***
– Всё, все попрощались? – зычно крикнул какой-то незнакомый мужчина в рабочей одежде. – Можно закрывать? – Нет, стойте! – возразил ему Мустанг. – Пропустите молодёжь! Они главные должны… пропустите! Винри, Эд, Ал, Рассел и Флетчер сами не поняли, как протиснулись – или как их протолкнули? – сквозь скорбно вздыхающую, подвывающую и всхлипывающую толпу прямо к гробу. Они переглянулись – все пятеро с ужасом. Вот теперь был окончательный финал. Теперь от горя никуда нельзя было убежать. Винри несмело первая подошла к бабушке – вновь к изголовью – и застыла так на несколько секунд, вглядываясь в закрытые морщинистыми веками глаза. Губы девушки начали дрожать, но она ещё сдерживалась, когда справа и слева от неё к гробу подошли Эд и Ал. Тоже переждав секундное замешательство, они, не сговариваясь, протянули одновременно руки и коснулись пальцами ледяных ладоней бабули. Эдвард крупно вздрогнул, Альфонс подавился всхлипом. Вокруг них моментально повисла тишина. Никто не причитал, не голосил и даже не смотрел – настоящее, искреннее горе, право на которое безраздельно признавалось за этими тремя детьми, взяло своё. Тихий шорох возвестил Эду и Алу, что рядом с ними теперь стояли ещё и их друзья. Рассел и Флетчер всё это время были рядом, делили с ними все радости и переживания, все страхи и ужасы. Они столько сделали для бабушки и для них, что никаких вопросов к их присутствию и быть не могло. Это было само собой разумеющееся. Это было последнее «прощай» в лицо. Больше они её никогда не увидят. Эта мысль одновременно прошибла всех пятерых. Винри, мелко дрожа уже всем телом, склонилась и коснулась губами лба бабушки, Эд и Ал сжали руки бабули своими ладонями – горячими, живыми, – Рассел и Флетчер, одновременно зажмурившись, вцепились в стенки гроба. Вот теперь – точка. Винри, отстранившись, опустила голову, прижала платок к губам и зарыдала в голос – чего не позволяла себе всё сегодняшнее утро. Эд прикрыл глаза ладонью, Ал поднёс пальцы свободной руки к губам – и они тоже оба навзрыд заплакали. Когда так плачут мужчины – не стесняясь судорожных всхлипов, – становится страшно. Эд согнулся пополам, не в силах держаться прямо, глаза Ала отражали нечеловеческую тоску. Лица Винри не было видно – она прижимала к нему белоснежный и уже промокший насквозь платок. Рассел и Флетчер тоже плакали – но молча, беззвучно, сглатывая слёзы. Всё же они знали бабушку куда меньше, чем эти трое, которых она вырастила. Поэтому могли ещё видеть, что происходит вокруг. В конце концов, именно Рассел, каким-то образом оказавшись между Эдвардом и Винри, мягко обнял их за плечи и отвел от гроба, – туда, куда уже таким же образом увёл Флетчер Альфонса. Винри, подняв опухшие глаза и с трудом разглядев что-то через дымку слёз, пошатнулась и ухватилась за плечи Эда и Ала – Рассел и Флетчер, понимая, встали рядом с друзьями, по-прежнему держа их за плечи. Все пятеро по-прежнему давились слезами. Когда на гроб опустили крышку и со стуком принялись вбивать гвозди, Рокбелл вскрикнула и непременно упала бы, если бы её в этот момент не удержали за талию Элрики. Ал тоже плакал взахлёб, кусая тыльную сторону ладони, чтобы хоть как-то заглушить рыдания, Эд запрокинул голову, в кровь кусая губы, – его левая рука судорожно вцепилась в рукав пиджака Альфонса и мелко дрожала. Гроб подняли и понесли, толпа расступилась, пропуская могильщиков и пятёрку, на эти полминуты сумевшую справиться с эмоциями и не издать ни звука. Пройдя между могилами по узким дорожкам, они оказались прямо