Беззвучный режим

      Шэнь Цзю сидел в изголовье гостиничной кровати и, положив подбородок на подоконник, скучающе смотрел, как лёгкий ветер колыхал стройные стебли бамбука. Длинные тонкие листья, точно светящиеся изнутри, несмело касались друг друга.       Они шелестели.       Дуновение ветра качнуло висящую над распахнутым настежь окном музыку ветра, чьи грубые трубочки забились друг о друга, наверняка наполняя гостиничный номер на окраине крошечного городка нежным и мелодичным звоном.       Или дребезгом?       Или треском?       Нет, едва ли последнее слово применимо: пусть Шэнь Цзю сам никогда и ничего не слышал, а Шэнь Юань потерял слух со дня попадания в тело маленького глухого раба, общая память хранила, какой звук издаёт какой предмет, и тех бесконечно далёких воспоминаний хватало, чтобы понимать, что происходит вокруг и о чём идёт речь собеседника.       Рык. Шебуршание. Лязг.       Хищник. Листва. Меч.       Шэнь Цзю нравились воспоминания останков души Шэнь Юаня о звуках — ими он и спасался. Благодаря им и научился говорить. Научился понимать, что говорят другие. Но из всего многообразия звуков, что когда-то довелось слышать Шэнь Юаню, трепетней всего Шэнь Цзю хранил воспоминания о том, как капли дождя разбиваются о шуршащие кроны деревьев.       Вскоре ветер стих, и музыка ветра, так и не издав ни единого звука, теперь лишь слабо покачивалась, бросая блики света по бедно обставленной комнатушке и по неподвижной фигуре подростка, что задумчиво глядел в окно и крутил в руках старый веер.       Пол содрогнулся!       У Яньцзы.       Обветренные губы нервно дёрнулись.       Шум, который ты издаёшь, слышит даже глухой!       Повернувшись лицом к старому маразматику, который распахнул дверь так, что та чуть не сломалась в щепки, Шэнь Цзю с недовольством сощурил глаза. По расцарапанной ладони раздражённо забил веер. Стоящий в проёме полнотелый старик с разгорячённым грубым лицом, точно выбитым криворуким скульптором из куска булыжника, с разлохмаченными чёрными волосами, он широко раскрывал рот, так, что его растрескавшиеся губы растягивались к мясистым ушам, обнажая кривые ряды жёлтых зубов, а мрачно горящие глаза щурились, и к вискам расходились лучи морщин.       У Яньцзы смеялся.       Шэнь Цзю резко раскрыл веер. От его деревянной основы только вчера отломался один из стыков, так что ему пришлось, вооружившись своим ножом, ржавым от крови, аккуратно отломать сломавшуюся деталь и обрезать сероватую бумагу. Несмотря на всю возможную аккуратность, результат вышел ужасным, и теперь Шэнь Цзю думал над тем, где бы найти лишних денег и купить новый, пусть и самый дешёвый, веер.       Вдоволь порастягивая рот и похватавшись за живот, У Яньцзы вошёл в их номер на постоялом дворе, со всей дури хлопнув задрожавшей дверью. Вновь взглянув на ученика, он приложил кулак к чуть приоткрытому рту, грудная клетка несколько раз коротко и резко напряглась, после чего оратор постучал по ней замызганным в уличной грязи кулаком и наконец-то взялся за дело. Обветренные губы складывались, растягивались и округлялись, меняли своё положение, ясно и чётко произнося каждый звук: «Радуйся. Я только с рынка. Собрание Союза бессмертных в этом году решили провести через два дня всего в четырёх ли пути отсюда, об этом все вокруг толкуют».       Все вокруг толкуют.       А Шэнь Цзю, как обычно, ничего не услышал.       Глупый глухой Шэнь Цзю.       Нахмурившись, тощий и высокий, точно жердь, подросток скрестил ноги под собой, чувствуя комковатый матрас, и, недолго помолчав, принялся за ответ. Глубоко вдохнул, для начала резко сомкнул, даже втянул губы, проталкивая сквозь них звук: — Мы, — теперь губы трубочкой, долгий выдох и язык между сведённых зубов: — Успеем.       Удивлённо подняв одну бровь, У Яньцзы со свойственной ему дотошностью уточнил: «Это утверждение или вопрос».       То же самое и твоей фразы касается.       Кретин.       