Беззвучный режим

      Минула неделя после изгнания Бездонного омута, и наплыв демонов в Поднебесной пошёл на столь резкий спад, что у школы Цанцюн появилась возможность вернуть с фронта не только всех учеников, но и львиную долю адептов.       Шэнь Цзю только вчера сумел узнать новости о стремительно меняющейся политической обстановке и сейчас в очередной раз проматывал в голове всё то, что в Янчжоу в последние годы творилось на политической арене и к чему это привело сейчас:       Итак, третий раунд напряжённой борьбы за господство над южными портовыми городами. В северном углу ринга Лао Гунчжу, в южном — Ван Илян, счёт 2:0 в пользу первого.       И третий раунд начинается с того, что пятнадцать лет назад Чжу Вэня за очередные заслуги назначили, помимо прочего, на пост генерал-губернатора Янчжоу!       Лао Гунчжу : Ван Илян, счёт открыт 1:0!       Однако тут в дело вмешался старейшина Ван, который быстро сориентировался и послал в Янчжоу своего ставленника — генерала Ян Синми, который сначала стал заместителем генерал-губернатора, а потом и вовсе взял власть в городе полностью в свои руки!       Лао Гунчжу : Ван Илян, счёт выравнивается 1:1.       В итоге Чжу Вэню пришлось отступиться от непосредственного взятия под контроль Янчжоу, но тут подсуетился Лао Гунчжу, который быстренько сочетал узами брака нового генерал-губернатора Янчжоу и сестру Чжу Вэня.       Лао Гунчжу : Ван Илян, счёт 2:1.       Однако Ван Илян отвлекает внимание противника и хуком справа преподносит генерал-губернатору наложницу, чья красота превзошла красоту жены, и вот результат — оба старших сына Ян Синми рождены подаренной Ван Иляном наложницей, в то время как госпожа Чжу по сей день бездетна.       Лао Гунчжу : Ван Илян, счёт 2:2.       Опасная обстановка, все затаили дыхание!.. И тут Ван Илян просит замену и выставляет вместо себя не успевшего опомниться Шэнь Цзю, который ещё не покинул ряды юниоров и числился в категории «веса пера», а уже выходит на бой против профессионала супертяжёлой весовой категории!       Он уворачивается, уворачивается и вот — делает подсечку!       На днях генерал-губернатора Чжу изгнали из Шаньдуна, что вынудило его клан действовать торопливо и неосмотрительно. В бой снова включается Ван Илян, и в результате копающей под мужа госпоже Чжу дали развод и выслали её из Янчжоу в Кайфын к брату. Как результат — и Шаньдун, и Янчжоу оказались избавлены от влияния клана Чжу!       И-и-и! Это но-ка-ут!!!       Лао Гунчжу : Ван Илян, счёт 2:3, и в третьем раунде безоговорочную победу одерживает Ван Илян!!!       Мимо проходит красотка в бикини с табло, проходит-проходит-проходит и уходит.       Именно в такой форме легче всего представлялось творящееся на политической арене безумное побоище. Шэнь Цзю устало потёр глаза и переносицу. Попытка развидеть Ван Иляна в широких боксерах с поднятой рефери в знак победы рукой не увенчалась успехом.       Размышляя над этим в кровати и одновременно нанося мазь на только-только покрывшиеся коркой царапины и ранки, он старался ни в коем случае не сорвать те. Нельзя. Нет.       Злость душила до слёз каждый раз во время ставшей привычной утренней процедуры по принятию лекарств, нанесению на травмированные участки кожи мазей и перевязке растяжений мышц. Шэнь Цзю старался в это время думать о чём угодно, но только не о своём безрадостном занятии. Не о здоровье.       Не о золотом ядре.       Устав сидеть в ставшей нестерпимой вони бесчисленных лекарств, которыми был заставлен новый прикроватный столик, он зло толкнул ставни. В комнату проник ослепительный луч! Жмурясь, Шэнь Цзю перегнулся через широкий подоконник, сбросив осточертевшие книги и ноты с него на матрас, чтобы на внутренней террасе поместья увидеть скучающего в плетёном кресле Лю Цингэ.       Точно, его же сегодня как раз отвязать должны были.       При искажении ци часто накатывала вторая волна, рецидив происходил почти всегда — именно поэтому Лю Цингэ и удерживали в лазарете под присмотром, хотя он был абсолютно здоров.       Пятернёй зачесав растрёпанные волосы назад, Шэнь Цзю хотел тут же спрятаться, но его заметили раньше, так что пришлось брать себя в руки и отвечать на вопрос подошедшего к окну первого этажа Лю Цингэ: «Ты что, только встал. Мы же вчера договорились: меня выпускают и отправляемся в Янчжоу, чтобы самим посмотреть, что там творится…» — Я отдыхал, — ответил позволивший себе облокотиться на оконную раму Шэнь Цзю и тут же об этом пожалел. «Отдыхал, а выглядишь так же паршиво. И у тебя всё ещё не прошли царапины, сколько времени-то им».       Спрятав припухшие, покрытые кажущимися свежими гематомами и царапинами предплечья под рукавами, Шэнь Цзю ёмко солгал, не видя смысла огрызаться: — Отравление после опыта ещё не прошло, вот и выгляжу так. Синяки и царапины новые: был с утра на тренировке. Старейшина Ван не самый нежный учитель.       И лучше бы это действительно было так.       Ван Илян считал и, может, правильно считал, что без жёсткого подхода добиться стремительного развития невозможно.       Если науки и искусства он заставлял постигать до головной боли и ряби перед глазами, регулярно гоняя по уже пройденному материалу, давая огромный массив на самостоятельное обучение и в худшем случае унижая морально, то с мечом учил обращаться не столь ласково.       Шэнь Цзю помнил бесчисленные занятия по фехтованию с Ван Иляном. Каждое из них.       Когда он, всю жизнь привыкший пользоваться коротким колющим оружием, был вынужден в кратчайшие сроки переучиваться на длинное режущее. Тренировки проходили не просто до изнеможения — до обмороков.       И на том не прерывались.       