напротив свежей раскопанной ямы, возле которой высилась гора земли. Здесь же росла высокая плакучая ива, в тени которой и нужно было стоять: день выдался на удивление солнечный и тёплый для конца января. Гроб опустили в яму. Эд придержал Винри, которая наклонилась за первым комом земли – и первая же его бросила. После неё была очередь Эда и Ала, после них – Рассела и Флетчера, за ними бросили и несколько оставшихся людей. Нужно было отойти назад и дать могильщикам засыпать могилу – последнее испытание. Но, как только первая горсть земли с лопаты ударилась о крышку гроба, силы совсем оставили Винри, и она бы точно рухнула на землю, не подхвати её Эд и Рассел. – Рассел… ты можешь… пожалуйста… – губы Эдварда дрожали, глаза покраснели. Его самого трясло от этих ужасных звуков, он ничем не мог помочь Рокбелл. – Да. Держись за Ала, – коротко прошептал тот на выдохе, поднимая девушку на руки и унося её, плачущую, на скамейку неподалёку. У Эда не было сил не то что повернуться и найти глазами Ала – даже подумать об этом. У него самого кружилась голова. Он даже подумал, что сейчас упадёт в обморок, как вдруг чьи-то руки развернули его и крепко обняли. – Эд… братик… Больше невозможно и не нужно было быть сильным. Старший Элрик уткнулся носом в грудь младшего брата, обвил руками его талию и горько, совсем как тогда, в детстве, когда умерла мама, заплакал. Альфонс не давал ему упасть, Эд это чувствовал, хотя и плечи младшего вздрагивали от рыданий. Сквозь их всхлипы доносились равномерные и равнодушные звуки сгребаемой и скидываемой земли. Ал, правда, тоже был не железный, но в тот самый момент, когда начал слабеть и он, их обоих внезапно обняли за плечи чьи-то ещё сильные руки. – Плачьте… это надо выплакать, – с горечью в голосе тихо произнёс Мустанг. – Рой… – Тс-с, ничего, не говорите. Всё пройдёт. И эта боль тоже. Режущая адская боль действительно постепенно отступала и превращалась в тупую ноющую. Но с ней уже можно было жить. Оставалась лишь небольшая горка земли, когда Эдвард, закашлявшись, покачал головой, и они трое выпустили друг друга из объятий. – Вот и всё, – севшим голосом пробормотал Альфонс, глядя красными от слёз, но уже сухими глазами на небольшой холмик. – Всё, – еле слышно согласился Эдвард, переплетая их пальцы. – Да, всё. Но… она действительно уже не мучается. И ей хорошо. Кому как не вам это знать, – негромко сказал Рой, слегка сжимая их плечи напоследок. Он до последнего не знал, правильно ли он поступает. Его жена кивнула ему, когда он взглядом спросил, стоит ли ему подойти к захлёбывающимся слезами Элриков, и всё равно он тогда – и сейчас – внутренне робел перед ними. Но когда Эдвард и Альфонс обернулись к нему, он был с лихвой вознаграждён их просветлевшими чистыми и благодарными взглядами и грустными улыбками. – Эд… Ал… – окликнул их срывающийся девичий голос. Они обернулись. Винри, сидя на скамейке возле ивы, полулежала на плече Рассела, всё ещё прижимая к губам платок. За её правым плечом стоял Флетчер со стаканом с какой-то жидкостью в руках – не иначе как успокоительным. На лице Рокбелл читалась бесконечная усталость, на лицах обоих Трингамов – такая же бесконечная тревога за неё и за друзей (на лице Рассела – ещё смущение, но об этом стоило подумать позже). Эдвард и Альфонс, ещё раз благодарно кивнув Мустангу, подошли к ним. – Винри, как ты? – Эд присел перед ней на корточки, не выпуская ладони Ала. – Я… я не знаю, Эд, – тяжело вздохнула она. – Сейчас, наверное, лучше, спасибо Расселу и Флетчеру… – Не