Ваш Данила.

–А ты не таким уродом оказался, Московский…–тихо, уж было почти про себя проговорил сидящий у небольшого стола паренёк. Сколько ему, кто он вообще? Думаю, можно предположить, что это один из тех подростков, разбредшихся по небольшому помещению. Но он от них ведь так отличался…Этим, верно, и можно обусловить его сбитый настрой. Взгляд его был устремлен в угол комнаты, где в увлекательной беседе сошлись как две капли воды похожие друг на друга, его, кажется, ровесники. И, грех не сказать, он уж сидел бы также, если бы не… –Чего уставился, Татищев?–такой мерзкой интонацией крикнул в его адрес знакомый голос. Голос которому нет равных, голос, в коем пусть и прозвучала явная насмешка, его всё ещё можно бесконечно любить. Или ненавидеть. Юноша сам пока не определился окончательно. –Больно надо мне на тебя смотреть…–недовольно фыркнул в ответ тот. –Какие мы смелые!–вернулся к разговору голос, уже заметно раздражённый.– А не боишься, что если отец узнает, то ни тебе, ни твоему папаше больше не сможется в принципе мир наблюдать? Вот этого Татищев не хотел больше всего. Московское отродие…Сейчас в нём пламенем горело желание применить физическую силу. А он мог. И хотел. По правде говоря, он бы уже ударил своего неприятеля, да вот только его останавливал взгляд девочки. Да-да, маленькой девочки, самой что ни на есть живой, хоть она и была такой "кукольной внешности", а кожа её была достаточно бледной. Малышка сковала его движения взглядом, не столько, как вы могли подумать, напуганным, сколько решительным. Парню даже показалось, что она вот-вот сожмёт в кулачки свои маленькие ручки и пойдет на миг назад истерично кричавшего блондинистого. Девочка уж было поднялась с места, однако, вместо толпы как на подбор копий обидчика, она выбрала того, кто чуть ли не ударил. –Серёжа!–прозвучало из-под бока–почему ты такой грустный? Тебя Данила обидел? –Нет, котёнок, он не сможет меня обидеть.–ответил нежно улыбнувшись Серёжа и потрепал девчушку по голове. –А почему тогда? –Просто перенервничал.–он всё также по-доброму улыбался. –Точно всё хорошо? –Точно, Катюш. Девочка недоверительно, но очень мило улыбнулась, после чего побежала радостная обратно к другу. Рядом с ней на стуле сидел один из тех самых ксерокопий. Серёжа опустил голову и посмотрел на смятую бумажку. Интересная ситуация, о содержимом её знал только он. Он и автор этого письма. Да-да, письма. В нём даже было указано имя адресата. По-видимому, его должны были передать. Татищев медленно развернул листок и вновь перечитал выведенное неровным почерком: "Ув. Михаил Юрьевич. Вынужден писать Вам так по причине того, что Вы снова не читаете моих сообщений в мессенджерах. Я был на консультации у психолога. Вы можете считать всё далее бессмысленным трепом, но вынужден сказать. Мы с ней обговорили тему наших с Вами взаимоотношений. Как итог мы выявили возможные осложнения уже нанесённых психотравм в связи с недостатком, как ни странно, внимания. Сейчас же мне хотелось бы выговориться, ибо я устал молчать. Несомненно, в семье я не единственный ребёнок, а у Вас, помимо всей этой возни, также есть работа. Тем не менее даже в выдавшуюся минуту Вы, скорее, отдадите предпочтение болтовне по мобильному с Александром Петровичем, пусть Вы видитесь с ним чаще, чем со своими отчётами. А мне больно. Я вижу отношение к своим детям Татищева, который чуть ли не каждую деталь им объясняет и много за что их хвалит, который разговаривает с ними. Даже тот же Александр Петрович успевает заниматься сыном между делами. Я хочу, может, хотя бы услышать от Вас что-то, кроме упрёков мою сторону из-за того, что я Вам пишу. Хочу обнять Вас, услышать фразу: "Я горжусь тобой, сынок, я люблю тебя." Но речи ни о каком "сынке" быть не может. От того ещё обиднее. Пока я стараюсь хоть как-то добиться Вашего внимания, Вы лишь подмечаете мои рабочие успехи, снова и снова обращаясь ко мне как к Даниле Михайловичу. А мне нужен отец, а не довольный начальник. Ваш Данила. " После очередного пересмотра бумажки Серёжа смял её, как оно до того было и положил на пол, откуда и поднял. Видать она выпала у Дани из кармана. Но почему она свёрнута? Её измял сам автор, или, быть может, получивший? Никто не знает. Знают только двое. Оба Московские, оба голубоглазые, оба опечаленные бытием.