***
— Стоять! — рявкнул ему в спину точно облитый кипятком Лю Цингэ, не сразу сумев перестроиться, а затем, хлопнув себя по лбу, зашипел и рванул вслед! Повело в сторону! Вывихнутую ногу прострелило, колено подогнулось, перевёрнутая кровать перегораживала комнату. Как же всё!.. Что вообще происходит?! Перескочив через кровать, Лю Цингэ, так долго подбиравший подарок и благовония, перегородил дверь и прямо произнёс, не понимая, к чему претензии: — Может, у нас и разные вкусы, но я знаю, что тебе такое нравится. Лицо Шэнь Цзю пошло пятнами. Глотнув воздух, он мелко затрясся, как в лихорадке, закашлялся, прислонился к косяку, а на рукаве, которым он прикрывал рот, начали расползаться тёмные пятна. У него что, дурная кровь горлом пошла? Отчего?! Вперившись взглядом в жаждавшего было сделать шаг и помочь Лю Цингэ, Шэнь Цинцю захрипел, и больше в его словах не было ничего, кроме злобы: — Ты, ненавижу, ты, не умеющий сам решать свои проблемы, бегающий за помощью, как дворовая псина за костью, маньский варвар с человечьим обличьем, потомок и позор славного клана Лю, облачившийся в белое и не способный даже до голубых одежд подняться… Кровь хлынула к лицу, так что Лю Цингэ казалось, ещё миг и она польётся изо рта и ушей. Рука сама легла на рукоять подлетевшего Чэнлуаня, однако с трудом выдохнувший Шэнь Цзю молча, не говоря больше ничего, обошёл скрипящего зубами Лю Цингэ по дуге, точно боясь замараться. Даже рукавом не задел — специально презрительно обошёл, уронив Лю Цингэ лицом в грязь даже без толчка, не то что без боя, а у того стучало в висках: Это он не может свои проблемы решать? Это он помощь выпрашивает?! Это он даже до низшего чиновничьего ранга не добрался, который носит голубой, — а на Цанцюн, считай, до адепта Аньдин, — да когда Шэнь Цзю бешенством заразиться успел?! Зачем добавил: — Благо белый тебе к лицу. К лицу?! Да, его предок был разжалован и с позором казнён в некрашеных одеждах человека без звания — презираемых белых одеждах простолюдина, — но словно мало ему было слов казнённого отца, как ещё и!.. И тот, кто был ему другом, нож в старую рану загнал!!! Загнал и провернул! Шэнь Цзю знал, куда бить. Он до острой боли в грудине тем напоминал Ван-шибо: тоже знал, что сказать и сделать, чтобы доставить наибольшую боль и страдание. И что самое главное — даже сейчас едва стоящий на ногах Лю Цингэ не мог ощутить к нему ничего дурного. Прежде Шэнь Цзю был ехидным, его слова могли уколоть, но они не ранили. С ним было… легко и приятно общаться. Приятно проводить время, и Лю Цингэ завтрашней охоты дождаться не мог! Сейчас же сказанное им ранило. Причиняло боль что от укуса, что от щедро впрыснутого яда. Зарычав от беспомощности, заставляя себя не думать о тех разнузданных картинках, что снились ему, желающий просто поговорить Лю Цингэ схватил уходящего Шэнь Цзю за плечо! Взметнулись одежды — щека вспыхнула! Царапины, на которые не поскупился едва дышащий Шэнь Цзю, не размениваясь ни на пощёчину, ни на удар кулаком, горели огнём. Стоя внагибку, едва не дыбя шерсть на затылке, словно раненый зверь, он смотрел снизу вверх яростно полыхающими глазами и змеёй шипел: — Руки. Прочь. Схватишь ещё раз — будешь меч зубами держа!.. Того, что стряслось в следующий миг, Лю Цингэ не хотел. Нет. Никогда и ни за что — это была случайность, несчастный случай, трагическая случайность, это!.. Он не хотел!!! Он не хотел — однако рефлексы сработали раньше полуспящего мозга, на который только-только с размаху рухнул камень. Подсечка — и Шэнь Цзю с грохотом рухнул спиной прямо на жаровню! Вопль боли! Грохот, угли разлетелись по полу! Перепугавшийся Лю Цингэ рванул к скрючившемуся Шэнь Цзю, чтобы помочь! Его порыв не оценили. Оказалось, что у Шэнь Цзю внутри каблуков на сапогах спрятаны выдвижные ножи. Оказалось, что сапоги те — с кривыми шипами-набойками, что рвут кожу, оставляя в свежих ранах грязь. Что в широких рукавах спрятан кинжал, которыми Шэнь Цзю великолепно владел, а когда Лю Цингэ тот выбил, узнал, что в одной из планок веера — тонкое лезвие. Шэнь Цзю объективно не хватало мышечной массы и физической силы, он был на взводе, он был ранен и, не отличаясь выносливостью, легко выдохся, но он был быстрым и вёртким, нападал молниеносно. Он был подобен чаншаньской змее шуайжань! Когда её ударяют по голове, она бьёт хвостом, когда её ударяют по хвосту, она