стоит, Винри, – хмуро возразил ей старший Трингам. – Не нужно. – Может… не знаю. Ничего уже не знаю. А вы? Там всё… хорошо? Эд и Ал переглянулись, и Эдвард кивнул. – Да, Винри. Всё в порядке. И мы, и… бабушка. Там всё хорошо. Осталось только… только… – Цветы, – закончил за него Альфонс, машинально поглаживая пальцы брата. – Ты пойдёшь? Если ты не можешь, не страшно… – Нет, я пойду, – Винри упрямо вскинула голову, и Рассел едва слышно машинально хмыкнул – вот теперь она была похожа на себя. – Пойду! Вот только где мой… – Он тут, – Флетчер, отошедший на минуту в сторону, вернулся с тремя букетами, один из которых – крупные алые розы – вручил Рокбелл, второй – из белых хризантем – отдал Расселу, а третий – с махровыми бело-лиловыми гвоздиками – оставил себе. – А вы двое… – А мы не брали. Мы на месте сделаем, – Ал потянул Эда за руку, помогая ему встать и тут же приобнимая за талию. – На месте? Почему? – Винри удивлённо подняла брови. – Так надо, – Эд, с благодарностью прижавшись к плечу младшего – на удивление, ноги действительно плохо его держали, – опустил глаза. – Мама, умирая, просила меня сделать ей несколько букетов. Это были белые лилии. На могиле Альфонса Хейдерика мы тоже оставляли белые лилии… всегда. Даже год назад в Тейбл-сити. А бабушка… бабушке всегда нравились цветы, которые мы с Алом делали сами. Она ведь ворчала, что не любит обычные, а тут хоть как-то… поэтому, – он грустно улыбнулся. – Хорошо, Эд. Пусть будет по-вашему. Пойдёмте – попрощаемся окончательно, – Рассел, кивнув, поднялся на ноги и подал Винри руку, за которую она с благодарностью ухватилась. Перед тем, как они действительно пошли к свежей могиле, Флетчер всё же заставил Эда и Ала выпить успокоительного. Видимо, оно было сильнодействующим или же слёз больше совсем не осталось, но теперь уже никто из них не плакал. Только Рокбелл обессиленно всё же опустилась на колени и прошептала: «Спи спокойно, бабуля. Мы будем часто тебя навещать». Эд и Ал сняли повязки и действительно трансмутировали из них и пары комьев земли два великолепных больших букета белых лилий, перевитых чёрными атласными лентами с белым кантом. Уже перед тем, как уйти, Эдвард замер рядом с холмиком и покачал головой. – Эх, бабуля… какой кульбит. Кто бы только мог подумать полгода назад, что ты… так… а думалось, что ещё так долго, так много впереди, хотя бы лет десять… И теперь всё. Мы будем скучать. Да что я несу, будем… мы уже очень скучаем. Надеюсь, там, – он запрокинул голову и взглянул на голубое небо, по которому плыли редкие пушистые облака, – тебе хорошо… Альфонс почти до боли сжал его пальцы в своей руке и, тоже вскинув большие серовато-карие глаза к небу, негромко добавил: – Передавай привет всем нашим родителям. Нам правда вас не хватает. Рассел, Флетчер и Винри молча подняли глаза к облакам. Бог – если он есть – знает, о чём думали сейчас эти пятеро светловолосых детей, которые для своих кто двадцати, кто чуть больше, кто чуть меньше лет потеряли слишком много бесконечно дорогих и близких им людей. Идзуми Кёртис переглянулась с мужем, гладя сына, прильнувшего к ней, по голове, а затем – с Мустангом, держащим под руку свою беременную жену Ризу. Теперь ответственность за четверых мальчишек и одну девочку – всех пятерых – лежит на них. Это и раньше было так, но со смертью Пинако Рокбелл жестокости мироздания подводилась окончательная черта. В их силах дать им родительское тепло, которого все пятеро так рано лишились, – и они сделают всё, чтобы исправить эту несправедливость. Такие раны никогда не заживают, но они рубцуются и лечатся.***