В себя Шэнь Цзю приходил внезапно от дикого холода, задыхаясь и кашляя, пока вокруг расплывалась лужа ледяной воды, которая и приводила его в чувство. Ван Илян возвышался над ним, держа в руках пустое ведро. Даже сейчас, спустя полгода, перед глазами стояли отчётливые движения губ: «Посредственность. Спать на Аньдин будешь — я тебя туда без проблем верну, посмотрим, через сколько дней тебя отымеют, как уличную девку, за ближайшими же бараками. Меч в руки и продолжаем».       Сам Ван Илян каждый раз был ничуть не запыхавшимся, не запылившимся, ни складки на одежде, ни пятнышка! Шэнь Цзю, с которого стекало семь потов, чувствовал себя свиньёй, разлегшейся в луже.       И всё же он мог встать.       Ван Илян, несмотря на свой латентный садизм, имел огромный наставнический опыт и умел с ювелирной точностью вычислять, когда ученик дошёл до своего физического и психического предела. Или когда он был готов вырвать глотку истязателя зубами.       Он заставлял расти над собой бешеными темпами, почти надрывая мышцы и связки, почти доводя до нервного срыва, почти!..       И никогда не переступая ту грань.       Уже в поместье Акации Шэнь Цзю мог позволить себя прислониться к стене, бессильно сползти по ней, потому что дрожащие ноги не держали, и, глотая слёзы, разрыдаться. Потом долго умываться ледяной водой, будучи никак не в состоянии успокоиться, жадно и рвано глотать воздух, икать и снова, снова умывать лицо, по которому никак не переставали течь слёзы.       Растирать сведённые до окаменения мышцы на ногах и накладывать на них мази, перебинтовывать, позволять Му Цинфану молчаливо помогать ему перебинтовать руки, что даже не держали палочки для еды. Лежать в постели в попытке абстрагироваться от тела, что превращалось в оголённый нерв, стараться даже не дышать и читать заданную литературу или разбираться с Янчжоу, а потом пытаться погрузиться в сон, который порою никак не шёл, отгоняемый болью, что доводило до злых слёз и истерического плача в подушку.       И всё для того, чтобы утром встать с противно ноющей болью во всём теле. Болью, что, несмотря на своё наличие, позволяла вечером после всех теоретических занятий и уничтожения демонов вновь взять в руки меч и встать в стойку напротив небрежно поигрывающего Гункэ Ван Иляна.       Шэнь Цзю и в голову не приходило жаловаться. Просить поблажек. Передышку или выходной.       Он осознавал: чтобы добиться наивысшего результата, нужно иметь железную волю и не жалеть себя. Он видел цель впереди, чувствовал свой прогресс и воочию наблюдал за результатами своих усилий, что подстёгивало его стремление к победе и давало силы каждый раз вставать, игнорировать боль и последствия для себя, рваться вперёд.       Формирование золотого ядра в заклинательстве было равносильно профессиональному спорту.       А профессиональный спорт требовал допингов.       Стимуляторы ци помогали экономить время на сон и приём пищи, дарили бодрость, заодно стимулируя конденсацию ци в нижнем даньтяне, однако из-за зверской нагрузки, что возрастала с каждым днём, Шэнь Цзю перешёл на их ежедневый приём.       На том он и погорел.       Надорвался.       Уникальная, созданная Му Цинфаном персонально под его духовную систему методика медитаций идеально ему подходила, очищение нижнего даньтяня от тьмы и исцеление меридианов подарили духовную систему, созданную для самосовершенствования, постоянное обучение с княжной Саният в пещерах Линси — куда обычно пускали в исключительных случаях — дало возможность ускорить темп конденсации ци в нижнем даньтяне в несколько раз, а неуёмная частота, с которой Шэнь Цзю предавался медитациям самостоятельно, и недавняя длительная уединённая медитация, что предполагала постоянное нахождение в пещерах Линси, позволили ему сформировать золотое ядро, что усиливало способности заклинателя десятикратно, ровно за год.       Ван Илян был доволен — да что там, он был в восторге похлеще самого Шэнь Цзю! — и на следующее утро после возвращения Лю Цингэ предложил испытать новые способности в бою. Кружащий голову и пьянящий, он длился, пока Шэнь Цзю, уже немало подранный к тому моменту, не получил первую серьёзную травму — порез, что шёл через всю грудь. И тут стало не до шуток.       В экстренном порядке они вернулись в поместье Акации.       Му Цинфан при его диагностике был в отчаянии.       Кровь не останавливалась несколько часов подряд, ею рвало, рану пришлось зашивать. Ни через день, ни через пять потянутые в том же бою мышцы не начали восстанавливаться, полученные тогда же ранки и царапины кровили, трещины в костях и не думали срастаться, внутренние органы почти не работали.       Едва живой Шэнь Цзю не мог даже встать с кровати и во второй раз в жизни проклинал энергию инь.       В своё время Ван Илян чётко сказал: если бы Шэнь Цзю учился у него с первого дня, если бы сразу поступил на Цинцзин, ему бы и в голову не пришло развивать в юноше начало инь.       Да, он бы предпочёл сделать из него слабого как заклинателя теоретика — потому что слабый теоретик тоже хороший демонолог. Потому что его тоже не заметят и не примут всерьёз. Потому что есть амулеты и талисманы — пользуйся! Хотя в такой ситуации старейшина Ван и представить себе не мог, насколько часто слышал бы завистливый скрип его зубов при взгляде на иных, более удачливых учеников.       И да — искажение ци стало бы спутником по жизни, тьма в нижнем даньтяне — о которой он бы ни в жизнь не рассказал сам, тем более Ван Иляну, — превратила бы попытки сформировать золотое ядро в разведение костра мокрым и гнилым хворостом на болоте, да что там говорить! О том, что могло быть, даже думать не хотелось, но Шэнь Цзю повезло и не повезло в одном — он сблизился с Му Цинфаном.       