Беззвучный режим

      В дальнейшем разговоре Шэнь Цинцю не участвовал, да и никто из собравшихся не желал его продолжать. Перебросившись с Ци Панем парой трафаретных фраз, Лао Гунчжу сослался на дела и степенно удалился.       Шэнь Цинцю всё это время внимательно осматривал самого известного обитателя пика Цинцзин, который больно уж вовремя появился. Загорелая — белая, но всё же загорелая — кожа, растрёпанная варварская коса с выгоревшими на палящем солнце волосами и длинная чёлка на две стороны. И главное — лицо. Он слышал, что первый молодой господин Ци унаследовал внешность своего отца, но всё равно не ожидал… — Вы давно в школе? — в первую очередь уточнил Шэнь Цзю… нет, Шэнь Цинцю, когда Ци Пань слегка сощурился, словно выражая удивление столь пристальному вниманию. «Только прибыл. Первым делом оказался пойман Главой школы, а потом увидел из окна это животное и кого-то рядом в форме Цинцзин. Узнал твоё лицо, кстати, ничего, что на "ты"». — Ничего. «Ну и славно. Вот, узнал твоё лицо, видел прежде во время укрощения Хуанхэ, и решил подойти».       И, ехидненько так улыбнувшись, уточнил: «Или ты, может, ещё побеседовать хотел, а я помешал». — Увольте, — отмахнулся на словах Шэнь Цинцю и раскрыл веер. — Я не любитель самоистязаний. «Тогда предлагаю проследовать на Цинцзин».       Шэнь… Цинцю не видел смысла спорить. Он был благодарен помощи бывшего знакомого по переписке, который, однако, удивил его: — Вы куда? Радужный мост в другой стороне, — усомнился Шэнь Цзю в верности пути, избранного вроде как выросшим на пиках Тяньгун старейшиной.       В ответ ему лишь махнули рукой. «Идём, молодой мастер, поделюсь одним секретом».       И прежде, чем Шэнь Цзю нашёлся с предположением, что бы это могло быть, неспешно и благостно следующий по садовой тропе старейшина Ци в один момент замедлил шаг и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Убедившись в этом, он небрежно тряхнул головой, так что длинная выгоревшая на пустынном солнце чёлка разметалась по сторонам, и сайгаком скакнул в кусты!       Только длинная коса змеёй изогнулась и скрылась вслед за владельцем.       Шэнь Цинцю малость ошалело моргнул. Оглядевшись и убедившись, что остался в одиночестве, он нерешительно шагнул к кустам, ветки упёрлись в колени, согнулись, да как здесь пройти можно, ай!       Ты ж!..       Листва, ветки!       Он катился куда-то вниз!       Едва успевал тормозить пятками и цепляться руками за коряги, обдирая ладони, чуть не затормозил носом об землю!..       Сердце колотилось, бух-бух! Щёки пекло от царапин, руки щипало. Задрав голову, Шэнь Цзю уставился на горный утёс высотой с два человеческих роста, с которого он только что слетел и на котором всё ещё покачивались ветки. Ци Пань нашёлся чуть в стороне, на узкой, но вытоптанной тропинке. На нём экстремальный спуск никак не отразился, разве что белые сапоги слегка припылились. Верно интерпретировав горящий взгляд Шэнь Цзю, он тут же пояснил: «Здесь короче и незаметней. Уверен, в будущем ещё не один раз этим и аналогичными путями воспользуешься».       Пришлось оправлять непривычно свободные и многослойные одежды со словами на выдохе: — Веди. Только предупреждай о сменах плоскости заранее.       Ци Пань сделал шутливый полупоклон. «Слушаюсь и повинуюсь».       После чего бодро зашагал в одном ему известном направлении, благо не по буреломам и буеракам, а по той самой тропке сквозь джунгли, что привела их к воздушному мосту между пиками хребта Тяньгун. С яруса, на котором они находились, не было видно построек или полигонов: лишь субтропический лес, который порос на вертикальных гранитных пиках хребта Тяньгун, что мечами пронзали небеса.       Вступив на шаткую конструкцию моста над пропастью, оплетённую лианами, старейшина Ци махнул рукой, намекая следовать за ним. Его коса до колен, сплетённая из трёх более тонких, звериным хвостом ходила туда-сюда, вторя каждому шагу Ци Паня, и чем-то отдалённо походила на пятую конечность или тот же хвост.       Пока внезапно не рванула к лицу отшатнувшегося Шэнь Цзю!       Доска под ним сломалась, нога провалилась! Падение!       Внезапно…       Выползая из образовавшейся дыры, в пропасть под которой осыпались трухлявые щепки, Шэнь Цзю вновь взглянул на зависший перед лицом гремучей змеёй хвост. Заметив на конце среди прядей матово-блеснувший полумесяц, демонолог уточнил: — Клык чёрного лунного носорог-питона? — и поднял взгляд на явно смущённого произошедшим или умело притворяющегося Ци Паня, который подтвердил: «Он самый. Спасает, если нападают со спины».       Глядя на косу, которая теперь не как любая нормальная коса на её месте болталась бы за спиной, а выглядывала из-за плеча дёрнувшего её на себя владельца, напрашивался вопрос: — Она живая?       Зажмурив один глаз и задумавшись, Ци Пань сделал красивый пас рукой и поправил его: «Я бы сказал, это коллективный разум». — Одна волосина — один мозг? — предположил Шэнь Цзю. И вот теперь Ци Пань взглянул на него с искренней опаской и облегчением. «Будь так, я бы сам с ума сошёл. Скорее, она как пчелиный улей или муравейник. Отдельно ни волосины, ни пряди ничего из себя не представляют, но вместе кое-что могут».       