Беззвучный режим

      Кажется, Шэнь Цзю ограбил весь лагерь на бумагу и тушь.       Как никогда полный сил и бодрости, благодаря стимуляторам, которых хватало на три-четыре дня, он погрузился в свои стремительно растущие заметки о демонической флоре и фауне с головой, воспринимая своё занятие как конспект для работы в госпитале и потрясающее хобби. Волшебная таблетка и два часа ежедневной полноценной медитации замещали здоровый восьмичасовой сон, так что про последний он и вовсе забыл, на ажиотаже всего себя отдавая самосовершенствованию и новому увлечению.       Ци бодро текла по меридианам, даря свежесть и ясность сознания, никаких негативных последствий не ощущалось: ни слабости, ни агрессивности, он даже простуду не подхватил, хотя землю по утрам уже сковывал иней!       Вот только каждую ночь после выхода из медитации в его груди нарастало лёгкое чувство волнения.       Поначалу его удавалось игнорировать.       Никогда не испытывая стеснения или робости перед старшими и вышестоящими, Шэнь Цзю спокойно и вежливо спрашивал писчие материалы у старейшин и бессмертных мастеров. Обычно давали без вопросов. Из-за острого недостатка времени пришлось перейти с уставного стиля письма на скоропись — в травяном письме иероглиф перетекал в иероглиф и кисть можно было даже не отрывать от бумаги. Тетрадь пухла на глазах и уже вся истрепалась по краям и в середине из-за постоянной подшивки новых листов.       Благодаря стимулятору и успешным медитациям его уровень самосовершенствования скакнул вперёд настолько резко, что появилась возможность совершать вылазки с поисково-спасательным отрядом «дежурного» — Е Ши.       Ученикам и младшим адептам, которые не имели своего духовного оружия, при этом участвуя в боях, выдавали простые, но качественные мечи и луки — Шэнь Цзю выбрал только второй. Фехтованием он владел слабо: в доме Цю его немного обучили основам и всё. Навыки обращения с ножами и кинжалами он получил за годы бродяжничества и потому даже сейчас предпочитал их. Учитывая же внезапно просевшую физическую силу, подпускать демонов близко к себе он бы не стал, а вот в своих навыках стрельбы, меткости и остроте зрения не сомневался.       Благодаря участию в стычках с демонами удалось лично отметить их внешность, сильные и слабые стороны, оружие, наличие разума. В самые благодатные дни Шэнь Цзю удавалось не только отбить раненых и отволочь их на своей спине до лагеря, не только сделать заметки, но и наброски ранее неизвестных выходцев из царства Демонов. Их он, что удивительно, запоминал куда лучше череды бесконечно сменяющихся лиц тех, чьи жизни он незначительно продлевал.       По итогу обязаловка и попытки упростить себе жизнь превратились в дело, которому Шэнь Цзю отдавал всего себя без остатка.       Лишь в груди засело неясное волнение. Точно заноза.       С младшими адептами Цяньцао и Цзуйсянь и иными молодыми мастерами из разных школ, которые умели размышлять, но были недостаточно авторитетны, чтобы быть вхожими в общество старейшин и бессмертных мастеров, они регулярно устраивали мозговой штурм, вспоминая все возможные травы, корешки, органы животных, которые могли бы помочь от яда очередной никому не известной твари. Пытались проводить аналогии с уже известными демонами и выискивали их слабые стороны.       Обмен опытом и знаниями происходил колоссальный — благо здесь Шэнь Цзю мог относительно немалым поделиться, потому что почти дословно помнил, что читал в библиотечных книгах, и сам за полтора года войны массу чего успел повидать. Между делом обсуждали проблемы на границе с уйгурами, волнения среди военных губернаторов и слабеющую императорскую власть. Уничтожение многих заклинательских школ.       Беседы с умными и мало-мальски интересными собеседниками приносили долю удовольствия после стольких лет молчания, пустых разговоров и общества книг, что были глухи как к похвалам, так и к хулениям.       Медитации помогли улучшить дыхание, и в какой-то момент Шэнь Цзю поймал себя на осознании, что произносить длинные фразы стало легче. Он бы даже не удивился, узнай, что Му Цинфан специально разработал подобную технику.       Желанная лёгкость общения вкупе с практически полным отсутствием необходимости во сне и еде окрыляли, отсутствие изменений в теле — уверенность, что всё под контролем, только вот тревога после каждой медитации внутри нарастала, заставляя по ночам пленённым зверем бродить из угла в угол, ожидая… Чего?       В какой момент Шэнь Цзю негласно освободили от грубого ручного труда, которым занимались ученики и слабейшие адепты Аньдин, а поставили на первичный приём и начали приходить за советом, он так и не сумел понять.       