***
Он бежит по лестнице вверх. Она длинная. Очень длинная. Нескончаемо тянется все дальше и дальше. Боруто уже не может поднимать ноги, он задыхается. Сердце колотится, как бешеное, а его все ещё что-то тянет идти вперёд. Он знает — наверху то, что ему нужно. То, без чего он не сможет больше прожить. Боруто переводит дыхание, хватается за перила и снова переставляет ноги. Надо идти. Быстрее. Быстрее. Лестница приводит его на огромную террасу под открытым ночным небом. Она не освещена, вся скрыта во мраке, но несмотря на это, Боруто замечает силуэт, который мягко подсвечен на фоне всеобщей тьмы. Высокий, угловатый. Это человек. Подросток. Боруто жадно глотает воздух и вглядывается внимательней. Всем весом он опирается на ограждение, чтобы не упасть от переутомления. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он различил чёрные волосы с высветленными висками, узкие серые глаза, надменно смотрящие прямо на него, и длинные конечности, такие непропорциональные небольшой голове и широким острым плечам. Он стоит весь в крови, и чёрная бурлящая лужа под ногами подростка становится все гуще и больше с каждой секундой. Боруто не может поверить своим глазам — он его знает. Он точно знает. Делает шаг к силуэту, ещё шаг. Образ становится чётче, сомнений не остаётся. Это точно он. Стоит. Живой. Боруто делает рывок к нему и шлепает босыми ногами в черную лужу. Опускает глаза вниз и ничего не видит. Только пустота. Снова поднимает взгляд, чтобы увидеть силуэт, но его уже нет. Ничего больше нет. — Ка…***
— Каваки! — закричал он, пытаясь отдышаться и сбить накал паники. Он проснулся в своей комнате. Тёмные шторы плотно закрывали окна, но вверху у карниза было видно, что уже далеко за полдень. Скорее, уже был ранний вечер, отчего тонкая полоска розово-красного свечения тянулась вдоль всей стены, погружая комнату в какую-то сказочную атмосферу. — Боруто? — за дверью послышался обеспокоенный голос матери, — Мне показалось, ты кричал. Могу я зайти? — Заходи. — сказал он хриплым ото сна голосом, и в комнату зашла мама с тазиком, полным воды. — А это зачем? — Милый, — она печально улыбнулась, — У тебя жар, не чувствуешь? Ты свалился в больнице в обморок — перепугал меня жутко, мы отвезли тебя домой сразу же с позволения доктора, и ты проспал почти пятнадцать часов, — она поставила небольшой таз на изящную тумбочку у кровати и, взглянув на него, ахнула, — Снова полотенце свалилось, Ками… Боруто огляделся по сторонам и заметил небольшое скомканное полотенце у подушки, оставившее влажный след на серой простыни. Мама подняла его, расправила и опустила в таз с холодной водой, потом отжала и аккуратно сложила в узкую коротенькую полоску. — Мам, не надо. — он отодвинул её руку, когда она уже собиралась положить мокрую трупку ему на лоб, — Все в порядке, я хорошо себя чувствую. — заверил её Боруто, пытаясь встать, но мама только нахмурилась и поджала губы. — Наруто звонил Сакуре-сан, матери Сарады, ты же знаешь, она врач, — лёгким нажимом руки вернула сына в лежачее состояние и все-таки положила многострадальную тряпку на лоб. — Сейчас тебе нужен постельный режим и отдых. Может, и кажется, что ты полон сил, но, пожалуйста, хотя бы ради меня, отдохни после всего, что пришлось пережить ночью. Он послушно прекратил попытки встать с кровати и уставился на обеспокоенную маму, сидящую полубоком около него. Как он мог отказать той, кто сейчас так искренне волновалась за него. Боруто не хотел её огорчать, она и так уже натерпелась. — Папа?.. — Он дома. Когда ты немного