И, сев прямо на верёвочный канат, перекинул косу на шею на манер шарфа, так что та, сделав два оборота, улеглась хвостом на плечо. Шэнь Цзю, сам бывший не против сделать привал и выдохнуть после внезапной встречи и наезда Лао Гунчжу, встал напротив, перехватив колючий канат из бечёвки за спиной, и глубоко вдохнул высокогорный воздух. «Просто я, будучи твоим ровесником, покрасил себе волосы в красный. Учитель меня как увидел — обрил наголо и наказал, чтобы к утру волосы были такой же длины, что и прежде, но уже чёрного цвета, иначе будет ай-яй». — Ты справился, так понимаю? «Ну-у-у, я нашёл у подруги на Сяньшу заклинание, которое ускоряет рост волос, немного его переделал, но хотел спать и потому переделал неудачно, да ещё и сигулы чутка напутал, и вот как бы результат. Волосы отросли к сроку, но приобрели определённую степень разумности».       Кринж.       Шэнь Цзю, которому и в страшном сне не могло присниться, чтобы его волосы обладали собственным умом, с удивлением взглянул на довольно улыбающегося Ци Паня, который был на своей волне, и уточнил: — Они не мешают?       Искренне возмутившийся Ци Пань парировал: «Наоборот. Они не просто не мешают — помогают. Они по утрам заплетаются сами. А ещё моют пробирки и посуду, а потом моются сами без моего вмешательства, ты только представь, как удобно, столько времени экономится. Они могут переносить нетяжёлые предметы, если мне лень со стула вставать, а те лежат недалеко. Единственное, я так и не научил их держать кисть для письма».       Уже начавший подумывать о том, чтобы узнать, а что, собственно, это было за заклинание и как самому стать счастливым обладателем самомоющейся шевелюры, Шэнь Цзю напоролся на вопрос: «Неужели тебя никогда не посещало желание перекрасить волосы». — Нет. «А набить татуировку во всю спину». — Нет. «И ты даже никогда не думал о том, чтобы сделать проколы не только в ушах, но и в носу». — Нет. Однозначно, — заявил Шэнь Цзю и потёр мочки ушей со словами: — Мои дырки уже почти заросли. Мне они не нравились.       В отличие от Цю Цзяньло. Он говорил, что длинные серьги подчёркивают шею сяо Цзю, вот только в один день чуть было не вырвал ему серьгу вместе с куском мяса.       Ци Пань, чей подростковый возраст явно был шальным, похлопал себя пальцем по крылу носа — где, как писали индийские веды, располагалось кольцо у богини Лакшми — и обиженно протянул: «Ты счастливчик. Потому что, когда дядя увидел кольцо у меня в носу, он напомнил, что на голове человека семь отверстий-цицяо, а у меня восемь. Значит, какое-то одно нужно зашить. Он дал мне право выбора».       Как гуманно.       Прямо узнаётся трепетный подход Ван Иляна к хрупкой детской психике. — Что руководило твоим выбором? — спросил Шэнь Цзю, вернув ехидную улыбку. «Я решил, что кольцо в носу — это, конечно, круто, но глаз или рот так-то нужнее».       Правильный выбор, пожалуй, что ж тут ещё скажешь? — Неужели ты даже не сопротивлялся? «Нет, ну почему же, я пытался отстоять свою точку зрения, но был юн и глуп. Апеллировал тем, что у Лэ-эр проколот пупок и никому он не мешает, на что дядя спросил, откуда я владею подобной информацией, после чего я умолк и сам вдел нитку в иголку, чтобы мне зашили прокол в носу».       Столь же естественно эта фраза смотрелась бы в вариации «сам вдел голову в петлю».       Голову посетила мысль о том, как же много интересного он ещё не знает о тех, кто его уже сколько месяцев учил, но вслед за ней пришло осознание что, быть может, лучше и не знать, — а то «лишнее цицяо» зашьют ещё. У него два из них и так лишь для красоты. — Ты вовремя признал поражение, — с притупившимся на последней мысли весельем ответил Шэнь Цинцю, на что Ци Пань с достоинством истинного старейшины Цинцзин парировал: «Я отступил, но это был стратегический ход, ведь признания поражения дядя от меня не дождётся».       И в знак протеста дерзко показал язык.       Язык с пирсингом. Да.       А ему казалось, языки веками прокалывают только степные шаманы для связи с духами…       Не знающий, что и думать, Шэнь Цинцю, в чьём сознании рушилась привычная картина мира и в особенности благочинности пика Цинцзин — хотя о какой благочинности может идти речь, учитывая то, что пик возглавляет Ван Илян?! глупость какая, — и потому только сейчас поймал себя на мысли: стараясь в письмах придерживаться вежливого обращения на «вы», в реальности он и сам без труда незаметно для самого себя перешёл на «ты». Слишком уж с Ци Панем было легко находиться рядом и общаться: а ведь этому тоже учатся.       Уже давным-давно позабыв о встрече с Лао Гунчжу, Шэнь Цзю припомнил рисунок, который видел в доме Дикой сливы, и нынешние слова Ци Паня и уточнил: — Красные волосы тебе сбрили, прокол в носу зашили… «Без анестезии, причём».       