Враг моего врага

Конечно, нельзя. Нельзя ни на секунду ослаблять бдительность: задумаешься чуток, решишь поразмышлять о бренности бытия или смысле жизни — всё, ты труп. От иракской ли пули, от зубов ли страшных тварей — раз на раз не приходится, никогда не узнаешь, что настигнет тебя первым. Хотя, от пули-то, оно поди и легче. Пуля — вещь знакомая, почти родная, такая всегда сидит в обойме под боком, рёбра и поясную сумку греет. От неё умереть не страшно, но Мёрвину всё равно как-то не по себе. Капрал сплёвывает прогорклую слюну на землю, матерится, чешет саднящую от боли руку и делает над собой усилие, поднимаясь на ноги. Давненько его так не трепало: даже Джоуи в течке столько отметин не оставлял, сколько иракские скалы да железо. Ну и ну. Мёрвин дёргает Хосе на себя, взваливая на плечи, и шагает вперёд, чуть пошатнувшись, но удержав равновесие. Ему, конечно, не впервой было таскать на себе сослуживцев, чай не сахарный кубик, не растает. Только вот сейчас — от морфия или переутомления, хер его знает — тело не слушалось, и вес Джоуи на натруженных плечах ощущался почти центнером массы. Лишь бы не упасть — тогда они оба уже не встанут. Кроме этого, нарисовывается другая, куда более важная и насущная проблема: куда, нахер, им идти? Попробовать связаться с кем-нибудь из отряда? Пф, рация смята в кашу мощным ударом когтей — от неё остался помятый корпус и торчащие проводки — такое даже к починке не годится. Крикнуть, и может, кто-нибудь их найдёт? Так под этим распрекрасным «кто-нибудь» может затаиться клыкастая хитиновая тварь. С неё одной и отрядом-то выжить сложно, куда уж двум калекам с перебитыми ногами! Даже патронов не хватит. Просто бежать, куда глаза глядят? Велик риск заблудиться или грохнуться куда-нибудь поглубже; Мёрвин уверен, эти чёртовы руины бездонны, а твари наверняка лезут из-под земли, из самого, сука, ада. Мужчина останавливается у развилки и вглядывается в темноту трёх тоннелей перед собой. Изо всех трёх щелей веет холодом, сыростью и кровью. И вот поди разбери, куда шагать. Мёрвин стоит, застопорившись, поправляет висящего на своих плечах Джоуи, и хмыкает. Интуиция у Мёрвина в разы хуже, поэтому он всегда полагается на своего истинного. Не любит он слишком хитровыебанных решений и сам всегда придерживается прагматизма, да только такой подход, оказывается, далеко не во всех ситуациях можно применить. Джоуи вот всегда чувствует нутром, когда какое-то говно случается: щурит глаза, брови хмурит, говорит «хуйня» и всё, Мёрвину сразу понятно: хуйня — значит не делаем. А сейчас как-то уподобиться Хосе не получается: хоть стой, хоть падай, хоть хмурься, пока брови в одну не срастутся. Вот Мёрвин стоит, тупит перед тремя тоннелями, извилины напрягает, но нет — ничё не чувствует. Никакой паранормальной хуйни. И потому шагает в тот, который посередине. Джоуи на плечах вдруг странно, болезненно стонет, как будто у него воздух разом из лёгких вышибли. Мёрвин чертыхается, спускает истинного на землю, всматривается: лицо у того белое, как и губы. Большой палец, перепачканный в крови и грязи, опускается на чужое запястье, меряет пульс. Слабый, но есть. Значит, можно идти дальше. Колено разворочено до пиздеца: живого места нет, и перевязать нечем. Капрал устало надеется, что Хосе доживёт до того момента, как у них появятся хоть какие-нибудь бинты. Шансы, конечно, маленькие, но есть. Никогда нельзя терять ебучую надежду. Это, кстати, Джоуи часто говорил. Мёрвин, немного попривыкнув к весу крепкого мужичка на своих плечах, уже шагает чуть бодрее. Вслушивается в шорох песка под ногами, звук гуляющего по тоннелям ветра и прерывистое дыхание своего омеги. Коридоры сменяют друг друга, цепочкой скрепляясь друг с другом, как чёртов лабиринт. «Дай бог, скоро выход будет, — думает Натан, — не то собственные ноги откажутся дальше нести». Впереди, в