«Какой из тебя продюсер, Хан Джисон, твои биты такие же унылые, как и ты сам.»
Вот и сегодня его поймали после практики в звукозаписывающих студиях, заперли в кабинке и довели до истерики. Они обязательно используют его рыдания в музыке и наложат какой-нибудь максимально издевательский текст, выложат в интернет и будут довольны собой. И парень ничего не может с этим поделать. Администрации плевать, они считают, что студенты должны сами решать межличностные конфликты, тем самым готовя их, по своему мнению, к взрослой жизни. Сам же Джисон мог бы ответить. Мог бы, и у него написан уже не один и не два, а добрый десяток агрессивных текстов, где он выплескивает все свои обиды и разносит золотых мальчиков по кирпичикам до самого гнилого основания. Но он не может выложить их в сеть, не может позволить обидчикам их услышать, потому что таким образом он вступит в эту войну. А ответного удара он не вытерпит точно. Он слишком слаб против них всех, поэтому все его острые слова остаются глубоко в душе и в запароленной папке на его стареньком ноутбуке. Когда автобус останавливается возле квартала одинаковых сереньких многоэтажек с рябью горящих вразнобой окон, брюнет закидывает рюкзак на одно плечо, натягивает кепку пониже, и спешит выбраться из автобуса, стараясь не встречаться ни с кем взглядами. Он торопится в свою простенькую крохотную квартирку так отчаянно, будто, когда он запрет за собой дверь — вся его жизнь изменится. Вся его боль исчезнет. Но на самом деле нет, он всё так же вымотан и находится в вечном состоянии на грани нервного срыва, сил нет совершенно, а ведь его ещё ждут домашние задания. Свет в коридоре не включается, лампочка перегорела ещё месяц назад. Убитые кеды летят куда-то под тумбочку, ноутбук ложится на диван, а на кухоньке включается чайник, который шумит уже так сильно и потрескивает при кипении, что, кажется, со дня на день просто сдастся и умрет. Перегорит окончательно. Его владелец чувствует себя так же. Главное продержаться ещё немного. Всего лишь три года.«Боже, я не представляю, как… Это же целая вечность».
Чай заварен, любимые подушки скиданы вместе, чтобы зарыться в них ради ощущения комфорта, ноутбук подключен к зарядке, потому что батарея уже давно не держит. Джисон готов приступать к домашке, снова намечается бессонная ночь. Но как только экран загрузки сменяется стандартным изображением рабочего стола, у парня замирает сердце — что-то не так. Ну да, конечно же что-то не так: компьютер девственно чист. Не осталось ни одного файла, ни одной программы. У брюнета трясутся руки. Видимо, пока его держали в кабинке, кто-то из умников решил, что будет забавным форматнуть компьютер парня. Лучше бы форматнули его память. Как же хочется провалиться сквозь землю, перестать существовать, и начать заново, где-то в другом месте, кем-то совершенно другим. Джисон откладывает ноутбук, отодвигает от себя чай и крепко обнимает свои колени, проваливаясь в подушки. Так хочется заплакать навзрыд, но слезы закончились ещё в темной пустой кладовке университета, где он прятался, пока все не разойдутся по домам, чтобы выбраться из стен заведения незамеченным. Парня откровенно трясет и всё, на что он способен сейчас — бормотать что-то невнятное: проклятия, мольбы, стенания и снова проклятия.«За что… Что мне сделать, чтобы это прекратилось? Господи, я готов душу продать, лишь бы это всё прекратилось…»
Парень так и засыпает лихорадочно, с трудом дыша под грудой подушек и дрожа, то ли от холода, то ли от плача. И он ещё не знает, что его слова были услышаны, только отнюдь не Господом.***
По потолку плесень, по трубам ржавчина, по стенам трещины, а за стенами эхом крики и стоны. По углам пауки плетут сети, а в темноте мелькают тени и горят глаза. По спине мурашки пошли бы у любого смертного, очутись он здесь, но местные обитатели привыкли и не к такому. Им даже сладостен аромат жженой плоти. — Рыжего позовите. — Говорит бледный брюнет с лисьим разрезом глаз куда-то в пустоту и тени сизым дымом расползаются исполнять приказ. «Рыжий» появляется на пороге в ту же минуту, сверкает красной радужкой и почтенно кланяется, подходя ближе к массивному дубовому столу, за которым восседает брюнет. — Звали, сэр? — Поздравляю, Минхо, для тебя появилось дельце на земле. Какой-то несчастный «душу готов продать» — говорит тихо, почти мурлычет, а на последней фразе иронично парадирует надломленный голос молящего. — Вполне сойдёт для начала, я думаю. Если и с этим не справишься, тебе нечего делать в этой касте — пойдешь к черноглазым, в котлах водичку менять. — Я не подведу, сэр, вы же знаете. — Не зарекайся. Вы, обращенные, слишком щепетильны и склонны вспоминать на поверхности свои людские эмоции. — Не скажу, что при жизни у меня было их особо много, сэр, вы же знаете за что меня утянули в ад. — Самый хладнокровный человечишка не ровня первородному демону. А теперь ступай, хватит разводить тут. Сроки не даю, играйся сколько хочешь. Главное — результат. Эта душонка должна быть нашей, понял? — Да, сэр. И рыжеволосый исчез, развеявшись в воздухе, как туман. Уже через секунду темный силуэт стоял под окнами серой многоэтажки и всматривался в темные окна. Чего же ты хочешь в обмен на свою душу, Хан Джисон?