Беззвучный режим

      Шэнь Цзю осознавал, что личная жизнь Синь Янму — не его дело.       Совершенно. Он не должен вмешиваться. Уже вмешался в брак Горной Орхидеи — исход в памяти ещё кровоточит.       Бессильно глядя на ту, что всколыхнула в нём никогда не испытываемые прежде чувства, смотрел, как облачившаяся в ханьфу из тёмно-зелёной конопли Синь Янму то и дело касалась наливающихся синяков на предплечьях и шее да говорила: «Ты ведь всё понимаешь, да. Подработка в таверне, мой внешний вид. Прости, что сделала вас… тебя свидетелем подобной грязи».       Шэнь Цзю покачал головой и с горечью взглянул на госпожу Синь. Он так и не смог понять, сколько она прожила под Небесами: тридцать пять? сорок? сорок пять лет? — осознавал лишь, что тяжёлый труд, прозябание в нищете и болезни состарили её и выглядит прачка старше своих лет.       Однако даже это не мешало мужчинам заглядываться на неё. И проблема была не в ней, а в тех мужчинах, и потому: — Вас нельзя винить. Нельзя оправдать… «Его воля оправдана».       Перекинув влажные волосы на плечо и начав их неторопливо расчёсывать простым деревянным гребнем, госпожа Синь, будто всю жизнь мечтавшая хоть кому-то это рассказать, поделиться, ухнула в ночную исповедь незнакомцу, словно в омут, с головой: «Я родилась в довольно зажиточной семье ремесленников и была дочерью главной жены. Наложницу отец брать не желал: он тем ещё скрягой был, а так не отказался бы. Но двадцать с лишним лет назад, когда решался вопрос о моём замужестве, в Поднебесной полыхала крестьянская война — как раз тогда Кантон отошёл господину Чжу Вэню. Вы не застали те годы. Война длилась почти десять лет, обе столицы были разрушены, мой отец тогда лишился своего дела и товаров, восстановить всё с нуля было практически невозможно».       Отложив гребень на стол к лампадке, она невесело продолжила: «От моего приданого почти ничего не осталось. Жених расторг помолвку. С того момента меня, и так принадлежащую низкому сословию, соглашались взять только наложницей — и то либо в уже многочисленный гарем, либо к торговцу средней руки. Отец пытался выправить дела, что-то получилось, и меня взял наложницей его знакомый — чиновник шестого ранга, всего с одной главной женой. Сам отец был уверен, что это восхитительная партия».       Усмехнувшись и покачав головой, она с болезненным весельем добавила: «На лучшую партию я могла не рассчитывать, да и нравилась я своему будущему… бывшему мужу с юности, но тогда он не желал брать дочь пускай и состоятельного, но ремесленника в главные жёны, а отдавать меня в качестве наложницы не желал отец. Как всё переменилось…» — Вы не ужились с женой? Если муж… любил вас, — предположил Шэнь Цзю самое вероятное, выдавив из себя слова о «любви», которую верней было бы назвать похотью, на что Синь Янму неожиданно бледно улыбнулась. «О нет, дело было не в этом. С ней у нас как раз было мало ссор. Но я не ужилась с мужем. С позволения отца я в юности посещала занятия в домашней школе у соседей, была уверена, что если жена не мудра, то она не сможет служить своему мужу, а мой собственный муж считал, что единственная добродетель женщины — отсутствие талантов. Он то отправлял меня в дальние поместья, то возвращал и заваливал подарками в знак извинений, то стыдил за каждое произнесённое слово, то не выпускал из спальни, но спустя десять лет брака подал на развод. Меня обвинили в излишней болтливости».       Самое распространённое основание.       А муж её явно сам в себе разобраться не мог, не мог понять, что важнее: себялюбие или желанная женщина. Тяжело вздохнув, Синь Янму озвучила явно самое для себя мучительно болезненное: «После получения разводной бумаги меня продали свахе. Та нашла меня достаточно привлекательной и образованной, чтобы перепродать в весенний дом, но мне было уже двадцать девять, кому в борделе нужны такие старухи. В итоге мой бывший муж сжалился и принял на работу прачкой в своём доме».       И из наложницы перевёл в служанки и любовницы? Такого ублюдка ещё поискать надо. — И он считает, раз вы были его наложницей, обязаны делить с ним подушку сегодня? — процедил Шэнь Цзю, который многого ожидал, но не подобной грязной махинации, а явно давно принявшая для себя эту ситуацию госпожа Синь ответила легко: «Он был моим мужем. Моим Небом. Как я смею отказать ему в близости». — И так всю жизнь? «О нет. Когда я взяла на воспитание Бинхэ, муж выгнал меня с работы, сказал, что… что таким… блудницам…»       Едва ли он употребил именно это слово. «…нельзя прислуживать уважаемым людям, но что я могла сделать. Не оставлять же ребёнка. Бинхэ не виновен в том, что мир вокруг слишком жесток, что в год, когда его выловили из реки Ло, он оказался единственным живым — все остальные, что плыли по ней, были мертвецами».       