полумраке, маячит окровавленной униформой фигура лежащего на песке человека. Мёрвин напрягает зрение что есть сил, стирает ладонью со лба пот и кровь. Всматривается, видит: мёртвый иракский солдат. Не тот, что был с ними в пещерах, а обычный рядовой. Рот перекосило в предсмертном крике, кишки висят со вспоротого чем-то острым живота — зрелище не для слабонервных, но капрал таким и не был. Его давно уже не пугала чья-то смерть. За время службы он столько трупов повидал, что брезгливость как рукой сняло. Смерть есть смерть, как она есть. Уродливая, кривая. Мёрвин не спускает Джоуи на землю, потихоньку продвигается вперёд вместе с ним: нельзя. Если придётся бежать, мешкать нельзя. У них на двоих сил меньше, чем у одного иракца с пистолетом, куда уж тут хитиновым тварям. У мёртвеца при себе оказываются бинты и какой-никакой аптечный набор. — Ничё-ничё, — кряхтит Мёрвин, перематывая ногу омеги, — в такой ли сраке мы бывали, а, Хосе? Вполне ожидаемо, Джоуи молчит, в полуобмороке хмуря от боли побелевшее лицо. — Вот и я так думаю. Рана на перевязанном колене выглядит теперь более-менее прилично, и Мёрвину даже как-то спокойнее становится. Пускай они в пылище, грязище и дерьмище по самое не хочу, пресловутая надежда теплой иглой колет в грудь и велит не сдаваться. Шагать вперёд, пока ещё есть силы. Мёрвин это и делает. Напрягает уставшие ноги и старается не обращать внимания на хлюпающую в сапогах кровь. Небольшой привал они делают около старых палаток, видно, оборудование оставили тут после неудачных раскопок. Капрал подтаскивает истинного и аккуратно спускает на обветшалые носилки, сооруженные из старой тряпки, палок и верёвки. На ткани бурое пятно бог знает от чего, но явно не от клубничного джема. А хотелось бы верить. В живот резко ударяет боль, и Джоуи аккурат с рук Натана спархивает лицом в землю, ломая очки. Хер с ними. Мёрвин достаёт из пачки последнюю сигарету, щёлкает именной морпеховской зажигалкой и закуривает. Интересно, можно ли это делать, пока он под морфием, или всё уже давно выветрилось? Выветривается ли вообще?.. Хрен знает, башка пустая и одновременно полна мыслей. Всё путается. Он сидит так некоторое время, обдумывая дальнейший план. И потихоньку чувствуя, как плечи и ноги начинают болеть, а раны на животе от колючей проволоки — жутко тянуть. Внезапное шевеление под боком едва ли не заставляет его подпрыгнуть. Омега приоткрывает глаза. — Очухался, слава деве Марии, — бухтит Мёрвин, жуя фильтр от давно выкуренной сигареты, — ну как ты, пендехо? Джоуи на пробу шевелит сухим языком во рту. Солёно, гадко, что блевануть хочется. Вкус крови ничем не перебьёшь и ни с чем его не попутаешь. Сколько вообще времени он провалялся в отключке? Час? Два? Пока Хосе силится хоть одну связную мысль в своей голове обработать да сфокусироваться, Мёрвину молчание надоедает: он заботливо пинает омегу в ладонь носком ботинка. — Живой. Вроде бы, — наконец, хрипит тот в ответ. Открывает нормально глаза, сдирает грязными пальцами кровяную корку с бровей, задевает оправу очков и чертыхается. Поднимает голову, всматривается в лицо Натана и отчего-то не понимает, почему один глаз хорошо видит, а другой — плохо. — Ты уж прости, не до нежностей было, — признаётся Мёрвин, — окуляры твои разбились. Выберемся, я тебе новые куплю, лично со своего кармана чек выпишу. — Мёрвин, у нас общий бюджет, — вздыхает Джоуи, приподнимаясь, — да и хер с ними, с очками-то. Сам как? — Цел, как целка, — щурится капрал и начинает ржать с собственного глуповатого каламбура. Джоуи издаёт смешок в ответ и понимает: если Мёрвин шутит, значит всё более чем в порядке. Альфа наклоняется к своему омеге, бодает того лбом в плечо. Мол, всё хорошо, не трясись. Живы и ладно, с остальным как-нибудь разберутся. — Ну, бля. — В порядке всё, милый, не трясись. Или тебя лихорадит, а? — Нет