Раз. Два. Если поисково-спасательные отряды доставляли в лагерь раненых, или те доходили сами, или за помощью вовсе приползали миряне из соседних разорённых деревень и полуразрушенных городов, а никто из малочисленных целителей не мог оторваться от дел, все подряд срывали Шэнь Цзю с перевязок и волокли за собой.       Изо дня в день, злой или воодушевлённый, усталый или бодрый, он шёл в «приёмный покой» по первому снегу, вихрем врывался в него, оглядывая страдающих от боли новоприбывших, которые от одного его взгляда втягивали головы в плечи и одновременно смотрели с безумной надеждой и облегчением — зачастую те, кто его уже знал, а таких с каждым днём становилось всё больше.       Особенной жалости или сострадания Шэнь Цзю не испытывал. Хладнокровно осматривал людей, отрезанный от их криков и стонов боли, выискивал характерные травмы или наоборот нечто новое, по возможности опрашивал, определял, что за демон или монстр их ранил, а затем отдавал краткие распоряжения по поводу их первичного лечения и направлял к тому или иному целителю. На любую попытку впрячь его в эту шлею ещё больше буквально шипел и плевался ядом, напоминая, что он вообще-то лечить не обязан.       Целителем Шэнь Цзю и близко не стал, но и коновалом уж не был.       Многому научился, но больше относился к страдальцам как к ходячим образцам, которые требуется исследовать, а потом передать в надёжные руки. На них втихаря можно было косвенно изучать демонов, их способы нападения: были те, кто бил беспорядочно, но некоторые демоны прицельно метили в печень, мозг или глаза — всё это давало массу информации.       А ещё можно было опробовать экспериментальные лекарства, как собственные, так и те, что готовил адепт Цзуйсянь, регулярно снабжающий его стимуляторами ци. Негласно.       К началу зимы приёмный покой стал его территорией, где Шэнь Цзю был полноценным властителем, даже организовав рабочую зону с письменным столом за ширмой, который вечно был завален бумагами, рукописями, зарисовками и полученными из-под полы книгами.       Погрузиться в исследования целиком было невозможно, и, чем дальше, тем сильнее это раздражало. От обилия посторонних рядом Шэнь Цзю всё чаще бесился, желал сбежать и чувствовал, что у него начинает усугубляться острая непереносимость людей. Начала накатывать неясно откуда берущаяся слабость, настроение менялось по пять раз на дню. Нервы не выдерживали.       Позорно хотелось отдохнуть, впервые за два месяца поспать хотя бы, но волнение, беспокойство, отсутствие чего-то невероятно важного душило всё сильнее!       Хотелось бежать! Куда?! Зачем? Хотелось искать! Чего?!       Ежечасно его звали, махали ему, трясли за руки далеко не всегда знакомые люди, не всегда с Цанцюн, но заклинатели из других школ, в большинстве своём ещё молодые и сами неопытные, которые бросались в бой, а затем начиналось нечто, если культурное, то: «Молодой мастер Шэнь, все целители заняты, а мой шисюн тяжело ранен. Этот ничтожный просит вас о посильной помощи и уповает на ваши драгоценные знания».       И заканчивалось истеричным: «Молодой господин Шэнь, это же вы молодой господин Шэнь, мне сказали найти вас, срочно, идёмте, умоляю вас, сказали, что вы разбираетесь в демонах». «Новые раненые, новые раненые, шиди Шэнь, ты же знаешь, помнишь, как остановить распространение яда червеголова, ты помнишь».       И напрашивался закономерный вопрос: почему он помнит, а другие — нет?!       Почему одни тратят своё время и силы на сбор, анализ и запись информации, на наблюдения, опросы и эксперименты, а другие делают, что прикажут, и своими мозгами даже пользоваться не хотят?!       Когда едва не плюющийся ядом Шэнь Цзю во время очередного обеда между делом высказал свои мысли Е Ши, тот пожал плечами и ответил удивительно просто: «У тебя мозг исследователя».       После чего отправил в рот баоцзы целиком, отчего Шэнь Цзю рефлекторно поморщился. Вокруг за столами учеников и адептов Аньдин двигались челюсти, губы были облеплены крошками, те же крошки лежали на столах, на коленях и на полу. Е Ши на их фоне был образцом если не манер, то хотя бы здравомыслия и здорового пофигизма, что и привлекало. Дожевав и взяв в руку куриную ножку, Е Ши развалился на стуле и явно негромко продолжил: «Может, для тебя это удивительно, но пойми. Думать утомительно. Большинство думать не хочет вовсе, особенно у нас, — ну, да это ты и сам знаешь, — они хотят готовую инструкцию, по которой и будут работать, а сами пошевелить мозгами не-е-е. Зачем. Ведь есть такие, как ты, которые за всех разом подумают и найдут решение».       Вот только в последнем предложении и крылась проблема. Раздражающий вопрос, на который Шэнь Цзю не мог дать ответ самостоятельно, а именно: — Таких, как я, здесь десятка два. А дёргают меня.       Е Ши посмотрел на него как на идиота.       