Ведь Му Цинфан — врач.       И ко всякого рода аномалиям он подходит с несколько иной точки зрения.       Никто больше среди горных лордов и старейшин — никто! — не подумал бы даже взращивать в юноше начало инь, пускай оно в нём изначально сильнее. Это было на самом деле ненормально.       Только не для Му Цинфана.       Он ко всему подходил с медицинской точки зрения и, посчитав, что в своём стремлении встать на путь самосовершенствования Шэнь Цзю не остановится, а энергия ян сведёт его в могилу за считанные дни, сам начал помогать развивать энергию инь, ещё не догадываясь, что она обернётся той же смертью, только отсроченной.       И так нездоровый организм после формирования золотого ядра и гиперконцентрации в меридианах энергии инь, чей сутью было разрушение, отказался восстанавливаться — бой с Ван Иляном стал лишь спусковым крючком. Регенерация накрылась медным тазом.       Ван Илян сумел напитать его тело собственной ян-ци — обжигающей, словно пламя горнила Бездны, приносящей почти ощутимую боль, но позволившей избавиться от боли реальной. И всё же проблему это не решило — лишь сняло часть симптомов.       Шэнь Цзю, успевший за пять дней потерять столько же крови, сколько Лю Цингэ при своём искажении ци, бессильно сидел на кровати, обложенный подушками. Всё тело болело. Всё и сразу. Запах лекарств впервые вызывал у него резь в голове — или то было не из-за трав? В мыслях царил раздрай. Бессвязные, без начала и конца, они мельтешили в сознании, никак не давая осмыслить главное: он умирает.       Золотое ядро его убивает. Неуёмное стремление к самосовершенствованию, жажда наивысших достижений превратили его в калеку окончательно.       Кошмар поместья Цю уступил своё место на вершине пьедестала самых страшных событий в его жизни.       Буквально побоявшийся в сложившейся ситуации заикнуться о том, что послужило причиной убитого здоровья, так и не признавшийся в приёме стимуляторов Шэнь Цзю слепо наблюдал за мечущимся в коридоре между стопками книг Му Цинфаном, который все эти дни боялся от него отходить, а сейчас, решив что-то для себя, на надрыве выдал: «Лорд Ван, запечатайте Шэнь Цзю золотое ядро». — Нет…       Сидящий на стуле напротив Ван Илян взглянул на Шэнь Цзю — который почти с мольбой впился в него мутящимся взглядом, комкая в исхудавших руках одеяло с разводами крови от никак не заживающих порезов, — и дал ответ: «Боюсь, это невозможно».       Едва дышащий от возмущения Му Цинфан всплеснул руками! «Невозможно. О каком "невозможно" может идти речь. Взгляните на него. Я ему, да, я говорил тебе, говорил с первого дня знакомства, что ты своим неуёмным самосовершенствованием, которое впору назвать самоубийством, сведёшь себя в могилу. Я создал тебе методику для медитации, чтобы ты не убился, а не наоборот. И сейчас вы на пару выкопали яму и Шэнь Цзю стоит обеими ногами в гробу — осталось только лечь! И опустить! Крышку!»       Последние слова находящийся на взводе Му Цинфан кричал. Даже Шэнь Цзю понимал это.       Ван Илян уже хотел было высказаться, но не позволивший этого старейшина Му, с лицом мертвенно бледным, припечатал: «Я, как целитель и как один из старейших бессмертных мастеров школы, даже не прошу, не настаиваю, нет. Я требую, требую от вас, лорд Ван, подобного шага. Запечатайте золотое ядро Шэнь Цзю — или это сделаю я».       Как назло, прямо сейчас жаждавший высказаться Шэнь Цзю раскашлялся, согнувшись пополам от скрутившей нутро боли. Края раны, несмотря на швы, вновь начали расходиться, треснувшие и не желающие срастаться рёбра не давали вздохнуть. Кровь текла по губам.       На сгорбленную спину опустилась знакомая рука, передавая ставшую почти родной целительскую ци. Подняв голову, он увидел лицо Му Цинфана, который был измучен не меньше него. Который и правда имел силы и полномочия запечатать его золотое ядро — убивающее, но такое желанное.       Ласково убрав с лица волосы, он мягко и ничуть не страшно, не отталкивающее провёл по его лбу и голове, — Шэнь Цзю видел, так гладят детей, — и с горечью произнёс: «Я говорил тебе, предупреждал, но ты так и жаждешь бежать впереди жизни и лишиться той».       Не в силах больше находиться рядом, Му Цинфан покинул комнату, оставив Шэнь Цзю в обществе старейшины Вана. — Вы запечатаете мне золотое ядро? — первое, что спросил он, разрываясь между достигнутой заветной целью и непрекращающейся болью. Взглянувший на него Ван Илян, который пребывал в своих мыслях, ответил: «Не сейчас. В ближайшие дни нас ждёт одно знаменательное событие, на котором ты должен проявить себя так, чтобы заклинатели со всей Поднебесной застыли в благоговейном трепете. Только из-за этого я и настаивал на уединённой медитации и скорейшем формировании золотого ядра. Без него ты бы не смог осуществить задуманное мною». — А потом. «Посмотрим».       Ван Илян откинулся на спинку стула и посмотрел на него задумчиво и прохладно, с лёгким раздражением и непониманием во взгляде, — так сам Шэнь Цзю смотрел на опытные образцы, не понимая, почему исследование не увенчалось успехом, где он просчитался и как всё можно исправить.       Мазнув взглядом по ране, оставленной им, что начиналась от верха челюсти и терялась под шэньи, глава пика учёных равнодушно констатировал: «Эксперимент имени тебя можно считать проваленным в своём чистом виде. Увидь я тебя сейчас впервые, предпочёл бы прикончить из жалости».        В горле встала дурная кровь.       