вроде, — ведёт плечом Джоуи, поднимая глаза, — странно даже. — Ну, — кивает Натан, выбрасывая окурок. — Мы, вообще, где? — спрашивает Джоуи, приподнимаясь и оглядывая местность. Кругом пара фонарей, палатки и куча камней. Ни души, и слава богу. Мёрвин лаконично отвечает, что они в ебенях, и точно не скажет, как далеко от поверхности. И хер знает, выжили ли остальные. Колчек с его полуобморочным состоянием далеко от места их встречи точно не уполз. Злой, с краснючей рожей, но притихший. Точно. И опять Джоуи прав оказался. — Течный. — Чего? — хлопает глазами Хосе, — я?! — Да не ты, — машет рукой Мёрвин, кряхтя и поднимаясь на ноги, — лейтенант. Задница сырая у него была. Не буду уточнять, от чего. Да и Никки с тем мужиком не просто так поцапались. Сам же говорил, Хосе, ну. — А, — тянет тот с пониманием, — ну, наверное… Только он же… — Неделю назад или две. Помню, сам тогда же отгулы брал. Странно всё это. — Может, что-то спровоцировало, — делает предположение Джоуи, — стресс там или подавители плохие… — Навряд ли… Ты же не течёшь сейчас, я бы учуял. Подавители у всех омег армейские, одинаковые. Не может же… Да бля… Бок снова тянет яркой, режущей болью, и Мёрвин скручивается пополам, харкая кровью на землю. Хосе мгновенно оказывается рядом, опуская ладонь на спину альфы и едва поглаживая её. Просто жест, который омега исполнял всегда, когда его истинному становилось плохо. Раньше всегда срабатывало, а сейчас нет: прихватило ещё сильнее. Аж щёку изнутри пришлось прикусить. — Нат, я… Где-то неподалёку раздаётся шорох, и Джоуи первым дёргается, замирая. Чувство приближающейся опасности щёлкает и в Натане, и он стискивает зубы, цедя: — Пойдём-ка нахер отсюда потихоньку, малыш. Видно, тон его голоса не остаётся незамеченным его омегой. — Ты чё? — кивает Хосе, хмурясь, — Я чё не то сказал? — Не, — снова машет рукой Мёрвин, облизывая пересохшие губы. — За Колчека волнуюсь. Он пидорас упрямый, лезет напролом, думая, что башка — ящерицы хвост, отпадёт и отрастёт. Как бы не получилось чего херового. А то смотрю нынче лейтенантова жопа нарасхват. В темноте замаячили фонари. — Вспомни солнышко, вот и лучики, — тянет негромко Джоуи, замечая, как из тени выныривает знакомая кепка с башнями. К слову, о башнях. С них ли всё началось? Нет, жизнь Джейсона текла в самую жопу медленно и размеренно, точно это был чей-то чёткий план. Каждое действие имеет своё последствие — простая и одновременно с этим замысловатая закономерность. Смотря с какой стороны на неё глянуть. Только над душой никто Колчека не стоял, как говорится, стадо не пас, и что конец наступил, стало понятно только много времени спустя. Эффект птички? Бабочки? Хер поймёшь, да и не важно это. Важно, что двадцать пятого сентября две тысячи первого Джейсон Колчек в полной мере ощутил, что такое пиздец. В квартире полный разгром. Нет ни единого целого места: по крохотной комнатушке как будто прошёлся ураган. Посуда осколками рассыпана по полу, теперь и не разберёшь, где чашки, а где тарелки. Держи, попробуй на вкус агонию, пусти её в кровь поглубже, чтоб она до сердца догналась и остановила его к чертям. Ну и ну. Джейсону уже наплевать. Это должно было когда-нибудь случиться, потому что любой конфликт всегда приходит к завершению. Не всегда к хорошему, но что уж поделать. Он-то хотя бы жив. Кристина выходит из машины, запинаясь за развязанные шнурки собственных кроссовок, на ходу достаёт из кармана пачку сигарет и закуривает. Её рыжие волосы неаккуратно завязаны сзади резинкой, чтобы не попасть на тлеющую сигарету. Под её глазами огромные мешки от недосыпа. Она кричит. — Эй, ты, сука! Колчек поднимает голову и встречается с разъяренным взглядом хозяйки квартиры (если так вообще можно назвать дыру, в которой парень живёт). Усмехается. Боже, ему наплевать, что она будет делать. Пусть хоть ударит его, но