Поминальный обед прошёл так, как всегда и проходят подобные мероприятия: не слишком шумно, но достаточно оживлённо. Винри почти не реагировала на происходящее вокруг неё – только когда нужно было сказать первые слова, подняла рюмку с водкой, на которую решилась впервые, и сдавленным от кома в горле голосом произнесла: – Спасибо всем, кто пришёл сегодня проводить мою бабушку в последний путь. Помянем её. Светлая… – на этих словах она болезненно зажмурилась, и Эд с Алом, одновременно встав по обе руки от неё, закончили: – Светлая память Пинако Рокбелл. Винри, глотая вновь покатившиеся по щекам слёзы, благодарно кивнула им, и залпом выпила всё, что было в рюмке, даже не поморщившись. То же сделали Альфонс и Эдвард, вслед за ними – Рассел и Флетчер (хотя никому из них, опять же, раньше пить разведённый спирт не доводилось), затем и остальные. После этого всё шло так, как и должно. Слышались разговоры, рассказы, разные голоса, кто-то подходил, обнимал их, говорил, как троица – Винри, Эд и Ал – выросла и похорошела, с уважением пожимал руки Расселу и Флетчеру – о них тоже наслышан был весь Аместрис. Идзуми и Риза проследили, чтобы поминальные пакетики – о которых они обе вовремя и кстати вспомнили – оказались у всех гостей. К вечеру дом опустел. Остались только самые близкие – сама пятёрка друзей, чета Мустангов, чета Кёртисов и их сын. Когда все разошлись, Идзуми и Риза занялись размещением оставшихся. Винри ушла к себе в комнату переодеться и полежать в одиночестве – она сама об этом попросила, и никто не стал ей возражать – каждому надо было справиться с горем по-своему. Элрики и Трингамы, тоже переодевшись – то есть, сменив костюмы на неяркую повседневную одежду, – занялись уборкой. На почти испуганный вопрос фюрера, чего это они решили устроить, Ал хмуро ответил: «Это успокаивает, не мешайте, пожалуйста,» – и их больше не трогали. Рой и Зиг в конце концов ушли тоже заняться делом по хозяйству – а именно проверить всё, что может требовать ремонта, и, в случае чего, починить это. А такое действительно было – за время отсутствия в доме Винри и бабушки начала течь крыша, перегорело две лампочки, отсырели дрова для камина… К вечеру всё было в норме. Дом сверкал чистотой и порядком (мальчики не тронули только комнату бабули и комнату самой Винри), всё было в исправности, в камине горел огонь. Когда Рокбелл спустилась в гостиную, взрослые сидели на диване, негромко переговариваясь, Гнев с ногами забрался в кресло и, свернувшись клубочком, не моргая, следил за языками пламени, а Элрики и Трингамы молча сидели на полу перед камином, устало прислонившись друг к другу плечом к плечу. – Боже, вы что тут… уборку сделали? – немного заспанным, но удивлённым голосом спросила Винри, замирая в дверях. – О, Винри… да, мы немного навели порядок, – Ал, обернувшись, кивнул ей, стараясь не сильно дёргать плечами, чтобы не мешать почти задремавшему Эду. – Как ты себя чувствуешь, Винри? – практически в один голос спросили Рассел и Идзуми. Та, краснея, пожала плечами. Ей было неловко из-за того, что она никак не помогла людям, которые так о ней заботятся. – Я ничего, получше… но как же… что ж вы меня не позвали?.. – А зачем тебя будить было? Ты и так устала, надо было отдохнуть. А мы так отвлеклись, – не поднимая головы от плеча Альфонса, сонно пробормотал Эдвард. – В конце концов, это было не очень сложно и напряжно. – Да, только тебе бы самому поспать не помешает, братец, – тепло улыбнулся