Не зная что — отчаяние ли, осознание безнадёжности ли — подарили ему безрассудную смелость, Шэнь Цзю яростно схватил Ван Иляна за ворот ханьфу и потянул на себя. Сопротивления ему не оказывали — не считали необходимым. Почти чувствуя на коже чужое горячее дыхание, Шэнь Цзю едва не прошипел срывающимся голосом: — Я не для того выживал, чтобы сдохнуть из вашей жалости.        Губы Ван Иляна изогнулись в холодной и презрительной улыбке. С них легко сорвалось правдивое и жёсткое: «Ты нежизнеспособен».        Он всю свою грёбаную жизнь «нежизнеспособен». И при том всё ещё жив.        Инь-ци леденила кончики пальцев, зелёный шёлк ханьфу, что он удерживал, начал истлевать. Под ним вместо живого тела ощущался тончайший и крепчайший защитный барьер. Думаешь, это спасёт?       Не до конца осознавая, что творит, находясь в прострации, сшибая все внутренние дамбы, Шэнь Цзю позволил энергии инь штормовой волной обрушиться на чужое тело. Порозовевшая кожа на груди дёрнувшегося было назад Ван Иляна начала наливаться болезненной краснотой, медленно покрываясь язвами.       Губы Ван Иляна дёрнулись, их уголки опустились вниз, взгляд, из которого ушло презрение и равнодушие, заледенел. Шэнь Цзю было плевать. Сейчас ему было плевать абсолютно. На. Всё.  — Ваш опыт провалился. Значит, произошедшее — ваша недоработка. Вы просчитались. И вы придумаете, как всё можно исправить. Ясно? Я уже помог вам с южными портами — не вынуждайте меня всё подбирать за вами и доделывать вашу работу.       Обхватив его предплечье, Ван Илян, на чьей груди уже были видны желтовато-белёсые рёбра, изрёк краткое: «Я тебя услышал».        Взгляд его не сулил ничего хорошего. Однако и смерти своей Шэнь Цзю в нём не видел.       Хрустнувшая и прострелившая острой болью рука безвольно упала на одеяло. Встряхнув кистью, которой он разжал его хватку и с ладони которой змеиной шкурой сполз лоскут кожи, оставляя после себя кровящее мясо, Ван Илян неторопливо покинул комнату, так хлопнув на прощание дверью, что сотряслись стены.       Оставленный прикованным к кровати Шэнь Цзю уронил лоб на ладонь. Сломанная ему только что рука пронзительно, остро ныла. Под подушками всё ещё лежало саше с несколькими последними оставшимися гранулами стимулятора ци.       За окном на пиках сновали-болтали-отдыхали сотни вернувшихся в школу учеников и адептов, которые не сдохли мучительной смертью лишь благодаря ему, которые и знать не знали, кому своими жалкими жизнями обязаны. Они будут жить полноценно, а он…       Калека как человек.       Калека как заклинатель.       Рывок! Шкатулка с лекарством полетела в стену! Осыпалась осколками на пол и стопки бесполезных книг…       Тяжело дыша, Шэнь Цзю откинулся на подушки и запрокинул голову к пустому потолку. Горло драло от немого крика, который не услышал никто.       Госпожа-основательница Сяньшу, которая под вечер навестила его, пояснила, что произошедшее с ним, только в значительно более мягкой форме, случается с теми адептками и старейшинами пика Сяньшу, что принимают подавители и накапливают энергию инь в течение длительного времени, вплоть до полугода. Однако Шэнь Цзю, будучи мужчиной, в силу отсутствия цикла ту энергию не терял вовсе, накоплением энергии ян пренебрёг, и вот результат. Наверное, всё же не зря Небеса распорядились так, чтобы носительницами энергии инь были женщины.       Госпожа-основательница Сяньшу знала о культивировании инь больше всех в Поднебесной и помогла уменьшить влияние ци на его умирающее тело. Сильнейшая бессмертная красавица, её ци была подстать ей: своевольное безбрежное море. Можно было подолгу лежать на укачивающий, убаюкивающих тебя волнах, а можно было гибнуть в шторме, захлёбываясь в пене и разъедающей горло солёной воде.        Так его состояние удалось стабилизировать, но все понимали, что это ненадолго — до первого случая.       Что же в целом делать в сложившейся ситуации, не знал никто.       Вернее, Госпожа-основательница, что-то припомнив, завуалированно предложила зашедшему его проведать задумчивому Ван Иляну: «смотри, плюс на минус, и они оба выйдут в идеальный баланс энергий», — но ей через непродолжительное время ответили уклончивым отказом, мотивировав его тем, что они скорее добьются кое-чьей смерти от разрыва сердца.       На следующие два дня все физические тренировки были отменены, медитациями Шэнь Цзю запретили заниматься под страхом немедленного запечатывания золотого ядра, и оставалось лишь читать, стараясь при этом ни в коем случае не оцарапаться о листы книг, и тренировать игру на гуцине, опять же — не доводя до травм пальцев.       Всё время читать и играть было невозможно, поэтому оба вечера он зависал в палате у Лю Цингэ. За разговорами время летело незаметно, да и… это отвлекало. Старший адепт Байчжань оказался достаточно интересным собеседником, чтобы в его компании на время забыть о своих проблемах и, уклоняясь от личных вопросов, обсудить что-то занятное. Тем было предостаточно.       И вот, прошла неделя с начала его личного кошмара, с помощью ци Ван Иляна самые существенные повреждения Шэнь Цзю затянулись, но замеченные Лю Цингэ синяки на коже всё ещё багровели, словно вчера полученные, царапины только заросли корками. Тонкий шрам на подбородке и щеке грозил остаться на всю жизнь.       Не желая говорить ни слова обо всём этом старшему адепту Байчжань, на котором всё заживало как на собаке, согласившийся на эту поездку лишь для того, чтобы отвлечься и сменить вид Шэнь Цзю окинул гостя взглядом и уточнил: — Ты направишься в Янчжоу в школьной форме? «Да». — Плохая идея.       Нахмуривший свои брови вразлёт, полностью восстановившийся после искажения ци Лю Цингэ упёрся руками в раму и прежде, чем хозяин комнаты дал ему по пальцам, легко заскочил на пустой подоконник, тут же перекинув ноги внутрь, прямо на незаправленную кровать.       