Равноценный обмен

— Зачем ты делаешь это сейчас? После пострига? Зачем ложишься со мной? Зачем пришёл сам? — Господи, Курт, ты хоть сейчас можешь не задавать вопросы? В полутёмной комнате жарко натоплено, в противоположном её конце ровно горит камин, отбрасывая тени на лица. — Ты прекрасно знаешь, как меня заткнуть… Бруно с низким растравленным рыком жёстко впивается в губы. Забирается пальцами под рубаху, проводит короткими ногтями у границы шрама на ключице, по краю огрубевшей нечувствительной кожи, где ощущения острей и ярче. И ловит стон, и чувствует, как выгибается тело под ним, приникая ближе. — Я скучал, — на грани слуха шепчет Курт, отрываясь. — Ой ли? — недоверчиво тянет Бруно, вздёргивая бровь. — И по девкам даже не ходил?.. — Правда, — также тихо и серьёзно обрывает его Курт, заглядывая в глаза, твёрдо, прямо. — Решил обождать пару месяцев, вдруг ты одумаешься. Как видишь, я вновь не просчитался. — Если правда, — Бруно безуспешно пытается скрыть смущение резкими словами, — тогда не останавливайся, чёрт тебя дери! — Лучше ты! — Лучше я… *** Пламя в камине отгорело и почти потухло, лишь изредка вспыхивая ярко-алым под белым пеплом. Разгорячённому телу пока не страшен холод, посему Бруно решает повременить с походом за дровами, попросту натягивая на них обоих тяжёлое шерстяное одеяло. — Это из-за твоей уникальной интуиции… — Да ладно? Ты опять за старое? Может, есть шутка поновее?.. Да и не к месту. — Отчего же? Ты задал вопрос — я отвечаю, всё как по писаному. Я здесь, сейчас, в твой постели именно из-за этой твой способности, которую ты так рьяно отрицаешь и которой так эффективно пользуешься. Можешь считать это пустым оправданием перед самим собой, но это действительно так. Для меня. Знаешь, мне ведь мало места за твоим плечом… — За правым. — По случаю. Не отвлекай, второй раз могу не решиться договорить. Там, внутри, я чувствую, что этого недостаточно, чёрт знает почему. Чувствую такую тягу, которая, быть может, смогла бы потягаться с жаждой стрига, если бы кто мог сравнить. Порой мне кажется, если б меня приковали к гладкой стене в илистом колодце, я бы научился выворачивать камни и разрывать цепи, и всё равно бы вскарабкался по скользкой кладке, чтобы оказаться здесь. Всё это можно посчитать лишь блажью, но я прикладывал максимум усилий, я старался держаться… — Три месяца и четыре дня. Да ты поэт, как я посмотрю, не замечал за тобой, — невесело усмехается Курт. — За это время, знаешь ли, успело кое-что случится, чтобы поколебать мою решимость. Например, ты оказался при смерти, а я сначала едва ли не на вилах, а после — в шаге от костра.* — Не утрируй, обычный день инквизитора. — И всё же, я старался. И постриг отсюда же. Но всё равно беру грех на душу, без исповеди… — А как же, собственно, её тайна? — Ты можешь сколько угодно смеяться над моей верой в людей, но я не дурак, да и работа с тобой плохо влияет, сам не раз говорил. Так или иначе, мне прекрасно известно, что и как можно выпытать. У кого угодно. А подставлять тебя в этом я не намерен… И ещё… Ты ведь знаешь, с тех самых пор я так и не смог коснуться ни одной женщины: мне всё казалось, будто предаю её. Сейчас должно было бы быть во сто крат хуже, но нет. Я будто ощущаю её благословение. И её, и сына. — Еретик, — по взгляду Курта ничего нельзя понять, лишь каменеют мышцы плеча под лёгкими неосознанными поглаживаниями. — В общем, — продолжает Бруно, возвращаясь к теме: — Наверное, мне следовало сжечь мосты да уйти в монастырь, если бы не одно «но». Всё, что происходит с тобой, вокруг тебя, люди, события… Какой бы кривой тропкой всё ни шло, каким бы абсурдным, неверным или даже кощунственным ни казалось, рано или поздно приводит к наилучшему результату и делает этот мир лучше таким способом, каким никому другому было бы неподвластно. Именно поэтому, Курт, я здесь, с тобой, сейчас. И останусь до тех пор, пока позволят воля Господа и мои скромные возможности. И никаким злым силам меня отсюда не отвадить. Включая тебя самого! — наконец улыбается Бруно, выдыхая устало, будто сбросив с плеч тяжкий груз. Курт едва отвечает на улыбку, замирает, а потом откидывается назад и долго, вдумчиво смеётся. Когда он смотрит вновь на Бруно, в глазах нет и тени веселья. — Знаешь, что самое интересное в твоих выкладках, Бруно? Ты не то чтобы ни разу не попытался обвинить меня в чём-либо — хотя, Бог видит, есть в чём, — ты вообще не особенно-то и упомянул о моём осознанном участии в процессе, так сказать. Бруно молча пожимает плечами, но взгляд не отводит, и Курт продолжает тише, наклоняясь ближе, чётко выговаривая каждое слово: — Послушай меня внимательно, я скажу лишь единожды и не смей повторять ничего из сказанного в любой беседе, даже со мной. Особенно — со мной. Послушай меня внимательно — и забудь. Я тоже здесь. И я здесь, потому что хочу здесь быть. Потому что хочу променять любую постель в мире на возможность проснуться в этой — с тобой. А вот чего я не хочу, так это чтобы, помимо двух надгробных камней, что висят на твоей шее, на ней появился третий, с моим именем. Но если быть до конца откровенным с собой, мне уже в тот момент будет наплевать. Поэтому ещё больше я не хочу, чтобы мне когда-нибудь представился случай проверить, смогу ли я нажать на спусковой крючок, если напротив окажешься ты. Потому что так или иначе, после этого жить останется иной человек. Это — понятно? Бруно кивает уверенно. Тянется щекой к протянутой руке, трётся слегка отросшей щетиной о грубую кожу, испещрённую шрамами, чуть поворачивает голову и целует в центр ладони.