IX
25 мая 2023 г. в 09:44
Дионис сидит, свесив ноги вниз, на самом краю и наблюдает, как бушует стихия. Люди привыкли считать, что это Зевс молнии мечет, сражаясь с титанами, но на Олимпе все знают, что грозы бывают не только от Зевса.
Иногда шторм приходит и вовсе без божьей воли.
Иногда даже Посейдон не в силах ему помешать.
Далеко не все подвластно богам. Дионису не подвластна даже его душа. Он в жизни допускал так много непростительных ошибок... и допускает сейчас. Чем боги лучше людей?
Тихо шуршит у двери, кошкой скребется, и он оборачивается. Ариадна входит без предупреждения, и ее красивые зеленые глаза сразу смотрят на него. Безмолвно.
— Нехорошо юной девушке на мужскую сторону заходить, — Дионис поднимается, чтобы сойти к ней. И на душе у него — против воли — становится радостно с ее приходом. — Разве так положено?
— А какая разница? Завтра я стану твоей женой, уж лучше бы нам сразу подготовили общие покои, — уста ее трогает улыбка, но оттиск печали не может укрыться от Диониса.
— Ты все еще можешь отказаться, — он, конечно, чувствует, что с ней что-то не так. — Я не стану тебя заставлять. И силой не возьму.
Не смотря на то, как сложно порой над собой сохранять контроль.
— Ты говорил, что провел несколько лун в подземном царстве. Но… ты не забыл меня.
— Не забыл. Мне кажется, я не забуду тебя и через тысячи лет.
И если тела их истлеют, а души родятся заново, даже тогда он, наверное, не забудет ее.
Дионис тихо смеется своим глупым наивным мыслям.
— Почему?
— А почему мы что-то помним?
Ариадна опускает голову, задумавшись, закусывает губу — она всегда делает так, когда смущена.
— Потому что это что-то… важное. Получается, в Аид ты спустился из-за меня?
— Получается.
Они молчат, она снова о чем-то думает, а Дионис вспоминает о том, как, собственно, и спустился последний раз в Аид. Это было, конечно, безумие, но не то, которое случалось с ним обычно.
Безумие — спускаться в Аид ради того, чтобы поговорить с братом человеческой девочки, получить весточку для нее. Просто, чтобы она винить себя перестала. Безумие — рисковать не только бессмертием, но и душой, потому что ни один бог не имеет защиты от Аида, кроме, разве что, Зевса. И нет бы что-то… важное.
Важной была она.
Без единой причины. Просто так. Почему-то.
Он надеялся, что остынет, забудет за это время, а когда вернется, сможет спокойно отвезти Ариадну к семье и покинуть уже навсегда. Это все было даже хуже, чем в тот раз с наядой Никеей, когда Эрос пронзил его своей стрелой под науськиваниями Афродиты. Тогда Дионис хотя бы понимал, что его страсть — не более чем божественный дурман. А теперь…
Дионис брел вдоль реки Стикс долгие дни, и все равно думал об Ариадне, и чем больше он брел, тем почему-то больше думал. Вспоминал ее красоту и хрупкость нежного девичьего тела. Воскрешал в уме всегда немного печальный, но такой мелодичный голос.
Было в ней что-то, что действовало на Диониса удивительным образом — она могла усмирить зверя в нем одним только своим прикосновением. И мысли становились сразу тише, и боль, выворачивающая кости, слабела. Всякая женщина, завидев его таким, бросалась прочь. Всякая менада, одурманенная вином и его присутствием, отдавала себя на растерзание.
Ариадну его присутствие тоже дурманило, но она и без наваждения не убегала. Наоборот.
— Сперва я хотел тебя убить.
Она непонимающе и как-то обиженно поджимает губы, это выглядит потешно, но мило.
— Вы осквернили своим присутствием священную рощу. Мою рощу. Я собирался разорвать вас с Тесеем обоих, — объясняет Дионис. — Но ты заставила меня передумать.
И тогда ее, похоже, осеняет.
— Так ты был тем быком?..
Могла ли Ариадна хоть на миг представить, что перед ней был не бык — сам бог? Кожа ладони наверняка все еще помнит то прикосновение.
Ариадна завороженно протягивает руку, чтобы коснуться подушечками пальцев его лба.
— Да.
Дионис вздыхает, прикрыв глаза, как и тогда.
Она шла к нему навстречу, сотканная из тысячи крохотных лунных лучей, холодная и спокойная, будто дух из подземного царства.
Как сильно хотелось распороть тонкое тело рогами, вкусить алую плоть изуродованной груди, достичь самого сердца. Но Ариадна коснулась его морды ладонью, и это прошло. Ярость, злость — все сошло на нет от нежности ее и доброты. В сердце вернулся покой.
И тогда он решил остаться, понаблюдать в тени деревьев. Чтобы бесповоротно влюбиться и пропасть.