Класс. «Я не собираюсь пробираться в родной город словно вор».       Ты не вор, ты варвар — в грязных сапогах на чистую простынь.       Лю Цингэ же, не обращая ни малейшего внимания на возмущённый взгляд хозяина, дёрнул носом, явно уловив стойкий запах лекарств, после чего обвёл комнату взглядом и внезапно уточнил: «Не знал, что в поместье Акации есть библиотека». — Это не библиотека. Это моя спальня, — «и персональный лазарет» уже не стал уточнять Шэнь Цзю, пытаясь без зеркала привести себя в относительно приличный вид. Удивившийся Лю Цингэ, не знавший тонкостей жизни Шэнь Цзю на Цанцюн, уточнил: «Ты разве не ученик Аньдин. Почему здесь спишь». — Я официально закреплён за Му Цинфаном, как помощник по бытовым вопросам, — предпочёл не вдаваться в лишние подробности Шэнь Цзю.       В конце концов, он был далеко не единственным учеником, которого эксплуатировали адепты.       Начать стоило с того, что внутри любого пика Цанцюн нормой была жёсткая дедовщина.       Младшие ученики и просто слабаки находились в полной зависимости от уже взрослых учеников и адептов, исполняли любые их поручения: готовили, мыли посуду, носили воду, заготавливали дрова и хворост, растапливали печи, стирали и гладили. Таким образом жила добрая половина обитателей Цанцюн, и пока что никто не вякал. Все терпели — рыдали, страдали, скрипели зубами, злились, но терпели.       Это считалось нормой, причём не только на Цанцюн, но в любой заклинательской школе, да о чём он говорит?! Это считалось нормой во всей Поднебесной!       Старшие приказывают, младшие подчиняются — фундамент конфуцианства.       Шэнь Цзю — который не один год был старшим слугой — знал, как подобные системы работают и каким образом в них защищать свои интересы, чтобы тебя не схватили за яйца, припахав, помимо официальной коновальной работы, ещё и к чистке чужих сапог и стирке белья. Поэтому, кроме официального распоряжения бывшего старшего адепта Аньдин, когда Шэнь Цзю десять дней прислуживал в лагере, за всё время на пике он ни разу ни на кого не горбатился — ему и без того хватало с лихвой.       Горные лорды в пределах своих пиков и вовсе имели власть ничем не ограниченную. Можно было безопасно для себя и для окружающих гнобить ребёнка. Самое простое и никак не наказуемое: годами изводить его морально упрёками, насмешками и всевозможными унижениями, подстрекать к этому окружающих, не давать вдоволь есть и спать, отказываться фактически обучать, грузить неподъёмной работой и периодически колотить — ничего особенного в этом не находили.       Конфуцианские догматы позволяли избивать учеников хоть до инвалидности, хоть до смерти, а те не могли даже рта раскрыть, ведь за жалобу их бы уже добили те, кому они пришли жаловаться. Сыновнюю почтительность никто не отменял: доносы на отца и учителя, на старшего брата или сестру, шисюна или шицзе карались сурово, вплоть до смертной казни, даже если донос был правдивым. Такова мораль, таков закон.       Аналогичные отношения прослеживались и между пиками: у многих старших адептов и старейшин на побегушках была парочка обитателей пика Аньдин. Официально таких избранников называли «помощниками по бытовым вопросам».       Так со своего весеннего возвращения на Цанцюн Шэнь Цзю официально числился за Му Цинфаном, старшим адептом пика Цяньцао, пресловутым «бытовым помощником» и получал молоко за вредность, а вернее прибавку к зарплате, при том, что на Аньдин больше не учился и не работал, хотя нищенский оклад за своё имя в списках младших учеников получал.       Впрочем, грех жаловаться: основная его зарплата состояла из миссий, за которые ой-ой как неплохо платили, а недавнее издание книг и вовсе набило его кошель так, что тот едва не расходился по швам.       В большинстве своём он сам был причиной своего успеха, но отчасти ему и повезло, поскольку тот же самый Шан Хуа помогал старшему адепту Ваньцзянь, но получал за это шиш да ни шиша.       Вэй Цинвэй ещё в начале лета заприметил работящего пацанёнка и, здраво решив, что с того не убудет, припахал его на работу у себя. Теперь Шан Хуа был обязан каждый вечер бегать на поле для испытаний Ваньцзянь, чистя все клинки не менее трёх раз, после чего подметал комнату, варил Вэй Цинвэю рис и вдобавок кормил его домашнего панголина четырьмя цзинями муравьёв за раз, которых сам же неизвестно где добывал. И, в отличие от Шэнь Цзю, это не отменяло других его обязанностей, более того — подать прошение и официально приписать Шан Хуа на работу «бытовым помощником» у себя, чтобы ему за это платили, Вэй Цинвэй не удосужился. Видимо, не посчитал необходимым.       В общем, по сравнению с жизнью Шэнь Цзю у Му Цинфана, Шан-шиди не повезло от слова совсем.       Лю Цингэ, насколько Шэнь Цзю было известно, нелегальной помощью не пользовался, «бытовых помощников» за ним тоже не было закреплено, а значит, он, как и любой адепт Байчжань, официально сваливал большую часть забот на своих шиди и пик Аньдин. Хотя кое-что, как обнаружилось, он делал своими руками.       И сейчас, бродя взглядом по заваленному столу, залежам книг, свитков и связкам бамбуковых табличек, бесчисленным рисункам на стенах, часть из которых напоминала не столько каноническую живопись, сколько плакаты, надолго задержавшись на луке для верховой езды и колчане, что висели на двери, Лю Цингэ заявил: «Здесь даже кровати нет». — Есть кровать, — парировал Шэнь Цзю, который сидел на матрасе, подогнув под себя ноги и уже успев незаметно как расправить одеяло, так и набросить поверх шэньи домашний халат. — Я на кровати. И твои сапоги.       