бьёт головой; когда её ударяют посредине, она бьёт и головой, и хвостом. И, если бы не полусознательное состояние и ослепляющая ярость Шэнь Цзю да боевой опыт самого Лю Цингэ, умереть ему от артериального кровотечения, от перерезанной глотки. Да что от того толку, когда голова раскалывается, а мозг расползается в кашу?! Вбежавшие на грохот их драки Учитель и шиму, прежде, видимо, не считавшие необходимым вмешиваться в ссору, не спрашивали ничего: в два счёта их разняли, отточенными движениями прижав одного к перевёрнутой кровати, а другого — к стене. — Вы с ума сошли? — мрачно пророкотал Учитель, пока поставленный на колени Лю Цингэ шумно дышал, будучи вдавленным лицом в матрас. — Вы что устроили?! Яростно дёргаясь в железной хватке Учителя, он добился лишь громогласного: — В себя приди!!! Залом на руке стал жёстче. Лю Цингэ зашипел сквозь зубы — в голове застучало — и тут же выкрикнул: — Я не хотел! Больше ничего выдавить из себя он не мог. Перепугавшийся, всё ещё до конца не проснувшийся, воспринимающий всё вокруг, как дурной сон, кошмар, продолжение прежнего безумия, он правда, он действительно не желал ничего подобного! Он вообще не понял, что сейчас произошло — вот бы проснуться, проснуться! Это не может быть правдой! — Кто из вас двоих это начал? — Я… — хрипло ответил он на обманчиво спокойный вопрос шиму. — Не… Я нанёс первый удар, после которого началась драка. Уронил его спиной на жаровню. До этого Шэнь Цзю только ударил меня по щеке и оскорбил. Я не знаю, в чём причина, но, когда он пришёл, уже был в ярости. В повисшем молчании раздавалось лишь тяжёлое дыхание не шевелящегося более Шэнь Цзю. Аккуратно разведя в стороны полосы ткани, оставшиеся на спине от одежды, шиму с треском разорвала их и смачно выругалась. Щека горела огнём. Что у этого царапучего кошака на спине, увидеть не получалось, но, видимо, что-то нехорошее — после падения-то на раскалённые борта жаровни. Там же угли… — Что с ним? — спросил Учитель, даже не думая ослаблять залом и едва не выбивая ему сустав из плеча. — Позвонок треснул, — тихо произнесла шиму. — Видно сквозь рассечённую кожу. Сверху ожог. Как позвонок треснул?.. — Твою мать… — простонал Учитель. — Только этого не хватало. У Лю Цингэ в голове воцарилась пустота. Это не он. Не он. Он не мог! Ещё днём пострадавшую ногу простреливало прямо в плечо, по штанине текла кровь, всё тело, покрытое ссадинами, пекло. Аккуратно отпустив не шевелящегося Шэнь Цзю, шиму решила: — Я перемещу его через печать к Му Цинфану. К гую рисковать, пойдёт ещё сам, заденет позвоночник — и парализует. Потом пару лет из постели не вылезет. — Может, лучше к Ижэнь-эру? — предположил Учитель, который не отпускал Лю Цингэ, словно тот бешеная псина и может снова наброситься, но шиму раздражённо ответила: — Не трепли Ижэнь-эру нервы лишний раз, сам знаешь, насколько он не в восторге будет, а Му Цинфан не откажется Шэнь Цзю… тьфу ты! Перестроиться никак не могу. Не откажется он его лечить. — Но… — Июн, Му Цинфан не глупенький мальчик, не импульсивный подросток, он старше тебя и меня вместе взятых! Взялся мальчишку с таким вот характером и проблемами воспитывать, так пусть не бросает на полпути, — была категорична шиму и перевела тему: — Что у Цингэ? — Коленная чашечка либо сломана, либо выбита, так понять не могу, щиколотка, которая днём пострадала, снова травмирована, несколько колотых ран, обширные рваные, они загрязнены и инфицированы. Потеря крови средней тяжести, — быстро определил Учитель, но Лю Цингэ плевать было. Плевать! Да как так получиться могло?! — Я тебя убью, — раздался леденящий душу голос. — Слышишь меня, Лю Цингэ? Убью. Шиму аккуратно погладила мелко дрожащего Шэнь Цзю по плечу со словами: — Тише, тише. Всё будет хорошо, всё пройдёт. — Он тебя не слышит, Чжили, — покачал головой Учитель, но рвано вздохнувшая шиму прошептала: — Я себя успокаиваю. Самого Лю Цингэ отправили через ту же печать к лорду Цяньцао, который спросонья молча и недовольно вправил ему коленную чашечку, наново зафиксировал лодыжку и, обработав остальные рваные и колотые раны, отпустил отдыхать, — но вернувшийся в уже пустую спальню, где кровать поставили на место, весь перебинтованный, Лю Цингэ никак не мог очнуться от состояния нереальности происходящего. Хромая, лишь собирал остывшие угли, что перепачкали пол. Чёрные разводы на том перекрещивались с