Тряхнув головой и прислонившись спиной и затылком к занозистой стене, госпожа Синь невесело продолжила: «Тогда я жила в Кантоне, но после скандала с Бинхэ продала прежний дом и переехала в город Бэнь, начала работать там. Дела в целом шли не так уж и плохо: хватало и на еду, и на одежду, и себя с сыном мелочами порадовать».       Увидев кивок молчаливого внимательного слушателя, госпожа Синь завершила свой рассказ словами: «А потом… потом опять началась война».       Глядя в пустоту, борющаяся за каждый день жизни простая женщина, за неясно какие прегрешения прошлой жизни обязанная претерпевать подобные невзгоды, молчала. И, скривив губы, закрыв глаза, внезапно добавила: «Мне не стоит говорить подобное, матери вовсе не следует думать о подобном, но… с Бинхэ порой бывает очень тяжело. И с каждым годом всё сложнее. Он выглядит взрослее своих лет, но умом ещё такой ребёнок, у него сложный нрав, он такой злопамятный, вы, ты даже не представляешь, а я!.. Я порой не знаю, что делать и что думать». — Сколько лет Ло Бинхэ? — в лоб спросил демонолог, и горестный взгляд простой смертной послужил ответом на многие вопросы. «Я нашла его три с половиной года назад в реке Ло по поздней осени — был конец Холодных рос. Его пупочная рана была свежей и кровила, точно пуповину перерезали не далее чем шичэнь назад». — Он выглядит не младше семи, — только и сказал Шэнь Цзю.       Ещё в прошлый раз он удивился, отчего ребёнок двух с половиной лет выглядит года на четыре, но тогда его больше беспокоило настигнувшее расщепление сознания. А сейчас…       Сейчас разница в возрасте сама бросалась в глаза.       Осознающая, что с приёмным сыном что-то не так, но не способная ни понять что, ни помочь, прачка с болью смотрела на Шэнь Цзю, а затем спросила: «Вы помните свою мать, молодой господин Шэнь».       Тот нехотя мотнул головой. Все воспоминания его раннего детства крутились вокруг Ци-гэ.       Ци-гэ был центром его мира, Ци-гэ был постоянен, словно солнце днём и луна ночью, всегда добрый и улыбчивый, понимающий и терпеливый, Ци-гэ был единственной связующей нитью с окружающими. Для глухого ребёнка, который не умел ни пользоваться собственными связками, ни читать по губам, Ци-гэ был всем.       Словно бы собираясь с силами, то и дело поглядывающая ему на уши госпожа Синь произнесла фразы, почти физически мучительные, режущие нутро и расковыривающие душу: «Я считаю Бинхэ своим сыном. Своим, родным, и я не знаю, позволено ли этой глупой деревенской старухе говорить вам такое, но… Болезнь ребёнка — трагедия для матери. Когда рождается здоровый ребёнок, мать не спрашивает — "почему?", "почему мне так повезло?", "чем я заслужила?", — но, когда ребёнок рождается больным, мать тысячу раз спросит — "почему?", "почему именно со мной?", "чем я повинилась?" Она требует ответа, но дать тот ей никто не может». — Я не знаю, чего хотела моя мать, — выдавил из себя Шэнь Цзю прежде, чем окончилась чужая речь, холодно глядя на почувствовавшую себя неуютно прачку. — Но мне плевать, почему я болен. Почему именно я. И мне плевать, чем я заслужил это, мне плевать: была это кара Небес, невезение или патология развития в чреве матери. Мне будет достаточно, если люди и вы перестанете смотреть на меня как на нечто неполноценное. Вызывающее жалость и стеснение!.. «Я вовсе не…» — Вы именно "да", — поставил точку в теме Шэнь Цзю и спросил об ином: — Ваши знакомые не замечали странностей Бинхэ? «Замечали конечно. В том числе и поэтому я собиралась уехать из города Бэнь. Я водила Бинхэ к целителю с Цяньцао ещё до войны, да так и не решилась сказать, сколько ему на самом деле лет. Тот целитель ничего не нашёл, сказал: «ваш сын здоров» — и ещё посоветовал его в десять лет на отборочные испытания в Цанцюн отправить. Мол, духовной энергии много, обязательно поступит — таких ребят не проглядывают. Я сначала хотела спросить, в десять лет, ну, по возрасту, или когда он на десять лет выглядеть будет, да так и не рискнула. Ничего вообще не сказала».       Может, и правильно сделала.       Судьба раскрытого полукровки… Неясна в нынешнее время.       