замолкнет: и без того голова болит и мутит жутко. Хочется сигарету выкурить, но уже нельзя. Поздно. — Тебе пятнадцать, что ли? Что за пубертатные выходки, а? Ты хоть знаешь, во сколько нам обошлась эта мебель?! Хозяйка квартиры продолжает кричать на него своим визгливым голосом, изредка срываясь на хрипоту — всё-таки рак лёгких вам не шутка. Колчек молча скидывает уцелевшие вещи в коробку: их немного, но они слишком тяжёлые для того, чтобы беременный омега их таскал в своих руках. Не хватало ещё после всех этих потрясений лишиться последнего, что держит его на плаву. Поэтому он старается дышать ровнее, как может, терпит и сцепляет зубы. Не та порода, чтобы так быстро сдавать позиции. Даже папаша говорил, что это истинно колчековское упрямство. Непобедимое, стойкое, двигающее лбом вперёд, даже если впереди ничего хорошего не ждёт. Джейсон гордится, что хоть что-то дельное от своей семьи перенял. Кристина пинает мешок с вещами в сторону и тушит сигарету, притаптывая её носком. После этого она скрещивает на груди руки и с вопросом смотрит на парня, явно ожидая от него ответа. — Чек пришлёте, — говорит Джейсон, поднимая относительно лёгкий пакет со шмотками и укладывая его в багажник старенького пикапа, — на полковника. — Да ты охуел, пацан, — она хватает его за рукав куртки и кричит ему в лицо, — думаешь, я на тебя управу не найду? Жди, сука, скоро тебя в землю закатают. Рядом с твоим долбоёбом-дружком. Понял?.. Её удаляющаяся к машине фигура ещё выкрикивает грязные ругательства, а Джейсон только кивает в ответ. В горле ком. — Я сдохну не раньше, чем ты, Крис. — обещает Колчек, опустив голову, — я завязал. Теперь уже завязал. Странная штука — связь. Как ни старайся подвергнуть её логическому обоснованию, крути, смотри со всех сторон, плюйся ядом — хер проссышь. Вот и Джейсон не понимает, на каком из дерьмовых поворотов его жизнь успела свернуть не туда: когда Джек в шутку предложил съехаться, потому что «так дешевле аренда», или когда тест показал две полоски, вообще не ожидаемые никем. Или когда того самого Джека припёрли к стенке за незаконный сбыт? А потом свои же прошибли мозги в переулке после выдачи досрочного? Всё пошло не так гладко, как хотелось бы. Ребёнок не делал эту ситуацию лучше, но давал хоть какую-то надежду. Джейсон, конечно, даже в самых смелых фантазиях о создании семьи не воображал себе вечеринки с кучей шариков и высоким тортом, но по крайней мере какого-то семейного пиршества, хотя бы самого скромного, хотел. Чтоб хотя бы раз полковник Колчек взглянул на него со скупой, но улыбкой, а не вечным осуждением во взгляде. Джейсон понимает, что проебался. В попытке начать новую жизнь, в попытке доказать, что чего-то стоит. Да блять, башни упали! Начался пиздец, а он был обдолбан в говно! Даже не был в курсе, что на сносях. — Мудак, — тихо выдавливает парень, качая головой, — надо было же так… Колчек кладёт последнюю коробку с вещами в багажник старого авто. Рука волей-неволей опускается на плоский ещё живот. Гладит, стремясь почувствовать что-то необычное, но из необычного есть только холодок, бегущий по спине. Так чувствуют себя родителем впервые? Ни поздравлений, ни радости, ни благоговения, просто ни-хе-ра. Только страх и неуверенность. Какого хуя теперь делать? У него ведь даже денег нет. И сотового! Да и звонить больше некому… Отец точно выгонит, если узнает. Мать ещё подумает, конечно, но скорее всего с ним согласится. Старший брат? Ничего не скажет. Шлёпнет по затылку и покачает головой. И будет так стыдно, что захочется выть. Он садится за руль и поворачивает ключ. У него в кармане два доллара. До Раунд-Рока, где живут родители, километров двести, не больше, ехать не так уж и долго. Джейсон всё-таки едет домой, выкручивает регулятор громкости повыше, чтоб хотя бы Боб Марли текучим голосом смог заглушить отвратительную тишину.