Замедлив обсасывание куриной кости и что-то поискав на лице Шэнь Цзю — признаки интеллекта? — он как-то зло выбросил обглоданную кость на тарелку. Огляделся вокруг, посматривая на обедающих товарищей, которые были либо увлечены содержимым тарелки, либо собственной беседой с соседом. И хмуро резюмировал: «Плохо быть глухим».       Да ладно?       Ты этому Шэню прямо глаза открыл! «Но быть глухим и слепым — ещё хуже».       И, не дожидаясь ответа от помрачневшего Шэнь Цзю, опёрся локтем о столешницу, непонятливо вопрошая: «Как, я не понимаю, как ты умудряешься знать всё, что только можно, о демонах, следить за обстановкой в мире, в других школах, во внешней политике, во внутренней политике, но совершенно не следить за происходящим вокруг тебя самого. Вот в кого ты такой».       Что ответить на подобное заявление, Шэнь Цзю даже не знал.       Не то чтобы он не обращал внимания на свою жизнь, просто обычно в ней ничего не происходило, да и…       Стоило признать, что Шэнь Цзю было плевать.       Он настолько привык погружаться в свои мысли, а в мире в последнее время происходило столько всего интересного, что о собственной жизни он и не задумывался. И сейчас Е Ши впервые за прошедшие полгода делился тем, о чём Шэнь Цзю понятия не имел: «Тебе разве что не поклоны бьют, приходят за помощью со всей округи, словно к бессмертному мастеру, а ты не видишь». — Приходят… «К тебе».       В карих глазах Е Ши насмешка смешалась с неверием и странным уважением. «Не к целителям. Не к полутора оставшимся в лагере настоящим бессмертным мастерам, до которых не достучаться. Ищут молодого мастера Шэня, глухого демонолога, или, как выразилась одна очередная влюбившаяся в тебя девица, ну да вряд ли ты даже лицо её помнишь: «От него веет холодной утончённостью, что идёт рука об руку с безучастностью натуры». У нас все парни чуть челюсти не уронили, когда это услышали».       Поморщившийся Шэнь Цзю от подобных новостей, которые резко спустили его с учёных облаков на бренную землю, рефлекторно спрятался за веером и начал им обмахиваться. Это успокаивало.       Девица, девица… Признаться, он столько людей за эти полгода видел, что их всех уже и не помнил. Девушек же он принимал часто, и у многих из них раны были не такие уж и серьёзные — тащиться к нему за помощью в половине случаев не было никакой необходимости, но и отказать Шэнь Цзю никак не мог и всегда с должной учтивостью им помогал.       А они к нему, чтобы попялиться, таскались?       Грудная клетка Е Ши поднялась, и рот приоткрылся, пока грудь опускалась. И по какому поводу вздохи? Вытерев жирные пальцы уже не раз использованной салфеткой и скомкав ту, парень обратно откинулся на спинку стула, догадываясь о ходе мыслей помрачневшего соседа. «Чистая ты душа, Шэнь Цзю, пусть и стервозная. О тебе слава по всему северу Поднебесной грохочет, а ты только медитируешь, трактаты читаешь, сам их пишешь и людям помогаешь — того гляди, вознесёшься».       Чистая душа — он-то? Слава? Вознесёшься?       Стоп, вознесёшься?!       Но раньше, чем Шэнь Цзю успел принять решение, что лучше: выспросить ещё пару сплетен о себе или вспомнить о гордости, Е Ши нахмурился и увёл тему чуть в сторону: «Будь осторожней, завтра в лагерь прибудет наш старший. С учётом твоей популярности слухи о том, что ты хочешь потеснить его, могут принести проблемы. Я склонен верить тому, что, когда эта бодяга закончится, тебя реально ждёт повышение. Если тебя не прикончат раньше. И да, на новую вылазку не напрашивайся — у тебя что-то в последние дни совсем руки ослабли. Задохлик».       После чего встал из-за стола и, отдёрнув руку в последний момент до того, как бесцеремонно хлопнул Шэнь Цзю по задеревеневшему плечу, свалил в туман.       Скотина. Наблюдательный, проницательный и опытный в делах житейских, но невоспитанный до скрипа зубов хам. Впрочем, в сравнении с иными однокашниками, Е Ши образец благовоспитанности.       Оставшийся один за столом Шэнь Цзю предпочёл не рассиживаться и, постучав кончиком веера себя по носу, взял с собой узелок с нетронутым обедом и вышел следом, не обращая внимания на сверлящие спину взгляды. С неба мягко падал снег, пряча под собой пепел и вытоптанную землю. Запахнув шерстяной плащ плотнее, Шэнь Цзю направился к приёмному покою, обходя небольшие группки людей, большинство из которых сидело вокруг костерков и грело раскрасневшиеся руки. Кто-то ему приветственно махал, Шэнь Цзю в задумчивости поднимал руку в ответ. Мысли роились в голове.       Под ногами прогибался наст. Ветер гонял позёмку, заметая следы.       Обеденный шатёр был расположен на пригорке. Земля здесь была какая-то затихшая, мягкая, будто укрытая снегами от опасности. Зима давно вступила в свои права, но погода стояла ясная и солнечная, ещё чуть выше взобраться, и можно будет увидеть даже пустующие рисовые поля — маленькие квадратики ледяных озёр, что осколки разбитого зеркала, от которых отражается яркое голубое небо и белое солнце, похожее на бельмо слепца.       