Глядя в холодное лицо заклинателя, мать села ровно и уверенно изрекла: «Я не знаю, что с ним не так, но я не дам сына в обиду, пока живу на этом свете». — Почему вы вернулись сюда? — перевёл тему Шэнь Цзю, решив для себя проверить Ло Бинхэ на наличие демонической энергии. — Именно в Кантон. «От города Бэнь осталось одно пепелище, мы с Бинхэ чудом единым сбежали. До пиков Тяньгун слишком далеко, но и земля сегодня в Кантоне золотая, сюда бегут все, кто только может, ведь Кантон и Янчжоу — единственные города на юге Поднебесной, что отдалены от школы Цанцюншань и при этом живут точно так же, как и до войны. Эти города единственные находятся под юрисдикцией Цветочного дворца…»       Что?       Кантон — не единственный город, где правит Цветочный дворец? Янчжоу тоже? Что стряслось с этими городами, как такое вообще возможно?!       Как школа Цанцюн могла такое допустить?       Как Ван Илян мог такое допустить?! «…так что мало было продраться сквозь всю ту нечисть и нежить — куда как сложнее оказалось найти жильё и работу. Люди нынче пострашнее демонов…» — Как вы снова стали работать на бывшего мужа? Вы искали его? «Он искал меня. Нашёл ещё в городе Бэнь, помог уехать, найти здесь жильё, какую-то мебель дал, позволил работать у себя. Помогает по мелочи, денег порой к окладу добавляет да продукты даёт за то, что я у него в спальне до утра остаюсь. Приходит иногда, смотрит… Как я, с заткнутой юбкой и закатанными рукавами, вся упаренная в водном тумане… да что там говорить. Знает, что у меня руки-ноги больные, говорит: «Что тебе в той халупе тесниться, переезжай в поместье», — а я не могу уже, сил моих нет».       С какой-то горькой иронией Синь Янму покачала головой и с плохо скрываемой обречённостью легко завершила свой рассказ: «Лучше прокрадываться к нему по ночам буду, а глаза здесь закрою. И, если сегодня для того, чтобы у меня и Бинхэ на завтрак был лишний кусок рыбы или плошка риса, мне нужно всего лишь порой услужить бывшему мужу, так я не возражаю. Мне не для кого себя беречь — разведённых замуж не берут».       С этими словами, словно бы сбросившая со своих плеч давно давивший на них груз, Синь Янму натруженными, но грациозными руками с нездорово синеватыми пальцами быстро заплела на ночь успевшие подсохнуть густые волосы с первым серебром в толстую косу. На её измождённом, но удивительно умиротворённом лице уже не было девичьей свежести, но ещё не появились морщины; ночное платье облегало ладное тело с позолоченной солнцем кожей.       Она была красива.       Даже миновав весну своей юности, Синь Янму была очень красива.

***

      Прибыл Му Цинфан прямо посреди ночи.       Перепуганный, с глазами дикими, растолкал только-только погрузившегося в сон под плащом Шэнь Цзю, который осоловело смотрел на него и на трущую глаза госпожу Синь, и, не дожидаясь, пока тот проснётся, распрашивал: «…тряслось, днём же… в норме был, мне сказали». — Ти-ше… ты, — с трудом выдавил из себя Шэнь Цзю, едва шевеля губами, и, жмуря один глаз, в который бил свет ночной жемчужины, продолжил жестами:

Ты чего такой напуганный?

Я же просто забрать меня попросил.

«…от ляг». — А? «На жи-вот. Быстро. Сначала посмотрю, чем закончилось твоё бегство от ответственности и обязательств».       И почему это бегство от ответственности и обязательств?       Он Лю Цингэ ничего не обещал и ничего не был должен!       Осознавая, что легче сначала дать переполошённому целителю успокоиться, а уже потом пояснять всё, заворочавшийся на топчане Шэнь Цзю послушно перелёг на живот, чтобы было легче проверить его меридианы, и подложил одну руку под подбородок. Ночную жемчужину, подпитываемую его ци, пришлось потушить, так что и так едва-едва освещённое пространство погрузилось во тьму. Глухой повернул голову, но даже так шансов увидеть лицо Му Цинфана и продолжить разговор не было никаких.       Голова спросонья была тяжёлая. Глаза постепенно привыкали к темноте, и, не выдержав, Шэнь Цзю на весу показал жестами:

Что ты так нервничаешь?

      Рывком перевернулся, сел. Смотреть на человека — не просто чешущего языком, а правда оказавшегося готовым прийти ему на помощь, когда нужно, — было стыдно и до головокружения приятно, но ночь скрывала полыхающие щёки. На свой вопрос он получил в целом логичный, но оттого не менее смущающий ответ теми же жестами, которые выцеплять в бледном лунном свете кухонного оконца было значительно легче:

А когда ты о чём-то просил?

Конечно я перепугался. Из тебя же в худшие дни ничего не добьёшься кроме: «Сам справлюсь», а тут…

Вышел на связь в середине ночи, я понять сначала не мог, кто это, потом поверить не мог, потом не знал как ответить и узнать, где ты конкретно. Хорошо, в Кантоне, так в Кантоне сколько домов? Если бы Сюя к тебе не привела, искал бы до рассвета.