Да он и не сомневался! Это же Ван Илян, какая анестезия, вы о чём? — А тату на спине? — спросил Шэнь Цинцю о самом смелом из того, что было перечислено, и предположил: — Кожу пересаживал?       На что хитро улыбнувшийся Ци Пань развёл руками и ответил: «О татуировке дядя так по сей день и не узнал. Ни об одной».       Закончив привал, Ци Пань продолжил идти по раскачивающемуся подвесному мосту. Стоило им ступить на твёрдую землю, он указал на тропку, что уходила в сторону низвергающегося хрустальными брызгами водопада, и, встав лицом к Шэнь Цинцю, пояснил: «Это путь на Сяньшу, он ближе всех остальных пиков находится к Цинцзин. Пик Сяньшу, один из немногих, находится внутри кольца из иных пиков, наряду с главенствующим Цюндин и Цяньцао, где располагаются раненые. Когда дядя договаривался о присоединении школы Сяньшу, пик был выбран намеренно, чтобы обеспечивать защиту бессмертных красавиц. С другой стороны от Сяньшу на бывшем пустующим пике основался Байчжань».       Взглянувший в ту сторону Шэнь Цинцю обмахнулся веером: дневная жара была сухой, приближение осени ощущалось лишь к вечеру, когда воздух холодал.       Байчжань с их места нахождения было не видно, тот стоял чуть ли не на самом низком горном пике на всём хребте, зато располагал обширным и плоским верхним плато, являясь единственным одноярусным пиком.       Окончивший ремарку Ци Пань повернулся спиной к водопаду Матери Облаков и направился налево.       Шэнь Цзю запоминал дорогу, привычно покачивая веером и отодвигая с пути низкие ветви. Остановившись напротив куска гранитной породы, Ци Пань снял с кожаного пояса походную тушечницу и кисть, быстро начертав на камне сигулу «Пустота», а затем, обернувшись, вновь пояснил: «Писать можно чем угодно. Хоть тушью, хоть углём, хоть кровью. Потом используешь ручную печать или талисман с сигулой «Врат» и ключ, на Цинцзин это сигула "Север"». — Почему «Север»? — полюбопытствовал Шэнь Цзю, не видя логики, на что Ци Пань, судя по движению челюсти, ответил спиной к нему. Замер с полуопущенной рукой, но так и не обернулся.       Всё, словил это ощущение неестественности. А ведь долго продержался, ведя себя как с иными людьми: на памяти глухого это был один из лучших результатов.       Повернувшись к нему лицом, задумавшийся Ци Пань позволил прочитать по своим губам: «Учитель родился на севере».       Шэнь Цзю кивнул. И, видя скованность спутника, сложил веер. — Непривычно?       Взгляд старейшины Ци из-под ресниц был изучающим — в первую очередь. Смущённым. Прямым. Значит, можно будет продолжить общаться. «Да, если честно. Дяд… Лорд Ван уверял, что общаться с тобой не так сложно, главное не мямлить и чтобы ты лицо видел, но ты прав, это непривычно. Переписываться было легче».       Шэнь Цинцю скрыл низ лица за веером, незаметно от собеседника растянув губы в усмешке. Уже не «дядя». — Лорд Ван прав, — согласился глухой. — Хотите общаться лично — продолжайте соблюдать эти два правила, не начинайте речь, пока я не сосредоточусь, и не говорите одновременно с другими. Большего я не требую. Не сумеете — можем продолжить общаться удалённо через письма, — и, обмахнувшись, бесстрастно закончил: — Меня устроят оба варианта.       Старейшина пика Цинцзин молча повёл плечом и, повернувшись спиной, сложил ручную печать, чтобы продолжить путь. Значит, духовная система у него уже закостенела и стабилизировалась — хотя о чём речь? Титул старейшины без подобных возможностей не получают.       Нарисованная на скале сигула «Пустота» вспыхнула, и в камне образовался тонущий во мраке тоннель. Сделав шаг во тьму, Шэнь Цзю внезапно осознал, что вокруг него колыхался бамбук. Сухая жара исчезла, как не было, сменившись свежим ветерком, что коснулся оголённой кожи, на стеблях и листве в обширной роще играло тёплое солнце, слабо пахло печным дымом.       Внезапно.       Обернувшись, Шэнь Цзю увидел за собой ту же скалу. — Где мы? — уточнил он у стоящего близ одного из одревесневших бамбуковых стволов старейшины Ци. «На южном склоне пика Цинцзин, около поселения адептов. Этот ход рассчитан на случай нападения, чтобы уйти под защиту купола пика Цюндин. На востоке располагаются учебные корпуса, они на один ярус ниже. Ещё ниже тренировочные плацы и конюшня. Мы сейчас на жилом ярусе. С запада располагается Бамбуковая хижина и Библиотека, север пустует, там лес».       Ступая в освежающем уединении, под сенью гибких бамбуковых стеблей редко посаженной рощи, с которой одежды Цинцзин почти сливались, они вышли к началу небольшой выложенной булыжником улочки. С каждой стороны стояло по десять воздушных двухэтажных домиков, чьи стены и крыши были сложены из бамбука. Во дворах виднелись молодые женщины и почтенные старички, на которых не было формы Цинцзин. Детей не было нигде.       Впервые видящий подобное Шэнь Цинцю, осознавая, что ему нужно знать, уточнил: — Разве семьи адептов не живут в городе у подножия Цанцюншань?       На всех же пиках так!       Ци Пань качнул головой.       