Бейся, сердце, время биться

Суть гневной отповеди Курта ускользает, важны лишь интонации, блеск глаз, раскрасневшиеся щёки. И губы, насыщенно-яркие и манящие. Парочка метких слов по новым и свежим ранам — и Курт взвивается моментально, подгоняемый разлитым по крови алкоголем и ещё не угасшим адреналином от успешно, но опасно раскрытого дела. Бруно злится. Отчаянно злится на себя. Потому что опять оказался почти бесполезен, потому что не смог бы спасти, не выкрутись Курт сам, не успей в последний момент зондергруппа. Злится и в отчаянии от того, что мог бы потерять. А Курт, тем временем, всё более раззадоренный молчанием и податливостью помощника, теснит того в тёмный угол трактира, укрытый от посторонних глаз огромными винными бочками. Бруно упирается спиной в одну из них, не произносит ни слова, лишь упрямо не сводит лихорадочного взгляда, который позорно раз за разом соскальзывает на губы. Кажется, это последняя капля для Курта, и тот с бессильной злостью вонзает незаметно оказавшийся в руках кинжал в деревянную крышку у лица Бруно — и Бруно решается. Бросается вперёд, как в самый последний бой. Целует — и тут же получает в ответ удовлетворённый стон, слетевший с губ, послушно раскрывающихся навстречу. Курт приникает всем телом, целует жадно, будто изнурённый жаждой путник у колодца в знойный день. Воздух-таки заканчивается, и Курт отрывается, смеётся, упираясь лбом Бруно в плечо: — Я уж думал, ты никогда не решишься! — А у самого кишка тонка? — Субординация, Бруно. Если б начал я, а ты не посмел бы отказаться, это, скажем так, согласие весьма сомнительное, не находишь? — Трус. — Монашек. — У меня нет сана. — Будет, когда-нибудь. — Плевать. — Плевать, — соглашается Курт и тянет совершенно ошалевшего Бруно за рукав. — Не здесь. Идём уже, в конце-то концов!