мазками и брызгами крови. Курительницы нигде не было. На охоту они явно не отправятся. Хах. О чём он вообще думает? Провалявшись в кровати до нити зари на небе, пока тянущие и ноющие раны не унялись, начав затягиваться, он направился к поместью Акации и, не найдя ни Му Цинфана, ни Шэнь Цинцю в главном лазарете, пошёл в покой, где лежал сам после искажения ци. — Убью. Убью. Я убью Лю Цингэ, убью, — раздавался из-за двери шипящий голос Шэнь Цзю. Нахмурившись, Лю Цингэ распахнул двери, из-за которых шёл голос, и переступил порог, но под впившимся в него воспалённым взглядом Му Цинфана, склонённого над пациентом, замер. Попятился, никак не способный оторвать взгляд от чужой сгорбленной спины. Спины, на которой пугающе рельефно виднелись рёбра и позвонки, спины, сплошь испещрённой шрамами. В утреннем сумраке Лю Цингэ даже не в каждом случае мог определить, что их оставило. На правом боку ожог, кажется, на лопатке и плече несколько ожогов, но меньше. Шрамы от меча… От стрел, а рядом явно чьи-то когти. Этим шрамам и трёх лет нет. На уровне лопаток и поясницы две налито-красные кровавые полосы, вокруг которых расползались сукровично-жёлтые пузыри ожогов. Как же так получиться-то могло?.. Не хотел ведь! И фоном жуткой картине служили застарелые шрамы от плетей и батогов — огромное количество белёсых полос и бледно-розовых выпуклых рубцов от них, что чистых участков кожи почти не оставляли — Лю Цингэ бы ни с чем их не перепутал. Сам с такими ходил. Прикрыв в итоге дверь, пятящийся Лю Цингэ так и остался возле неё, не способный ни уйти, ни что-либо ещё сделать. Наконец в коридор вышел Му Цинфан, и первым вопросом ему было: — Как он? — бессмысленно спросил Лю Цингэ, в оставшуюся щель нет-нет да глядя на чужую сутулую спину. — Ожог сильный, может заживать дня три, а то и пять. Плечи у Шэнь Цзю часто были зажаты, порою казалось, что он ждёт нападения, но он же всегда сидит и ходит с идеальной осанкой — откуда сутулость? Неужели больно выпрямиться, ожоги мешают? — Ожог — это мелочь, — покачал головой целитель. — И заживать он будет не три-пять дней, а около трёх недель. Почему так долго? У него есть золотое ядро, такие резервы ци — следов уже остаться не должно было! Следов… Следов. А откуда столько шрамов? Разве после вступления на путь самосовершенствования все полученные при жизни раны на теле не исцеляются? На коже заклинателей не было шрамов! Были. У шиму были. И у А-Ци — Лю Цингэ точно знал. У княжны Саният… остались шрамы ещё с тех времён, когда она в Цанцюн появилась. И… Тогда, когда Шэнь Цзю ладонь в Доме песен Янчжоу рассёк, а Лю Цингэ порез никак исцелить не мог, и до этого!.. Он, его порезы, они были, Шэнь Цзю говорил, что они свежие, но они ведь… там же… на тех же самых местах были, и!.. «Я не вижу его». Глядя в пустоту, пошатнувшийся Лю Цингэ, у которого после стольких прилетевших в голову ударов и бессонной ночи не сразу в сознании сложилась картинка, как сквозь вату слышал: — Лорду Вану и мне стоило больших трудов свести шрамы с лица, шеи и кистей Шэнь Цинцю, — с лёгкой прохладой раздался твёрдый голос старейшего и опытнейшего заклинателя Цанцюншань. — Самому ему стоит не меньших трудов не получать на открытых участках тела новые шрамы. Я прошу шиди Лю отнестись к этому с пониманием. С пониманием… — Ты ощупывал его руки, — тихо произнёс держащийся за стену Лю Цингэ, так что даже щебечущие в саду птицы были громче него. — Что-то не так? — У него выраженная потеря чувствительности и функции обеих рук до плечей. Из-за трещины в позвоночнике повреждён нерв. Ему же осязание, особенно на руках, частично компенсирует отсутствие слуха… Он же… всё руками!.. — Это… это ведь не навсегда? Милостивые небеса и небожители, это ведь не навсегда?! — Нет, — успокоил его усталый целитель, и от сердца отлегло. — Я сделаю всё, чтобы сократить срок исцеления, ему полегчает через неделю или десять дней, но этого достаточно, чтобы доставить ему неудобства куда как большие, нежели ожог. А сейчас вам самому стоит пойти отдохнуть, и помните, что я сказал. Легко сказать — так Лю Цингэ думал вначале, но А-Ци, с которой он говорил вечером того же дня, лишь пожала плечами, словно бы ничего особенно выдающегося не услышала: — Ну, как мама сказала, такое вполне случается. Тебя же не удивляет, что девушки развивают в себе ян-ци? К тому же, это не такая и великая тайна. Минимум