See You In The Stars

You are a promise of brightness The triumph of life over self-hate But I take all you give for granted What really matters I keep breaking I'm turning horizons into battlegrounds I cannot walk ahead without your guidance Can I hold on Can I hold on to you?

Два голоса клубились ядовитым, терпким эфиром под самым потолком. Один — внутренний и потому настоящий лишь отчасти, второй только воспоминание, а потому — насквозь иллюзия. — Ви. — М? — Что если все это уже не имеет смысла? — Что — «все это»? — Это. Ложь. Месть. Насилие. Что если тебя... Нет, рано делать выводы. Но все же, что бы ты подумала обо мне, если бы видела меня сейчас? Чт… почему ты смеешься, Ви?! Здесь, в вечном никогда и нигде, её смех звучал музыкой, что пускает трещины по сердцу. — Ты помнишь, как мы встретились, Горо? — И что с того. — То, что мало что могло напугать меня больше, чем ты по ту сторону стекла у Ёринобу. Или ты с пистолетом на свалке. Меня вообще-то задело мозгами ДеШона самую малость. Но после такого, именно это, это должно меня напугать? Горо, умоляю, не смеши меня так больше. — Не смешно, Ви. — Ты прав, не смешно, скорее — уморительно. После такой первой встречи между нами не может быть недопонимания: я знаю, кто ты такой. — Нет. — Ну… сколько пальцев ты ему сломал? Пять? И что? — Вообще-то, все. Хм. Некоторые даже в нескольких местах. — О-о-о. Вижу работу мастера. Мог бы хоть мизинчик оставить, чтобы он смог потом указать на тебя в полицейском участке. Думаешь, тебе пойдет тюремная роба? И вообще, посадят ли в тюрьму бывшего телохранителя самого Сабуро за такую мелочь? — Перестань… хихикать надо мной. Ты не помогаешь. — А я и не должна помогать, Горо. Я всего лишь твоя выдумка. — В этом и вся проблема, Ви. — М? — Что, если я гонюсь за призраком? Вдруг я застрял в худшей из версий этого мира, в которой я не успел ничего тебе дать взамен? — Если меня уже нет — поздно что-то менять и нет смысла об этом думать. Но ты сделал достаточно. Ты меня ищешь, даже подозревая, что никогда не найдешь. Многие не сделали бы и этого. Разве это мало? — Если тебя уже нет — я сделал недостаточно. Если тебя уже нет — этого… этого слишком много для меня. Я крушу все без смысла, просто чтобы почистить свою поганую совесть. А я этого не заслуживаю. — О, Горо… Её вздох где-то на границе слуха пустил по коже почти болезненный разряд, и Такемура, смущенный такой реакцией, точно пробудился ото сна. Он снова видел перед собой покореженное тело, неестественно выкрученное на одиноком стуле посреди заброшенного ангара. От него несло страхом, кровью и, если уж говорить прямо, смесью всех вообразимых физиологических жидкостей. У его ног растеклась неприглядная лужа, черная в полумраке. Горо прикрыл глаза за непроницаемой экипировочной маской и постарался прервать бессвязный поток мыслей и снова сосредоточиться на потерявшем сознание Джо Сандерсе. Поиск затягивался, и даже те скудные результаты, которых они добились вместе с Альдекальдо, мало устраивали Такемуру. Он терял терпение, а в его деле это было недопустимо, он хорошо это знал, и потому искал малейшую зацепку, которая бы объяснила, что еще держит закрытым порванный в криках рот Сандерса. Он искал что-то, что позволило бы ему понять. Сандерс, пусть и не слишком стоически, снес множество неделикатных попыток выбить из него информацию о заказчике. Он, по утверждению самого Такемуры, уже был мало похож на человека, скорее — на груду гниющего мяса и покореженного металла, одинокую, но по какой-то немыслимой причине не жаждущую освобождения, которое ему сулила нужная им информация. Впрочем, если на это он не клевал, Горо мог его понять: свободы Джо Сандерсу не видать, что бы