Ал, гладя брата по растрепавшимся волосам. – Ты вон и так почти спишь… – Я? Ничуть не бывало… – Винри, ты что-то хочешь спросить, так ведь? – Флетчер внимательно сощурился, глядя на девушку. – Или… предложить? Говори. – Я… на самом деле, да, – та, потупив глаза, смущённо кивнула. – Дело в том, что… я совсем не хочу есть. Но мне так горько и тоскливо, что кричать хочется. Вместе с тем, я не понимаю, чего я хочу. Как раз кричать сил нет. И я хотела спросить… может, кто из вас хочет ещё выпить со мной? – Винри! – в один голос возмутились Мустанги и Кёртисы. – А почему бы и нет? – меланхолично возразил им Эдвард, всё же открывая глаза, отстраняясь от плеча Альфонса и переглядываясь с братом. Ал кивнул ему. – Мы с Алом за. Меня вот во время поминок спирт вообще не взял. То ли он разбавленный был, то ли мне так плохо было, что я даже не почувствовал. – Вот и я такой же, – вздохнул Ал, поправляя чёлку, чтобы не лезла в глаза, и совершенно не обращая внимания на негодующие взгляды, которыми испепеляли их с Эдом фюрер и учитель. – Рассел, Флетчер, вы с нами? – Водка была не разбавленная, это я вам как химик и алхимик говорю, но выпить я не откажусь, честно говоря, – Рассел потянулся, искоса с улыбкой глядя на своего младшего брата. – А вот насчёт Флетчера не знаю – он же несовершеннолетний… – Я совершенно зимний, и вообще мне уже семнадцать, и пить я буду – это что такое, мой брат, лучший друг и его брат пить будут, а я нет? Ну уж знаете куда идите! – возмутился Флетчер, поднимаясь на ноги. – И вообще, я как врач должен как минимум следить за вами!.. – Ага, а лучше пить с нами, потому что чтобы спасать алкоголиков, нужно думать как алкоголик, нужно быть алкоголиком! – негромко рассмеялся Альфонс, тоже вставая и помогая встать хихикающему Эдварду. – Не ворчи, Флетчер, никто не против, Рассел просто пошутил… – Вообще не совсем, но что я тут могу сделать, – фыркнул старший Трингам, лениво поднимаясь с пола вслед за остальными. – Как будто… – А ну стоять! – Мустанг, глубоко возмущённый тем, что его не слушают и не слышат, грозно навис над ними, встав с дивана, – причём умудрился в этом опередить Идзуми, которую почему-то за руку удержал Зиг. – Вы что, думаете, мы вам пить позволим?! Вот так просто?.. – Рой, Рой… – Риза успокаивающе потянула его за рукав. – Вы уже выпили днём – ну и хватит с вас! Что вы, в жизни ещё напиться не успеете? Оно вам надо?! – Рой… – Послушайте, господа «взрослые», – Эд махнул рукой друзьям и брату в знак того, что говорить будет он – и действительно шагнул вперёд, оказываясь нос к носу с Мустангом и спокойно выдерживая его взгляд, – я не понимаю претензии. Во-первых, мы уже совершеннолетние и сами вправе решать, что, где и когда пить. Предвидя возмущения насчёт Флетчера, я скажу, что мы ему слишком много выпить и не позволим, и, пользуясь обычными «родительскими доводами», скажу, что пить он будет в нормальной компании, между прочим, со своим старшим братом и чуть ли не под вашим надзором, а не где-то в непонятной подворотне… – Эд! – Цыц, Флетчер, я знаю, что говорю. Это всё было первое. Во-вторых, хочу заметить, что мы пить будем не из-за великой радости. Если вы не заметили, Рой, мы четверо – Рассел, Флетчер, Ал и я – никогда не пьём ничего крепче пива или сухого вина. Значит, вы вряд ли можете опасаться, что из-за одного вечера мы вдруг резко все превратимся в алкоголиков. Ну, и, наконец, в-третьих… – глаза Эда подёрнулись дымкой усталости, и сам Мустанг растерянно переглянулся с Идзуми Кёртис. – В-третьих, у