десять человек, помимо самого Шэнь Цзю, а скорее всего и больше, знают о том, что у него ци по типу инь. — Десять? Это не мало. На секрет никак не походит. — Пятеро горных лордов и шестеро старших адептов, — пояснила А-Ци, убирая после ужина звякающие тарелки на стол. — Ты и я, сам Шэнь Цзю, Юэ Цинъюань, Му Цинфан и, что всего вероятней, Вэй Цинвэй. Всё же именно он ковал Сюя, и он говорил мне, что был уверен — за ним придёт дева Сяньшу, потому что заклинателю, следующему пути канонического заклинательства, такой меч не поддастся. Может, ещё кто. Некоторые наверняка догадываются или предполагают. Поэтому это не столько утаивается, сколько не оглашается и не обсуждается. Пап, как там пирог? — переключилась она на другую тему и обернулась. Ткнув в румяное тесто, поставленный следить за пирогом на завтра Учитель непонимающе протянул: — Я не понимаю, готов он или нет. Котёныш, твое опытное мнение. — Не, я такую ответственность на себя брать не собираюсь, — пошла на попятную А-Ци и придвинула скрипучий стул ближе к столу, даже не думая подойти к отцу и помочь, так что тот прокричал в сторону лестницы: — Чжили, иди сама следи за своим пирогом! — Посмотри просто, он готов или нет! — раздался со второго этажа голос ушедшей отдыхать шиму. И пока Лю Цингэ гипнотизировал пустой стол, стирающая с него крошки А-Ци добавила: — В конце концов, не будь у Шэнь Цзю ци по типу инь, он бы не сумел с такой лёгкостью, без подготовки и навыков спасти тебя от искажения ци в Янчжоу. — У меня не было искажения ци в Янчжоу, — не согласился Лю Цингэ. — В комнату тогда залетела демоница-соблазнительница. А-Ци совершенно неприлично хрюкнула со смеху и повторила его слова своей маме, когда та сжалилась над мужем и спустилась в кухню. — Та-а-ак! — протянула шиму и, направившись в покои для отдыха, куда утянула ходящего весь день как в тумане Лю Цингэ, там, достав из закромов мешочек с тыквенными семечками, с ногами устроилась в кресле, словно в ожидании захватывающей истории. — Рассказывай. А-Ци демонстративно взялась читать, но уши тоже навострила, ещё и заявив: — Только не как обычно, а с подробностями. Всё рассказывай. Когда Лю Цингэ закончил описывать явление демоницы-соблазнительницы и утренний диалог с Шэнь Цзю, который посоветовал ему перейти на морепродукты, а рядом с неудержимо хохочущей и икающей со смеху шиму собралась горстка шелухи, Учитель, устроившийся в середине рассказа на диване, подавляя рвущийся смех, уточнил: — Скажем ему? Снявшая с кончика языка попавшую в рот скорлупку шиму качнула головой. — Бедные дети. Ещё и сегодняшнее, ещё и этот артефакт, знать бы, кто тебе его продал, да голову с плеч снять, — и лишь после этого ответила мужу: — Такие вещи должны осознаваться без посторонней помощи и уж тем более без смеха. Слышал же сам — тут всё серьёзно. Сейчас я и вовсе не представляю, что делать. Илян сказал, что А-Шэнь сегодня всех на пике распугал, злой, как демон, руки едва шевелятся, ничего ими взять даже не может и бесится, а перед ужином мне сказали, что у нас второе ЧП за день. — Что такое? Не прекращая качать головой, шиму поведала: — Шэнь Цинцю и Цзи Цзюэ подрались в борделе, — на что, запрокинув голову, Учитель едва не простонал: — Опять? — Именно. Они в твоём кабинете сейчас должны быть, Илян сказал, чтобы ты разбирался, он любое твоё решение примет, но не дело, чтобы на Цинцзин о случившемся узнали. Не забудь об этом Цзи Цзюэ сказать, знаешь ведь этого шалопая. Пусть не болтает лишнего. Надув щёки и выдохнув, поднявшийся с дивана Учитель непонимающе спросил: — Вот из-за чего, кто-нибудь объяснит мне? Они что, девушку там не поделили, или в чём причина? Уже который раз лбами сталкиваются, пошли отдыхать, так и отдыхали бы, разошлись каждый в свою комнату, так нет — нужно шумиху поднимать. И хоть бы раньше мне сказала, — попенял он жене, но та, свернув кулёк с оставшимися семечками, собрала шелуху на ладонь и ответила: — Илян только что по мыслесвязи со мной связался. И, глянув на ещё пуще помрачневшего Лю Цингэ, до которого и прежде доходили слухи о том, что после повышения до старшего адепта Шэнь Цинцю пристрастился к борделям, добила его: — Как минимум, тебе стоит знать одно. У тебя в ту ночь в Янчжоу случилось повторное искажение ци, мы это заметили ещё перед битвой у Хуанхэ. Шэнь Цзю тогда тебе и помог. В ответ едва сохраняющий ясность