Похороны

Я часто представляю что будет, когда я умру. Представляю себя , лежащую в гробу, и людей , что пришли попрощаться с моим ледяным и белым , как стена, телом. Они стоят и лицемерно льют слезы у меня над свежевыкопанной могилой. Да , они - лицемеры, льют слезы, делая вид , что им не все равно на меня и мою смерть, но на самом деле , в глубине души, им глубоко похуй на это. Они не знали меня настоящую, не знали о моих мыслях, приоритетах и представлении о мире. А если бы я была нацисткой, что превозносит свою нацию над остальными, продумывая новый план по истреблению еврейской рассы, если бы я была сатанисткой, что жаждет смерти для всех людей и царствования сатаны над этим миром, разве они стояли бы здесь? Разве они пришли бы ко мне на похороны? А что говорить о их несчастных заплаканных лицах? Неужели они стали бы плакать и жалеть о моей смерти? Они не знали меня настоящую , но тем не менее плачут, словно знали обо мне все и были самыми дорогими мне людьми , в этом и проявляется их безграничное лицемерие . В детстве и я была такой же. Я была маленькой лицемеркой, что насмотревшись на взрослых и подражая им, стояла и плакала навзрыд , жалея саму себя, а не труп , что лежал передо мной. В основном это происходило на похоронах моих соседей, что жили со мной под одной крышей трехэтажного дома. Мое беззаботное детское сознание запечатлело смерти многих людей , и почти во всех случаях я стояла скорчив грустную гримасу прямо у надгробия. Как сейчас помню, мне было абсолютно все равно на все происходящее, я не имела никакого желания находится рядом с обездвиженным телом, пожилыми женщинами , рыдавшими навзрыд и священником, который нудно читал похоронный псалом и махал кадилом. Я не хотела находится там, но я была всего лишь ребенком, рабом своего родителя, что стоял надо мной и так же лицемерно лил слезы, приговаривая: ,,Да прибудет ее душа в раю". Я смотрю на холодное желтоватое тело , из-за которого обязана находится на холодном неуютном кладбище и мысленно проклинаю весь мир. Я завидую этому телу: оно беззаботно лежит под небольшой белой свадебной и наверняка безумно теплой шубкой и улыбается. Мне кажется что оно смеется надо мной, что это улыбка злорадства и превосходства. Откуда в моем детском разуме были такие мысли? Вот священник произносит заветное слово: ,,Аминь."и начинается речь перед захоронением. Этому телу осталось совсем недолго находится на свежем холодном воздухе, вскоре оно окажется под двухметровым слоем глины , где не видно ни света, ни неба, ничего. Речь длится недолго, видимо святому отцу и самому надоел этот процесс, он говорит фразу, которую я , после многих похорон, уже знаю наизусть: ,, Да предадим ее прах земле." Люди начинают подходить к гробу и целовать молодую женщину ,что там лежит, в щеку. Я знала эту женщину, она была тетей моего друга. У той семьи вообще была довольно трагичная история. У матери этой женщины было четверо детей из которых трое умерли. Ее младшую дочь придавила каменная плита в 14летнем возрасте. Она умерла не сразу, перед тем как ее окровавленное раздавленное тело достали спасатели, она долго беззвучно кричала и извивалась от невыносимой боли: ее ноги буквально отделились от тела под весом каменной плиты и она умирала от потери крови. Первенец этой женщины умер не родившись и эта девочка была ее первым выжившим ребенком, который , увы, все же погиб. А эта молодая женщина, тоже ее дочь, умерла от рака. Она долго мучалась от болезни, и я помню как у нее случались припадки и болевые шоки, в следствии которых она могла упасть прямо посреди дороги в обморок. Мне не нравилась эта женщина, она постоянно посылала меня в магазин с запиской , где указывалось название сигарет и подпись о том , что их нужно продать мне. Она постоянно курила, от этого у нее и появился рак легких. Но она не следовала рекомендациям врача, а точнее категорическому запрету в курении и продолжала курить , пока не слегла в больницу, где и умерла. Вот и пришла моя очередь целовать ее желтоватый высокий лоб. Я медленно подхожу и смотрю на ее лицо, из тонкого носа течет какая-то жидкость. Мне становится страшно, я поскорее прикладываюсь детскими пухлыми губами к ее уже постаревшему исхудалому лицу и отхожу в сторону. Двое мужчин поднимают крышку и закрывают гроб. Вот они забивают его гвоздями. Раньше я думала что это делается для того, чтобы если вдруг она все еще жива , то не смогла выбраться наружу. Мне нравилась эта идея, на моем лице появляется улыбка. Мое детское садистское понимание жизни все еще пугает меня. Гроб медленно опускают в яму. Мне кажется что она недостаточно глубока, ведь с такой глубины можно выбраться. Но меня успокаивала мысль о гвоздях забитых в крышку и могильной плите, которую здесь скоро установят. Да, эта женщина бесповоротно и навсегда уйдет из моей жизни, я никогда больше не увижу ее. Все вокруг плачут. В моем детском сознании существовало только две логичных причины из-за которых в данной ситуации можно было лить слезы: или они переживали что она все же выберется оттуда, или плакали от радости. Мне тоже хотелось плакать от радости , и я плакала. Больше никто меня не будет посылать за сигаретами, никто не будет избивать моего друга за то, что он гуляет допоздна. В такие моменты смерть казалась мне спасением человечества.