***
— Ты, что одна из тех мудофилов, которым нравится лапать детей за их причиндалы? Шарлотта подавился супом и точными ударами кулака в грудь, пыталась вбить в себя немного воздуха. — Чего? — Леви, конечно, очень скептически отнёсся к ее заявлению, о том, что она собирается помочь ему принять ванну, но обвинения в педофилии, вот никак уж не ожидала. — Ты с чего это взял вообще? Тебя что… — Нет, — спокойно перебил он ее, развеяв страшные опасения. — Просто не понимаю, зачем ты мне там нужна. Я раньше преспокойно мылся самостоятельно, — ребенок, как ни в чем не бывало, прикончил самый вкусный суп в своей жизни и взялся за булку. — Ну, знаешь, — протянула Элфорд, собирая тарелки со стола. — Просто подумала, что тебе в твоём положении по-человечески не отмыться. Да и что тут такого? Моя мама помогала мне лет до шести. — Мне почти девять, — бесстрастно сообщил ей Леви. Шарлотта смешно выпучила на него глаза. — Харе заливать. — Тч, делать мне больше нечего. Мальчик спокойно и невпечатленно смотрел ей в глаза, вообще без намека на ложь или на какую-либо эмоцию. Шарлотта праведно решила, что это самый бесподобный покерфейс, который ей когда-либо довелось видеть, и поняла, что не может верить ни единому сказанному слову, пока сама не найдет доказательства. — Что ж, в любом случае, я не могу позволить тебе попросту тратить чистую воду.***
Леви понятия не имел, как он позволил раздеть себя до трусов и дать этой чокнутой намыливать себе шею, но, тем не менее, они были тут. Он, сгорбившись, дрожа от холода, чувствовал себя настолько незащищённым и уязвимым, насколько вообще мог, а она, сидя на коленях и вообще не беспокоясь о своей одежде, копошилась сзади с водой. — Потрогай, не сильно горячо, — Шарлотта протянула ему ковшик. — Нормальная, — буркнул он, отводя глаза. Когда он в последний раз мылся в горячей воде? Ах, да, когда Кенни еще был с ним и они жили в его доме. Тогда он клял мужчину всеми возможными словами, за каждую его дурость, сейчас же он понимал, что будь тот рядом, он возможно бы не оказался в такой унизительной ситуации… — Ах… — Леви вздрогнул и резко выпрямился, когда горячая вода полилась на спину. — Прости, я же спрашивала… — Там горячее… почему-то. — он почувствовал теплую руку у себя на спине, которая по чуть-чуть поливала его водой. От такого контраста плечи начало потряхивать и мурашки бегали по любому голому участку кожи. — У тебя спина очень холодная, поэтому и горячо, — Шарлота взяла мочалку и очень осторожно начала намыливать плечи и шею. — Я тебе спину и голову помою, потом сам, хорошо? — Мгу, — она мельком глянула на этого маленького усталого мальчика, который вздрагивал от прикосновений и совершенно не знал, что делать с проявлениями заботы от других людей. Тепло прошлось по телу, когда под струёй теплой воды, она ладонью прошлась по шее, ключицам и лопаткам. Вода уже не обжигала и дарила приятные ощущения чистоты, а знакомые движения рук, которые не давили и нежно обтекали все синяки напоминали о… — Все, давай я тебе быстро голову помою и… Эй, ты чего? — последние слова были сказаны немного опешивши, совсем шепотом. Глаза и нос мальчишки покраснели и он отвернулся буркнув: «Ничего, отстань». — Посмотри на меня, — она попыталась взять его за подбородок, но малыш вывернулся. — У тебя болит что-то? Я надавила на ребро? — Шарлотта немного растерялась, ведь хоть она и пыталась играть в ответственного взрослого, сама понятия не имела, что по настоящему надо делать, руководствовалась лишь логикой, но к этой ситуации отнеслась с особым трепетом — своего-то ребенка ей искупать так и не довелось. — Чего