сознания Лю Цингэ, у которого перед глазами всё поплыло, не будучи в силах на месте сидеть, шатаясь, встал, а на вопрос: — Ты куда? — направился к дверям со словами: — На тренировку. Надо. Потренироваться. Срочно. Вот прямо сейчас же!.. — Цингэ, расслабься! — донёсся ему вслед выкрик шиму, на что тот рывком развернулся!.. И впечатался плечом в косяк! — Не настолько расслабляйся, — с опаской произнёс Учитель и, прицокнув, указал подбородком на пустующий стул. — Погоди, пока я с той парочкой не разберусь. Освобожусь и тебя погоняю, мысли лишние из головы выбью, а то не уймёшься ведь. Лю Цингэ только счастлив был, но мысли в голове роились растревоженным осиным ульем, а вид выходящего из кабинета Учителя Шэнь Цинцю, перед которым за дверь выскочил взъерошенный Цзи Цзюэ, сделал лишь хуже. Одного взгляда на старшего адепта Цинцзин хватило, чтобы понять — за ответом его призвали не с пика, а прямиком из пресловутого квартала Ветра и луны. Потому что одежда на Шэнь Цзю не школьная, не строгое ханьфу учёного-заклинателя, но богатые одежды легкомысленного молодого господина. Коралловый дасюшэн и чуть ли не женский лазурный шэньи, расшитый карпами, — неприемлемо неформальный стиль и яркие цвета, которые на Цинцзин никогда не носили. Запах осенних фруктов и сандала перебился приторным ароматом духов и румян, что, точно облако, окутывал Шэнь Цзю. Вечно бледные и плотно сжатые губы порозовели, глаза блестели от выпитого вина, полностью распущенные волосы были убраны с лица ажурным ободком из серебряной филиграни, которые недавно начали появляться на столичных рынках. Во сне у него тоже были распущены волосы. На ощупь они мягкие и чуть прохладные, струятся между пальцев ручьями, текут по яшмово-белым плечам и спине… Во сне на той шрамов не было. — Ты точно покупал весну? По-рыбьи равнодушно глядя на него, Шэнь Цинцю чуть склонил голову набок в немом вопросе, и подвеска на эфесе Сюя мелодично звякнула. Звук этот окончательно сорвал терпение Лю Цингэ. «Почему, зачем ты ходишь к певичкам?! Почему портишь свою репутацию и чернишь своё имя? Почему злишь меня? Почему это злит меня?..» — но изо рта вырвалось: — Больше похоже, что ты весну продавал. На раскрасневшихся и припухших от поцелуев губах расцвела улыбка. Вот только в её цветке притаилась жалящая оса. — А ты бы купил? Что?.. — Или сам бы мне продался? А глаза блестят, зелёные, бездонные, влажные и поддёрнутые винной пеленой. — Хочешь в следующий раз присоединиться? — неторопливо ступая по коридору и глядя в окно, предложил он, словно не было той драки, словно всё и правда сон! — Нечего там делать, — тряхнул головой Лю Цингэ. — Ну отчего же, — поспорил Шэнь Цзю и начал нести какой-то странный бред: — Сначала я долго любовался на Яшмовые холмы и Долину между ними. Лишь услышав щебет Иволги, я коснулся Струны лютни. Какой лютни… Как он мог услышать иволгу, он же глухой? Шэнь Цзю ведь начал говорить про весенний дом, так что он теперь несёт?! — Однако, внезапно встретив сопротивление, я взял приступом Нефритовые ворота… Что? Погодите, стоп, нет, погодите, Нефритовые ворота — это же! Это… У ж-женщин… Там… Осознание культурно постучало в двери рассудка Лю Цингэ. — Я одолевал несметное количество Последних пределов, пока не Оплыла свеча, а из Переспевшего персика не засочилась мякоть, — продолжал кружащийся вокруг застывшего соляным столбом Лю Цингэ Шэнь Цзю, бесстыдно рассказывая о своих любовных похождениях и оплетая речами, точно паучьей нитью, кружась и кружась, так что дышать стало тяжело. — Не удовлетворившись водами Малого ручья, я продолжил свой путь… Не дождавшись приглашения, Осознание само вошло в мозг Лю Цингэ. — Достигнув Глубокого жёлоба, я отворил Внутреннюю дверь. Глаз Лю Цингэ дёрнулся — это Осознание зажгло свет. — Но мне было недостаточно, — прошептал он прямо на ухо, опаляя и опьяняя своим дыханием, — и тогда я достиг Северных пределов. Лю Цингэ не был хорошо знаком с понятийным аппаратом, но звучало весьма внушительно. И всё в целом звучало… Звучало… О Небеса! Нет, только не!.. Шэнь Цинцю зашёл ему за спину. Встал в нескольких цунях, не касаясь, но практически прижавшись к нему, так что ощущалось тепло тела. Коснулся плеч и, надавив на них, заставил Лю Цингэ буквально осесть на пол, пока горящее ухо опаляло тёплое дыхание, распаляя словами и чуть охрипшим голосом: — Понежившись в Павильоне