С сомнением опустив взгляд, этот варвар констатировал очевидное: «Здесь книги». — А под книгами кровать.       Ядовито улыбнувшись и плотнее запахнув спальный шэньи, чей ворот за ночь ослаб, обнажая бинты, Шэнь Цзю завершил их диалог кратким: — А теперь — вон. Я никого в свою кровать не звал.       Не дожидаясь, пока Лю Цингэ, ошалевший от подобной заявки на успех, в себя придёт, Шэнь Цзю с чистой совестью схватил его за щиколотки сапог, толкнул! Перекувырнувшийся вояка рухнул с подоконника, даже не поняв, что сейчас произошло, а довольно усмехнувшийся Шэнь Цзю захлопнул ставни.       Ужас.       С утра уже к нему под одеяло лезут.       Бодро одеваясь в похожий на форму Цинцзин чиновничий бамбуково-зелёный ханьфу и дасюшэн, носить которые он получил право после успешной сдачи номинального экзамена на чиновника седьмого ранга, Шэнь Цзю размышлял: желание Лю Цингэ быть в форме школы Цанцюншань может им всё испортить.       Янчжоу находится под юрисдикцией Цветочного дворца. Одно дело, когда — какой там, пятый? — молодой господин клана Лю навещает отца, и совершенно иное, когда старший адепт пика Байчжань прибывает на подконтрольную враждебной школе территорию для разведки. Хм-м…       Ладно.       Всё равно ничего не изменить. Сто раз отбитый мозг Лю Цингэ он сейчас не вправит и даже пытаться не будет.       Наспех расчесав отросшие до бёдер волосы и убрав пряди вокруг лица в хвост на затылке, не испытывающий поутру голода Шэнь Цзю в приподнятом настроении выскользнул на улицу. Тёплый ветер ранней осени трепал причёску и шёлковые полы дасюшэна.       Лю Цингэ нашёлся на той же террасе — он явно удивился что скорости его сборов, что одежде, но ничего не спросил и молча расчехлил меч.       Лететь они ещё вчера договорились на Чэнлуане вдвоём.       Лю Цингэ, помня их приснопамятное знакомство, сам вызвался побыть водителем, а Шэнь Цзю был и не против: самостоятельные одиночные полёты его нервировали, поскольку вестибулярный аппарат в воздухе сбоил и глухого шатало-качало, что было чревато. Старейшина Ван первое время пытался всё же поставить его на меч, но, когда осознал, что проблема нерешаема и не зависит ни от чьих стараний вообще, отступился — что, с одной стороны, удивительно с его-то упёртостью, а с другой — кем-кем, а идиотом Ван Илян не был. И осознавал, что сделать в этом случае ничего нельзя.       Шэнь Цзю пришлось свыкнуться с мыслью, что путешествовать он так и продолжит верхом на лошади, если только никто не будет соглашаться брать его на буксир, как вышло и сейчас.       Вступив на широкое по сравнению с Сюя лезвие Чэнлуаня и кое-как заставив себя не пятиться от стоящего прямо перед ним Лю Цингэ, он пытался разрешить мучительную задачу: за что держаться? Старший адепт Байчжань был и выше его, и шире в плечах, и мощнее в грудной клетке, что немало так напрягало, несмотря на юношеское телосложение и грацию крупного, но не успевшего заматереть хищника. Не зная, за что бы ухватиться, чтобы при этом не касаться мужского тела, Шэнь Цзю в итоге схватился за ремни новых заплечных ножен, с запоздалым любопытством спрашивая: — Разве шиди Лю в нашу первую встречу не использовал классические ножны? Поясные.       Ответом ему послужил пылающий праведным гневом, стыдом и возмущением взгляд через плечо. «Не хочу, чтобы ещё кто-то когда-то лез к моему мечу».       Серьёзно?!       Ты после того пьяного выкрутаса сменил ножны? По твоей нежной психике это настолько сильно ударило?       Пф!       То, что он фыркнул вслух, Шэнь Цзю осознал, когда Лю Цингэ рванул с места в карьер! …ять!!! Ветер ударил в лицо! Земля удалялась с бешеной скоростью! Пальцы вцепились в чужие плечи-руки-боки, Шэнь Цзю даже не соображал, во что впился!       Лю Цингэ не просто быстро летел. Он мчал, точно на долбанной Формуле-1!!!       Гнал по прямой магистрали на гоночном болиде, позабыв про все ограничения скоростного режима, так что мир за запоздало выставленным куполом размывался! Застыв, затаив дыхание, Шэнь Цзю мечтал только об одном — понять, где здесь ремни безопасности?! Где шлем?!       К чёрту шлем — случись что, он не спасёт!       Пальцы закоченели, и Лю Цингэ задёргал плечами, за которые Шэнь Цзю и держался, так что тот рефлекторно вцепился ещё сильнее! Меч резко затормозил, Шэнь Цзю втемяшился лбом в чужой затылок! Ау! Почему не сработала подушка безопасности?..       Повернувшись к нему боком, потирающий затылок Лю Цингэ начал было его распекать: «Ты мне пальцами и ногтями плечи проткнё…»       И запнулся на середине фразы. Пощёлкал пальцами перед глазами никак не способного отпустить его Шэнь Цзю, который заставлял себя не смотреть вниз, и задал риторический вопрос: «Почему не крикнул, что плохо стало».       Попытавшийся было сказать, что всё в порядке, Шэнь Цзю так и не смог выдавить из себя ничего кроме: — Что. Под. Нами. «Ухань, кажется. Да, Ухань»       Ухань.       То есть, учитывая расстояние и время, они летели со скоростью, дайте посчитать…       Триста. Километров. В час?       Этот грёбаный камикадзе летает на скорости триста километров в час!!! Чтоб Шэнь Цзю ещё хоть раз согласился к нему в машину сесть — да ни в жизнь! Откройте дверь, он выйдет!       С болью осознавая, что единственным выходом было шагнуть с лезвия меча в пустоту, Шэнь Цзю с трудом разжал пальцы. — Летим. Я в норме.       Что удивительно, дальнейший путь был спокойным: видимо, Шэнь Цзю был достаточно похож на труп, а в голове Лю Цингэ оказалось достаточно мозга и понимания, чтобы снизить скорость и даже не входить больше в дичайшие виражи на поворотах и не демонстрировать фигуры высшего пилотажа. До совершенства было как до луны, но во время дальнейшего полёта хотя бы не требовался пакет.       