      А вот об этом он на эмоциях и не подумал. А стоило бы.       Взяв протянутый Му Цинфаном меч, Шэнь Цзю неожиданно для себя облегчённо выдохнул.       Наблюдающая за быстрой сменой жестов сначала у ночного вторженца, затем у прежнего постояльца, Синь Янму явно не понимала даже, что происходит и что ей делать. Вкратце объяснив Му Цинфану, что с ним всё в порядке и у его просьбы есть свои мотивы, Шэнь Цзю переключил внимание на не знающую, куда себя деть, хозяйку дома. Та куталась в спешно наброшенное на плечи ханьфу и не столько с возмущением на происходящее, сколько с беспокойством молча наблюдала со стороны. Явно позабывший о том, что они находятся в чужом доме и устраивают разборки при свидетелях, Му Цинфан встал с топчана, позволяя Шэнь Цзю поправить одеяло и незаметно для всех зевнуть.       Рань-то какая, темень, сколько за окном вообще времени?.. О-ой, рот сейчас порвётся! Ужас.       Вытерев выступившие на правом глазу слёзы, левым Шэнь Цзю наблюдал за извинениями Му Цинфана: «Простите за ночн… жение, с моей стороны было крайне…» «Ерунда, я и так уже вставала…»       В ночной полутьме различить движения чужих губ было практически нереально, и сколько бы Шэнь Цзю ни ломал глаза, толком разобрать ничего не смог, но благо госпожа Синь подошла к лампадке и вскоре затеплился огонёк. Нищая клетушка озарилась грязно-жёлтым светом, подчёркивая бедность обстановки, которой замешкавшийся Му Цинфан явно не ожидал. Присев на табурет напротив, госпожа Синь, как и положено хозяйке, поинтересовалась: «Я могу предложить вам что-либо утолить жажду, вы ведь только с пути».       Стоящий спиной ко всё ещё сидящему Шэнь Цзю Му Цинфан вполне понятно замахал руками, на что у него шутливо спросили, припоминая недавние слова "старого, опытного заклинателя": «Значит, вы адепты …дной закл…кой школы. И вам, долж… быть, тоже восемьсот лет».       Вопрос свой она задала явно в шутку, даже не зная, что Му Цинфан является наследником горного лорда и старейшиной, — целитель явно счёл, что подобные подробности озвучивать случайно встреченной посторонней женщине без надобности, — но ответ он дал правдивый и серьёзный: «Я родился в десятый год под девизом "Достижения покоя и здравия"».       Откровенно удивившаяся Синь Янму, имеющая образование и знавшая вехи истории, робко предположила: «Это ведь… Конец правления империи Хань». «Да, это годы правления последнего императора рода Лю. Мне семьсот девяносто восемь».       Вновь взглянув на молодого мужчину, который даже на тридцать не выглядел, в чьих волосах не было ни нити седины, а едва различимые морщинки появлялись близ губ лишь при улыбке да на лбу, когда он удивлённо поднимал брови, немолодая, по мирским меркам, женщина неловко растянула губы в потерянной улыбке, но нашла в себе силы рассмеяться и разрядить атмосферу фразой: «Выходит, у вас скоро юбилей».       Заметно расслабившийся Му Цинфан на то лишь кивнул.       Явно собираясь не тратить время зря, распрощаться с приютившими Шэнь Цзю хозяевами и направиться в школу, целитель уже поднялся было со скамьи, когда Шэнь Цзю озвучил то, зачем попросил прибыть: — Ты можешь осмотреть её? — на что встрепенувшаяся Синь Янму замахала руками! «Не надо, Небеса с тобой. Что ты такое гов…» «Если госпожа Синь согласится».       Внезапную просьбу старший адепт Цяньцао воспринял спокойно, но куда как больше равнодушно и в ожидании ответа перевёл взгляд на хозяйку дома. Не видя, что именно он говорит, Шэнь Цзю был вынужден наблюдать за реакцией занервничавшей прачки, которая даже в смелых помыслах не предполагала, что за неё будут просить перед старейшиной-заклинателем, присела. «Мне будет неловко принять вашу помощь. Мне нечем заплатить вам…» «В плате нет необходимости: целители Цяньцао никогда не берут оплаты с исцелённых. К тому же вы помогли… моему шисюну. Этих причин достаточно».       Больше госпожа Синь не сопротивлялась и начала относительно спокойно отвечать на вопросы сосредоточившего на ней всё внимание целителя, который сидел спиной к наблюдающему за ними Шэнь Цзю: «Сердце порой шалит. Устаю порой, ну так кто не устаёт. Да. Да, нет, подобного нет, я бы тогда сама тотчас к врачевателю побежала, ноги разве что отекают… Да…»       Потирая глаза, из детской выполз щенок. Подошёл к матери, зверёнышем глядя на постороннего мужчину, но под материнской рукой на голове расслабился, спрятал лицо у неё на плече после слов: «Бинхэ, ты чего так рано встал. Нет. Нет, это не к вам пришли, молодой господин Ло, ну что ты бурчишь, губы дуешь. Хорошо, посиди тихонько, посмотри, как матушку лечат…»       Вскоре вопросы закончились и госпожа Синь положила на стол руку.       Следуя непреложному закону — мужчинам и женщинам нельзя соприкасаться, — Му Цинфан накрыл опухшее запястье Синь Янму платком из тонкого шёлка и, положив сверху три пальца, замер.       Через полминуты по его лицу скользнула тень, брови чуть нахмурились. Проверив поверхностный пульс, он нажал сильнее. Едва заметно вздрогнувшая от боли в суставе прачка заставила целителя моментально ослабить нажатие и продолжить обследование так.       