удовольствий, я покинул Золотую Лощину. Шэнь Цинцю навис над ним, сперва касаясь лица прядями волос, но после, склонившись к полыхающему уху и опаляя то рваным дыханием, продолжил пытку: — Я перешёл Мост и вошёл в Задний сад. Там оросил ночным Туманом и дождём Чудесный цветок, и лишь когда он зацвёл в третий раз за ночь, а из излома ветви потекла Белая смола… Треск! Пол, разбитый ударом кулака, с грохотом расщепился, перебив грязные речи этого!.. Этого… Невыносимого! Развратного! Ветренного!!! Лю Цингэ подорвался было с места, но!.. — Сел. Обойдя его и нависнув перед лицом, точно свод низкой пещеры, Шэнь Цинцю дотошно уточнил: — Я… достаточно подробно. Описал. Где был. И что именно меня столь увлекло. Хотелось бы даже не столь подробно. Однако в ответ Лю Цингэ предпочёл просто кивнуть, надеясь, что в полумраке его полыхающего лица не видно, равно как и всего того, что ниже пояса. Слишком однозначно и бурно его тело отреагировало на произошедшее. — Ещё. Будут вопросы? — продолжал пытать его Шэнь Цинцю, точно издевался. — Как можно быть настолько развратным? — выдавил он из себя. — Развратным? Лю Цингэ, ах, Лю Цингэ, — почти ласково прошептал неизвестно чего добивающийся Шэнь Цзю и недобро, совсем недобро улыбнулся. — Если уж говорить о достойных и развратных деяниях, о блуде и непотребствах, позволь напомнить, что летописи пишут, цитирую: «когда возвысилась империя Хань, Лю Бан, несмотря на свою вспыльчивость и грубость, обзавёлся любимцем-юношей Цзи». В этот момент резко напрягший Лю Цингэ понял: им предстоит серьёзный разговор. Кашлянув и проведя ладонью по волосам, он хотел было начать, но кто сказал, что его выслушают? Неодобрительно поцокав языком, Шэнь Цзю столь же спокойно сам озвучил хлипкое оправдание: — Солнце и луна бездушны, Небу безразличны людские страдания, а одинокие ночи в пустой постели столь длинны и холодны… Цзи не имел ни способностей, ни талантов, а был всего лишь наделён блудливой красотой и умением обольщать. Он был безвреден, зато ночи стали короче. В отвращении искривлённый изгиб губ был хуже удара. От него было больнее, чем от всех ссадин и кровоподтёков, оставленных в ночной драке. Так и не коснувшись его, Шэнь Цзю отошёл к окну и встал спиной к продолжившему сидеть на сломанном полу Лю Цингэ. Длинные распущенные волосы трепал ветер, худые руки плетьми висели вдоль тела — видимое напряжение — и кисти, крупно дрожа, легли на подоконник, точно тряпичные, ватой набитые. Смотреть на это было невыносимо. Сам виноват. И больше никто. — Ты так гордишься своим кланом, его нравственной чистотой, его выдающейся историей, мудрым правлением и подвигами героев, что носили славное родовое имя Лю, но ты всего лишь варвар. Людское обличье и звериное сердце, чистота снаружи и паскудные желания плоти внутри, какая гниль и гнусь… Ты омерзителен… — шептал он, и каждое слово оставляло в душе раны, словно новый удар ножа, но пытка-отмщение лишь началась: — Ты ничуть не лучше своих предков. Коль ты забыл, позволь мне напомнить, сколь непотребна была личная жизнь потомков Лю Бана. При его старшем сыне, Хуэй-ди, в фаворе был юноша Хун. Что Цзи, что Хун спали в покоях государей, а сановники носили шапки, украшенные перьями золотого фазана, к поясу нашивали раковины, на лицо наносили румяна и пудру, лишь бы только походить на Хуна и Цзи. — Где ты это вычитал? — тяжело дыша и из последних сил сохраняя самообладание, поинтересовался Лю Цингэ. Видящий его лицо в отражении стекла Шэнь Цзю обернулся, но слов явно не разобрал, поскольку молчал, так что пришлось сквозь ком в горле повторить вопрос, на который ему честно ответили: — В последнем томе «Книги истории» Сыма Цяня, — поведал источник своей осведомлённости Шэнь Цзю и скабрезно добавил: — У меня есть привычка. Хорошая или дурная, не знаю, но когда я хочу что-то узнать, я перерываю все источники информации, пока не добьюсь желаемого. После Дома песен в Янчжоу мне всё казалось, я что-то упускаю, но я не придавал этому особого значения, однако после недавнего я решил поискать… хорошенько поискать, и наткнулся на последний том. Вот тот том — он вообще лишний. Да! Лю Цингэ был уверен, ведь Сыма Цянь в предыдущих томах «Книги истории» уже описал всё происходившее в Поднебесной до своих дней, так зачем он решил написать тот дополнительный, никому не нужный том?! Там нет ничего полезного, только