отдохнешь, я позову его. Он хотел сказать тебе что-то. — мама нежно провела рукой по его растрепанным волосам, скользнула вниз и задержалась на горячей щеке. Теперь он определённо чувствовал жар. Потому что мамины руки ещё никогда не были настолько холодными. — Нет, — он потянулся к её руке и слегка сжал, чтобы мама посмотрела ему в глаза, — Позови сейчас. — Но… — Пожалуйста, мам, я хочу с ним поговорить. Она тяжело выдохнула и, попросив иногда мочить полотенце в тазике, чтобы несильно нагревалось, вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Боруто лежал в тишине ещё минут пять после того, как мама ушла, просто смотря в потолок. В первые секунды пробуждения ему даже показалось, что он и впрямь видел Каваки. Живого. Конечно, он и сейчас был не то, чтобы мёртв, но все же… Сон казался таким реальным, но в то же время несбыточным. Он запомнил это чувство, когда узнал в силуэте Каваки: Боруто был рад его увидеть. Как давно Узумаки перестал считать его мерзким подкидышем, как давно он рад его видеть? Эта чёртова ночная драка перевернула весь его мир с ног на голову, и теперь ему приходится разбираться со всем этим дерьмом в одно лицо. — Я вхожу. — знакомый хрип отца. — Мама хотя бы разрешение просила, а ты сразу врываешься, старикан. — пробубнил Боруто, прикрывая глаза. — Она сказала, что ты хотел меня видеть, — он присел рядом с Боруто, где ещё несколько минут назад сидела мама и гладила его по голове, — Так что я решил пренебречь этикетом и сразу же обрадовать любимого сына своим появлением. — хохотнул он. Боруто решил пропустить это мимо ушей, только закатив глаза, и перешёл сразу к сути. — У тебя есть, что мне сказать? — вспоминая слова матери, спросил он. — Хм, не то, чтобы сказать, — он скрестил руки на груди, отвернувшись от сына, — Скорее — спросить. — Про то, что произошло, да? — сразу смекнул он. — Сразу говорю, чтоб ты знал, я Каваки не бил. — Я тебя и не обвиняю, сын. Просто мне, как отцу, нужно знать полную картину происходящего с моими детьми. А то знал бы ты сколько уже новостных статей наклепали разного уровня паршивости… — рассмеялся отец, — И я почему-то там обычно тираном предстаю. — Ты?! Совсем с ума посходили, идиоты… Как такой, — он хотел добавить что-то язвительное, но решил сегодня оставить бедного старика в покое, — как ты, может хоть кого-то обидеть. — Сам в шоке с самого утра. Ладно, — Отец в миг стал серьёзнее, повернулся к Боруто всем корпусом, одну ногу согнув на кровати, — Шутки в сторону. Опиши мне в деталях, что произошло. Саске, конечно, обрисовал мне общую картину по рассказам полиции, но он не видел всё вживую. И Боруто ему описал. Рассказал про тренировку по баскетболу и чёртов блокнот, про вечеринку и алкоголь, про бухого Каваки, про туалет, про Момо, про встречу с Ивабэ и ещё тремя мудаками. В общем, все выпалил на одном дыхании, пока отец молча слушал длинную историю и периодически кивал, поднося указательный палец к подбородку. — …Вот. Это всё. — подытожил он и отец утвердительно хмыкнул. — Я тебя понял. Тот район — довольно элитный, поэтому камер должно быть достаточно. Этот… Ивабэ как-то скрыл свою внешность? — Нет. — нет, он точно помнил, что у сучьего Ивабэ было полностью открытое лицо. Внешность остальных была смазанной и нечёткой, но никаких масок не было. — Только вот, ночью я сам еле как разобрал его лицо, потому что знал уже хорошо. А про других вообще промолчу. Даже уличный фонарь освещал очень тускло, — он поджал губы и посмотрел на отца, — Старик, ты уверен, что камеры вычислят? — По ним