Да. Небеса и небожители явно ослепли, если допускали происходящее.       Взглянув вниз с холма, Шэнь Цзю поправил капюшон на плечах и хмуро наблюдал за встречей прибывших в лагерь буддистов-заклинателей из храма Чжаохуа во главе с великим мастером Учэнем. Интересно, получится?..       Справа ему замахали.       Шэнь Цзю равнодушно скосил глаза: а вот и девицы.       Три ученицы с Цяньцао, которых прислали в лагерь пару недель назад, и сравниться не могли с адептами, но кое-что да умели. Шэнь Цзю помнил их: пару раз каждая из них помогала ему в приёмном покое. И вот сейчас самая бойкая, круглощёкая нанайка с севера Поднебесной, подпрыгивала на месте, чудом не увязая в сугробах, махала рукой, широко разевая рот и подзывая его: «Шэнь-сюн, Шэнь-сюн…» «Да не ори так, можно подумать…», — ткнула её в спину подруга, так что распахнувшая рот нанайка свалилась в сугроб.       Рот хоть закрыть успела?       Пока девчонка ворочалась в бесплотной попытке самостоятельно выбраться из пушистого сугроба, Шэнь Цзю подошёл и аккуратно помог ей подняться на ноги. — Как вы. Не ушиблись.       Разрумянившаяся на морозе, неудержимо улыбающаяся нанайка смущённо отряхнула снег с плаща и, незаметно показав стоящим за спиной Шэнь Цзю подругам язык, ответила, стреляя глазками: «Нет, нет. Я в порядке. Помощь шисюна неоценима. Сама бы эта ничтожная не выбралась».       Конечно-конечно. — Вы звали, — предпочёл Шэнь Цзю вернуться к теме, на что вышедшая вперёд вторая целительница, попеременно то заглядывая ему в глаза, то отворачивая скуластое лицо к двум ящикам рядом и указывая на них, пояснила: «Шисюн Шэнь, нам доставили новую партию… тяжёлые такие… не поможешь донести».       Шэнь Цзю про себя поморщился.       Куда же он денется — поможет, конечно. Вот только таскать тяжести не было ни малейшего желания в том числе из-за возможности опозориться. Прежние слова Е Ши были постыдной правдой: в последнее время с каждым новым днём Шэнь Цзю становился всё слабее и слабее в плане физической силы, и в редких ближних боях выигрывал не благодаря ней, а из-за беспрецедентно улучшившейся манёвренности и гибкости. Спасало то, что стиль боя менять не пришлось, — Шэнь Цзю изначально на силу и выносливость не уповал.       Му Цинфан предупреждал о подобном эффекте в перспективе, но не настолько близкой. И не настолько стремительной.       В голове крутились неприятные мысли, что его всё же настигли последствия регулярного приёма стимуляторов ци, тем более что в стремлении окончательно перейти на инедию Шэнь Цзю начал принимать их не раз в четыре, а раз в два дня. Травник хмурился и твердил, что на него не напасёшься, но ему было чем заплатить, так что проблем, помимо периодически накатывающей слабости и отсутствия прежней силы в руках, не было. Неприятно, но пережить можно.       Наверное, всё же не стоило злоупотреблять медитациями и стимуляторами. Наверное. Но не факт.       Согласно кивнув девушкам и уже приготовившись заработать себе грыжу, Шэнь Цзю молча поднял деревянные коробки и удивился.       А чего они такие лёгкие-то?       Взглянув на перешёптывающихся целительниц, он приподнял одну бровь, на что нанайка захлопала в ладоши и зачастила так, что начала проглатывать окончания слов: «Шэнь-сю… тако… сильный, мы бы сами ни за чт… не дотащи… бы такую тяжес… наверх».       Ла-а-адно. Допустим.       И упустим то, что это не вы ежедневно на своих хрупких плечах носите раненых мужчин. Коробки — совершенно другое дело.       Дав девушкам понять, что их манёвр замечен, но принят как должное, Шэнь Цзю позволил перемигнувшимся подружкам продолжить свою невинную игру и пошёл наверх в их компании, нагруженный парой коробок. Попавшиеся на пути байчжановцы, вчера вышедшие из лазарета и ещё до конца не оправившиеся, проводили их четвёрку яростными взглядами. Опять сплетни поползут, где он будет играть роль главного бабника на деревне.       Посылающие друг другу сигналы с помощью системы морганий и странных рожиц, после этой встречи целительницы наконец приняли благочинный вид. Слово снова взяла более бойкая нанайка, подойдя к юноше чуть ближе приличного, так что идти приходилось не глядя на дорогу: «Шисюн, а мы можем прийти к тебе вечером».       М-м? «Обсуждать яды и способы лечения. Вы ведь с адептами почти каждый вечер встречаетесь, беседуете».       У него что, кружок по интересам? Или всё же встречи с теми, кто хочет разобраться в сложившейся проблеме? И почему у него?       Подбросив неудачно соскользнувшую коробку и из-за этого пропустив часть чужих слов, Шэнь Цзю снова вернулся к разговору, когда ему, глядя в глаза, заявили: «Мы уже знаем, что тех, кто недостаточно умён, ты изгоняешь».       