ты пристала ко мне? Нормально все! — ребенок ощущал себя до боли уязвимо и хотел, чтобы эта дура как-то насмехнулась над ним из-за того, что он раскис непонятно над чем. Кенни бы только фыркнул и велел бы перестать вести себя, как девчонка. Он и не вел! Просто было так холодно, и все болело… и он так устал… — Ладно-ладно, прости. Давай быстро заканчивать, ты весь дрожишь. — Она быстро сполоснула его теплой водой, чтобы немного согреть и встала на ноги. — Давай, опрокинь голову и закрой глаза. — Немного колеблясь, Леви опрокинул голову назад, вложив затылок в мокрые руки. Когда он закрыл глаза, перед ним предстал Кенни, со своей вечно загадочной рожей по которой никогда не поймёшь, то ли он злится на тебя, то ли ему вообще пофиг. Он мог себе представить, что тот мог сказать по этому поводу. Ты еще сильнее опрокинься, а то недостаточно шею обнажаешь, ей же резать неудобно будет. Еще бы нож сразу в руки ей дал… Хотя, постой, он и так у нее… Леви резко вздрогнул и отстранился, когда она просунула пальцы ему под корни. Шарлотта неожиданно ойкнула, и встретилась с ним глазами, когда он враждебно на нее посмотрел. — Я поцарапала тебя? Прости, никогда не мыла никому голову, — ее голые ладони были в мыле, она была чуть мокрой и такой же неуверенной, как и он сам. Она совсем наивно на него посмотрела, склонив голову чуть набок, у ее лёгкой рубахи на завязках было темное пятно, которое прилипало к животу, рукава закатаны до локтя, медная кудряшка из выбившегося пучка соскользнула на глаза, и она попыталась ее сдуть и закинуть назад плечом, но из этого ничего не выходило. Дуреха дурехой — ничего не скажешь. — Леви, все нормально? — Да, давай быстрее, мне холодно. — Внутри душило противоречие и Леви нетерпелось со всем этим покончить, а для этого, нужно было выкинуть голос Кенни из головы. Никаких сил на сопротивление не было, последние крохи уходили на предупредительные взгляды, язвительность и притворство того, что он может встать и накостылять ей, или кому бы то ни было еще, в любой момент. На самом же деле, Леви чувствовал себя безвольной куклой — как поставишь, так и будет стоять, лишь бы больше не трогали. Больное тело было оловянным и непривычно слабым, а тяжёлые веки сами собой закрывались, особенно когда теплые подушечки пальцев, массажными движениями скользили по скальпу. Ее руки в основном все контролировали, поэтому Леви даже не пришлось держать голову. Запах мыла, позитивно влиял на внешние факторы ощущения, пена щекотно скользила по шее и лбу. Из-за отсутствия зрительного контакта с окружением, очень легко было окунуться в дежавю и старые, почти забытые, воспоминания.***
— Ой, мама! Ну не тяни! — проныл совсем маленький мальчик, пока мать пыталась по человечески искупать его, с тем что имела на руках в их положении. — Прости, мой ангел, я просто наткнулась на один непослушный узелок. Сейчас все исправим! — Леви надул щеки, и обиженно смотрел на маму, которая легко улыбалась и со всей имеющейся нежностью взирала, как он плескается в пенной воде и, как всегда ворчал, когда она проделывает какие-либо махинации с его волосами. — А теперь, надо сильно зажмурить глазки, чтобы я могла смыть всю пену. Давай, на раз, два…***
— …лыш? Леви! — он вздрогнул и резко распахнул глаза. Ребра потянуло в ответ на его попытку, как-то двинуться. — Спокойно малыш, ты задремал чутка? — Нет! — он вздрогнул, когда она к нему потянулась. Рука Шарлотты остановилась на пол пути, но она все равно продолжила действие и аккуратно смахнула пенку, которая так и наровила попасть ему в глаза. Именно сейчас, под этим умиленным взглядом и нежной улыбкой, которая обращала на него эта чужачка, он почувствовал себя по-настоящему голым. — Ты еще долго меня здесь держать будешь? — пробормотал Леви, отвернувшись. Ребенок обнял себя руками в попытках защититься. — Уже все, только надо сильно зажмурить глазки, чтобы я пену смыла. Давай, на раз, два, три…***