нас умерла любимая бабушка. Мы очень устали и измучились за последние дни в частности и за последние пару месяцев в особенности – мы пятеро. Мне лично адски тяжело – думаю, что моей подруге, моему брату и моим друзьям не легче. Можем мы себе позволить раз в жизни распить пару бутылок водки? Мне кажется, можем, и нам даже не в чем будет себя укорять. Вы же должны понимать, как бывает непросто. Рой, вы, со слов Ала, в прошлом году, когда меня похитили, начали курить. Учитель, как вы справлялись с горем от потери сына, простите, я не знаю, но… неужели и вы откажете нам в праве хоть немного забыться? В комнате повисла звенящая тишина. Идзуми сглотнула и опустила голову. Уже в который раз эти выросшие дети заявляют о правах на свою жизнь. И возразить им нечего. Мустанг постоял с поджатыми губами несколько секунд и тяжело опустился на диван. Спорить с Эдвардом было бесполезно, фактически – невозможно. Эд, удовлетворённо кивнув, молча направился на кухню, куда уже скрылась Винри. Вслед за ним туда же ушли Ал, Рассел и Флетчер. Взрослые обменялись виноватыми взглядами. Гнев по-прежнему не двигался, следя за языками пламени, пляшущими в камине. Было странно и тихо. До жути тихо. С кухни доносился только приглушённый звон, свидетельствующий о том, что рюмки поднимались и опускались. Так продолжалось минут двадцать, прежде чем тишину прервал тихий вздох Винри: – А помните, как бабушка нас троих водила на речку, когда ледоход был?.. После этого заговорили все пятеро, перебивая друг друга. Иногда кто-то шмыгал носом, время от времени кто-то всхлипывал, но – говорили. Больше всех, разумеется, Винри, меньше – Эд и Ал, ещё меньше – Рассел и Флетчер… но всем было, что рассказать и что вспомнить. Через час Винри проскользнула мимо удивлённых взрослых наверх – за фотоальбомами – и постепенно вся компания вновь переместилась на ковёр к камину. А там к ним присоединились уже и Мустанги с Кёртисами. Комната наполнилась смехом и громкими голосами. Снова вернулись шутки («Стальной, у тебя такие щёки в детстве были! – Можно подумать, вы в год лучше выглядели! – Ой, Эд, помнишь, это же этот… – А-а, Ал, это ты? Господи, само очарование! – Прекрати меня смущать! – Ха, Ал, у тебя тут такое выражение лица, как будто ты буддийский монах! – Да, я познал дзен в неполные два года, что пристал? – Эд, ты был в секте вместе с Винри? – Да, секта искусанных комарами и смазанных зелёнкой! Вот Алу везёт, его не кусают… – Я невкусный просто, бабушка всегда об этом говорила! – А это где? – А это в горах, здесь недалеко, бабуля нас часто туда водила. Там жутко красиво, хотите, сходим, когда будет отпуск? – С удовольствием!»), весёлые рассказы – как и любила бабушка… Откуда-то нашлась старая гитара, и Рассел с Эдвардом едва не подрались, настраивая её («На лад выше! – Ниже! – Выше! – Ниже! – Ты дурак? – Сам придурок!»), а потом все пятеро пели – и как пели! Бабушка Пинако не зря любила, когда вся пятёрка собиралась у её постели, и часто просила спеть. Глубокие и бархатистые баритоны Эдварда и Рассела, мягкие и звучные альты Альфонса и Флетчера и чистый звонкий сопрано Винри вместе давали потрясающее сочетание («Вам бы на сцене выступать, мировой, причём!» – украдкой вытирая слёзы, проворчала учитель). В камине уютно трещал огонь, солнце отбрасывало последние тёплые лучи – на следующий день вновь ожидались метель и мороз – на стены комнаты, а на кухонном столе одиноко сверкала гранями забытая неполная бутылка водки. Она была не нужна больше. И вряд ли понадобится впредь.