Прежде завороженно наблюдающий за происходящим, но сейчас словно бы почувствовавший лёгкую боль матери Ло Бинхэ сполз со скамьи и обхватил её за пояс, словно защищая, на что та бесконечно тепло улыбнулась и, погладив сына по кудлатой голове, что-то сказала, но движения её губ Шэнь Цзю не разобрал, затем пропустил реплику Ло Бинхэ, зато смог чётко прочитать по губам слова шутливо посерьёзневшего Му Цинфана, что чуть опустил взгляд вниз: «Не тревожьтесь, молодой господин Ло, я не обижу вашу матушку. Конечно. Конечно, а как иначе, вы её самый главный защитник».       Заулыбавшаяся Синь Янму в последний раз погладила по голове и отпустила успокоившегося сына, который всё с детской наивностью воспринимал всерьёз, после чего зверёныш подсел к молча следящему за происходящим Шэнь Цзю.       Задумчиво, неотрывно наблюдающая за сосредоточенным целителем госпожа Синь заправила собственную выбившуюся прядку за ухо и зачарованно произнесла: «Вы подобны Бянь Цюэ, господин Му».       Услышав в свой адрес сравнение с обожествлённым врачевателем, что покровительствовал целителям, являлся основоположником теории медицины и среди прочего изобрёл иглоукалывание и диагностику по пульсу, Му Цинфан с искренним смущением улыбнулся и, на краткий миг замерев, дал ответ: «Что вы, госпожа Синь. Я не владею искусством возвращения мёртвых к жизни».       Наблюдающий за этой парочкой Шэнь Цзю хмыкнул и скрыл лицо за веером. Бянь Цюэ — уроженец эпохи Воюющих царств — был известен своим чудесным воскрешением наследника престола, в честь чего родилась идиома «вернуть погибшего к жизни».       Его согласие не было добровольным: по преданию, перед исцелением мертвеца врачеватель долгое время был заточён в темнице и от него не слышали ничего иного, кроме как: «Такого способа не существует». Своё мнение он переменил лишь после того, как в темницу приволокли его жену, что пряталась от княжеских войск сама и скрывала бесценные медицинские рукописи, и сказали выбирать: либо воскреснет наследник, либо умрёт женщина, с которой Бянь Цюэ связан красной нитью судьбы.       Та, кого он звал своей госпожой.       Его сподвижница, опора и животворящий источник вдохновения.       Та, что прежде, ведомая собственной волей, помогала ему выкраивать время для нелёгкого обучения медицине в те годы, когда Бянь Цюэ ещё был простым смотрителем постоялого двора, и держала на себе всё хозяйство; позже много лет неизменно сопровождала его в странствиях по разрозненным царствам Поднебесной, где врачеватель оказывал помощь немощным и страдающим, с каждым годом овладевая всё более глубоким уважением народа.       Та, что долгими днями и вечерами бережно собирала разрозненные медицинские рукописи мужа, переписывала их начисто, олицетворяя собой принцип «если жена не мудра, то она не сможет служить своему мужу», благодаря чему бесценные письмена сохранились в веках.       Та, что подарила врачевателю стремление исцелять людские тела и души.       И потому Бянь Цюэ согласился.       Согласился вернуть чужую душу на прежний оборот круга Сансары, согласился нарушить Ход вещей и попрать Непреложные законы мироздания, несмотря на мольбы своей готовой к смерти госпожи, что по пути к месту заключения неоднократно пыталась покончить с собой, — она не желала становиться причиной горести своего господина в жизни и навлекать на его бессмертную душу кару Небес после смерти.       На что её муж лишь сказал на прощание, что искупит свой грех, замолит, загладит вину, хоть сколько веков на то уйдёт, но он очистит свою душу и тогда найдёт её — ведь запятнанным он коснуться её не посмеет.       И, может, тогда милостивые Небеса позволят им в следующем перерождении хоть на единый миг пересечься взглядами — и он вновь утонет в её глазах.       О дальнейшей его истории было известно немногое. Бянь Цюэ не жил долго и счастливо: его жену в день чудесного воскрешения наследника выбросили за ворота, но победившего смерть врачевателя заковали в цепи и заточили в княжеском дворце, где он вскоре из зависти был убит начальником Императорского медицинского приказа царства Цинь.       По легенде, его вдова в день получения вести об убийстве своего господина бросилась в бега — и не зря. На следующий же день бывший воскрешённым наследник рванул вслед за той, что могла знать секрет своего мужа, но вдова Бянь Цюэ, загнав погоню на скальный обрыв, бесстрашно пронзила себя и схватившего её наследника одним мечом со словами: — Муж и жена связаны одной судьбой. Мой господин совершил непростительный грех — я разделю искупление с ним.       В одночасье оставшийся и без чудесного врачевателя, и без старшего сына князь Цинь был вынужден сначала снять длительную осаду с голодающей столицы Чжао — что позволило умирающему царству восстановиться после недавней битвы при Чанпине, — а следом назначить своим преемником только-только бежавшего из плена княжича Ин Ижэня, который прежде находился в политических заложниках и даже не рассматривался в роли кандидата на престол.       