Спокойно остановился, развернулся и, поняв, что неторопливо покачивающий веером старший адепт настроен на беседу, начал объяснять: «Цинцзин — самый малочисленный из всех пиков после Кусин. Если вычесть «подготовишек», которых, кстати, сейчас и нет, непосредственно сегодня на пике пятьдесят четыре человека, из них пятнадцать учеников. Частично это связано с военными жертвами: погибло двое старейшин и около двадцати адептов и учеников вместе взятых, но, пойми, на Цинцзин никогда не было много людей. Даже в лучшие времена их число не превышало сотню. Обучение и условия работы слишком тяжёлые».       О, Шэнь Цинцю охотно верил.       Это на Аньдин жило около трёх сотен швей-прачек-инженеров-плотников-и-кого-только-не, на пиках травников и артефакторов примерно столько же, но уже на Цяньцао в де-факто полевые врачи шло куда как меньше народу. Не каждый был психологически готов лечить пусть и заклинателей, но живых людей с рваными ранами, раздробленными костями, открытыми переломами и отравлением трупным ядом — тем более на поле брани.       На боевых же пиках, чьи адепты сражались со всевозможными тварями, рисковали здоровьем и жизнью, людей было и того меньше. Однако Шэнь Цинцю, пусть и знал это, не ожидал, что людей настолько меньше.       И всё же кое-что его удивило: — Разве на Цинцзин не семь старейшин? Двое погибли, я знаю. Пятеро. Тогда должно быть тридцать два адепта. В домах живут по две семьи?       В сравнении с пиком Аньдин, чьи адепты жили в «элитарном» Доме досуга и имели целую одну личную комнату, где помещалась целая одна кровать, пара сундуков и табуретка, даже это было бы верхом комфорта, но оказалось, что нет: «Один адепт — один двухэтажный дом на шесть комнат. Личные спальные покои, две комнаты, где могут разместиться родители, жена, наложница или две на втором этаже, — некоторые оборудуют эти комнаты под личные библиотеки, — также кабинет, столовая и покои для отдыха на первом этаже. Плюс подсобные помещения в каждом доме и кухня».       Вот это условия…       Что нужно делать, чтобы заслужить подобное? «Домов меньше, чем адептов. Могу сказать, что некоторые даже пустуют, потому что дядя дозволяет проживание лишь престарелых родителей или супруг адептов, то есть с тем условием, что у адепта нет детей. Дядя считает, это может привести к сложностям, ведь дети адептов будут отвлекать учеников пика. Да и вообще начнутся проблемы, решать которые он не желает, говорит, он не деревенский староста. Также дозволяется наличие не более одного лично-свободного слуги или служанки на семью».       Значит, ни буцюев, ни рабов здесь нет.       Он первый. — А старейшины? — уточнил Шэнь Цзю, окидывая взглядом небольшие уютные домики, расположенные среди живописной рощи на фоне иных зеленеющих горных пиков и низвергающегося с Сяньшу водопада, и отвернулся от красот природы, чтобы увидеть: «У каждого из старейшин есть отдельное поместье с небольшим земельным участком на восточной стороне пика».       Как… поместье Акации?       Му Цинфану ведь его тоже предоставили не как старшему адепту, а как старейшине.       Так и не ступив на мощёную улицу, они проследовали сквозь рощу и, оставив поселение за спиной, через некоторое время вышли к продолговатому строению, уже больше походящему на общежитие. Им здание и оказалось.       Двухэтажное, воздушное и сложенное из бамбуковых стеблей, как и все постройки на Цинцзин, местное ученическое общежитие было и близко не похоже на бревенчатое и грубо сколоченное общежитие пика Аньдин или казармы Байчжань. «…ы были встретить».       Засмотревшийся Шэнь Цзю моргнул и, осознав, что ему задали вопрос, переспросил: — Повторите. «Ты ведь впервые на жилых ярусах пика. Тебя наверняка должны были встретить». — Да. Цяо Мянь. Но я не предупреждал, когда приду.       Старейшина Ци кивнул. «Старшая ученица, да, знаю. Не было ещё случая познакомиться. Думаю, она скоро узнает, что ты пришёл, а пока давай вкратце расскажу ещё что-нибудь».       И, нырнув в близ расположенную беседку, начал: «Смотри, у общежития этажа два, но они никак не связаны, даже выходы разделены. Видишь, со второго этажа с левого торца лестница прямо на улицу выходит. Вот. На первом этаже две комнаты. В первой в общей спальне живут «подготовишки», а во второй — младшие ученики».       Знал Шэнь Цзю эти спальни: на Аньдин в таких ютились абсолютно все ученики и внешние адепты, пришедшие из иных школ. «Общая спальня» представляла собой огромную постель с количеством подушек и одеял всегда меньшим, чем на ней спало народу, а их число порой переваливало за полсотни. Дрыхли на ней все вповалку и впритирку, закидывая друг на друга конечности и дыша в уши. Шэнь Цзю как первый раз в общую спальню пика Аньдин зашёл, так и вышел.       