ему ни обещали более добросердечные кочевники. Максимум — до ближайшей свалки, на которой он, Горо Такемура, подарит этому бесславному ублюдку долгую и мучительную смерть. Им обоим было это понятно. Есть слова и дела, смывает которые только кровь. Джо Сандерс, профессиональный мерзавец, еще в их первую встречу совершил фатальную ошибку и надавил на ту рану, что никак не могла затянуться, лучше Горо чувствуя, что войдет под кожу настоящим ядом. Так школьные хулиганы по одному затравленному взгляду одинокого ребенка знают, за что зацепиться — замызганный портфель, доставшийся из коробки благотворительной помощи, вечно голодный взгляд и синяк под глазом или мерзкие слухи о гулящей матери, которыми щедро делятся по вечерам в их собственных семьях. Всем хотелось бы думать, что их слабости неочевидны, но на деле самые летальные из них сияют, начищенные до блеска самобичеванием, и взывают к чужой жестокости с тех пьедесталов, на которые возведены отрицанием. Что могло задеть за живое закованного в лучшие корпоративные доспехи демона, вернувшегося за потерянной девушкой? Едва ли это великая тайна для кого-то, кроме него самого. «Пустили по кругу». Да, Джо Сандерс был когда-то заводилой и знал, как ударить побольнее, и за это Горо щедро его вознаграждал. Он получал персональное внимание бывшего телохранителя Сабуро Арасаки за каждую грязную подробность, которую от бессильной злобы выдумывал в надежде умереть хотя бы на этот раз. Так не могло продолжаться дольше, и это было очевидно и Горо, и Альдекальдо. Поэтому, как ни прискорбно, Горо нужно было найти к нему более человечный подход, который позволил бы ему выбить информацию о том, кто заказал похищение Вайолет. А для этого… что ж, для этого предстояло найти соответствия между ним и собой, провести параллели там, где их быть не могло. Как приятно было полжизни слепо проходить мимо тех, кому повезло и удалось меньше, отсекая их как недостойных. «Мы и они. Черта может быть незаметна, вы можете не знать конкретной причины, но для нейтрализации она есть всегда — и она известна нам и стоит того. Цель может быть кибертеррористом, международным преступником или обычным с виду гражданином, чьи действия когда-нибудь будут стоить жизни тысячам наших соотечественников. Вы вершите благо методами, которые недоступны остальным, за что «Арасака» и лично Император выражают вам свою глубокую признательность. Служа корпорации, вы служите своей стране», — снова, спустя столько десятилетий, чеканит отстраненный голос первого наставника. Такая удобная ширма, совершенно непрозрачная во тьме собственного высокомерия. Разве могло быть что-то общее у Горо Такемуры и Джо Сандерса? «Оденься хоть в самые дорогие шмотки, ты останешься таким же отбросом, как вся Чиба». Как ни странно, могло. У Горо было общее со многими из тех, кого он презирал. И когда-то очень давно ему об этом напомнили, преподав последний и самый болезненный урок. Почему-то некоторые незначительные детали врезаются в память так ярко, а другие, более важные, меркнут так быстро. Горо до сих пор мог не вспомнить, а скорее почувствовать, как дождевая вода заливает в дорогие кожаные туфли, заставляя ноги мерзнуть. Как портится настроение от того, что эффект от его появления будет смазан паршивостью самой Чибы. Там вечно либо нестерпимо воняло, либо нестерпимо барабанил ливень, либо нестерпимо кусало кожу солнце. Все — нестерпимо и без конца. Но у него была первая за долгое время увольнительная, он получил неплохие деньги за успешную операцию, а дома — дома был день рождения матери. Первый, который он не хотел пропускать за столько лет, который посчитал нужным посетить лично. Он изменился и знал это. Прибавил в росте, раздался