frost × flame.

      Они встречаются в сражении в этом почти бесконечном лесу. Самая беспощадная к людям вампиресса и самый беспощадный к вампирам человек.       Задание Астольфо на сегодня — убить Веронику. Вероника же должна выжить любой ценой. Даже если ценой этой станет жизнь посмевшего напасть на неё церковника — жизнь, которую она и без того не очень-то стремится сохранить.       Лёд и пламя — такое стереотипно-контрастное противостояние. Вероника переписывает формулы мира своей ледяной магией, и смертельно холодным безразличием сияют её светлые глаза. В глазах Астольфо же горит огонь — яркий-яркий, убийственно яркий, а на конце его копья сверкают жёлтые разряды молний.       — Я убью тебя, вампир, — заявляет он, хмурясь почти угрожающе.       — Называй меня вампирессой. — Вероника совсем, кажется, всерьёз его не воспринимает — лишь насмехается. Даже позволяет себе такого рода вольность: и вправду ведь не любит, когда её с мужчинами сравнивают. Да и вообще мужчин не любит, что уж там. Ну, или… считает себя выше их, как минимум.       — Хорошо. Я убью тебя, вампиресса, — повторяет Астольфо почти с издёвкой. Показывает этими словами, что ему-то нет никакой разницы, какого пола будет тот, кого он прикончит. Ему ведь и вправду всё равно. Главное — факт того, что Вероника является одной из тех, кого он ненавидит. Одной из вампиров. А уж её статус «Клыков Королевы» делает особенно приятной перспективой одолеть её.       Они начинают сражение.       Её магия — лёд, а вокруг — вечно заснеженный лес, что, конечно, даёт ей немалое преимущество. Всё вокруг становится Астольфо врагом, ни одному своему собственному движению он не может доверять. Однако лёд же слишком легко растопить — тот факт, которым она, видимо, благополучно пренебрегает, уверенная, что Астольфо просто не успеет, каким бы горячим ни было его пламя, разрушить те глыбы льда, что вскоре растут вокруг неё, являя собой что-то вроде щита, пока она этим же льдом пытается дотянуться до своего противника.       Астольфо приближается — быстро, стремительно. Рассекает своим оружием ледяные глыбы — так ловко и неожиданно, что Вероника даже понять то не сразу успевает. Астольфо оказывается слишком близко, когда она замечает его, — острие копья вонзается в тело, а Вероника успевает лишь за мгновение до этого отклониться в сторону, чтобы лишь его край коснулся её плоти. Для сильной вампирессы вроде неё — не смертельно, даже несмотря на противовампирский яд, но всё равно как минимум чертовски неприятно. Неприятно — от осознания того факта, что человек, какой-то жалкий человек смог задеть её.       Вероника усмехается — так, что это явно ничего хорошего не предвещает, и Астольфо наверняка осознаёт это. Лишь ещё больше раззадоривается, видя такую её реакцию. Вероятно, думает, что сейчас её, озлобленную и потому неосторожную, победить не составит труда, ведь во власти эмоций она будет пропускать ещё больше ударов, сконцентрировавшись на нападении. Ошибается.       Следующую его атаку Вероника отражает легко и уверенно. Так, точно и всерьёз не воспринимает, без особых усилий откидывая его далеко назад и почти впечатывая спиной в ближайшее дерево. Усмешка всё ещё остаётся на её губах, в то время как сама она стремительно сокращает разделяющее их расстояние. Астольфо требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя, — она пользуется этим, успев соткать вокруг себя очередной ледяной щит и одновременно с этим окружая тем же льдом его тело. Веер сверкает в её руках — придвинувшись вместе с окружающим её льдом вплотную близко к Астольфо, Вероника проводит остроконечными спицами по его горлу. Сталь их ощущается ещё более холодной, чем, казалось, должна была бы — очевидно, и тут не обошлось без ледяной магии.       Вероника находится в состоянии аэгиса, что логично, но взор её скорее холодеет, чем загорается, как у других вампиров, — какой-то холодный свет исходит из её глаз. Этим взором она будто бы замораживает — Астольфо не может сдвинуться с места, лишь один раз случайно встретившись с ней взглядом. Думает уже, что она прямо сейчас убьёт его, однако Вероника отчего-то медлит — наслаждается его слабостью, его уязвимостью.       — Вы, люди, такие жалкие, ты знаешь? — говорит — ещё больше злит его. — Сейчас ты полностью под моим контролем. Твоя жалкая жизнь в моих руках. Ты надеялся, что убьёшь меня так же просто, как убивал других вампиров, но посмотри — такова настоящая сила мне подобных. Те мелкие сошки, чьи души охвачены проклятиями, не имеют ничего общего со мной. Они ничтожны. Но вы, людишки, ещё ничтожнее, когда дело касается не жалких отбросов, а по-настоящему сильных противников. Легко бить слабых, не правда ли?       В её голосе не слышится никаких эмоций, кроме, разве что, некоторого презрения — она абсолютно спокойна, абсолютно сдержанна и, кажется, полностью контролирует ситуацию. Исход и вправду лишь от неё зависит. Таким… Таким бесполезным чувствует себя Астольфо, пойманный ею без возможности выбраться. Это… Раздражает. Его вообще раздражает всё в ней — её самоуверенность, её насмешливость, её превосходство над ним, которое он, несмотря ни на что, вынужден признать. Астольфо злится — наверняка ожидаемая для неё реакция. Точно воспламеняется — злость придаёт сил, заставляя превосходить самого себя. С громким треском разрушается лёд вокруг него. Вероника просчитывается — не ожидав этого, резко отпрыгивает назад, позволяя ему, фактически, освободиться. Теперь уже Астольфо переходит в нападение — надвигается на неё угрожающе, всем своим видом как бы говоря что-то вроде: «Не стоило тебе так унижать меня». Теперь уже он хочет её унизить. Показать, на что способен; доказать, что ей всего лишь повезло почти что одолеть его. Убить её — да так, чтобы перед смертью она испытала наихудшие в своей жизни страдания, осознавая, что проиграла человеку, над которым только что в открытую насмехалась. Таких, как Вероника, Астольфо ненавидит больше всего.       Он атакует — она едва успевает защищаться. Скорость — его главное преимущество перед сильной, но двигающейся достаточно неспешно вампирессой. Она выстраивает очередную ледяную преграду — он уничтожает её без особых усилий. Снова они оказываются в непосредственной друг от друга близости, — на сей раз все обстоятельства на стороне Астольфо, чем он и собирается воспользоваться. Сделав шаг назад, резко вытягивает перед собой «Луизетту», разводя её лезвия настолько, насколько это возможно, и резким движением захватывая ими Веронику, пока та отвлекается, пытаясь сфокусироваться на изменении формулы; рассекает ткань её кимоно, после чего погружает клинки в плоть, оставляя на бледной коже вампирессы две глубокие раны. Вероника изворачивается, вырываясь из в буквальном смысле железной хватки причудливого оружия, однако кровь уже вовсю хлещет из её тела, что ещё больше замедляет её: теперь она только и может, что с переменным успехом уклоняться от последующих ударов.       — Думала, ты непобедима? — Теперь уже Астольфо усмехается ей в лицо, в очередной раз оказавшись достаточно для того близко. — Как видишь, не так всё просто. Лучше бы тебе было не недооценивать нас, людей.       Впрочем, он не может не признать: в сложившейся ситуации даже это кажется удивительным — любой другой вампир уже и этого не смог бы, в то время как ей удаётся не только не позволить ещё раз ранить себя, но и частично восстановиться благодаря необычайно быстрой даже для ей подобных регенерации. Вероника совершенно уникальна в своих способностях. Это же понимание до предела подогревает его к ней ненависть, заставляя ещё яростнее желать победить её. Точнее и чаще становятся его атаки, но больше ни разу у него не получается даже коснуться её: Вероника, очевидно, учитывает свои ошибки, больше оных не допуская. Таким же очевидным оказывается для Астольфо и факт того, что сейчас она попросту тянет время — ждёт, пока регенерация окончательно затянет её раны. Всё разворачивает в свою пользу — наверняка понимает, что выводит этим Астольфо из себя, но только того, судя по всему, и добивается: чем меньше он будет контролировать себя, тем ей будет проще. Умом-то он это осознаёт, вот только эмоций сдержать не может — при одном-единственном взгляде на неё вспоминает тех отвратительных вампиров, что когда-то убили его сестру и покрыли своими метками его тело. За свою недолгую жизнь он видел немало им подобных тварей, однако многие из них — тот же Ной Архивист с его почти что ангельским нравом — удивили его своими от тех отличиями. А вот Вероника — такая же. Такая же, как те, кого Астольфо ненавидит. Высокомерная. Беспощадная. Жестокая. Какое-то садистское удовольствие в сражении с людьми для себя находящая. В Веронике нет ничего, что могло бы заставить его сопереживать ей, ничего, что могло бы хоть в какой-то мере оправдать её.       