Я очень быстро закончила с малышом, спеша не так сильно из-за холода, как из-за его эмоционального состояния. Ребенка бросало, то в гнев, то в слезы и я попросту не могла определить из-за страха ли это, из-за мысли, что я попытаюсь до него домогаться, или из-за прошлого, в котором это с ним уже сделали. Знать наверняка я ни как не могла, но наверное, логически стоит предположить, что будь этот ребенок жертвой сексуального насилия, то просто так бы он не позволил мне к нему прикасаться… Ведь, так? Все мои размышления прервал вошедший из ванной Леви. Уже в новой одежде, которую я для него там оставила. Я бросила творожную запеканку, и вытирая руки пошла прямо к мальчику. — Ты уже закончил? — я усадила его перед собой, а сама села на колени. — Да. — лицо мальчика ничего не выражало, и он аппатично уставился на меня сверху вниз. Бедолага, он выглядел таким изнеможенным. — Боже, какой ты замученный, сейчас быстро тебя залатаю и поспишь немного. — Я, наверное, разговаривала больше сама с собой чем с ним, потому что ребенок на мои слова очень слабо реагировал. — Ты уж прости, я с рубашкой не угадала, немного великовата, — я приподняла ее, чтобы начать туго обматывать грудь и ребра. — Но пока твоя одежда не высохнет, пойдет. Хорошо, что штаны по размеру. — Мне немного было жутко, под взглядом полуоткрытых серых глаз. Хотя, скорее всего, я в свое время просто пересмотрела фильмов ужасов. — Почему ты со мной возишься? — Неожиданно раздалось у меня над ухом. Я перестала мазать мазь на ранку и посмотрела в глаза ребенку. — Ты о чем? — Ты даешь мне тут спать, отдаешь свою еду, покупаешь лекарства и одежду. — Ребенок склонил голову, все так же не переставая на меня смотреть. — Зачем тебе это? — К тебе никто никогда не был добр? — Ответила я вопросом на вопрос. Хотя это была больше констатация факта. Я не думаю, что ребенок видел тут хоть что-то хорошее, и не знаю, имею ли я право быть тем, кто вселит в него надежду в лучшее. Направит на правильный путь. Сколько сил, слез, денег и стараний в меня было вложено? И что с того? Я бессовестно хаяла все, о чем тут и мечтать не смели. Единственное, что меня смогло вывести из дерьма, это только колеса автомобиля, под которые я попала, когда ходила продавать последнюю золотую цепочку в ломбард. И что толку? Единственный прогресс, которого я смогла достичь — это желание подохнуть втихомолку, варясь в собственном супе из сожалений и скорби. Тот еще наставничек на путь праведный. — Добрые тут долго не живут, — спокойно ответил мне малыш, хорошенько проанализировав мой вопрос. — Но я все еще жива, не так ли? — Я попыталась ему улыбнуться, но вышло уж слишком печально. — Еще неизвестно, что у тебя на уме, — парировал Леви, с вызовом глядя мне в глаза. Во время нашего маленького диалога, я все еще продолжала мазать ему заживляющую мазь на ссадины и перебентовывать их. Малыш стоически терпел и внимательно следил за моими манипуляциями, но видимо, не находя в них ничего сверхъестественого, позволял мне и дальше заниматься делом. — Мне не нужна причина, чтобы помогать тебе, — казалось бы, разговор был окончен и мальчик уже и не ждал ответа, но я все же решила ответить на первоночально заданный вопрос после долгого молчания. — Я это делаю просто так, потому что могу и только по этой