Он изгоняет?       Кто он такой, чтобы кого-то изгонять. Слово-то ещё какое…       Вспоминая последнюю встречу, на которой обсуждали наличие разума у демона опутывающей женской ненависти, чьи гнёзда загрязнили все реки ниже по течению так, что те кишели волосами, а берега — истощёнными трупами, Шэнь Цзю припомнил, что состав группы и правда значительно изменился с первой встречи.       Да, некоторые ушли, но по своей воле. Была парочка, которая свалила после того, как Шэнь Цзю во всеуслышание объявил свою оценку их уму и та была крайне невысока. Та-а-ак. А если сложить это с тем, что он узнал сегодня от Е Ши… — Уверен, вам есть чем поделиться. Жду, — вот и всё, что он ответил целительницам, пока сам со всё возрастающим интересом обдумывал перспективы.       Заискрившиеся глаза сжавших кулаки девчонок, которые явно пищали, вкупе с информацией вызывали смех, но Шэнь Цзю такой грубости не позволил себе и лишь улыбнулся чуть шире обычного, но уже это вызвало неадекватную реакцию: разрумянившаяся ещё пуще нанайка, на которую он смотрел, в шоке округлила глаза, а следом сама расплылась в блаженной улыбке, глядя на него, как кошка на валерьянку, ровно до того момента, пока не ухнула по колено в сугроб.       Улыбка с лица Шэнь Цзю сползла. М-да. Пожалуй, ему стоит лучше сдерживать свои эмоции, а то чревато. — Позвольте, — помог он целительнице выбраться из сугроба. — Не повредили ногу.       А пока уверяющие его, что всё хорошо, девушки не сообразили, что дальше, он поставил коробки около входа в лазарет, уже видя за занавесками движение, произнёс: — Вас ждут, — и, не тратя больше ни секунды, развернулся и направился прочь. Обеда его таки лишили, ну да ладно.       Накануне Нового года заклинателям из Чжаохуа удалось создать барьер, который предотвратил разрастание разлома Бездны, но многие оказались ранены в процессе — вот только узнал Шэнь Цзю об этом слишком поздно.       Тогда он привычно сидел за ширмой в своём «кабинете». Сквозняк холодил босые стопы — на утренней вылазке за ранеными адептами Байчжань он промочил в снегу все ноги, и насквозь мокрые сапоги с плащом сохли у кана. Спина от жара печи вся взмокла. Сам Шэнь Цзю настолько погрузился в записи, что позабыл периодически проверять, не зовут ли его, за что и поплатился.       Из-за стола его выволокли за волосы, протащив через весь приёмный покой у всех больных и помощников на глазах. «…ебе особ… приглашение требуется…»       Улица! Снег обжёг босые ноги, воздух леденил горло! Всё вокруг — белое, яркое! Чужая мозолистая рука сжимала запястье до боли!       Взмах ножа!       Кровь окропила снег.       Спелой рябиной рассыпалась по сугробам. Сжимая в кулаке рукоять, Шэнь Цзю замер напротив старшего адепта Аньдин.       Старшего. Адепта.       Капец…       Грузный, широкоплечий, точно шкаф из дубового массива, тот шокировано смотрел на свою кровоточащую руку, не понимая, что произошло и как посмел какой-то ученик ранить его. Мокрая спина леденела, волосы, прежде собранные в пучок, рассыпались по плечам. Вокруг начали собираться обомлевшие зеваки, а Шэнь Цзю так и стоял с окаменевшим лицом, судорожно осознавая грядущие последствия.       Так падают с небес на землю. Внезапно. Ослепляюще.       Хах. Недолго длилось его вознесение.       Зимний ветер леденил до костей, босые ноги по щиколотку в снегу горели, тонкое хуфу не спасало от холода совершенно, а ситуация была патовая. За чужими спинами виделись раненые монахи, которых явно было опасно дальше нести — так вот в чём дело. Народу вокруг собиралось всё больше и больше, воздух электризовался, жадное любопытство читалось в чужих лицах, напирающих фигурах, что делать, что ему, мать, делать?! В ноги старшему адепту падать?!       Ожидали-то от него явно этого.       Не дождутся.       Прежде, чем Шэнь Цзю сказали хоть что-то, он взмахнул ножом, стряхивая с лезвия кровь, убрал оружие в ножны и, чеканя буквы, произнёс: — В другой раз останешься без рук.       И, обогнув оторопевшего старшего адепта, в чём был, направился к раненым, вокруг которых кружился единственный свободный целитель. В мечущихся мыслях царил раздрай.       Конец.       Это конец.       Конец вылазкам, беседам и заметкам, его затравят до смерти, почему он не мог просто промолчать, а почему этот урод не мог позвать по-человечески?!       Заклинатели-буддисты щеголяли землисто-зелёными пальцами на руках, а значит, были отравлены разлагающей слюной гиеноподобного демона с тремя головами, которые частенько добивали уже раненых, — Шэнь Цзю описал их одними из первых и теперь вспоминал, остались ли в лагере ягоды лисеглазника!..       Записи.       