Однако с ней тоже не так всё просто, как с теми — ничтожными, мерзкими, поверхностно-примитивными — тварями.       Потому что… Потому что в ней, как бы там ни было, есть то, что вынуждает Астольфо восхищаться ею.       Потому что её сила — настоящая. Её уверенность — не показная. Её превосходство — неоспоримое. И Астольфо приходится, как бы он тому ни противился, признавать, принимать это.       Что бы он ни делал, она уже знает, что будет делать дальше. Этим — бесит, провоцирует, будто бы бросает вызов. Даже сейчас, когда Астольфо на некоторое время берёт над ней верх, он прекрасно сознаёт, что всё ещё не может победить её. Не может — и оттого лишь ещё больше хочет. Не ради той цели, которую дала ему церковь, не из своего стремления действовать правильно, а лишь из личного в том интереса. Если подумать, то он в принципе изначально лишь личным интересом и руководствовался, соглашаясь на это. И она всеми своими действиями лишь ещё больше этот интерес разжигает. Только этого и ждёт. Потому что… Потому что иначе — скучно. Она ведь тоже с ним сражается скорее из интереса.       И опять она возвращает себе контроль над происходящим — стоит Астольфо только отвлечься на пару секунд на раздумья о том, что ему делать дальше, как она — видимо, уже восстановившись почти до конца, — вдруг создаёт новую ледяную лавину, опять отталкивая его от себя и прижимая к дереву. На сей раз, правда, вырваться ему не даёт. Мгновение — и она оказывается рядом; свободной рукой преграждает ему путь в сторону, нависнув над ним, в то же время вновь прислоняя к его шее зажатый во второй веер. Расстояние между ними столь ничтожно, что Астольфо чувствует её ледяное дыхание. А она вдруг надавливает веером на его подбородок, вынуждая его поднять голову и в очередной раз встретиться с ней взглядом.       — Знаешь, — произносит вдруг, и голос её звучит как-то слишком уж непринуждённо, — я ненавижу людей, мужчин и, в особенности, людей мужского пола. — Бросая эту фразу, почти шипит, подобно змее, и как-то по-злобному усмехается. Однако выражение её лица становится намного спокойнее и даже несколько теплее, когда она вдруг добавляет:       — Ты, впрочем, исключение.       На секунду Астольфо перестаёт понимать происходящее: о чём она вообще говорит?.. К чему, с какой целью кидает это почти что признание? Ждёт от неё какого-то подвоха — неожиданного смертоносного удара, очередных насмешливых слов, чего угодно, но только не того, что в самом деле следует за этим.       — Ты интересуешь меня. — Констатация факта. Без эмоций, без сомнений. Абсолютно холодно. — Думаю, ты едва ли не единственный человек, который заслуживает моего внимания.       Склонив голову, она вдруг обнажает клыки. Тянется к нему — абсолютно неожиданно и совершенно бесцеремоннно вонзает их в плоть его шеи. Без ненависти, без агрессии — Астольфо понял бы, если бы было иначе. Не так, как это делали с ним те твари, — совсем, совсем иначе. Без намерения унизить, без намерения воспользоваться. Спокойно, даже с наслаждением — с наслаждением, которое, как Астольфо с удивлением отмечает, будто бы и ему каким-то образом передаётся.       Вероника пьёт его кровь — впервые в жизни Астольфо не хочется воспротивиться сему процессу; впервые в жизни до него наконец доходит, каким образом от оного можно получать удовольствие. Это кажется ему сущим абсурдом, и он и сам не знает, почему вдруг не хочет больше нападать на неё, почему вдруг позволяет ей такое. Но позволяет — и даже не чувствует оттого себя уязвлённым или униженным. Точно так всё и должно быть.       