Столетия Дионис наблюдал за тем, как влюблялся Зевс — легко, быстро, зачастую по желанию одной левой пятки. Заканчивалось это так же. Наблюдал и за Афродитой, которая вообще по иронии вряд ли когда-либо сама могла испытать настоящие чувства. Холодными зимами навещал Персефону — у них с Аидом было что-то похожее на «любовь», но любой брак будет гармоничным, если жить с супругом только половину года.
Сейчас Дионис плохо понимает, что делает, зачем и почему. Нет ни одной рациональной причины брать Ариадну в жены.
Но рациональность, как известно, это про Аполлона. Дионис брату в противовес рациональности лишен.
— Ты напомнил мне брата, — Ариадна тоже думает о своем брате. — Когда я поняла, что собирается сделать Тесей… Я просто не могла по-другому.
Она пожимает плечами и вновь опускает голову. И хочется обнять ее, но самому от этого желания становится страшно.
— Так или иначе это спасло жизнь вам обоим, — заключает Дионис.
— Но ты наверняка был лучшего мнения обо мне. А я всего лишь потакала своей… прихоти.
Надо же. Запомнила его слова о прихоти.
Дионис улыбается.
Есть в ней и что-то удивительно схожее с ним. Это постоянное чувство вины и ответственности за грехи всего мира. Неиссякаемое, как волшебный источник, переполняющее изнутри.
Она точно ягненок, желающий ласки себе, но вместо того готовящийся взойти на жертвенный алтарь, чтобы помочь другим.
— Я не изменил своего мнения о тебе. И не изменю.
— Почему?
В ее голосе столько щемящей сердце надежды.
Но Дионис не может найти ответа.
Или скорее не хочет.
Он садится на свое ложе, пока Ариадна в смятении топчется рядом.
— Знаешь, тебе стоит побольше заботиться о себе. Потакать своим желаниям, а не следовать чьему-то чужому умыслу, — Дионису хочется, чтобы она прислушалась. Хочется, чтобы научилась делать выбор в свою пользу.
Хочется, чтобы прогнала его, послала в холодные воды Стикс или огненный Тартар и наказала никогда не возвращаться.
Потому что сам он уйти не может.
Ариадна действительно прислушивается: смотрит ему в глаза долго, задумчиво, будто принимает решение.
— Хорошо, сейчас мое желание таково, — и подходит вплотную.
В грудь толкает легко, одними лишь кончиками пальцев. Боги, ну разве так можно?
Дионис ложится, а она забирается сверху. Кожа нежная, мягкая, как молодая листва орешника: его руки почти против воли поднимаются к ее плечам, чтобы скинуть с них невесомую ткань. Опять на Ариадне колхидская туника. Сидит у него на животе, такая невообразимо горячая, наклоняется, чтобы поцеловать, и дрожит от каждого прикосновения.
И нет никаких сил терпеть, Дионис настойчиво спускает ее ниже со своего живота, чтобы почувствовала, чтобы не томила. Потому что его желание совершенно такое же.
Как и каждый день с того момента, когда он впервые ее увидел.
Ариадна медленно — как назло — насаживается, губы кусает до красного, двигается несмело, и в лице ее столько невысказанной, непонятой горечи, почти злости.
Кроме вины в Ариадне есть и другое, что роднит их не меньше: глубоко засевшая тьма. Незаметно просвечивает синими венами под бледной кожей, отражается в зрачках. Таится внутри готовящимся к прыжку хищником.
Такая тьма рождается только из боли, из самых тяжелых ран. Из предательства и любви, из обмана и жестокости.
Наверное, именно сочетание тьмы и нежности в Ариадне так сильно заворожило Диониса. Он всегда видел в ней это со стороны и видит сейчас.
Мерцают блестяшки у живота в свете свечей, пока его пальцы тискают светлую грудь. А движения все быстрее и быстрее, отрывистее и резче. И она самая желанная, самая необходимая женщина на всем белом свете.
Ариадна замирает.
Потом они лежат вместе: она по-прежнему сверху, устроившись щекой у него на груди. Дионису нравится перебирать в руках длинные черные пряди ее волос — от них сильно пахнет ромашкой.
Может, ему стоит хоть ненадолго забыться? Пустить все на самотек. Научился же он как-то жить со всем этим: с тьмой и виной, со страхом и ненавистью. Со своим безумием.
— Ты никогда не думал о том, чтобы стать простым человеком? — Ариадна чуть поднимает голову, положив ладонь под острый подбородок.
— Когда-то я им был. В некоторой степени.
Она удивленно поднимает брови.
Не сказать, что Дионис родился человеком, он всегда был богом, даже несмотря на мать-человека, но бессмертие все же требовалось заслужить.