Среди книг Му Цинфана, хранящихся в его комнате, были зачитанные до любви, потёртые, истрёпанные трактаты Бянь Цюэ о всевозможных болезнях, что были написаны его госпожой: «Канон о внутреннем» и «Канон о наружном» — сплошь испещрённые на полях разрозненными рукописными пометками, потому что, как говорил старший адепт Цяньцао: «В целом здесь всё верно, но некоторые данные устарели, а что-то лишь хочется дополнить. Однако здесь всё приведено в такой порядок, что мне порой неловко пачкать страницы своими каракулями». И всегда бережно откладывал те книги отдельно от иных.       Сейчас, определив болезнь Синь Янму по пульсу, однако так и не посмев коснуться её голой кожи, Му Цинфан бережно убрал с женского запястья шёлковый платок, перед тем как поднять опечаленный взгляд и высказать нерадостный диагноз: «В вашем сердце холод, госпожа Синь».       Немного смутившись от формулировки диагноза, который, насколько напрягшийся Шэнь Цзю помнил, значил сердечную недостаточность и грозил скорой смертью, Синь Янму неловко спросила: «А вы… вы можете согреть моё сердце».       На что Му Цинфан, не отрывающий своего взгляда от ясных и чистых, переливающихся многоцветной речной голубизной и морской синевой глаз, поклялся: «Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы добиться этого, госпожа».       Ло Бинхэ, зачарованно наблюдающий за происходящим, внезапно взглянул на Шэнь Цзю и, сделав какие-то свои выводы, наглейшим образом заявил: «Раз такое дело… Можно я буду звать тебя гэгэ».       На что фыркнувший Шэнь Цзю оттолкнул улыбающуюся мордаху донельзя довольного зверёныша прочь.       Вот уж избавьте Небеса от такого родственничка.       Следующее по-настоящему доброе утро началось с того, что Му Цинфан и Синь Янму, засидевшиеся вчера за полночь за чаем и увлёкшей их обоих беседой, ушли на рынок: госпожа Синь мельком упомянула, что хочет сделать подарок своему сыну, но боится ошибиться в выборе, на что, казалось, только обрадовавшийся вновь отложившемуся отъезду Му Цинфан вызвался сопроводить её и помочь.       Так что скучающий и откровенно чувствующий себя обязанным Шэнь Цзю предпочёл помочь госпоже Синь хотя бы тем, что починит крышу, которая, если судить по непрерывному потоку слов, лившихся изо рта щенка, в дождь знатно протекала.       Что дасюшэн, что ханьфу остались в доме: работать в них на солнцепёке было нереально. Ещё через полшичэня в сторону улетел нижний шэньи, а штанины пришлось заправлять по колени да так и остаться в них и рубахе.       Вдох!       Выдох… — Ло Бинх-х-хэ, — прохрипел он, подавляя в себе желание вздёрнуть вызвавшегося ему помогать щенка прямо на коньке крыши. — Как я сказал держать меня?       У глядящего на него невинными глазами ребёнка задрожали губёнки, что ничуть не разжалобило Шэнь Цзю. «За пояс…» — Верно.       Так почему я чувствую твои шаловливые ручонки на своей заднице?! Кто там вчера втирал про братские чувства?!       Точно услышавший его немой вопрос, щенок плаксиво дёрнул носиком и ещё посмел пожаловаться: «У меня устали ручки, они сами соскальзывают». — Тогда держи за ноги, — приказал Шэнь Цзю, ударяя по наглым пальцам и добавляя: — Только крепко.       Мальчишка, точно этого и ждал, обхватил ноги пошатнувшегося Шэнь Цзю, так что тот, благодаря ему, чуть не сверзился с крыши, и вдобавок прижался щекой к бедру. Разве что не потёрся.       Щ-щенок.       А вырастет кобель.       И что прикажешь делать с ним? Кастрировать?       Сделав несколько дыхательных упражнений и прогоняя красное марево перед глазами, Шэнь Цзю снова взялся за молоток, с трудом не позволив руке соскользнуть и вдарить по макушке ещё крепче обхватившего его ноги гадёныша, продолжил чинить крышу.       Закончили они через шичэнь — Му Цинфан и Синь Янму всё никак не возвращались.       По спине, по груди, из-под волос текло. Рубаха с давным-давно закатанными по локти рукавами и расстёгнутым воротом вся пропиталась потом. Хлопнув задремавшего на солнце мальчишку по раскочегаренной голове, Шэнь Цзю констатировал: — Всё.       Собственную голову пекло, волосы были горячими, внутри них царила настоящая парилка. — Идём к реке, где обычно мало людей, — распорядился он, педантично складывая в ящик строительные инструменты. — Возьми из дома два полотенца и комплект чистой одежды. «Шэнь-гэгэ, а можно я с крыши спрыгну», — с явным восторгом бросился к нему щенок, так и норовя испачкать грязными лапами и слюнями, но был остановлен опасно направленным ему в лоб молотком и придиркой уже к самому обращению: — Окстись. Какой я тебе братик-небожитель?       Захлопнув ящик, Шэнь Цзю в целом на вопрос зверёныша пожал плечами и небрежно ответил: — Хочешь — прыгай. Но я ловить не буду.       И тут же пожалел о своих словах, потому что запрыгавший от радости мальчишка поскользнулся! Взмахнул руками, вынудил дёрнуться, броситься! А сам покатился по крыше, зацепился пальцами за скат!       Едва не получив инфаркт, разозлившийся Шэнь Цзю подошёл к месту, где висел малолетний балбес, присел на корточки и, слабенько подталкивая детские пальцы, чтобы те перестали цепляться, с гаденькой улыбочкой потребовал: — Давай, падай-падай. Я подтолкну.       