Что-то подсказывало, что, учись он с первого дня на Цинцзин, спать бы вместе со всеми всё равно не смог бы и тогда неизвестно где ночевал бы. Тоже у Му Цинфана? Или перебивался где? — Кто такие «подготовишки»? — уже второй раз зацепился Шэнь Цинцю за странный термин, но ему пообещали: «Позже объясню, там отдельно надо говорить, по ходу не расскажешь. Вернёмся к условиям проживания. Ещё раз, первый этаж — малышня, второй — взрослые ученики. Это все те, кто в следующем году сдаёт экзамен на адепта. Сейчас на пике только взрослые ученики, всего пятнадцать человек, потому что набора на обучение не было два года, и как раз они занимают второй этаж. Комнаты довольно большие, места хватает, если хлам не натаскивать, живут по двое человек, по одиночке, насколько мне известно, только шимэй Цяо и шимэй Ся». — Потому что девушки?       Изогнув брови, Ци Пань с толикой неуверенности ответил: «Нет, лорд Ван никогда не предоставлял индивидуальные комнаты в общежитии, вне зависимости от таланта, пола и возраста. Только старшим ученикам. Могу предположить, скорее всего дело в том, что шимэй Цяо — как раз старшая ученица, а больше учениц сейчас нет и шимэй Ся селить не с кем. Да, думаю, так и есть. Кстати».       Однако не успел он договорить, как в беседку вошла слегка запыхавшаяся Цяо Мянь.       В идеально выглаженом зелёном ханьфу без каймы и дасюшэне со скромной вышивкой, — что была выполнена мастерски, но не серебром и пером зимородка, а обычными тёмно-зелёными нитками, — Цяо Мянь была уже не с тем тугим пучком, с которым Шэнь Цзю видел её на фронте, а убрала густые и тяжёлые косы под шёлковую сетку с россыпью мелкой бирюзы. Ей удивительно шло.       Даже больше, чем прежняя причёска, хотя её юное лицо с острым подбородком и резкой линией челюсти казалось взрослее и строже.       Склонившись в поклоне, так что широкие свободные рукава коснулись колен, старшая ученица Цинцзин сложила руки перед собой и почтительно, но просто произнесла: «Приветствую старейшину Ци и молодого мастера Шэня».       И в тот же миг её речь подхватил приветственно кивнувший Ци Пань, который только сейчас озвучил то, с чего нужно было начинать: «Вот, что я сказать не успел. Ты будешь жить вместе с учениками в общежитии». — Почему? — не понял Шэнь Цинцю, который уже раскатал губу на собственную жилплощадь и только было собирался спросить, а где, собственно, дом старшего адепта.       Ему ответили ёмко: «Потому что лорд Ван так решил. И потому что…» «…что на пике нет дома для старшего адепта».       Непонимающе глядя на губы Ци Паня, Шэнь Цинцю изогнул бровь в немом вопросе. «…о сожгла Лэ-эр, когда по молодости сбежать пыталась».       Что за подробности… Нет, он не хочет в них вдаваться, нет! «Отстраивать не стали, всё равно дом до этого столько веков бесхозным стоял, старшего адепта-то на Цинцзин никогда не было».       Несколько смущённо кивнувшая Цяо Мянь прокрутила на пальце тонкое простенькое серебряное колечко, которых во время войны тоже не носила, и добавила: «Мы даже не знали, как форма старшего адепта Цинцзин выглядеть должна. Сами впервые видим. Благо есть стандарты, как должна выглядеть одежда на каждом пике в зависимости от положения. Шёлк, хлопок или конопля, какая форма рукава, юбка-чан или штаны, нужны ли наручи…» «…бщем много всего. Потом разберёшься, а я пошёл».       Шэнь Цзю, у которого зарябило в глазах от того, что эти двое заговорили одновременно, просто закрыл глаза, уйдя от разговора: действительно, потом разберётся. Сейчас требовалось принять, что своего дома ему не светит и он будет ютиться с малознакомым человеком в одной спальне.       Когда он открыл глаза, Ци Пань уже повернулся лицом к Цяо Мянь, видимо, сказал что-то и, на прощание обернувшись, произнёс: «До встречи, молодой мастер».       И лёгкой походкой покинул беседку, чтобы, не сходя на лужайку, вскочить на обнажённый меч. Не успел Шэнь Цинцю моргнуть, старейшины Ци след простыл. Взглянувшая на него Цяо Мянь повинилась: «Эта Цяо хотела провести вас в комнату, где вы будете жить, но ей пришло послание. Учитель ждёт вас у Бамбуковой хижины».       Тот с неторопливым достоинством кивнул, чувствуя, как всё обмирает внутри.       Мысль о том, что он действительно стал старшим адептом, никак не укладывалась в голове, а между тем не совсем готовый к новой роли старший адепт изрёк: — Зови на «ты», — и, видя залом между девичьих бровей, уточнил: — Наедине. «Хорошо».       Лишь предполагая, с чем может быть связана необходимость явиться, не пересекавшийся за сегодняшний день с Ван Иляном Шэнь Цинцю уточнил: — Известна причина? «Были доставлены первые дары в честь твоего назначения на пост».       Это в перечень его предположений не входило. И что за дары, интересно… И где он здесь будет их складывать?       Проследовав за слегка нервничающей рядом с ним Цяо Мянь незнакомыми дорожками в сени повсеместных бамбуковых рощ к краю пика, где в граните были вырублены ступени на нижние ярусы, он вскоре предстал пред лордом Цинцзин, рядом с которым горами возвышались сундуки и ларцы выше Северного Ковша. С немого позволения махнувшего рукой усмехающегося лорда Цинцзин, старший адепт начал откидывать крышки. И обомлел.       Всё жёлтое в них — золото, всё белое — серебро, круглое — жемчуг, блестящее — самоцветы!       