Застыв, Шэнь Цзю резко повернулся, увидев лишь, как спина старшего адепта Аньдин пропадает за взметнувшимся пологом палатки первичного приёма. Нет… Нет-нет-нет, только не их!       Записи принадлежат ему.       Ему, ему! Почему у него всё хотят отнять?! У него и так почти ничего нет, у него нет даже свободы выбора! Так почему у него отнимают самое дорогое?!       Почему?!       Гуй! Старший адепт вышел из палатки, сжимая в кулаке вручную подшитую тетрадь и отдельные листы, свысока взглянул на смертельно побледневшего от смеси чувств Шэнь Цзю, сапогом толкнул кого-то из младших с дороги!       Руки дрожали — от холода, от ужаса, от бешенства?!       Это его труд. Его вещь! Самое дорогое, то, во что он душу вложил!!!       Не надо…       Не трогайте, не отнимайте!       Дрожащие руки над чужими гниющими ранами замерли, кто-то набросил ему на плечи плащ и затряс, в глазах едва не стояли слёзы. Ноги стыли на голом льду, тело трясло от дикого зимнего холода. Дыхание стало поверхностным и частым. От его записей ведь не оставят ничего, ничего не оставят, не после публичного унижения! В лагере нет горных лордов, нет старших адептов первых трёх пиков Цанцюн, — ни Ци-гэ, ни Вэй Цинвэя, хотя какая разница!       Даже выплёвывая выбитые зубы, даже глотая собственную кровь, Шэнь Цзю никогда не попросил бы о помощи. Никогда.       Однако этого и не потребовалось.       Мелькнули златотканые одежды старейшины Цветочного дворца.       Бессмертный мастер Чжу догнал старшего адепта Аньдин. Кажется, завязался спор. Рот одного широко разевался, точно в крике, лицо багровело, в то время как второй улыбался сначала мягко, но затем с откровенной издёвкой. На Шэнь Цзю устремились две пары глаз.       Мир сузился до единственной сцены. Единственно важной для него вещи.       Его вещи.       Старший адепт отвернулся, скривился и затряс измятыми бумагами перед чужими насмешливо прищуренными глазами! Взялся двумя руками за его вещь, за его собственность, как берут при желании разорвать! Уничтожить!!!       Бумага надорвалась.       Шэнь Цзю точно услышал её треск. Нет… Лицо исказилось от боли.       Рука незнакомца с плеча осторожно соскользнула. Лицо бессмертного мастера Чжу заледенело, с его скривившихся губ сорвалось что-то краткое и резкое, отчего старший адепт вздрогнул, отшатнулся, бросил на застывшего Шэнь Цзю испепеляющий взгляд налитых кровью глаз, буквально вбил измятую, надорванную тетрадь старейшине в грудь и вихрем умчался прочь. Мастер Чжу присел на корточки, начав собирать с земли упавшие листы, а затем махнул ими Шэнь Цзю. Чуть улыбнулся.       Узел внутри распался… Больше едва дышащий Шэнь Цзю ни на что не обращал внимания, кроме корчащихся от боли, заживо гниющих заклинателей. Лишь великий мастер Учэнь выглядел спокойно, несмотря на раны, и с неизмеримой печалью наблюдал за каждым движением покрасневших рук Шэнь Цзю.       Ни этим вечером, ни следующим, ни через неделю зайти за тетрадью к старейшине не вышло.       Публичное оскорбление старшего адепта своего пика привело к тому, что отношения с учениками и адептами Аньдин не просто испортились. Они превратились в форменную травлю, а «обучение» — в каторгу.       Объём работы возрос до тройной нормы. Теперь Шэнь Цзю приставили ещё работать в прачечной и на расчистке лагеря от снега. Постиранная одежда к моменту полоскания снова оказывалась перепачкана в саже, а лопата была точно игрушечная. Кожа рук покраснела, растрескалась до крови и вся шелушилась, чувствительность смазалась, а масло кончилось, и Шэнь Цзю остался бы без ещё одного органа чувств, но целительницы нашли ему что-то попроще, впрочем тоже действенное. Жаль, для губ оно не подходило, и те растрескались и кровили.       Копать приходилось прямо перед палатками мастеров, с которыми до этого Шэнь Цзю беседовал и сидел за одним столом. Их же приходилось и обстирывать. Таким нехитрым образом он был демонстративно поставлен на ступень слуги. Лишь усилием воли Шэнь Цзю заставлял себя не прятать взгляд и не зажиматься, а продолжал вести себя как раньше.       В конце концов, он не скрывал, кто есть на самом деле.       Шэнь Цзю спокойно приносил стиранные и перестиранные одежды и простыни, расчищал дорожки. Если с ним заговаривали, вступал в диалог, спрашивали — отвечал на вопросы, порой ненадолго вступал в беседу, но с особенным удовольствием перекидывался фразами с теми, кто своё отношение к нему не изменил. Брезгливые же выражения лиц тех, кто теперь просто бросал ему свои грязные тряпки, точно рабу, а потом ещё требовал у себя убраться, резали без ножа и вгрызались клыками в самое нутро. Изнуряли.       Видимое демонстративное равнодушие Шэнь Цзю к происходящему старшего адепта Аньдин явно не устраивало, и его фантазия пошла в разнос.       