Множество мыслей проносится в его голове; думает он о том, что, возможно, во всех вампирах ошибался, и что все некогда казавшиеся ему правильными идеи совершенно сомнительны, и что не все вампиры одинаково ужасны, что среди них есть достойные, и ещё о многом, в чём не находит как такового смысла… С течением времени он всё меньше и меньше, впрочем, осознаёт хоть что-нибудь, потерявшись в собственных сомнениях и колебаниях, которые ещё больше затуманиваются из-за того неожиданного воздействия, что оказывает на его тело вампирский укус, — никогда прежде он и подумать не мог, что способен ощущать что-то такое. Вероника тем временем заканчивает своё дело — отстраняется, так страстно облизнувшись. Очередная метка появляется на теле Астольфо — льдистым серебром переливаются закручивающиеся в обрамлённый бордовым отсветом пятиконечный цветок линии. Впрочем, на сей раз сам факт её наличия не вызывает у него отвращения — скорее даже какое-то удовлетворение испытывает он, хотя даже для самого себя не хочет признавать этого.       — Как я и думала, — отмечает Вероника, неотрывно глядя ему в глаза. — Твоя кровь восхитительна. Недаром столь многие выбрали тебя в качестве своей жертвы.       Одно лишь упоминание об этом будто бы пробуждает в Астольфо ту часть его личности, которая всё ещё ненавидит вампиров до дрожи, до безумия, — тут же он хочет высвободиться, отбросить Веронику от себя. Впрочем, она тут же продолжает, заставляя его повременить с этим:       — Не подумай, что я понимаю их. Они, должно быть, были теми ещё ничтожествами, раз пили из тебя против твоей воли и пользовались тобой для удовлетворения своих потребностей. Это… Отвратительно. Я не говорю о том, что все люди достойны лучшего обращения, но ты точно таких унижений не заслуживаешь.       — Но разве не то же самое ты сделала только что? — Астольфо усмехается, уже чуть спокойнее.       — А ты не хотел этого? — отвечает вопросом на вопрос Вероника. — Поверь мне, я шла на это с полным осознанием того, что ты можешь в любое мгновение вырваться и всадить копьё в моё тело. Но ты ведь не сделал этого.       Астольфо хочет возразить — не находит, что сказать на это, потому как её объяснение слишком логичным и ясным ему кажется. И вправду, он сам допустил это. Да, Вероника изначально удерживала его — лишь в сражении. Но ничто не ограничивало свободу его действий, когда она укусила его. Он сам не стал сопротивляться. Не потому, что не мог, — потому, что не желал. Потому что… Впервые в жизни ему понравилось, что кто-то выпил его крови. Впервые в жизни ему понравился вампир. Нет, не так: не вампир — вампиресса.       Вероника восхищает его.       Вероника превосходит его.       Вероника привлекает его. Совершенно новое для него чувство.       Веронику ему не хочется убивать. Ей ему хочется поддаваться.       Впервые в жизни он задумывается о том, чтобы нарушить приказ церкви. Впервые же — действительно нарушает. Отступает. Не убивает.       А Вероника говорит ему вдруг:       — Кстати, я многое знаю о твоём прошлом, — загадочно ухмыляется. — Как знаю и о том, что восемь из тринадцати оставивших на тебе метки уже мертвы. Так вот, как насчёт сделки?       — Сделки? — переспрашивает Астольфо удивлённо.       — Я найду для тебя оставшихся пятерых, — предлагает она, — и затем дам тебе расправиться с ними.       — И что ты потребуешь взамен?       — Ничего особенного. — Почти коварной становится её усмешка. — Я хочу всего лишь… Навсегда стать единственный, чья метка останется на твоём теле. Единственной, кто сможет пить твою кровь. Как тебе такое предложение?       Астольфо медлит. Сомневается — чувствует себя так, будто собирается заключить Фаустовский контракт. Уж больно просто для кого-то вроде Вероники звучит это условие. Сомневается — но аргументов «за» находит куда больше, чем «против». Такую возможность расправиться со всеми, кого он так ненавидит, он упустить не может. Да и не только в этом дело: в конце концов, он сам испытывал скорее удовольствие, чем отвращение, когда именно эта вампиресса пила его кровь, так что где-то в глубине души Астольфо всё-таки признаётся хотя бы себе в том, что хотел бы ещё раз почувствовать это.       — Я согласен, — заявляет наконец, пламенно и порывисто прекращая все раздумья.       — Рада слышать это, — возвращая себе привычную холодность, отзывается на то Вероника.