Шелка и тафта, муслин и сычуанская парча. Прославленные тушечницы из Дуаньси, суанчэнская бумага высочайшего качества, кроличьи кисти, зарубежные книги, живописные свитки, — да сколько же здесь всего?.. — чай в форме фениксовых плиток, выдержанные вина, брахманская халва, каменный мёд, экзотические фрукты и лакомства, благовония и курительницы, шпильки из золота и серебра, подвески на пояс, столы и стулья, ширмы, тахта, — остановите его кто-нибудь! — облавные шашки из слоновой кости, хэская яшма, столовое серебро, чайные сервизы, бивни носорога, черепаховые панцири, вазы, редкие снадобья, меха, веера, жемчуга!.. — Что мне с этим приданым делать? — потрясённо спросил Шэнь Цинцю, пересыпая в ладони горсть серендийского гагата, поднесённую одним из известных орденов. Ван Илян ответил просто: «Пользуйся. У тебя есть поместья, обставь их подаренной мебелью, сходи к портному, прикажи пошить выходные наряды, пусть украсят вышивкой, жемчугом и каменьями, сходи к ювелиру, закажи украшения. И учитывай — когда станешь лордом, даров прибудет в десяток раз больше».       Глядящий на всю эту роскошь, которой не наскреблось бы во всём поместье Цю, бывший раб не удержался и выбрал одну приглянувшуюся подвеску из перламутра и лазоревого пера зимородка, которая как родная смотрелась на эфесе Сюя цвета цин, и, взяв в руку расписанный горами и облаками по шёлку веер, произнёс: — Может этот Шэнь просить вас временно оставить дары… Где-то? «Я распоряжусь, чтобы их перенесли в хранилище. А пока идём. Этот лорд хочет обсудить с тобой некоторые вопросы».       И направился к крыльцу Бамбуковой хижины. Шэнь Цинцю последовал за ним на огороженную резными перилами террасу, что опоясывала полноценный особняк, по ошибке зовущийся хижиной, а со стороны обширного внутреннего сада обращалась открытой верандой, где он ещё не был. Здесь под бамбуковым навесом в тени муслиновых занавесей стояло четыре покрытых агатового цвета лаком юньнаньских кресла с плетёными сиденьями. Шэнь Цинцю опустился в одно из них перед доской для шахмат-сянци — та стояла на расписном столике, ножки которого украшали резные кузнечики и стрекозы. Напротив расположился Ван Илян.       Дежурящий адепт под неотрывным взглядом Шэнь Цзю поставил на пустующий столик рядом ярко-красный лаковый поднос, на котором выделялись две пиалы с ароматными плодами лонганов в жёлтой скорлупке и наполненные угольно-чёрные чашечки с белоснежной пеной. Опять…       Шэнь Цзю плевался от горчащего вкуса любимого чая Ван Иляна — «Красной сливы у берега реки Девяти изгибов», — который тот требовал заваривать до каштанового оттенка, отчего и так сильноферментированный красный чай едва не обращался чёрным. Словно этого было мало, сам Ван Илян относился к тем мазохистам, что пили чай, пока тот кипит в чаше. Вот как сейчас! Оставалось уповать, что позже на посту старшего адепта появится возможность просить заваривать нежный и успокаивающий «Снег горных вершин», а пока оставалось едва не обжигать губы и давиться крепкой «Красной сливой», при каждом глотке которой по пищеводу и желудку разливался жар, а на висках проступала испарина.       Цедя чай мелкими глотками, Шэнь Цзю поступал не в лучших традициях столового этикета, но он не думал, что всё настолько плохо, пока не выдержавший Ван Илян не возмутился: «Ну как ты пьёшь».       Зная, что тактичность никогда не была сильной стороной Ван Иляна, он всё равно не сумел морально подготовиться к данной им оценке: «Как голубь из лужи».       Поперхнувшийся Шэнь Цзю закрыл ладонью рот с так и не проглоченным обжигающим чаем и зажмурился, борясь с кашлем и желанием всё выплюнуть. Позорище просто! Ещё и при посторонних, как так-то?! Кое-как проглотив чай, причём явно с таким звуком, что Ван Иляна всего передернуло, Шэнь Цинцю аккуратно отнял ладонь от влажных губ, ожидая кары за бескультурье, и та не заставила себя долго ждать: «С завтрашнего дня будешь ежедневно либо завтракать, либо ужинать со мной. Даже обсуждать не хочу, ужас просто, когда я умру и меня в Диюе подвергнут пыткам, я буду слышать это бульканье — достойная грешника мука».       Зачем так-то?.. Отставив чашу, не пытающийся даже оспорить предстоящую ежедневную каторгу старший адепт обратился к своему психологически травмированному по его вине лорду: — Этот Шэнь впредь не допустит подобного, — и с наскока перевёл тему: — Что от меня требуется ныне?       Успевший выпить свой чай до дна и, позволив адепту, который стал всему свидетелем, наполнить фарфоровую чашу вновь, отославший третьего лишнего лёгким взмахом руки Ван Илян озвучил весьма неожиданное: «Вплоть до набора новых учеников в школу у тебя, считай, выходные». — Разве до набора не три недели? — удивился Шэнь Цинцю, который ожидал услышать список заданий до смертного одра. «День Двойной девятки, ты прав. Однако тебе стоит отдохнуть».       