По «всеобщим наблюдениям», Шэнь Цзю уже освоил инедию — в столовой же он не ел и в спальне не спал, — зато его приставили разносить тарелки в столовой Аньдин и убирать столы. Это оказался удар под дых.       Даже в доме Цю Шен Цзю не прислуживал за столом.       Тем более не прислуживал слугам.       На него самого порций не готовили, — возможно, рассчитывали, что он будет доедать чужие объедки, но Шэнь Цзю бы скорее сдох от голода и потому просто разносил глиняные тарелки с кашей и шматами мяса, танцующе обходя подножки и ловко уворачиваясь от толчков, позже стирал со стола всё, что эти свиньи накрошили, подметал загаженный пол.       На публичный вопрос одного из умников, почему ученик работает с такой кислой миной и забывает о банальной вежливости, вроде пожелания приятного аппетита, Шэнь Цзю по буквам произнёс: — На здоровье, — с такой улыбочкой, чтобы у поперхнувшегося едока не возникло никаких сомнений, что убойную дозу яда в блюдо Шэнь Цзю подсыпал лично.       После этого все ели молча, глядя в свои тарелки, а блюдо то так и осталось нетронутым.       Прекрасно зная, как работает иерархия в среде слуг, Шэнь Цзю никогда — никогда! — не делал больше, чем от него требовалось. И не опускался до раболепия. К третьему дню было достаточно выйти из кухни и окинуть обедающих убийственным взглядом, чтобы все поняли, что они наелись, а баоцзы на ходу дожевать можно, и рассиживаться совершенно незачем. А ещё можно сложить тарелки стопкой. И самому зайти за своей одеждой.       В конце концов, опыт бытности старшим слугой у Шэнь Цзю был богатый.       Так уж вышло, что, несмотря на сложившуюся ситуацию, голодным он не сидел: ребята, с которыми он раньше обсуждал демонов, неловко приглашали его на чай, когда он приносил одежду, но от чего-то большего приходилось отказываться по той же причине, по которой он не ел в столовой. Дважды знакомые адепты Байчжань, которых он не раз вытаскивал из Бездны и латал, подбросили яйца красного паукольва, которые, после подпольного изучения, удалось вполне успешно сварить, да и Е Ши удалось взять Шэнь Цзю с собой на поиск и спасение бойцов, а в его отряде все уже давно притёрлись друг к другу и ели с одного котла.       Вот только морально легче от этого не становилось.       Будь гордость Шэнь Цзю телесна, она бы уже вся покрылась гематомами и переломами.       Время медитаций, стремительно ухудшившихся от волнений, немого бешенства и отвратительности ситуации, сократилось до часа и больше ухудшало состояние, а другого свободного времени и не было.       Пришлось идти на крайние меры.       Пришлось идти к травнику, который с порога ему заявил: «Стимуляторы закончились». — Смеёшься, — едва размыкая зубы, прошипел Шэнь Цзю, у которого вчера закончились последние запасы, а без них и без нормальной еды и сна это грозило ещё худшим положением.       Однако равнодушный к его проблеме адепт Цзуйсянь отложил пучок трав и повторил с улыбочкой, которую натягивали все подобные ему барыги: «Я серьёзно, приятель. В запасниках пусто, шаром покати, покупать неоткуда…» — Аналоги есть, — не желая терять время, сразу перешёл к следующему вопросу Шэнь Цзю, на что ему ответили недоверием во взгляде. Сомневались в его платёжеспособности. «Есть. Только у них побочка тяжёлая и не соскочишь так просто уже. Плюс время действия короче, чаще принимать придётся. Зато их приём незаметен, даже если твои меридианы бессмертный мастер осматривать будет». — Цена.       Травник, чьи лекарства проигрывали в качестве тем, что изготавливал Шэнь Цзю, но который успешно озолотился за счёт перепродажи запрещённых веществ, заломил баснословную цену: «Двадцать духовных камней, я знаю, они у тебя есть, байчжановцы принесли в благодарность с вылазки. Хочу себе дом купить, как раз хватит. Твои последние оконченные наработки. Минимум десяток. И замолвишь за меня слово перед старейшиной Чжу, хочу до окончания войны перейти в Цветочный дворец».       Откровением его последние слова не стали.       Каким-то удивительным чутьём, свойственным всем барыгам, травник отыскивал в лагере тех, кто был готов что-то у него купить или продать, при этом держа рот на замке. Были среди них и наивные, легковерные жертвы, на которых наживались, и те, кто сам недалеко ушёл от адепта Цзуйсянь.       И пускай за Шэнь Цзю стояла школа У Яньцзы, который наставлял его в грабежах, убийствах, мошенничестве и том, как поискуснее наловить рыбки в мутной воде, — он всё равно попался на удочку рыбака, почувствовавшего в нём эту самую школу, «адепты» которой безошибочно определяли друг друга.       