости, только горькая, невыносимая печаль и глубокое разочарование. — Думаешь, я не знаю, что ты мужик? Думаешь, я не в состоянии отличить благодарность от любви? — Лёша… — Нет. Его лицо становится жёстким, сконцентрированным, упрямым. Леша быстро преодолевает разделяющее нас расстояние, и оказывается ко мне настолько близко, что я чувствую его дыхание на своих губах. Меня окутывает его запах, пряный, мятный. Хочу прижать его к своей груди, обнять крепко, но не могу пошевелиться. А он смотрит в мои глаза, пристально, долго. Поднимает руки и кладет ладони на мою грудь. Скользит руками вниз по бокам и животу, оставляя после себя разгоряченную жаром кожу под пальцами. Желание не вспыхивает в миг, оно разгорается во мне медленно, ярким пламенем. Его ладонь ложится на мой пах, тонкие пальцы с силой сжимают уже стоящий колом член сквозь плотную ткань брюк. — И ты всё ещё говоришь мне, что это мой самообман? — Лёша улыбается едко, печально, продолжая прожигать меня взглядом. — У тебя на всех мужиков встаёт, Дим? Глупо что-либо отрицать, когда он трёт ладонью мой пульсирующий от возбуждения хуй и шепчет всё это мне в лицо. — Нет, — и это правда, не на всех, только на него. — Хочешь меня? — Лёш… — Я спрашиваю, хочешь ли ты меня, Дим? — он касается горячим розовым языком моих губ, облизывает их, проникает между, скользя по зубам. Томительная и мучительная ласка. Пропускаю его язык в рот и пробую его на вкус. Сладкий. Вкусный. Сводящий с ума. Отвечаю ему, сплетаясь в танце с его языком: игриво, жадно, страстно. Не могу дышать, задыхаюсь и крепче сжимаю кулаки, борясь с желанием обнять. — Скажи… — просит, опаляя мои губы горячим дыханием, прикрывая глаза и обнимая меня за шею. — Скажи мне, что хочешь меня. Мысли путаются и я уже не уверен в правильности своего недавнего намерения. Близость Лёши пьянит без вина: нежный, ласковый мальчик. Он льнёт ко мне всем телом и мелко подрагивает. Я не могу дать ему то, что он хочет. Если я сейчас пойду на поводу у своих желаний, то испорчу ему жизнь. Мне сорок два года, ему восемнадцать. — Нет, — выдыхаю, глотая все свои сожаления и опуская взгляд. — Это простая физиология. Убери руку, Лёш, и давай на этом закончим. Не смотрю ему в глаза. Если снова утону в этом голубом омуте, то не смогу удержать себя в руках. Это всё и так слишком тяжело. Чувствую, как отталкивая его, теряю себя, но не могу иначе. Он отстраняется, делает шаг назад, потом ещё два. Смотрит на меня уязвлённо, с обидой, глаза блестят, но он молчит. Не взрывается оскорблениями и ненавистью, не перечит, не спорит. И я понимаю, что для него сегодня тоже был последний раз, когда он дал этому незрелому чувству в своей груди очередной шанс. Никто не виноват или виноваты оба? Так будет лучше, я знаю… нет, я верю. Иначе какой во всём этом смысл? — Ты… — он запинается, сжимает и разжимает кулаки, вытирает вспотевшие ладони о бедра и не смотрит мне в глаза. — Спасибо, что приехал. Пойду к гостям. Смотрю в его удаляющуюся спину и не могу удержаться от шага вперёд. Что это? Неужели хочу его остановить? Зачем? Пусть идёт… Замираю и провожаю его взглядом. Так будет лучше. ***** Алексей Не на такой результат я надеялся. До последнего думал, что он не приедет, а когда увидел его, то по глупости посчитал, что это и есть его ответ. Черт, как же я ошибался. Его «нет» непреклонным эхом все ещё звенит в моих ушах. А навязанный мной же поцелуй, на который он всё-таки ответил, до сих пор обжигает губы. Четыре года ожиданий превратились в разбитые надежды, но я должен был дать себе ещё один, последний шанс. Лучше всю жизнь жалеть о том, что сделал, чем жалеть о том, что даже не попытался. Жалкое оправдание, понимаю. Как понимаю и то, что ни на что не имею права. А сам-то он знает вообще, что такое любовь? Никогда не замечал за ним длительных отношений с кем-либо, меняет женщин, как перчатки, небрежно, легко, без оглядки. К кому он привязан? Ни родных, ни семьи, ни любимых. Пожалуй, дружба — единственное, чем он по-настоящему дорожит. Да, Дмитрий Громов хороший друг, всегда верный, надежный, понимающий. Отцу с ним безусловно повезло. Боже, как я завидую даже этому — быть с ним просто друзьями, иметь возможность опереться о его плечо, рассчитывать на его доверие и поддержку — должно быть, это невероятно круто… Но умом я понимаю, что рано или поздно не выдержал бы, не смог бы больше притворяться. Быть от него на расстоянии вытянутой руки и при этом наигранно беззаботно улыбаться в ответ, как будто меня не бросает в сладкую дрожь каждый раз, когда он смотрит мне в глаза и рассказывает одну из своих старых баек о прошлом, смотреть на него почти не дыша и испытывать острое желание прикоснуться, прижаться кожей к коже, почувствовать его тепло. Прямо как четыре года назад, в темном и сыром подвале, когда несмотря на всю свою внешнюю силу и грубость, он окутал меня коконом из неожиданной нежности и заботы, словно испугался до чертиков меня потерять. И все мои прошлые взгляды украдкой на друга отца, от вида которого каждый раз предательски замирало сердце, наконец-то обрели смысл. Тогда я чувствовал, что важен для него, дорог ему, ценен. Что касаясь губами моих мокрых от слез глаз, он не испытывает отвращения или неловкости. Его руки успокаивали, утешали, согревали теплом, медленно разливающимся по дрожащему и озябшему телу словно кипящая лава, сжигающая на своём пути все мои страхи, сожаления и сомнения. Я почти ощутил это сегодня, когда от дурманящей близости и наполненного моим отчаянием поцелуя, мое сердце зашлось и пустилось отбивать лихорадочный ритм, да так громко, что мне казалось, он тоже его слышит. Ммм, Дима так целуется… да, охуенно он целуется! Он делает это так, что голова идёт кругом и дух захватывает, и я почти забыл, как меня зовут, пока рассыпался мелкими осколками наслаждения в его объятьях. Меня ещё никто и никогда так не целовал. Возвращаюсь в большую гостиную в спешке, притрагиваюсь пальцами к своим губам, все ещё хранящих на себе его вкус и тепло. Он не оттолкнул меня, не ударил, а его реакция ниже пояса совершенно прозрачно намекала на то, что всё происходящее ему тоже нравится. Или как ещё можно понять возбужденный от моих прикосновений член? Не могу больше думать об этом, сил не осталось… — Лёша? Слышу голос Ланы и поднимаю взгляд в ее сторону. Моя школьная подруга не высокая, но чертовски эффектная брюнетка с роскошными длинными волосами. Она, пожалуй, единственный искренний и настоящий мой друг из всех имеющихся. Только она знает меня до мелочей, только ей без раздумий я могу доверить все свои тайны. И сейчас по одному моему выражению лица Лана всё понимает без слов. Она стоит напротив, мы молча смотрим друг другу в глаза, но даже не проронив ни слова, между нами на самом деле не прекращается диалог. Вижу сожаление в ее взгляде, вздыхаю и киваю, следом неуверенно пожимая плечом. Лана подходит ближе и протягивает руку к моему лицу, чтобы погладить меня по бледной щеке, но внезапно ее рука замирает, а сама она резко отводит взгляд в сторону, смотря куда-то мне за спину. — Матерь Божья… — выдыхает Лана и в удивлении таращит глаза. — Теперь я тебя понимаю, он же… — она запинается, в жалкой попытке подобрать подходящие слова, но вид Дмитрия за моей спиной действительно поражает, уж я-то знаю, какое впечатление он может оказывать на людей своей внешностью, и это она его ещё без рубашки не видела. — … просто ходячий секс. Мне трудно с этим спорить. Дима никогда не был красив в привычном понимании этого слова. Людей с такой внешностью, как у него, не встретишь на обложках журналов или в телевизоре. Его черты лица были самыми обычными, даже слегка резкими и грубоватыми, если смотреть на каждую из них в отдельности, однако все они вместе, — вкупе с его невероятными темно-синими глазами и кажущейся золотистой смуглой кожей, черными, как смоль, коротко стриженными волосами, ростом под два метра, широкими плечами и спортивным мощным телом, пышущим