Начав расставлять фигуры из слоновой кости на своей половине доски и подав предстоящему сопернику плетёный коробок с фигурами из рога носорога, Ван Илян явно пребывал в хорошем настроении. Удивительно. Холёные пальцы его здоровой руки взяли из пиалы плод лонгана, на свободных рукавах серебрилась изысканная вышивка. Сервиз из костяного фарфора просвечивал на солнце, и тени на сандаловой столешнице казались полупрозрачными. Курились благовония из бесценной амбры.       Сколько же у Ван Иляна денег?..       Сколько?! Ведь не всё, что его окружает, император позволить может!       И сколько денег теперь у самого Шэнь Цинцю — это же просто уму непостижимо! «…дние месяцы вышли напряжёнными, благо военные действия завершились и на пик ты благополучно поступил, титул получил. На ночные охоты и иные миссии я тебя пока отправлять не буду. Об экзамене на старшего адепта не думай. Будешь посещать некоторые занятия вместе с другими выпускниками. Твоя задача — сблизиться с ними, влиться в их общество. Постарайся участвовать в общих мероприятиях, не превращайся в затворника, но не переходи грань. Ты новичок на пике, но ты и его будущий глава. Выбери подходящую манеру поведения».       И, сделав первый ход, подвёл итог вступительной части беседы: «Всё остальное время ты свободен. С начала нового учебного года на твои плечи ляжет преподавательская деятельность».       Оглаживающий ребристую пешку Шэнь Цинцю замер. Преподавание… Уже?       Он ведь сам ещё не доучился, что за аспирантура?       Протянув вынутый из широкого рукава свиток, Ван Илян дождался, пока сделавший свой ход Шэнь Цзю вновь не поднимет на него взгляд, и пояснил: «Это перечень дисциплин, изучаемых на пике Цинцзин. Всего пятьдесят, кажется, что мало, но не обольщайся. Многие предметы являются обобщёнными в одну дисциплину. Например, в «Литературе» собраны и семантика, и стихосложение, и анализ канонической и современной литературы, по-хорошему стоило бы раздробить, но у меня руки не доходят. И видимо, уже не дойдут. Может, ты этим займёшься, пересмотришь программу. Сейчас не это главное». — Мне требуется с ними ознакомиться и изучить учебный материал? «В том числе. Главное выбери в перечне те дисциплины, которые ты хотел бы преподавать». — А если их уже кто-то преподает? — уточнил немаловажное Шэнь Цинцю, держа свиток развёрнутым, но пока не опуская на него взгляд и следя за губами Ван Иляна: «Тебя не должно это волновать. В количестве ты не ограничен. В возрасте учеников тоже. Можешь взяться преподавать основы и заниматься с младшими учениками, можешь наоборот выбрать нечто специализированное для старших. Единственное условие — ты должен преподавать хотя бы две дисциплины из числа Великих искусств и по одной дисциплине из оставшихся трёх блоков».       А сказали, что в количестве не ограничен.       Поняв, что диалог временно закончен, Шэнь Цинцю опустил взгляд и развернул свиток. Именования учебных предметов действительно были поделены по четырём блокам: в левом краю значилось четыре Великих искусства, далее шли заклинательские и воинские дисциплины, после чего следовали науки. — Как скоро я должен дать ответ? — уточнил Шэнь Цинцю, свернув свиток и убрав в свой рукав. «До дня набора учеников».       Значит, есть время подумать.       Время… Подумать. — Старейшина, — вновь обратился он к ломающему бледно-жёлтую и шероховатую скорлупку лонгана Ван Иляну. — Что за письма мне присылали? «Не думай об этом».       Не думать? Не думать, серьёзно?! — Лао Гунчжу сегодня спросил у меня, что я думаю по поводу их письма, — раздражённо произнёс Шэнь Цзю и пересказал их «беседу», своевременно прерванную Ци Панем.       Никак не прокомментировав действия старейшины, дожевавший мясистую ягоду Ван Илян аккуратно вынул косточку изо рта и столь же бесстрастно, как и прежде, ответил: «Говорю, не думай. Большинство писем содержали просьбы и предложения со сменой школы, были записки с угрозами, с оскорблениями, пачку посланий с признаниями в любви я сжёг не читая, так что пересказать не смогу, а от предложений схожего толка, но более развратного содержания, у тебя бы у самого началось кровотечение из цицяо».       Достаточно сегодня о себе наслушавшийся Шэнь Цинцю бросил: — И такие были? «И немало. Сулили, что ты будешь почивать на золотых подушках».       Отлично.       Только кто сверху?       Предпочтя поставить на этом точку, Шэнь Цинцю продолжил игру в сянци, но едва лишь палочка благовоний начала осыпаться, как он нерешительно завис с пешкой в руке над игральным полем, ибо не знал, куда её поставить, чтобы не угодить в чужую крепкую сеть.       Ведь в центре раскинувшейся золотой паутины сидел Лао Гунчжу.       Однако стоило лишь упомянуть о своём желании повлиять на его планы более существенно и использовать свободные три недели с пользой, как Ван Илян отрезал: «Не суйся к Лао Гунчжу». — Почему? «Ближайшие годы ты ему не соперник. Не в прямом противостоянии». — Но…       Сделав ход и загнав фигуры не успевшего опомниться Шэнь Цинцю в угол доски, Ван Илян резко спросил: «Тебе жизнь не мила, да. Я сказал, затаись. Не предпринимай ничего по отношению к Цветочному дворцу. Сегодня объявишь Лао Гунчжу войну, к тридцати годам сгинешь в Водной тюрьме».       