в плечах, его кожа, если еще не состоянием, то хотя бы оттенком давала понять: у него все в порядке. Черные, как смоль, волосы он теперь не отстригал, а носил в модном самурайском пучке — еще не таком совершенном, каким он стал с годами, но все же разительно отличавшемся от того, к чему привыкли в трущобах. Он сам был как подарок, даже в праздничной обертке: бесстыдно дорогой костюм стал демонстрации его новых возможностей, обещанием сытой и беззаботной жизни для всей семьи. О том дне — не память, лишь пожелтевшие картинки, уродливая хроника чьего-то чужого стыда и горя, похожая на грязные листовки и глитчи дешевых голограмм в темных закоулках Чибы. Вот он останавливает машину за пару блоков от дома, сам не зная почему: то ли из сострадания к ужасу таксиста, то ли из гнусного желания покрасоваться перед старыми знакомыми. Хотя едва ли в нем можно узнать «Горо-сына-Кэйташи-хозяина-закусочной-в-тупике». Он еще не Такемура-сан, верный слуга господина Арасаки, но уже и не просто Горо. Еще многие годы некому будет его так называть: пройдут десятилетия прежде, чем кто-то вернет ему имя, данное от рождения. Вот тарахтит древний, анахроничный звонок по ту сторону двери, потому что его биометрия больше не считывается и не открывает родной дом. Он старается об этом не думать. Вот слышатся тихие, легкие шаги матери, которая спешит ответить незнакомцу, явившемуся на ее юбилей. Вот она прикладывает ладонь к считывателю, и дверь распахивается. На него рушатся звуки и запахи: чужой смех с маленькой кухни, аромат дымящихся сочных якитори и, кажется, сябу-сябу? Он отчаянно принюхивается, в детской надежде почувствовать аромат тайяки — сам не знал, что ждал именно его. Горо складывает зонт, больше не боясь дождя, и улыбается ей в легком поклоне. Уже несколько лет эта улыбка действует безотказно на любую женщину, и он хорошо это сознает, управляясь с ней, как с эксклюзивным оружием — прицельно и хладнокровно настолько, что это почти не кажется бахвальством. Но для матери смертелен и холостой выстрел. Она на секунду теряет равновесие, и он делает к ней огромный шаг, помогая устоять на ногах. Она трясется в его руках и протягивает обе ладони к лицу своего первенца, повторяя кончиками пальцев рисунок нового шрама на его щеке. Он хочет что-то сказать ей, но не знает, что важнее — что он привез ей подарок, что сможет пробыть у них целых два дня, что хочет дать новойен на починку дырявого козырька над входной дверью или что он слишком много лет не дышал так легко. Поэтому он молчит и просто улыбается ей, кивая в каком-то немом и не до конца понятном обоим обмене репликами. Память потускнела и потрескалась, чтобы защитить его от боли, но он все равно знает, что будет дальше и видит это в ржавых негативах, дребезжащих картинках собственного унижения и глупости. Не образ отца даже, а только глаза, как у него самого, подернутые пеленой ярости, залитые до краев разочарованием. Испуганные лица родственников и друзей, высыпавших в прихожую на крики. Плачущая мать, вернувшаяся на свое законное место — за спину отца, подальше от Горо. Подальше от всего, чем он стал. Тычки в грудь, теснящие его за порог. Холод дождевых капель, заливающих за воротник. Ярость, затапливающая его самого. Унижение бессмысленных, детских оправданий, хлещущих ядом в пустоту. Он работал и трудился, он получал свои деньги за, как ему казалось, тяжелейшее из ремесел, на которое у его отца никогда в жизни не хватило бы духу. Его семья кормила людей, он — их убивал. Вот, лишенная полутонов и нюансов, и вся разница, раздавшаяся между ними безбрежной пропастью. Он пошел на это ради них. Чтобы больше не было голода и нищеты, чтобы в скверный день не приходилось