причине. Леви опустил глаза вниз, как и всегда дернулся, когда я хотела дотронутся до его лица, что вызывало у меня вопрос, сколько же раз его били по нему. Ох, малыш… — Ты либо врешь, либо просто дура, — буркнул мальчик. Я только-только заканчивала с его синюшной губой. Его глаза были скрыты, а голос тихим, чтобы не выдавать плаксивый надрыв, но хрипотца и интонация выдавали его с потрохами. Еще бы, битой я была и не раз. И когда тебя так расхреначивает, уже держатся сил нет — ты просто тупо плачешь от боли. И ведь я была взрослой, а это просто маленький мальчик, которому даже плакать не позволено. — Я знаю, что больно, солнышко, — прошептала я ему, игнорируя его коментарий и как можно нежнее смахивая волосы со лба. — Сейчас ранку на голове перевяжем, и я больше трогать не буду. — Малыш отвел покрасневшие глаза в сторону. Я смогла спокойно покончить и с этим делом. — Давай, ложись под одеяло, не хватало тебе простудиться. — Наверное, впервые за жизнь в подземке, я жалела, что приобрела жилище без камина и водопровода. Летом тут было более-менее нормально, но зимой уж совсем тяжко. Я никогда не жаловалась, потому что самой оно мне и не нужно было, но бьюсь об заклад, что мальчонка бы с привеликим удовольствием погрелся у камина. — Я не болею, — упрямым тоном выдал мне Леви. Я улыбнулась, садясь на краяшек дивана, когда до подбородка укрыла его одеялом. Наконец-то он прирекается, как ребенок, а не прошаренный головорез. — Правда? Это очень хорошо, тут совсем никакой имунной системы. — Что за система? Это, то как работает мир на верху? — Что? — я моргнула на его вопрос, заданный с необычайнной живостью. — Эта «имунная система», чем она отличается от системы Подземного города? — Наконец поняв, что ребенок имеет ввиду, я постарась объяснить ему, что такое имунитет и как он защищает наш организм. — Из-за дефицита хороших продуктов и солнечного света, у людей не хватает витаминов в организме, которые поддерживают силы, оттуда и все болячки. На детях это вообще очень плохо сказывается, тебе нужны если не солнечный свет, то хотя бы хорошие продукты. — Тц, легко сказать. Нет тут никакого «дефицита» продуктов — ешь обожрись. Купить их не проблема, или украсть. — Я печально покивала на его слова и не стала говорить, что если уж тут можно найти кое-какие свежие фрукты, овощи, и даже мясо (хотя мясо и рыбу тут ни при каких обстоятельствах нельзя покупать), то на поверхности выбора должно быть просто нескончаемое изобилие, но дразнить собаку куском мясом я не стала, поэтому просто согласилась. — Красть продукты больше не нужно, я купила все необходимое, — мальчик внимательно проследил за моей рукой, которой я смахнула его волосы с лица. Длиноватые, подстричь бы. — И что ты хочешь взамен? — О, детка, — если мой взгляд был хоть в половину таким же грустным, как интонация, то не удивительно, почему он на меня так посмотрел. Я легонько погладила его по голове, чувствуя горечь на кончике языка. — Я уже очень много лет, как ничегошеньки не хочу. Вообще. — Пф, нашла дурака, — мальчик горделиво фыркнул, скинул мою руку, расчесывающую его гладкие прядки и крестил их на груди. Я сразу же заметила, как лицо его иказилось от резкого движения, но уж ничего не сказала. — Все чего-то хотят! Даже те, у кого все есть! — Не я. — Я правда ничего не хотела. Ни к чему не стремилась, ничего не чувствовала. Огонь жизни угас, внутри было так пусто, что глаз выколи, внутри мрака царившего в душе осела горсточка горького пепла — это воспоминание прошедших лет, они скорбью осыпались в душе. Остался лиш стыд, хотя со временем и он приобретал кислый