Да и хоть бы сам Шэнь Цзю понимал, когда обращённые к нему фразы выражают пресловутый вопрос, а когда — утверждение. По форме предложения это далеко не всегда можно так просто понять, и приходилось ловить мимику человека, его жесты, контекст сказанного. — Вопрос, — в итоге раздражённо бросил Шэнь Цзю.       И только в самом конце осознал, что недостаточно напряг грудную клетку на первом звуке и присевшему рядом наставнику наверняка послышалось: «Фопрос».       Отвратительно.       И не только то, что речь его звучит как у умственно-отсталого, но и в принципе то, насколько сложно говорить голосом, будучи абсолютно глухим.       И уточнение старика было логично, пусть и било наотмашь по больному месту. Ведь для У Яньцзы и всех остальных нормальных людей словесная речь — это звучание голоса и его интонации. Для Шэнь Цзю — всего лишь бессмысленные движения губ, языка и горла, порой слишком похожие и оттого порождающие огрехи произношения.       Его речь — всего лишь имитация.       Весь он с головы до пят, снаружи и изнутри всего лишь имитация, всего лишь жалкая, косо склеенная подделка. Как этот чёртов сломанный веер. Воткнуть бы его кому-нибудь в глаз, вдруг полегчает.       С толикой кровожадности посматривая на ненавистного наставника, Шэнь Цзю в итоге взял себя в руки и толкнул его прочь, заставив этого никчёмного вонючего и грязного старика начать собирать свои немногочисленные вещи. Поднявшись на ноги на кровати, подросток сгрёб разбросанные по ней вещи и, чуть спружинив, соскочил на пол, чтобы самому приняться убирать в походную сумку пожитки, не прекращая размышлять.       Если Собрание Союза бессмертных начнётся через два дня, нужно сейчас же выходить. Вряд ли ему, ну и наставнику в довесок, ещё скоро выпадет шанс наткнуться на подобную толпу бесполезных слабаков-толстосумов. Желторотые адепты со всех школ заклинателей и зелёные мечники, как прикормленные, сплываются на Собрание Союза бессмертных, чтобы покрасоваться перед всеми и заставить своё имя греметь во всём мире.       Шэнь Цзю ни то, ни другое было не нужно. Всё, что ему нужно было, умещалось в три слова: статус, власть и адреналин.       А ведь было время, бесконечно далёкое и наверняка выдуманное, когда Шэнь Юаню хотелось совершенно иного. Понять, как его занесло в чужое тело, где уже и так была душа, причём душа дикая, буйная, вгрызающаяся в духовную плоть чужака молочными клыками и когтями. Понять, а куда же именно его занесло: в прошлое или в выдуманный мир. Понять, куда пропал весь звук.       И последний вопрос перекрывал все остальные.       В кого бы Шэнь Юань посмертно ни переселился, потеснив душу владельца на самые окраины подсознания, в голове набатом билось одно.       Он глухой.       Глухой.       Шэнь Юань ничего не слышит. И не услышит, потому что владелец этого тела с рождения лишён слуха, его окружает лишь тишина. Чёртова тишина, она была везде, она сводила с ума, заставляла постоянно затравленно оглядываться, осматриваться, вглядываться во всё вокруг, улавливать колебания воздуха голыми участками кожи!       Мозг, привыкший к постоянному потоку звуковой информации, не выдерживал, и Шэнь Юань кричал, не слыша самого себя, смотрел, как открываются рты людей, но с них не срывается ни звука, как бесшумно течёт река, качаются деревья и разбивается посуда.       Ти-ши-на.       Казалось, что он случайно нажал кнопку беззвучного режима и теперь никак не мог включить колонки и настроить громкость.       И пока точно контуженный попаданец судорожно пытался не сойти с ума, приспособиться к теперь уже собственной неполноценности и мучался от раздвоения личности, хозяин тела с утробным рычанием, вздыбив шерсть на загривке, отрывал от него куски души, пожирая саму суть чужака и возвращая главенство над телом.       Шэнь Юань был податливей Шэнь Цзю. Мягче. Слабее.       