Тяжёлое испытание

На следующий день Винри и бабушка ушли в больницу. Обе категорически отказались от помощи Элриков («Меня одной хватит! – А я ещё бодро стою на ногах!»), и братья вернулись на работу в Штаб – чтобы нос к носу столкнуться в коридоре с Расселом и Флетчером в химзащитных костюмах. То есть, они даже сначала не поняли, что это Трингамы – пока эти двое не сняли что-то вроде шлемов. – Я даже почти испугался, – Альфонс, слабо улыбаясь, пожал протянутую ему руку Флетчера через перчатку. – Что, мы выглядим, как вестники апокалипсиса? – хмыкнул Рассел, здороваясь за руку с Эдвардом. – Вроде того, – Эд пожал плечами и серьёзно нахмурился. – Вы… правда поосторожнее там. – Мы ведь уже работали с опасными веществами. Не в первый раз. Всё будет в порядке. Кто, если не мы? – тот вздохнул, явно храбрясь. – Точно, – поддержал его Флетчер. – А вы не переживайте, у вас других забот хватает. – Очень смешно – не переживать, – покачал головой Ал. – Вы показываться вообще будете? – После полной дезинфекции всех поверхностей одежды и тела – да, мы будем приходить к вам в кабинет с докладом. – Тогда… до вечера? – До вечера.