убеждать себя, что желудок полон, когда он завывает не хуже ветра за окном, чтобы не бояться, что однажды кого-нибудь из них убьют в семейном кафе за скудную кассу или объедки, которые они оставили для своего собственного ужина. Разве был он в чем-то не прав? Очередной тычок серой отцовской ладони в самый центр уже закованной в хром груди — и молодой Горо стоит под дождем, промокая до последней нитки в своем пижонском костюме. Он уже не чувствует холода, только гнев, и рычит сквозь зубы все то, что держал в себе все нищее детство и юность: что отец просто слаб и погубит мать, что он уничтожил ее молодость и его собственное детство, что права была бабка, никогда не признававшая выбор дочери. В замызганных окнах соседей отпечатки любопытных лиц: вся улица следит за кульминацией семейной драмы. Итог заранее известен каждому из невольных зрителей, но они все равно не могут оторвать взгляда, завороженные красотой разрушения, неоновым блеском осколков былой жизни, превращающихся в пыль. Старший Такемура никогда не простит сына за службу «Арасаке». «Оденься хоть в самые дорогие шмотки, ты останешься таким же отбросом, как вся Чиба. Но уже никогда не сможешь назвать себя моим сыном». Секунда промедления. Контрольный выстрел. «Мой Горо мертв». Всхлип матери, скрежет закрывающейся двери, собственное сбитое дыхание. Стыд под немилосердным взглядом десятков бывших соседей. Горо оставляет их за спиной, бесцельно бредя знакомыми улицами: он, кажется, слишком и совершенно иррационально горд, чтобы у всех на глазах вызывать машину и, поджав хвост, бежать из Чибы-11 в свою благоустроенную жизнь. Он едва замечает, как мальчишка — двоюродный племянник или внук соседей, не разберешь после стольких лет — догоняет его в паре блоков, неловко сует в руки тугой сверток и исчезает так быстро, точно Горо заразен. Такемура тупо смотрит на стремительно мокнущие салфетки, в которые завернуто что-то теплое настолько, что от падающих на сверток капель дождя еще идет пар. А затем он видит очертания — рыбка. Тайяки. Должно быть, несколько минут назад мать тайком, обжигаясь, сняла его любимое лакомство и отправила мальчонку вслед за Горо. Дождь размыл золотистую корочку, вафля промокла и сделала рыбку похожей на медузу. Нет даже хруста, когда Горо сжимает в своей хромированной ладони тайяки и бросает его под ноги. Горо чувствует боль такую сильную, что она ослепительной искрой разгорается в злобу. Он не вернется к родительскому дому, чтобы орать под их окнами, унижаясь еще больше, и лишь давит, раз за разом, рыбку, которая ни в чем не виновата, превращая жест материнской любви в жалкое месиво. Рычит и грязно ругается, несется, сам не понимая как, к семейному кафе и, не чувствуя боли, разбивает окно за окном. По костяшкам бежит горячая, черная в монохроме Чибы, кровь, но ему все равно, он хочет донести послание. Что ты будешь делать, о гордый старший Такемура, когда хулиганы побьют все окна? Что будешь делать, когда болезнь поразит твою жену? Что будешь делать, когда сам станешь слишком немощен, чтобы зарабатывать даже на самое необходимое? Что будешь делать, когда тебя выселят из дома за очередную просрочку оплаты? Разрушение не приносит удовлетворения, и Горо вредит только самому себе. Он превращает горизонт в поле боля, как поступит со своей жизнью еще не раз после, и доказывает отцу его правоту: младший Такемура мертв для собственной семьи. Только осознав эту мысль, он, наконец, вызывает такси и уезжает. У Горо Такемуры есть и другая семья, теперь ставшая единственной. Печать ее банка будет переливаться на чеке, который он отправит в уплату ущерба. Хладнокровно и надменно. Его так и не обналичили. Это сам Горо потом расплачивался