всякие глупости, и вообще! Сыма Цянь был придворным историком династии Лю, так почему он писал всё, что в голову взбредёт?! — Это были единичные случаи, — сделал попытку Лю Цингэ, понадеявшись, что Шэнь Цзю не углублялся в суть вопроса, но его расчёт не оправдался. Шэнь Цзю углубился, да ещё как! — А я бы сказал наоборот, — с мрачным удовольствием во взгляде и неприязнью на лице продолжил он и встал спиной к окну. — Если уж говорить о вкусах императоров династии Лю, то во времена правления Вэнь-ди, младшего сына Лю Бана, среди фаворитов из евнухов выделялись Чжао Тун и Бэйгун Боцзы, из сановников — Дэн Тун. Первый попал в фавор благодаря умению гадать по звёздам, он часто выезжал в одной колеснице с Вэнь-ди; второй пользовался расположением исключительно благодаря своей внешней привлекательности; с Дэн Туном было интересней. Только не та легенда, только не она!.. — Согласно одной легенде, однажды Вэнь-ди приснилось, что он хочет подняться на небо, но не может, и прекрасный юноша помогает ему, подталкивая снизу. Обернувшись, Вэнь-ди увидел, что у того халат распорот сзади. Проснувшись, он отправился к террасе Цзяньтай, стал потихоньку выглядывать приснившегося ему юношу и увидел Дэн Туна, халат которого оказался распоротым сзади, как во сне. Согласно второй, более скромной легенде, Вэнь-ди приснилось, как некий лодочник перевозит его в обитель бессмертных. Впоследствии он познакомился с молодым и красивым лодочником по имени Дэн Тун, который напомнил ему красавца-юношу из сна. В любом случае Вэнь-ди стал опекать его и оказывать знаки благорасположения с каждым днём всё больше и больше, пока однажды не призвал к себе в покои и не обласкал. В голове пекло, и уже давно осознавший, что бой проигран, Лю Цингэ желал сейчас принять поражение с честью, но тому было не суждено случиться: — Был поражён «южным», то бишь «мужским» поветрием и внук Лю Бана Цзин-ди, и его праправнук Чжао-ди, если же говорить о фаворитах его правнука, У-ди, то у него было пятеро любовников. Первый — сановник Янь. Они учились вместе и ещё в юности полюбили друг друга. Янь отлично владел навыками верховой езды и стрельбы из лука, а также даром красноречия, но, будучи приближённым императора, Янь беспрепятственно заходил на женскую половину дворца. Вдовствующей императрице стало известно, что он развлекается с императорскими наложницами, она разгневалась и направила сановника «даровать» Яню смерть. У-ди просил за него, но не смог добиться прощения, и Янь погиб. Его младший брат Хань Юэ ходил в императорских любимцах следующим. Не знаю уж, кто был третьим, история его имени не сохранила, но четвёртым нежным другом императора был актёр Ли Яньнянь, которого оскопили за какую-то провинность. У него был чарующий голос, который очень нравился императору, он хорошо пел и сочинял новые мелодии. Часто спал в покоях государя. Словно издеваясь, Шэнь Цзю иронично дополнил: — Впрочем, их всех можно легко понять. Тот же У-ди после захвата власти вдовой Лю Бана, — Лю Цингэ невольно весь передёрнулся! — приказывал умертвлять всех наложниц, что рожали от него сыновей иль дочерей, настолько силён в нём был страх повторения чудовищной истории. Однако в гаремных женщинах жил куда как более сильный страх понести от императора дитя. Едва держащий себя в руках и подскочивший-таки на ноги Лю Цингэ в два шага подошёл было к Шэнь Цзю! В горло упёрлось лезвие Сюя. Плевать! Он выкрикнул: — Зачем ты всё это узнавал?! — но пронизывающему его леденяще холодным взглядом Шэнь Цзю, который удерживал духовный меч заклинанием, его крик был всё равно что шёпот, и он, стремясь унизить его ещё пуще, продолжил: — Через два поколения правил Сюань-ди, также отдававший предпочтение юношам, по его стопам шёл сын Юань-ди, а следом внук — Чэн-ди, и, наконец, племянник последнего, император, на котором завершается история династии Ранняя Хань, Ай-ди, что питал нежные чувства к Дун Сяню и не расставался с ним ни днём, ни ночью. Слышал эту историю? Однажды днём, когда император делил ложе с Дун Сянем и они оба спали, Дун Сянь повернулся и лёг на рукав государя. В это время императора пригласили для участия в торжественной церемонии, и ему необходимо было встать с ложа, но Дун Сянь спал очень глубоким сном. Тогда государь отрезал мечом рукав, чтобы не потревожить сон возлюбленного, и поднялся, оставив того спать. Дождавшись, пока