внутренней силой, — позволяли ему с легкостью производить на окружающих неизгладимое впечатление. Смотрю на восхищенную Дмитрием подругу и иронично хмыкаю. Пора признать, что у меня на самом деле никогда не было ни единого шанса. Он натурал до мозга костей, браток из 90-х с соответствующим темным прошлым, о какой тяге к мужчинам тут может быть речь, когда любая женщина только от одного взгляда на него готова просто со сверхзвуковой скоростью выпрыгивать из трусов? Мои попытки с самого начала были обречены на провал. Не стоило даже начинать. — Прости, — Лана смущенно краснеет и переводит взгляд с Димы на меня. — Хочешь, сходим потанцуем? А может, выпьешь? Ну же, Лешка, взбодрись! Он просто не знает, что упускает. Усмехаюсь словам подруги и позволяю ей утянуть меня вглубь комнаты, в самый эпицентр сосредоточения праздничного шума. И вот, мы уже танцуем, веселимся и смеёмся, подпевая вслух звучащей из динамиков музыке. Обнимаю её за талию, привлекаю к груди, удерживая девичью руку в своей ладони над головой и заставляю Лану кружиться, стоя на одних носочках. А после с улыбающимся, раскрасневшимся от танца лицом она снова падает в мои крепкие объятья, привычно целуя меня в щеку. Когда я поднимаю взгляд поверх ее темно-каштановой макушки, то вижу стоящего напротив Дмитрия, небрежно прислонившегося спиной к противоположной стене. Его лицо совершенно не выражает эмоций, в отличии от пристально смотрящих на меня хищной пары темно-синих глаз. Держу его взгляд и почти не моргаю, совершенно не замечая, как в каком-то подобии оцепенения внезапно задерживаю дыхание и перестаю дышать. Не хочу упустить из внимания ни одну, даже самую слабую, эмоцию способную мельком скользнуть в глубине его глаз. Лана обвивает мою шею тонкими изящными руками и ей приходится слегка запрокидывать голову назад, чтобы иметь возможность видеть моё лицо. Я ниже Димы на сантиметров двадцать, но все равно по сравнению с подругой кажусь сморчком переростком, которому она постоянно дышит в подмышку. Мы продолжаем медленно покачиваться в такт музыке, практически стоя на одном месте. Задумчивый взгляд Димы перемещается с моего лица на девичьи руки, задерживается на них и темнеет. Глаза цвета грозового неба плавно превращаются в почти сливающуюся с черным зрачком пугающую смоляную тьму. Мне от этого взгляда неловко и странно. В итоге отворачиваюсь и в замешательстве не могу не думать о том, чтобы это всё могло значить? Что именно привлекло сейчас его такое пристальное внимание? Если бы я не знал Диму, то подумал бы, что это ревность. Но будь это так, кого же из нас он сейчас приревновал? Лану или… Меня? Нет, это просто не может быть правдой и мне всё-таки показалось. Это всего лишь раздражение, наверняка вызванное моими признаниями. Ему, наверное, противно от нахождения со мной в одной комнате. Вполне себе среднестатистическая реакция на гея в этой стране. Обидно, конечно, но я делаю над собой усилие и стараюсь выкинуть мысли о Диме из головы. Ловлю себя на том, что все это время находился в состоянии крайней задумчивости, и под гнетом терзающих меня вопросов, до моего слуха почти перестали доноситься звуки музыки. Весь праздничный шум словно погрузился глубоко под воду, создавая вокруг себя оглушающую тишину, и собственный внутренний голос в ней кажется мне вдруг невероятно громким. Лана, стараясь утешить, встаёт на носочки и крепко обнимает за шею, прижимаясь горячей щекой к моей щеке. Краем глаза я замечаю, как спустя мгновение Дмитрий отлипает от стены, ставит свой уже опустевший бокал на подоконник рядом, разворачивается и, не прощаясь ни с кем, молча выходит в парадные двери. Темнота за окном резко вспыхивает светом фар. Из-за громкой музыки я не слышал, как он снял свою машину с сигнализации, или как упав в кресло водителя, хлопнул за собой дверью, или как мелкий гравий шумел под колёсами его «Рендж Ровера», когда он в спешке уезжал. Он снова меня оставил, и я не могу не думать, что это конец.