Он всё чаще и чаще оставался сторонним наблюдателем, следящим за происходящим из глубин сознания, делящимся знаниями и отвоёвывающим контроль над телом в те минуты, когда Шэнь Цзю в ярости превращался в зверя.       Его память стиралась, частично сливалась с памятью соседа, обращая Шэнь Юаня в бессильную куклу, не помнящую собственного прошлого и сохранившую лишь знания, но те изо дня в день пожирались ненасытным в своей жадности глухим ребёнком, которому всего и всегда было мало!       Их жизнь напоминала ад: две личности в одном теле, приступы тошноты и абсолютно дикой головной боли, которая пробивала на слёзы и заставляла сжиматься комочком и скулить, отвратное здоровье, подорванное дрянной едой, водой и отсутствием элементарной медпомощи. Бесконечная гонка на выживание на пару с добродушным и заботливым братцем Юэ Ци, ночёвки под открытым небом на улицах и под мостами, в заброшенных хибарах, выпрашивание подаяний у сердобольного народа.       Попадание к работорговцам.       Если раньше Шэнь Юань-Цзю и Юэ Ци собирали милостыню сами для себя, теперь они были вынуждены отдавать её хозяевам, которые уже сами решали, сколько из набранной суммы нужно выделить малолетним и бесправным работникам. Ко всем прочим радостям жизни добавились побои, травля, издевательства над физической ущербностью калеки, нервные срывы и припадки.       К двенадцати годам Шэнь Цзю-Юань завоевал почётный титул юродивого, у которого были явные и серьёзные проблемы с башкой.       Глухой и полоумный, который страдал от нервных припадков и мог упасть прямо посреди улицы, он хватался за голову и заходился криком или разговаривал сам с собой в двух ролях. Хотя скорее мычал, выл или рычал.       Нечленораздельные звуки, издаваемые им, понимал разве что Юэ Ци. Он же учил человеческой речи.       Ци-гэ вообще был практически единственным, кто относился к душевнобольному ребёнку по-человечески, быть может, именно поэтому его уход и продажа сяо Цзю в рабство к семье Цю ударили по и так нездоровой голове кувалдой.       Как итог — надломленная душа-тень Шэнь Юаня, и так из последних сил удерживающая рубежи собственной идентичности, была окончательно поглощена беснующимся от боли, ярости и разочарования Шэнь Цзю, который в собственном сознании бросался на стены, воя и скуля.       К тому моменту, когда Цю Цзяньло выпустил нового раба из раскуроченной комнаты, Шэнь Цзю уже был единой, цельной личностью, что вобрала в себя пусть и неравные, но части обеих душ.       Умение выживать и приспосабливаться наложилось на богатый багаж знаний современного человека, двенадцать классов школы и неоконченное высшее образование.       Взбалмошность, дикость и импульсивность смягчились инертностью и миролюбием.       Любовь к виду чужой боли и крови, бесчестность и изощрённая жестокость — наложились на отзывчивость, уступчивость и сострадательность.       Искусственное сочетание, которое чудом единым сумело прижиться и позволить владельцу выжить.       Внезапно ему со всей дури вдарили по спине, поторапливая, отчего погрузившийся в себя Шэнь Цзю поперхнулся воздухом и закашлялся, сжимая зубы изо всех сил, и, недолго думая, впечатал пятку в рыхлое брюхо старика! Отброшенное тело кубарем покатилось по полу!       Губы сломались в трещине-улыбке.       Поднявшись на ноги, кривясь и явно ругаясь изо всех сил, У Яньцзы наверняка жаждал высказать неблагодарному ученику всё, что он думает, но, зная, что это нереально, только сплюнул на пол и показал на мешок с вещами и на дверь, намекая на то, что нужно уходить, а Шэнь Цзю отчего-то мешкает. Тот только кивнул.       Да. Собрание Союза бессмертных не ждёт.       Не ждёт появления двух убийц-мародёров, пользующихся тёмными талисманами и бьющих честного противника в спину.       Не обращая ни малейшего внимания на жалобно потирающего живот и невнятно шевелящего губами наставника, Шэнь Цзю повесил свою практически невесомую ношу за спину и хмуро посмотрел на вечно шумный и вечно безмолвный бамбуковый лес за окном. На душе было неспокойно.