Шэнь Цзю неверяще отвёл взгляд и обмахнулся.       Веер выхватили! — А-ай!       На макушку с такой силой опустилась основа, заряженная ци, что из глаз брызнули слёзы! Сжав зубы, Шэнь Цзю яростно поднял взгляд, когда за его подбородок ястребиными когтями ухватились чужие жёсткие пальцы с длинными ногтями.       Рывком задрав его лицо, злой, как демон, Ван Илян, чеканя каждое движение губ, выплюнул: «Ты не разобрал слов этого лорда. Сейчас даже не суйся к Главе Цветочного дворца, действуй исподволь и ещё осторожней, чем прежде. Ты умудрился привлечь внимание этого старика и разжечь в нём интерес, стоило мне лишь отвернуться — вот и получай. В ближайшее время чтобы никаких скандалов с твоим участием, никаких громогласных побед, никаких публичных заявлений и претензий на влияние в мире. Помни, если он почувствует в тебе хоть малейшую угрозу себе и своему самовластию, узлом завяжется, но уничтожит. Не будет дожидаться, пока ты твёрдо встанешь на ноги, — уничтожит в первое же десятилетие на месте горного лорда». — Коим образом?       Ван Иляна этот вопрос, казалось, рассмешил. «Вызнает о твоём прошлом, о практиковании Тёмного пути, о бродяжничестве с У Яньцзы, вытащит десяток особенно грязных историй, и этого с лихвой хватит. Ты после хоть в Хуанхэ войдёшь — не отмоешься. Тебя тут же сопроводят в Водную тюрьму, пока идёт расследование, а там кто знает… свет может пролиться на те тайны, что ты прежде скрывал в тени».       Ясно намекая на многозначное название его книги, лучше кого бы то ни было знающий всю степень ужаса Шэнь Цзю перед подобным будущим Ван Илян добавил: «Он может использовать против тебя и мои грехи».       Несмотря на удерживающую его в захвате травмированную и перебинтованную руку, Шэнь Цзю презрительно усмехнулся, больше для того, чтобы скрыть задрожавшие губы.       Разговор между ним и горными лордами в день искажения ци у Лю Цингэ всё ещё не давал ему покоя, равно как и ранившие слова Бай Ижэня, а потому Шэнь Цзю с видимой небрежностью предположил: — Что, обвинит меня в искажении ци у моего шиди?       В отличие от него, Ван Илян был серьёзен, мрачен и зол. «А что помешает. Думаешь, у него на Цанцюн нет своих шпионов. Ты уже однажды довёл Лю Цингэ до искажения ци, благо рядом был лорд Байчжань и Госпожа-основательница Сяньшу, которые тебе благоволят, но поверь, умеючи не столь сложно сделать так, чтобы в следующий раз Лю Цингэ после, предположим, серьёзного конфликта, внезапно умер у тебя на руках и рядом не оказалось никого. Как думаешь, кто первый повторит слова этого безумца Бая, что доводить своих собратьев до искажения ци — это, как там он выразился, — а: "умение, передаваемое на пике Цинцзин по наследству между горными лордами"».       Шэнь Цинцю угрюмо молчал: «Ну, чьи это будут слова на твоём суде».       Лао Гунчжу.       Отбросив от себя чужую руку, что наверняка оставила кровоподтёки на щеках, подбородке и шее, Шэнь Цинцю процедил: — Вы гадали о моём будущем на тысячелистнике и панцирях черепах? «Мне не нужно гадать или быть провидцем, чтобы осознавать, какое будущее тебя ждёт, если будешь ставить гордыню превыше здравомыслия».       Продолжив методично и целенаправленно уничтожать его на шахматной доске, лорд Цинцзин дождался, пока его наследник не сделает свой ход в попытке спастись, и добавил: «Меньше всего я хотел бы оставлять тебя с подобным противником, но даже я не способен предпринять шаг против Лао Гунчжу».       Что?..       Брови поползли вверх, когда Шэнь Цзю переспросил у ничуть не смущённого подобным откровением бессмертного мастера Вана: — Вы не способны?       А кто тогда способен?!       Простите, но ему таких деталей прежде не раскрывали! «У него достаточно компромата на меня, у меня достаточно компромата на него. На игровой доске мы заблокировали друг друга и вынуждены действовать через третьих лиц».       А что тогда ему делать?!       Как так оказалось, что его в роли сапёра выставили в середину минного поля в одной защитной каске?! Минного поля, о существовании которого Шэнь Цзю прежде понятия не имел, гуляя точно по полянке с ромашками! Нормально вообще…       Точно не замечая его шока, Ван Илян переставил пешку и продолжил речь совершенно не о том, что желал узнать Шэнь Цинцю: «Су Сиянь была ферзём Лао Гунчжу. Она была умна, хитра, имела обширную сеть связей и не чуралась никакими методами. Однако Су Сиянь сошла с доски, и достойной замены ей не нашли. Это успокаивает, но, с другой стороны, это значит, что после моего ухода Лао Гунчжу будет противостоять тебе лично».       Вот спасибо! Удружили.       Он от всей души благодарит!!!       Протянув Шэнь Цзю отобранный веер, за которым тот тут же скрылся, одержавший быструю и жёсткую победу в партии Ван Илян начал собирать свои фишки. «Я опасаюсь». — Чего? — едко спросил Шэнь Цзю, облизнув пересохшие губы и смахнув с доски в плетёный коробок оставшиеся пешки. Пальцы были ледяными. «Того, что в отношении тебя Лао Гунчжу предпочтёт действовать на опережение. Будь осторожен».