привкус. — Ты за дурака меня держишь! Думаешь, если я… Если я ребенок, то можешь за нос меня водить! Такой вспышки гнева я ну никак не ожидала и отстранилась, выпучив на него глаза. — Я тебя не… Почему ты так думаешь? — Мальчик волной за волной источал презрение и раздражительность, у него в голове все никак не укладывалось мое отношение к нему. Он знал только один единственный способ для выживания, а я, просто брала и поразрушала его предсталения о жизни и умозаключения, которые укоренялись всем его жизненым опытом, а сечас вот никак вот не действовали. — Когда я жил с Ке… — резкий запал сник и всего на одно мгновение его глаза широко раскрылись, будто он чуть не ляпнул самую большую на свете глупость, но быстро поправил себя и продолжил. — Когда я жил с одним человеком, он учил, что всем что-то от тебя всегда будет нужно, и был прав! Тебе лучше знать, что я не ведусь на жалобные взгляды. Чего ты хочешь? Чтоб я крал для тебя? Бегал по «поручениям»? — По «поручениям»? — Тихо повторила я, не зная, как справлятся с этим эмоциональным цунами, которое уже второй день подряд обрушивает на меня этот мальчишка. Господи помилуй, не думала, что можно так сильно скучать по апатии. — Хочешь, чтобы я наркотики толкал? — Терпеливо пояснил мне восьмилетний мальчик. Повторяю — восьмилетний мальчик. Что-то мне не хорошо. — «Этот человек» заставлял тебя это все делать? — Если хочешь есть — надо зарабатывать, — он вскинул подбородок, как позволяло ему лежачее положение, а я, честно признаться, не знала куда деть глаза. Потому что под этим холодным серым льдом я мерзла. — Ты всегда жил с этим человеком? — Я не могла ничего поделать с влагой, которая окропила мои глаза. Мальчик смотрел на меня с презрением, с непониманием. Он не понимал, почему мне так грустно, почему голос задушенный и хриплый, он наверное и не понял бы моего желание разрыдаться навзрыд. — Нет, не всегда. Я жил… Кое с кем… другим… — Гнев его немного стушевался и он тщательно подбирал слова. — Кое кто другой, тоже заставлял тебя работать за еду? — Глаза этого вечно пассивного ребенка расширились с таким ужасом, будто я только что откусила от кого-то кусок мяса. Я не дождалась ответа, и все-таки спросила… — Они тебя били, если ты… — Нет! Не смей говорить чего не знаешь, ты… — Кажется я задела такой оголенный нерв, который нельзя было задевать никому и никогда. Мальчик взбесился, его глаза покраснели и налились слезами. Он пытался вскочить, мне еле-еле удалось его уложить. — Все, прости-прости, я больше не буду ничего спрашивать, только лежи спокойно, тебе нельзя… — Что мне нельзя? Тревожить раны?! Какое тебе до меня дело?! Просто скажи, что ты от меня хочешь! — Он сорвался на крик. Лицо пылало и он все же сел, это наверное поспособствовало двум слезинкам, которые скатились с щеки. От боли и негодования ребенок стиснул одеяла в руках, смотря на меня с вызовом. — Мне ничего от тебя не нужно. Не верь если хочешь. — Мой голос, полный спокойствия, никак не сочетался со здешней атмосферой и внутренним состоянием Леви. Его глаза расширились, рот чуть-чуть приоткрылся. Он порывался что-то сказать, но слов видимо не нашел. С полными глазами гневных, непролитых слез, мальчишка отвернулся от меня и со стонами боли улегся на бок, ткнувшись в спинку дивана. Я побоялась помочь ему устроится поудобней. Как-то двигаться тоже, но вечно сторожем я у него не просижу. Надо было закончить работу на кухне и я уже двинулась туда, когда слова мальчика настигли меня в двух шагах от него. — Если ты взумаешь продать меня в какой-то бордель, то я перережу тебе глотку — ты и опомниться не успеешь.