годами стыда, что переворачивал его дурными ночами с боку на бок, как раззявившую рот рыбу на раскаленной сковороде. Он был слишком молод, чтобы проявить сдержанность, слишком окрылен своим успехом, чтобы сберечь чужие чувства. Но каждый новый год снимал с него стружку, заставлял понимать отца лучше — пока не обратил сожаление о содеянном в запоздалое почитание. Он потом старался помогать через старые связи в Чибе, пытался поддерживать контакт с матерью, тайно оплачивал самые неподъемные для семьи расходы. Но дверь в родительский дом так и осталась закрытой, а он — так и остался по ту её сторону, над раскрошенным в грязной луже Чибы-11 тайяки. Здесь скрывалась какая-то метафора, достойная посредственного хайку, но Горо не был творцом. Он лишь усвоил, что стыд и вина — эмоции столь яркие, что не меркнут под пылью десятилетий, а семья остается ею даже против нашей собственной воли. Кровь взывает к крови. Так кто же был семьей Джо Сандерса, родной или выбранной самостоятельно? Объект его размышлений застонал, медленно приходя в себя, и Горо поднялся, подкрадываясь к нему на мягких лапах. Он стал обходить его неторопливыми, осторожными шагами, разглядывая жертву и размышляя о том, кто мог остаться у Сандерса на свободе. Круг за кругом, пока у самого не начала кружиться голова, Горо вычеркивал из недлинного списка каждого, кого они связали с Сандерсом. Большую часть из них он убил самолично еще в первую их встречу. Возможно, это было несколько опрометчиво, но принесло хоть какое-то удовлетворение. Оставались только два возможных пути: неназванный заказчик и несколько бывших членов группировки, вышедших из дела. Но последние исчезли с радаров так давно, что найти их скудным арсеналом кочевников не представлялось возможным, а собственные ресурсы Горо использовал с осторожностью, чувствуя, что они еще пригодятся для более важного дела. А заказчик — что ж, его как будто не существовало, несмотря на то, что Такемура готов был подозревать всех и каждого от обиженных фиксеров до — втайне от столь же подозрительных кочевников — родной корпорации. — Опять ты, мать твою… — прохрипел Сандерс, с трудом фокусируя взгляд на чернильной фигуре Такемуры. Тот изучающе склонил набок голову, ничего не говоря. — Давай уже, блядь, все заново, хер с тобой… Быстрее начнем, быстрее закончим, — неожиданно хрипло рассмеялся наемник и демонстративно сплюнул окровавленный осколок зуба. Они у него еще остались? Невероятно. Горо покивал головой, насмешливо хваля предложенную браваду. От него не укрылась готовность Сандерса принять побои, выдававшая ужас перед остальным арсеналом Такемуры. Заманчивая перспектива. И все же… все же иногда требуются нестандартные решения. Горо склонился к самому уху Сандерса и выплюнул всего три слова. ★★★ За пределами ангара медленно растекался рассвет. Должно быть, он потерял счет времени — рассчитывал освободиться еще ночью, чтобы успеть спокойно вернуться в Кагаву, но теперь уже опаздывал. Нехорошо. И все же он позволил себе потратить три лишних минуты на передышку — редкая роскошь в его жизни в последнее время. Снял шлем и подставил лицо первым лучам чужого солнца, чувствуя, как выбившиеся из пучка пряди скользят по скулам. Он обещал себе всего три минуты, но был так вымотан, что почти уснул и пришел в себя, только заслышав приближающиеся со стороны лагеря шаги. Не стал открывать глаз, пока она окончательно не приблизилась, и так понимая: Палмер. У неё не было такой легкой походки, как у Вайолет. Та ступала с пятки на носок, не издавая почти ни звука, кочевница же никогда не скрывала своего появления. Кто-то мог бы сказать, что у нее замечательная женственная походка, но для Горо это был всего