Я грациозен, как павлин.
В чужих глазах Яна давно не видит собственное отражение. В чужих глазах она видит пустоту и нечто, что заставляет её сердце биться чаще, разливая страх подобно крови, по бокалам-венам. Яна смотрит в окно, но не видит людей. Лишь природу. Вечную природу. У её пленителя-лжеца-Джотто золотисто-светлые волосы, беспорядочно разбросанные в разные стороны, такие мягкие даже на вид; и глаза резкого оранжевого оттенка, напоминающие закат в этой стране, — в обычном состоянии его радужка светло-голубая. Пустая. Скучная. Яна слышит звон колокольчиков при каждом своём движении, такой тихий и чистый звук. На первый взгляд — милосердный Король. На второй — добрый друг. На третий — мягкий второй шанс. Но Яна знает и четвёртый взгляд. Четвёртый означает смерть. И видеть это он позволяет только ей. «Кнут и пряник», — хихикает подсознание, — «Собачка Павлова. Медленное приручение.» Вдох. Яна ступает босыми ногами по холодному паркету. Здесь ещё не успели сделать-доделать ремонт, и Яна впервые за долгое время ощущает этот обжигающий холод. По телу бегут мурашки, Яна улыбается. Это было так давно, слишком давно, — казалось, воспоминания стирались с каждой прожитой минутой в компании Примо. Вдох. Её жизнь была проста, скучна и предсказуема. А потом она Попала. С большой буквы. Во времени назад, в чужой, незнакомый мир, где единственное, что она смогла сделать — это попросить о помощи. Сексизм растёт и процветает, женщин ещё ни во что не ставят, и главный в доме — это мужчина. Женское слово не имело значение. И не будет иметь ещё долгие-долгие годы. И вот в центре всего она — Яна, которая росла тепличным цветком. Не знающая ни грязной работы, ни отвратительных оскорблений — сексизма — в свой адрес. Ей повезло, что она наткнулась на него. На Джотто. Наивная. Мужчина поверил, клялся помочь вернуться, но вышло всё это… в то, что имелось. Вдох. У неё за спиной спина м-у-ж-а. На неё не смотрят, на неё не давят, в её сторону и лишнее сказать боятся. Все знают — обидишь жену, и милосердный Вонгола превращался в обезумевшего от крови тирана. Никакого второго шанса. Никакого прощения. Чистая ярость и ненависть, бродящая по венам: Джотто смотрит пустыми глазами, не улыбается, просто смотрит; от фигуры сильнейшего Неба исходит жар, который сжигает беспощадно всё на своём пути; и никто не становился свидетелями его безумия, — семьи-люди-наёмники просто пропадали. Будто их никогда и не было. Вдох. Яна толкает толстую деревянную дверь, не смотря на испуганную служанку, что в дерзком тоне пыталась её остановить, — новенькая, что ли? — и вошла в просторный кабинет. Кажется, она помешала Джотто. Кажется, он с кем-то говорил. Джотто замолкает на половине слова, смотрит на неё, — он всегда так смотрит, и Яна не видит в этом взгляде ничего, кроме сдерживаемого безумия и желания, — и растягивает губы в улыбке. Что-то сразу меняется в фигуре: но поза та же, пусть и ощущение другое; неизвестный посетитель вздрагивает, спешно кланяется и уходит, бросая взгляд на босую Яну. На ней всего одно платье. Для её времени — слишком закрытое, слишком старомодное. Для этого времени — самая настоящая вульгарщина. Джотто смотрит в глаза жены и видит в них свой покой. Ему нравятся и зелёные глаза, так напоминающие о летних ярко цветущих деревьях; и длинные блондинистые волосы, которые он так любит сам расчёсывать, — они напоминают ему о разлитом золоте, о свете, о Солнце; он любит всё без остатка. И отпускать не намерен.У девочки золото-игрушки-бриллианты.
Уютная золотая клетка без выхода.
И пути домой больше нет. Демон слишком привязался.