он не отступит сразу на несколько шагов, Шэнь Цзю бесстрастно убрал Сюя в ножны. Тонкие пряди попали ему на лицо, и Шэнь Цзю поднял было руку, чтобы убрать их, но руки его едва слушались. Не сумев сделать, что хотел со второй пыпытки, Шэнь Цзю предпочёл оставить всё как есть и завершил свою обличительную речь, которая, казалось, лишь пуще уверила его в том, что Лю Цингэ — падший человек: — Из пятнадцати императоров периода Ранней Хань десять отдавали предпочтение юношам, из двадцати пяти императоров Поздней Хань — ровно столько же. При этом в первом случае среди оставшихся пятерых императоров четверо умерло детьми или отроками и о них сложно что-либо говорить, равно как и о последнем императоре, который правил меньше месяца и не оставил значительного следа в истории. Какая… удивительная статистика. Ты не замечаешь в ней некоей закономерности? Сидя лицом к югу, потомки клана Лю почитали север всё равно что лютым врагом. Мне любопытны три вещи. Первое — как можно было настолько неудачно жениться, чтобы сорок поколений твоих потомков боялись женщин, словно они — худшее, что видело человечество? — Это была трагическая случайность, — только и мог что прохрипеть Лю Цингэ, не сразу осознав, что ответ не предусматривался, ведь увидеть тот смотрящий на собственные непокорные руки Шэнь Цзю всё равно не мог. Всё происходящее было смесью унижения и мстительного избиения, в котором удары сыпались со всех сторон, удары, от которых невозможно было ни увернуться, ни контратаковать. Оставалось лишь сжимать зубы и слушать: — Второе — почему клан Лю не вымер? Ведь его потомки столь любили "плутать по горам и перевалам и перелезать чрез хребты", пытались добраться до мест тёмных и потаённых, надеясь тем самым там что-то пощупать, расковырять и найти, но ведь те дикие пещеры — это бесплодные места, где растёт лишь скудная трава. Откуда взяться потомству? Глубоко дышащий Лю Цингэ полыхал ушами и мечтал проткнуть себе барабанные перепонки, но вместо этого он, тративший все силы на воздушную гимнастику, был вынужден выслушивать последний вопрос, от формулировки которого по щекам едва не потекли кровавые слёзы: — Это наследственное? Ведь, как я вижу, ты страдаешь теми же пристрастиями. Не говоря больше ни слова, добившийся своей цели Шэнь Цинцю тихо растворился во тьме ночи. Закрыв глаза и рухнув на пол, едва заставляющий себя глотать воздух ртом Лю Цингэ сидел неподвижно, пока не услышал: — Вокруг тебя песни царства Чу, — раздался со стороны окна вдумчивый девичий голос, в ответ на что Лю Цингэ отчеканил: — А-Ци, если ты не скажешь, что ты только пришла, я очень расстроюсь. Очень. Потому что, если это окажется не так, единственное, что ему останется после подобного публичного позора, — это перерезать себе горло мечом и уйти из жизни. — Не буду тебя расстраивать тогда, — легко согласилась сидящая на подоконнике Ци Цинци и, перекинув обе ноги внутрь, напомнила: — Отец дал тебе имя «Цингэ», чтобы ты не забывал о последней и самой блистательной победе твоего предка, но ты, видимо, попал в засаду едва ли не худшую, чем Верховный правитель юга. Того и гляди повторишь его дальнейшую судьбу да увидишь вместо своей возлюбленной Юй — лотосы. Спасибо за аналогию. Последнее, что он хотел услышать относительно случившегося, это сравнение с легендой о непочтительной наложнице, сбежавшей от мужа в новое перерождение, — словно мало ему сегодня рассказали историй о наложниках. Выдохнув и просто мечтая немедля окунуться в ледяной источник, зависший на грани между нервным срывом и апатией Лю Цингэ сдерживал эмоции лишь потому, что говорил с А-Ци, а та была для него слишком дорога и близка: — Зачем ты пришла? — Хотела с Шэнь Цинцю пересечься. Что?! — возмутилась она в ответ на его выразительный взгляд. — Я правда только пришла! Нужно мне вас подслушивать, я ещё не лишилась чести. — Зачем тебе был нужен он? — даже не вставая с пола, тихо спросил Лю Цингэ, на что А-Ци качнула веером в руках и бросила ему на колени. — Обронил. Вернуть хотела. Оглядев вещь, способную в руках Шэнь Цинцю обратиться орудием, Лю Цингэ поднял побелевшие пальцы ближе к свету, и точно. Пудра. Рассмотрев веер получше, он заметил, что на одной из планок было вырезано, словно в насмешку:«Юй»
Нефрит? Или луна? Не важно. Бывшей владелице он этой ночью явно не потребуется: у неё и без того полно «работы».