Глядя, как колышущиеся прямо перед его глазами иссиня-чёрные идеально прямые волосы Лю Цингэ переливаются металликом на солнце, Шэнь Цзю никак не мог заставить себя перестать думать: интересно, откуда у Бога Войны подобное желание ухаживать за собой? Или это всё «натуральное»?       Потому что самому Шэнь Цзю приходилось тратить непозволительно много времени для ухода за волосами. Требовалось минимум две стражи, чтобы промыть их зольным отваром, прополоскать — и всё это в отсутствие водопровода. Потом, начиная с кончиков, это «богатство» расчесать сандаловым гребнем, втереть по всей длине подогретое на водяной бане кокосовое масло, оставить на волосах на стражу, потом масло смыть, волосы высушить и вновь расчесать…       Если бы ко всему этому от Шэнь Цзю требовалось бы ещё и причёски накручивать каждое утро, он бы сошёл с ума. А так с лица убрал, на затылке лентой закрепил и довольно. Лю Цингэ в том с ним явно был солидарен, раз убирал свои волосы в обычный конский хвост.       Поймав одну лоснящуюся чёрную прядку, Шэнь Цзю провёл по ней: волос жёсткий, но гладкий и шелковистый. Холодит кожу.       Разжав пальцы, он опустил взгляд и как раз вовремя, чтобы оценить в будущем известные туристические маршруты с высоты птичье-заклинательского полёта.       Шэнь Юань всю жизнь провёл в провинции Янчжоу: в Шанхае он родился и учился. Самый населённый город в мире, многомиллионный мегаполис из стекла и бетона, крупнейший мировой порт и финансовый центр Китая — сегодня он представлял из себя крошечную рыбацкую деревушку, которая не была отмечена ни на одной карте.       Выше по реке Янцзы шёл город Гусу. Когда Шэнь Юань ещё был маленьким, в этом районе как раз заканчивалась многолетняя пертурбация, в результате которой уезд Усянь наконец вернулся на земли Гусу.       Славящийся своими веерами и парчой, что входили в Три уровня совершенства шёлка, сам город стоял на воде, и вместо улиц в нём местами были каналы. В туристических буклетах Гусу нередко именовался «Китайской Венецией» — что все в Китае находили странным, поскольку город здесь были заложен на тысячелетие раньше, чем в пресловутой Венеции вбили первую сваю.       Впрочем, европоцентричность XXI века никто не отменял.       Пролетая над Гусу, Шэнь Цзю с трудом, но нашёл взглядом поместье, которое было записано на его имя, а затем переключил внимание на бесчисленные, известные на весь мир сады, среди которых особенно выделялся Сад Томления, с расположенным в его кущах Павильоном голубой волны.       Хороший город.       И места в нём интересные.       Однако в его глазах даже Гусу оказался не способен впечатлить больше, чем тот город, что вскоре открылся его взору.       Янчжоу…       Меч замедлил полёт, купол распался, позволяя тёплому и свежему морскому ветру ласково коснуться искалеченной кожи и наполнить обескровленные лёгкие.       Полноводные реки и озёра серебряными лентами и россыпью жемчужин виднелись на зелёном бархате бесчисленных садов, кайма виднеющегося вдали моря обращалась широким поясом Великого канала, белокаменные дома и улицы создавали причудливый, вышитый серебром узор. Не так давно прошёл сезон дождей, известный как «время сливовых дождей», и на роскошном одеянии города россыпью самоцветов виднелись плодоносящие мэйхуа.       Потрясающе. Теперь понятно, почему ходят речи: заговори с любым ханьцем о поэзии, и он обязательно заметит, что больше всего поэтов родилось, жило и творило именно в землях Янчжоу, вдохновляясь местными садами, реками, озёрами и морскими пейзажами.       Замерев, не дыша, лишь держась за плечо рядом, Шэнь Цзю никак не мог оторвать зачарованный взгляд от гармоничных переплетений зелени и белизны Янчжоу.       Притихший и тоже любующийся родным городом Лю Цингэ не выглядел счастливым. Куда как скорее опечаленным, напряжённым и раздражённым. — Что-то не так? — уточнил Шэнь Цзю. Привычно сведя брови, наследник клана Лю указал на окраину города: «Видишь на границе укреплённые пункты и сторожевые башни. Они стоят здесь с момента передачи города нашему клану, и раньше перед ними рос Ивовый частокол — барьер, созданным из густо посаженных ив, которые не могла преодолеть даже конница. Теперь там растут тополя».       Только сейчас обративший внимание на эту деталь Шэнь Цзю довольно быстро осознал, почему Лю Цингэ это задело. Иероглиф «Ива» составлял фамилию клана Лю, иероглиф «Тополь» — клана Ян. «Ивы» пали, и сегодня Янчжоу защищали «Тополя».       Символично.       Они спустились с меча на окраине города, не привлекая к себе особого внимания: люди нынче ко всему привыкли. Требовалось узнать, какие настроения бродят в городе, что изменилось после изгнания Бездонного омута, как здесь относятся к Цветочному дворцу, а как к Цанцюншань, кланам Лю и Ян, насколько местных жителей задела война, много ли беженцев, но…       Это казалось столь неважным.       Утопающий в садах, этот город пусть и не терял воинского аскетизма, но обладал изысканностью, свойственной обителям утончённых учёных.       Неизвестные дороги, что казались знакомыми всю жизнь, сами вели путников и вскоре позволили вступить под сень деревьев сада Гэ Юань — с его пышными бамбуковыми рощами, недвижимыми водами прудов и каменными гротами — он перетекал в извилистый берег рукотворного озера Шоусиху, чьей глади вод касались ветви бесчисленных плакучих ив.       Это место чем-то напоминало пик Цинцзин, — вероятно, своей безмятежностью, утончённостью и огромным количеством зелени. Павильоны и беседки, кружевные мосты и русла каналов казались частью природы.       