Однако едва ли тёмные махинации и мошеннические схемы, которые травник проворачивал, прикрываясь войной, останутся незамеченными в мирное время. С учётом только тех объёмов им совершённого, что были известны Шэнь Цзю, в стенах Цанцюн его ждёт казнь. Вот он и искал пути к отступлению, один из которых вёл в Цветочный дворец. — Беру десяток сразу, камни принесу завтра, — хладнокровно выставил свои условия покупатель. — Рукописи позже. Хочу понять, насколько сильный откат.       И тот оказался жёстким.       Первый шичэнь после приёма слабость накатывала волнами, не давая работать, а падение со стула, когда он полез на верхнюю полку за чем-то, закончилось тремя трещинами в костях — хотя у нормального человека это вызвало бы от силы синяки. И прежде слабые кости стали опасно ломкими. Синяки расцветали на коже пышными бутонами только так. Более того, глотать эту гадость требовалось каждый день, ведь иначе нещадно рубило от желания уснуть, а желудок скручивало судорогой.       Волнение в груди переросло в нескончаемую тревогу и чувство абсолютной потерянности. Как будто он лишился чего-то важного!       Продлилось это десять дней.       Полчаса беготни зимой босиком в поисках остатков ягод чёрного лисеглазника, который, по совместным наблюдениям Шэнь Цзю и одного из шиди Му Цинфана, помогал от слюны того демона трёхголовой гиены, вкупе со стремительно ухудшившимся здоровьем аукнулись першением в горле и приливами жара. После размахивания лопатой на морозе это переросло в болящие и горящие лёгкие. Уже к пятому дню работал Шэнь Цзю из рук вон плохо — физических сил не хватало.       Однако на это было уже плевать, в отличие от тухлого потока оскорблений в бесполезности, который извергался на него особенно часто, когда рядом были те, кто в этом мире имел хоть какой-то вес или кто хоть раз ему ободряюще улыбался.       Шэнь Цзю явно недооценил старшего адепта Аньдин: унижать тот умел как физически, так и морально. О причинах внезапной ненависти догадаться было несложно: в Шэнь Цзю почувствовали угрозу собственному положению.       Слабость и жар с каждым днём работы накатывали удушливыми волнами. Лихорадка началась ночью на дежурстве в госпитале, дурно стало после махания лопатой, когда он вспотел, но силы кончились в палатке-прачечной, когда Шэнь Цзю простоял внагибку над мыльными тазами на мёрзлой земле в очередной раз босой, чтобы не убить и так прохудившиеся сапоги — что-то подсказывало, что новой формы ему не видать как своих ушей. Равно как и денег на покупку.       Натянутая до предела струна в груди лопнула внезапно. Держа в руках простыни, Шэнь Цзю выбросил их обратно в чан.       Хватит. С него хватит.       Сознание охватила апатия и нереальность происходящего. Лёгкость. Принятие решения и его абсолютность. Лишь тревога в груди достигла пика.       Оставив всё, как есть, Шэнь Цзю как был босой вышел из палатки и, никого не видя, ничего не чувствуя и ни о чём не мысля, направился вперёд, сам не зная куда, пока не добрался до сосняка. Там, сев в позу лотоса и по памяти направляя энергию по ноющему телу, Шэнь Цзю невидящим взглядом смотрел вперёд, в пустоту. Море внутри него затопляло каждую клеточку тела и обращало всё его существо в сгусток силы. Нечто звало его. Настойчиво.       Рассудок был удивительно ясен, что то зимнее небо.       Вдох чуть приоткрытым ртом, горечь пепла и гари осела на кончике и корне языка.       Выдох…       И мелодичный звон издалека.       Шэнь Цзю распахнул глаза.       По виску скатилась капелька пота. Чувствуя, как в голове становится жарко, он с трудом поднялся на ноги, цепляясь пальцами за костлявую ветку сосны, блуждая распахнутыми глазами по лесу. Ноги начали гореть от холода. Колени подкашивались. В голове после медитации была лёгкость и пустота, энергия мягкими волнами билась о берега тела.       В ушах же до сих пор звучал тот звон.       Он напоминал… напоминал… Шэнь Цзю даже не мог сказать что, он не помнил, не понимал!       Звон шёлковой струны? Или фарфора? Хрусталя? Стекла, чего?!       Вокруг сосны, кружат, кружат быстрей-быстрей, остановитесь! Ноги не удержали. Подкосились. Снег таял на лице, и каждая иголка на деревьях была различима. Небо так высоко… В голове разлился кипяток, лёгкие пекло всё сильнее, тело дрожало, его качало, и нахлынувшая чернь перед глазами сменилась белым снегом.       В сугробе было холодно. И было жарко.       Сколько он пролежал, прежде чем так и не закрывшимися глазами увидел людские силуэты? Минуту? Полчаса? Час? Навстречу бежали, тепло чужих рук такое колкое, а щёки горели огнём, голова моталась из стороны в сторону, грудь сотрясалась, и внутри болело остро, невыносимо, отвратительно знакомо, но на всё это было плевать!       Шэнь Цзю прислушивался.       Он пытался, казалось вот-вот, сейчас, стоит лишь чуть напрячься!..       Но больше он ничего не слышал. Вот только в тот миг, погружённый в себя, слившийся с миром, он слышал. Он слышал-слышал-слышал!!!       Шэнь Цзю слышал звон меча.