— Я был смертным, — он, наконец, продолжает, — чтобы попасть на Олимп и быть признанным Зевсом и Герой, пришлось изрядно потрудиться.
— И каково тебе было жить смертным?
— Мне не понравилось.
Дионис беззаботно смеется. Сейчас это все в далеком прошлом, он и помнит-то пережитое смутно. И детство его, конечно, не сравнить с тем, во что он превратил свою жизнь потом. Жизнь смертного — сейчас все это кажется таким забавным.
— Меня маленького и за царевну Орохмена выдать пытались, в платья рядили, пока безумие не настигло царя Афоманта, и в козленка отец потом обратил. Он думал, хоть так от Геры спрячет.
— В козленка? Это не звучит, как разумная идея.
— Ну… Отец вообще так-то любит своих детей, но разумные идеи у него давно кончились. Чего стоят эти многочисленные попытки звать своих нагулянных сыновей в честь Геры Гераклами.
— Никак не могу понять, Гера ведь — богиня домашнего очага, брака, семьи… — Ариадна хмурит брови. — Почему она так жестока к детям своего мужа?
— Ты думаешь, она со своими детьми лучше обходится? Сбросила новорожденного Гефеста с Олимпа, посчитав, что он недостаточно хорош. А мне потом, когда он вырос и решил отомстить, пришлось ее выручать еще.
Гефест, узнав правду о таком вероломстве родной матери, отправил Гере чудесный золотой трон. Вот только трон был с секретом — стоило Гере сесть на него, как она оказалась скована, и ни Зевсу, ни кому бы то ни было еще не было под силу освободить ее. Только Гефесту.
К нему слали Гермеса. О милосердии ходил просить даже сам Зевс. Гефест был непреклонен! Потом послали Диониса — с огромным пифосом самого лучшего на свете вина.
В общем, отношения с детьми у Геры всегда были сложные. По иронии, любила она, пожалуй, только Дию, которая украдкой помогала Дионису: спрятала его на своем острове, подсказывала, когда нужно затаиться и куда убежать. Ослушаться матери она, конечно же, не могла, но именно будучи уверенной в верности и прилежности любимой дочери Гера долгие годы даже не думала поискать Диониса на острове Дии.
— Ты выручал… Геру?
— Пришлось влить в Гефеста очень много вина, чтобы он, высказавшись Гере обо всем наболевшем, освободил ее из своей ловушки. Мы с детства с ним были дружны.
Морская богиня Фетида приглядывала за ними обоими когда-то — Гефеста вырастила как родного сына, Диониса спасла от нападок фракийского царя.
Ариадна, наконец, тоже издает тихий смешок и снова ложится щекой ему на грудь. Трется немного, устраиваясь поудобнее. Проводит большим пальцем по коже, и тогда Дионис прикрывает глаза.
— А… безумие? Когда ты стал таким? Разве оно не оставит тебя, если ты откажешься от своих сил?
Об этом Дионис тоже когда-то думал. Но отказаться от бессмертия и божественной сущности означает прожить короткую — как миг — человеческую жизнь, а потом умереть. Ради чего ему выбирать это?
И ведь вот, вроде бы, ради чего: лежит на нем сверху, влажная и мягкая, нужная отчего-то так сильно, что ничего и никого другого больше и не хочется.
Может, именно так будет правильно? Прожить короткую жизнь человека, жениться, детей завести. И никогда никого больше не свести с ума.
Не почувствовать во рту вкус чужой крови и плоти.
— Оставит, наверное.
Ариадна как будто бы даже не дышит, да и Дионис не дышит сам.
— Хочешь, чтобы я стал простым смертным? — добавляет он.
А она молчит. Конечно, хочет. Не для того ли завела этот разговор?
— Не знаю.
Колеблется почему-то.
— Тогда я выберу за тебя. Завтра я стану смертным, — сказать это оказалось гораздо легче, чем он думал. И сделать выбор — тоже легко. Дионис знает, что может быстро разочароваться и в жизни, и в этой женщине, вообще во всем, как тысячи раз разочаровывался его отец, но…
Наверное, этого Дионис всегда и хотел. Просто не с кем было разделить такую жизнь, а одиночество вынести он совершенно не в силах. Ему нужна была не просто «жена», но человек, способный понять. Друг.
А Ариадна оказалась неплохим другом. С ней весело и поговорить есть о чем. Она трудолюбива и неглупа, тактична, охоча до новых знаний и открытий — Дионис всегда ценил эти качества в людях.
К тому же если он останется с ней богом, очень скоро Ариадна сойдет с ума. Он уже невольно влиял на нее, подталкивал к безумию не раз и не два, одурманивал, когда это вовсе не было нужно. Разве не в этом вся суть любви — жертвовать чем-то ради того, кого любишь?
Прежде, чем провалиться в царство Морфея, Дионису мерещится влага на груди.