Убрав с пути гибкие ветви плакучих ив, Шэнь Цзю подошёл прямо к берегу озера, на который неторопливо накатывали волны. Так умиротворяюще.       Он уже устал ходить и начал понемногу задыхаться от простой пешей прогулки, так что опустился прямо на тёплый песок, подавляя желание стянуть сапоги и помочить ноги. Наверняка вода ещё по-летнему тёплая.       Глядя на легковесный мост напротив и чайный павильон на острове в середине озера, впервые посетивший эти места Шэнь Цзю не смог не отметить: — Здесь так много всего.       Опустившийся рядом Лю Цингэ повёл плечами, что было воспринято как «я не знаю», однако ответ всё же последовал: «Янчжоу создавался как гарнизон и долго принадлежал командующим местными войсками. Помнишь, мы проходили через мост надо рвом. Изначально Янчжоу — это только земли внутри рва. Лишь после получения города Лю Баном начали развиваться порт и торговля, появились сады… павильоны, беседки». — Странно для гарнизона. «Янчжоу в таком виде, в каком он находится сейчас, стал в эпоху империи Цинь».       Оу. Этим всё сказано. Летописи гласят, сад Цинь Ши-хуанди, выглядел так: «Каждые пять шагов — беседка, каждые десять — павильон, галереи причудливо изгибаются, башни устремляются ввысь…» Шэнь Цзю понятия не имел, были ли это пристрастия самого императора Цинь или какого-то особо высокопоставленного сановника из числа приближённых, но ему в любом случае это нравилось. Красиво ведь. Изысканно.       Словно бы сказанное пробудило в нём давние воспоминания, Лю Цингэ забросил в озеро найденный на берегу плоский камешек, — что, сделав три прыжка, ушёл под воду, — и, поднявшись на ноги, внезапно произнёс, заставляя задрать голову: «Помнишь, я говорил, что пейзажи на твоих рисунках мне напоминают одно место. Идём, покажу его, и займёмся делом».       Немало заинтриговавшись, успевший отдохнуть Шэнь Цзю последовал за Лю Цингэ. В какой-то миг они подошли к садовым вратам, где Лю Цингэ хватило приложить руку к одному из камней, чтобы створки неторопливо раскрылись.       Земли, куда они вступили, казались необитаемыми. Лёгкая прохлада замершего воздуха заставила зябко поёжиться, тени одичавшей бамбуковой рощи навевали мысли о тропах в потустороннее царство, но вскоре забрезжил свет и их взору открылся!..       Восторг.       Несмело выйдя из лиственной тени, Шэнь Цзю впился взглядом в губы Лю Цингэ, которые сложились в желанный ответ: «Это дворец Процветания искусств, он же павильон Вэньчан».       Разрываясь между желанием увидеть ответ на вопрос и вновь взглянуть на представшее его глазам чудо, Шэнь Цзю недоверчиво уточнил: — Вэньчан? В честь бога просвещения? Покровителя литературы, науки и блестящей карьеры?       Откуда на землях клана вояк подобные названия? И благоволение подобным богам.       Белоснежное, круглое и небольшое здание с тремя взмывающими в небеса крышами, оно тонуло в зарослях мэйхуа и бамбука.       Росли бы рядом сосны, ещё можно было бы поверить, что «три друга зимы» означают дружбу, проверенную временем, испытаниями и трудностями, но здесь высажен лишь бамбук и дикая слива — символ союза близкого… Однако вовсе не дружеского.       Благодаря бесчисленным окнам казалось, что изящный павильон если не соткан из воздуха, то явно принадлежит ступившему на землю небожителю. В архитектуре без труда угадывался стиль эпохи империи Цинь, однако владелец привнёс в него свои вкусы — те же, что читались в садовых беседках и мостах.       Тем удивительней было то, насколько великолепно это утончённое здание сочеталось с грубоватой архитектурой всего остального Янчжоу. — Почему здесь никого нет?       Прислонившись к ближайшему стволу мэйхуа, Лю Цингэ ответил: «Павильон Вэньчан — частные и закрытые земли, что входят в имущество клана Лю и моё наследство. Он был построен при Лю Бане. Вход сюда закрыт для посторонних, перелезть ограду невозможно, а на врата наложено заклинание крови».       Предусмотрительно. И всё же… — Невероятно, — иных слов Шэнь Цзю не мог подобрать, заворожённо глядя вверх, на узорные коньки крыш и легковесную роспись стен. — Интересно, Лю Бан жил здесь или в гарнизоне. «Лю Бан не жил здесь. Павильон был построен для его друга».       Хах!       Лю Цингэ, святая наивность!       Такие дворцы не строят для друзей.       Вернее… Не строят для людей, к которым относятся только как к друзьям, и уж тем более не высаживают вместе бамбук и мэйхуа, что вместе символизируют одно — «любовь». Нет.       Самые дорогие материалы, идеальное расположение — помня вид сверху, Шэнь Цзю мог понять, что павильон находится в центре города, но вместе с тем удалён от торговых рядов с их сутолокой, однако те находятся в шаговой доступности. С другой стороны достаточно близко располагается административный центр. И вместе с тем это место — оазис, что прилегает к бесчисленным садам и рукотворному — рукотворному! вдуматься только! — рукотворному озеру, а если судить по оградам, прежде и сад, и озеро находились на территории земель павильона Вэньчан!       Почему у Шэнь Цзю нет такого «друга»?       С кем нужно «подружиться», чтобы тебе отгрохали такие палаты? Как часто нужно «дружить»? И ещё — в какой форме и насколько регулярно требуется платить «арендную плату», или тут «разовый платёж»?       Чем дольше он смотрел на павильон Вэньчан, тем больше склонялся к мысли: — Его. Когда власть в Янчжоу будет принадлежать тебе, павильон Вэньчан станет моим, — бескомпромиссно заявил Шэнь Цзю и, неудержимо улыбаясь за раскрытым веером, пояснил: — Считай это платой за мою работу. Иной не приму.