***

Потянулись дни. У бабушки Пинако взяли биопсию, пообещали сделать всё за три дня и сказали приходить на консилиум уже в конце недели. Винри возилась по хозяйству – Эд и Ал полностью отдали кухню в её ведение. Сами они на работе не задерживались, хотя дел стало словно бы ещё больше. Рассел и Флетчер действительно неизменно появлялись по вечерам – усталые, измученные и с совершенно мрачными новостями. Тест был распространён по всему Аместрису, и его результаты были неутешительными. Готовился проект введения карантина. Все посбивались с ног. У самих Эдварда и Альфонса едва хватало вечером сил немного посидеть с Винри и бабушкой, прежде чем они отключались. В Штабе и на улице стало мрачнее – небо всё чаще застилали серые тучи. Но силы шутить и улыбаться у Трингамов и Элриков ещё оставались – и потому всё было в порядке. В этот день Рассел и Флетчер пришли, наконец, и на обед в кабинет фюрера. Законопроект был отдан в дело, и у Эдварда и Альфонса тоже появилось немного свободного времени, поэтому все четверо смеялись напропалую, веселя неизменную команду Мустанга. Ал стоял у стола фюрера, Эд сидел на своём стуле, закинув ноги на столешницу, чем как обычно вызывал ворчание фюрера, Рассел огрызался на его подколы из другого угла кабинета, где по просьбе Фармана вместе с посмеивающимся младшим братом трансмутировал местное подобие алоэ, когда вдруг в дверь тихо робко постучали. Эд опустил ноги на пол, Ал поднял голову, Флетчер и Рассел обернулись. Повисла тревожная тишина. Сегодня был день врачебного консилиума, и все с нетерпением и страхом ждали его вердикта. Но Винри до сих пор не звонила, что нервировало и Элриков, и Трингамов, и Мустанга – следствием чего и стало такое истерическое веселье. И вот теперь… – Войдите, – спокойно скомандовал Рой. Дверь открылась, и на пороге показалась Винри Рокбелл. Её голова была опущена, лица не было видно, плечи мелко подрагивали. В руке она сжимала платок. У Эда защемило под сердцем. Ал со страхом прошептал: – Винри… что? Девушка молча, не поднимая глаз, притворила за собой дверь, прошла, не глядя ни на кого, к дивану и опустилась на него, комкая в руках белую ткань. Спустя с минуту потрясающей тишины, когда нервы у всех присутствующих – особенно у Эда и Ала – были на пределе, она прошептала: – Всё… очень плохо. – А именно, Винри? – после короткой паузы глухо спросил Эдвард, сжимая кулаки. – Мне… мне сегодня ночью приснился сон, что… – словно не заметив его вопроса, девушка тихим, срывающимся голосом продолжила, – что будет рак третьей степени… я так ещё испугалась… – Винри… – Флетчер повернулся всем телом, собираясь сказать, что третья степень ещё даёт право бороться, но… – А у неё четвёртая степень! Метастазы в печени! Всё уже! – Винри вдруг всплеснула руками, спрятала лицо в ладонях и зарыдала в голос. Все замерли, как громом поражённые. Рой привстал из-за стола и перевёл взгляд с Винри на Эдварда – лица Ала ему было не увидеть, – чтобы у него сжалось сердце. Такие яркие и упрямые карие глаза старшего Элрика сейчас просто потухли. Он тяжело глубоко дышал. Его ладони мелко подрагивали. – Винри… это значит… что… неоперабельная? – еле слышным больным шёпотом спросил Альфонс, и Рой понял – младший мучается ничуть не меньше своего брата. – Д-да! – сквозь всхлипы выдавила из себя Винри. – Мне… мне сказали… что… что тут… одна… надежда… что… долго… мучиться… не будет… лучше уж от сердечного приступа! – её голос снова пресёкся подступившими к горлу рыданиями. Ал медленно повернулся и неверными шагами отошёл к окну. Мустанг с горечью отметил, как тяжело он прислонился лбом к стеклу, как крупно вздрогнули его плечи, как лицо исказила гримаса нечеловеческой боли. Он вновь бросил взгляд на Эда. То же самое. Только старший спрятал лицо в ладонях. – Ба… бабушке сказали только… что рак… что… четвёртая степень… что бесполезно… нет… только мне, – справившись с лёгкими, продолжила Винри. – Ей… её сейчас… кладут… в больницу… ставить стому… чтобы можно было… есть… чтобы… выдержала… химию… а мне… сказали… прийти… вечером… вечером… – Сколько, Винри? – на выдохе прошептал Эд, не отнимая ладоней. – Максимум… год… полтора… но… это предел… в любую… в любой… момент… может… это незаметно, их всегда обнаруживают на третьей-четвёртой… мне сказали… мне… – Господи, – со страданием в голосе пробормотал Рассел. – Какой… кошмар, – Флетчер, которого не держали ноги, опустился на стул и зажмурился. – Мне так жаль, – Мустанг тяжело потёр виски, прикрыв веки. Эдвард вдруг резко отнял руки от лица. Его сухие глаза горели. Он быстро поднялся, в три широких шага преодолел расстояние до дивана, взял Винри за руку и потянул на себя, заставляя её встать и уткнуться в его плечо. – Ал, – опустив левую ладонь на её затрясшуюся ещё сильнее голову, Эд сипло позвал брата, протянув к нему правую руку, – Ал, иди ко мне. Альфонс развернулся и бросился к старшему, едва не зацепившись ногой об стол. Он ничего не видел – горло уже першило, глаза застилала дымка наворачивающихся слёз. Эдвард буквально поймал его и крепко прижал к себе за спину. Винри в этот момент содрогнулась от особенно сильного приступа рыданий, Ал зарылся носом в светлые волосы старшего и, прижав ладонь к губам, громко всхлипнул. Слёзы, горячие, мучительные слёзы безысходности покатились по его щекам крупным градом. Больше скрывать он их был не в силах. Альфонс плакал беззвучно, изо всех сил зажимая себе рот рукой, но крупно вздрагивая от душащих его слёз. Винри рыдала громко, в голос, никого не стесняясь. Её горе не просто придавило – оно её раздавило. А Эдвард, на которого в этот момент рухнула вся ответственность за младших и вообще за весь его окружающий мир, запрокинув голову, смотрел в потолок, до крови кусая губы и запрещая себе плакать. Потом, когда он останется один, наедине с собой. Сейчас слёзы не помогут ему не дать им упасть. А он не может им позволить. Не может. Они скоро останутся трое друг у друга. Конечно, они уже оставались двое с Алом, когда умерла мама, а затем, спустя много лет, совсем не так давно погиб отец. Но ведь бабушка Пинако и Винри тоже всегда были их семьёй – и вот теперь… – Кто же вас ещё пожалеет, маленькие мои, – с бесконечной болью в голосе прошептал Эд – совсем как мама много лет назад, когда они с Альфонсом, потерянные и испуганные, держали её за тонкие, почти насквозь просвечивающие пальцы. Ал обнял брата за талию, Винри положила ладонь на плечо – и они так и замерли, трое в душе ещё детей, потрясённые страшным приговором. Мустанг теперь сам спрятал лицо в ладонях. Невозможно больно было смотреть, как они мучаются. И чем он может им помочь? Ничем. Это такое горе, с которым им придётся справиться самим. И всё-таки едва различимые слова Эдварда будто пробили его насквозь. Этот год был для всех них испытанием. Но для Элриков это от начала и до конца была сплошная пытка. За что? Почему так? Почему они? Флетчер вдруг всхлипнул. Рассел испуганно повернулся к нему. Плечи его младшего брата тоже подрагивали. Это была единственное препятствие к тому, чтобы стать лучшим врачом Аместриса для младшего Трингама – он слишком любил людей и слишком всегда пропускал их боль через себя. Даже тогда, много лет назад, когда он просил Эда и Ала уйти из лаборатории после того как Рассел с Эдом едва не убили друг друга. И теперь – теперь ничего не изменилось. Да ведь ему и самому больно. Рассел, горько поджав губы, обнял Флетчера за плечи и бережно погладил его по макушке. Тот уткнулся в живот старшему и заплакал уже в открытую. Ничего. Финал.