Лицо ребёнка скривилось, вынужденный с ним тетешкаться Шэнь Цзю закатил глаза: да не реви ты, всё, всё! Расстроит только госпожу Синь, когда та вернётся.       Схватив мальчишку за шкирку, Шэнь Цзю поднял его, уже успевшего развести слюни и сопли, на крышу и подтолкнул в сторону приставной лестницы со словами: — Веди себя по-человечески. Тогда не будет проблем.       И незачем прыгать в пропасть, если туда можно культурно и безболезненно спуститься по лестнице.       Место у реки Ло, куда его в итоге отвёл обидевшийся щенок, и впрямь оказалось безлюдным.       Прямо перед ними расположился небольшой песчаный лягушатник, но чуть дальше вдоль берега было видно, что вода глубокая. Прыгая на одной ноге по раскалённому песку и стаскивая сапоги, в которых давно сварились стопы, Шэнь Цзю параллельно выдёргивал из волос ленты, чтобы потом не выдирать мокрые пряди и не мучаться с колтунами.       После чего, сбросив всё на песок, разбежался и, оттолкнувшись от берега, одним прыжком ушёл под воду. Тело окутала речная прохлада, голова мгновенно остыла. Не поднимаясь на поверхность, гребя сквозь толщу зеленоватой воды, Шэнь Цзю ощущал, как ближе ко дну вода становится всё холоднее. Желая очутиться в толщах, где давление нарастало, он опускался всё ниже и ниже в стремлении к тому, что мог получить столь редко и в столь искажённой форме.       Тело зависло между слоёв воды. Шэнь Цзю ничего не видел, ничего не чувствовал, но слышал.       В голове шумело.       Так странно-странно шумело, точно полузабытый, никогда не знакомый шум морской ракушки, когда приставляешь ту к уху в надежде услышать прибой.       Когда что-то коснулось пятки, он не обратил внимания, списав на принесенную течением палку или ещё что, но стоило только наглым пальчонкам схватиться за его плечи, как он чуть не хлебнул воды!       Рывок!       Вынырнув и убрав с лица облепившие то мокрые волосы, Шэнь Цзю узрел перед собой морду донельзя счастливого щенка и тут же потребовал: — Не подплывай.       Грёб щенок по-собачьи: часто-часто перебирал лапами перед собой, баламутя воду и брызгая ему прямо в глаза. Солнце ослепительно отражалось от быстрых вод. — Плавай вдоль берега.       Ещё не хватало, чтобы доверенный ему мальчишка утонул.       Река Ло была глубокой, и течение у неё было вполне ощутимым.       Убедившись, что щенок погрёб в сторону лягушатника, Шэнь Цзю улёгся на спину и, неспешно гребя против течения, чтобы не уплыть никуда, сощурился. Солнце било прямо в глаза. Рубашка сковывала руки, но уж лучше пусть так немного прополощется, чем потом её специально стирать. Да и, зная свою кожу, Шэнь Цзю не сомневался, что плечи сгорят, покрывшись волдырями, — не успеет пройти и получаса под солнцем.       Что куда как важнее, вода всколыхнула мысли о вчерашнем дне. Если та метка, которую на карте указал Мобэй, правдива… Нужно будет побывать на побережье Восточного моря. Узнать об активности демонов. Об их основных направлениях.       Интересно, в Шаньдуне в последние месяцы происходило что-нибудь важное? Особенно в правящей элите. Или, может, в Янчжоу — тоже вполне вероятно.       Изнутри грызло отвратительное чувство пустоты в голове, нитей, которые было не к чему привязать! Как вернётся в школу, нужно будет узнать у старейшины Вана — у самого Шэнь Цзю явно было недостаточно знаний, чтобы составить целостную картину происходящего.       Доплыв до песчаного пологого берега, Шэнь Цзю прямо в воде вынырнул из хоть как-то прополоскавшейся рубашки, чтобы не возиться с ней на суше, где она прилепится к телу. Выжимая волосы, так что вода текла на песок, моча тот, Шэнь Цзю направился в сторону возящегося с песочным замком Бинхэ. Пятки были все в тёплом песке, он же цеплялся за икры, стоило только провернуть ногу, солнце пекло спину.       Баландающийся на берегу щенок, только-только достроивший песчаное укрепление, уже взял на себя роль завоевателя и упоённо громил оборонительные стены, явно получая от этого мало с чем сравнимое удовольствие. — Выходи. «Ну ещё чуть-чуть, мне не холодно».       Какое ещё чуть-чуть? — У тебя губы синие. «Не син…» — Вы-хо-ди.       Почему он вообще должен повторять? Одного раза недостаточно?       В итоге, когда они вернулись, Му Цинфан и Синь Янму уже стояли во дворе и смотрели на крышу. Светло улыбающаяся женщина, с чьего лица пропала болезненная бледность и измождённость, подарив ему тёплые краски и словно бы сделав на несколько лет моложе, растягивала губы в весёлой улыбке, крутила в порозовевших пальцах нефритовую подвеску-гуаньинь, — видимо, выбранный подарок — и явно отвечала на реплику прислонившегося спиной к косяку, что-то оживлённо рассказывающего Му Цинфана: «Ох, господин Му, я вас прекрасно понимаю. Дети и когда маленькие — непоседливые. Мы думаем, что они вырастут и избавят нас от забот, а они растут и вместе с ними растут хлопоты».       Так.       Что это ещё за разговоры?       Пропустив крутящегося под ногами щенка вперёд, Шэнь Цзю закрыл калитку, а завидевшая сына госпожа Синь быстро убрала нефритовую подвеску в карман рукава и, взглянув на мокрые головы, отметила: «Уже искупаться сходить успели. Молодцы, мальчики».       