лишь вульгарный топот. Все и в Палмер, и в Альдекальдо в целом было ему до определенной степени чуждо. Он тоже был для них диковинкой, но они начинали привыкать друг другу, и поэтому Горо лишь вопросительно вскинул брови, ожидая от неё очередного допроса о дальнейших действиях. — Он живой? — вместо приветствия сказала Палмер, остановившись на безопасном расстоянии, и скрестила руки на груди в своем фирменном жесте. Горо еще более выразительно изогнул бровь, ища в себе силы на новую перепалку о его методах. — Пока, — наконец удосужился он. Палмер кивнула и повернулась к горизонту, за которым уже в полную силу бушевало кровавое зарево. — Что нам делать, Такемура? Время истекает, — слегка хрипло и впервые за долгое время без яда проговорила Панам. Он мог и не уточнять, чье время на исходе, но все же задал вопрос, чувствуя, что есть нечто более сложное, нечто большее, чем страх Палмер за Ви. — У вас какие-то разногласия? — Разногласия, — с горечью усмехнулась кочевница, пнув носком ботинка какой-то камешек под своими ногами. — У всего есть предел Такемура, и ты прекрасно это знаешь. Ви для нас… для меня семья. Мы приняли её, а значит, мы будем защищать ее как одну из нас. Но в чем сейчас эта защита? Какого черта мы мурыжим этого полудурка без толку? Есть и те, кто думает, что уже слишком поздно, и я не могу не считаться с ними. Хочу, но не могу. Нам нужно действовать. Я все еще считаю, что это ваша долбаная корпа виновата и если бы ты только… Он вскинул руку, заранее прерывая старый разговор о роли «Арасаки» в судьбе Ви. — Это не почерк «Арасаки», корпорация не обращается за помощью к таким… структурам, достаточно собственных ресурсов. — Он еще раз потряс ладонью в перчатке, мешая Палмер перебить себя. — И если на то пошло, сама Ханако Арасака давала распоряжение о помощи Ви на орбитальной станции. В этом нет логики. Ты можешь думать об «Арасаке» все, что тебе угодно, но не держи, — Горо сделал вынужденную паузу, с трудом подбирая подходящее местоимение и делая выбор в пользу привычного, — нас за глупцов. Палмер сощурилась и уже открыла рот для возражений, когда Такемура сказал: — У меня есть план. И он изложил его, чувствуя лихорадочное вдохновение, как перед прыжком в пропасть. Выражение лица Панам, все лучше различимое в набирающем силу свете дня, менялось от недоверчивого к удивленному и в конце концов — к почти восхищенному. — Это мы сможем организовать, но ты уверен, Такемура? Что если все пойдет не так? Если этот твой план сорвется, у нас вообще ничего не останется… Он и сам не знал, что им делать, если его расчеты неверны, если посеянный в Сандерсе страх не подтолкнет его на нужный путь. Иногда остается только верить. Почему-то, подумалось ему, Ви поняла бы эту мысль как никто другой. — Не сорвется. Не должен, — уверенней, чем чувствовал, отчеканил Горо. — Дай мне подумать еще хотя бы сутки, и я все решу. Панам кивнула, и он уже собрался направиться в тент Ви, чтобы сменить экипировку, когда его остановил её голос: — Не думала, что когда-нибудь скажу это, но я не знала, что вы с Ви… так похожи. — Что ты имеешь в виду? — Горо лишь слегка развернулся к ней, так, чтобы не было видно лица. Палмер, кажется, впервые за время их знакомства искренне улыбнулась, уловив что-то, недоступное самому Горо. — Безумие заразительно. Он пожал плечами и поспешно удалился, чтобы она не заметила, как дрогнули уголки его собственных губ. Такемура не мог отрицать, что неожиданно, невероятно для него самого еще каких-то полгода назад, но схожесть с Ви оказалась для него честью. Горо скрылся в её палатке, ставшей и его временным домом, и не заметил, что очередной горизонт за его спиной уже превратился в новое поле брани.