Понять, что говорил Му Цинфан, оказалось проблематично: он, взглянув на уже полностью готового к возвращению Шэнь Цзю, у которого сброшенная перед работой одёжка прежде лежала в мешочке-цянькунь, встал боком и разобрать удалось лишь, что речь шла про то, что им уже нужно покинуть их, после чего госпожа Синь попросила немного подождать и ушла в дом.       Вышла она уже держа в руках небольшую корзинку, которую с лёгким смущением протянула немилосердно затупившему Му Цинфану, что никак не мог просто протянуть руки и взять подарок, вынуждая и так смущённую женщину оправдываться и просить: «Господин Му, молодой господин Шэнь, примите эту мелочь. Дорога до пиков Тяньгун длинна, вы наверняка проголодаетесь. Здесь баоцзы, только-только из печки, я их утром ещё приготовила и специально убрала так, чтобы они не остыли…»       Видя, что от залипшего на корзинку Му Цинфана адекватной реакции сейчас не добиться, Шэнь Цзю обогнул его и взял подарок у облегчённо выдохнувшей женщины. — Ваша забота бесценна, госпожа Синь. «Ну что вы… ты такое говоришь. Так, парочка простеньких пирожков, мои старые руки уже не могут месить тесто как раньше, но я уверена — после лекарств господина Му они станут точно у юной девы».       Наконец-таки отмерший Му Цинфан спохватился! «Госпожа Синь, не говорите так. В пути мы насладимся каждым кусочком вашей выпечки — я уверен, она подобна пище небожителей».       И явно хотел добавить ещё что-то, но не знал, что именно, чтобы не показаться ни льстецом, ни слепцом, ни грубияном.       Пауза затягивалась.       Нервно обмахивающийся веером Шэнь Цзю едва сдержался, чтобы не хлопнуть им Му Цинфана по голове. Опять всё нужно брать в свои руки.       Незаметно оторвав ногу от земли, Шэнь Цзю с самой добродушной улыбкой, на которую только был способен, продолжил смотреть на не знающую куда себя деть Синь Янму и незаметно, но достаточно ощутимо пнул чуть пошатнувшийся Му Цинфана по щиколотке, вынуждая того выдавить из себя ещё пару неловких фраз: «Живые цветы в вашей причёске смотрелись бы чудесно».       Ну хоть что-то!       Синь Янму заулыбалась, скрывая искреннее смущение и пряча низ лица за рукавом, так что лишь огромные, чистые и ясные глаза с солнечными лучиками вокруг и были видны.       Взглянув на Му Цинфана, который безвозвратно потерял душу в речных заводях тех глаз, Шэнь Цзю предпочёл сделать вид, что в этом нет ничего удивительного и вообще так и должно быть, это нормальное для старшего адепта Цяньцао состояние.       Когда тот начал расчехлять меч, а обнявший мать за пояс Ло Бинхэ и сама Синь Янму наблюдали за ними, Шэнь Цзю невесело думал: сейчас опасное время, всюду демоны, разбойники и просто ублюдки, а госпожа Синь одна, с ребёнком на руках, без семьи и стабильной работы, в городе, где скоро начнут брать плату за воздух, где правит Цветочный дворец, рядом со скотом, который по сей день требует от неё исполнения «супружеского долга».       Явно размышляющий о чём-то похожем Му Цинфан, уже успевший незаметно для Синь Янму побить себя кулаком в лоб, перед самым взлётом обратился к ней со словами: «Госпожа, время сейчас тяжёлое, война лишь набирает обороты и… ну… берегите себя. И берегите сына».       Уже стоя подле дерева на привале, который на деле можно было не устраивать, но Му Цинфану очень уж того захотелось, Шэнь Цзю наблюдал, как тот задумчиво жевал баоцзы, смакуя каждый кусочек и с явным сожалением глядя на опустевшую корзинку.       Шэнь Цзю, который по достоинству оценил умопомрачительно вкусную кухню госпожи Синь, поглядывал на целителя понимающе.       В это время он сам — всю дорогу держащий в голове бесценные и тревожные сведения, полученные от Мобэя, и собственные мысли о странности Кантона, слова Му Цинфана о том, зачем его искал Лю Цингэ, — никак не мог дождаться встречи со старейшиной Ваном, пускай даже многие их беседы и балансировали на грани и редко заканчивались компромиссами. Куда как чаще превращались в жаркие словесные битвы.       Попросив Му Цинфана остановиться на пике Цинцзин и теперь ступая по истёртым напольным нефритовым плитам Библиотеки Бамбуковых анналов, Шэнь Цзю шёл по давно выученной наизусть анфиладе залов, которые он словно бы знал всю свою жизнь. Скользнул взглядом по столу, за которым в первый свой год учёбы частенько засиживался, увлечённый книгами и каллиграфией, и откуда Ван Илян насильно утаскивал его отдыхать.       Всё вокруг дышало древностью. Ушедшей историей, от которой остались лишь строки в бесчисленных книгах да свитках, лишь память столетий и бесценные знания, что окажут влияние на ныне живущих и создадут будущее. Уголок мира, существующий вне времени.       Мирно читающий старейшина Ван нашёлся в том самом зале, где они впервые и познакомились, — кажется, бесконечно давно. Шэнь Цзю поприветствовал его кратко: — Я вернулся.       Оторвавшись от столбцов деревянных дощечек эпохи заката Воюющих царств, старейшина Ван поднял на него взгляд и чуть прищурился — точно желая попенять на то, как же его долго не было, — но в итоге изрёк столь же ёмкое: «С возвращением».