будет понятно, что преступление хотя бы действительно было, и, — он встал с кровати, — Ты знаешь одного из четырёх нападавших. Это уже хорошо. Завтра, когда ты более-менее оправишься, мы напишем заявление. Я все связи подниму, чтобы вычислить ещё троих. — Но я хотел!.. — отец остановился у двери, держась за ручку, и недоуменно обернулся к Боруто, — Хотел заявить вместе с Каваки. Он ведь тоже пострадавший. И он знает больше меня наверняка. — Сын, я понимаю, но он был тогда ≪бухим в хламину≫, выражаясь твоими словами, а теперь он ещё и в коме, у нас нет времени. Как и сказала медсестра, это может длиться и полгода, и десятки лет. Как думаешь, сможем ли мы найти твоего Ивабэ спустя столько времени? — …В этом есть зерно правды, — пришлось нехотя признать свое поражение, — Тогда завтра. Отец одобрительно кивнул и улыбнулся, открывая дверь: — И как отдохнешь, можешь спускаться вниз. Мама готовит кашу, тебе полезно. Химавари тоже там. Ты бы видел, как она целый день у твоей кровати сидела и держала за руку! — светлая улыбка стала шире. Отец ушёл, а Боруто вновь смог расслабиться. Возможно это из-за жара, но этот разговор серьёзно его вымотал. Он приподнялся, отлепляя влажную и уже противно тёплую тряпку ото лба, подтянул тазик с все ещё прохладной водой и смочил снова. После ощущения долгожданной прохлады, гудящая голова немного успокоилась, и Боруто быстро заснул.***
Проснулся он уже в сумерках, судя по темноте, которая его окружила, но узкая полоска света между дверью и полом красноречиво показывала, что семья еще бодрствует, и времени прошло не так много. Желудок словно прилип к позвоночнику, жадно урча, когда Боруто подумал о маминой каше. Обычно он такое не ел, потому что, знаете ли, ему не три года, чтобы кашками да супами питаться, но сейчас обычно противная субстанция казалась чем-то настолько вкусным, что он еле успел сглотнуть, чтобы слюна не заляпала подушку. Он встал и пошлепал босыми ногами к двери, гонимый диким голодом. Голова еще слегка кружилась и гудела, он прижал ладонь ко лбу, с удивлением замечая, что прилипшей холодной тряпки на нем нет. Видимо, она опять сползла после сна. Что ж, не суть. Глаза словно обожгло, когда он выбрался из своего укрытия, дальше пришлось идти наощупь, боком опершись на стену, чтобы нигде не переломать себе кости. Он и так уже достаточно настрадался и навалялся за последние сутки, чтобы пытаться повторить настолько захватывающий опыт так скоро. глаза болели, а от яркого света голова наливалась свинцом еще больше, поэтому открыть он их больше не решался. — …Братик так и не поел сегодня. — донесся до него звонкий голосок Химавари с кухни. — Да, нужно его разбудить. — стук посуды, — Не есть так долго тоже нельзя. — Да! Да! — грохот мебели и детские радостные визги, — Мамочка-Мама-а, Мамуля, я сама донесу подносик! Я разбужу Боруто! Я накормлю! Его нога коснулась прохладной лестницы, и он, аккуратно ступая, хоть бы не навернуться, начал спускаться на первый этаж к семье. Это бы точно была премия Дарвина — выжить после столкновения с четырьмя отморозками и сломать шею на домашней лестнице. — Принцессе не пора ли уже ложиться? — шелест бумаги, наверняка, газеты. Старик любит все старомодное. На то он, собственно, и старик, — Десятый час пошел. — Не-ет, папуль! — Химавари захныкала, — Я не усну, пока не удас-удасто-верюсь, — наконец выговорила она заплетающимся языком, — …что с братом все в порядке. Стопы наконец коснулись теплого паркета с подогревом, который сильно контрастировал с последней ступенькой. Дело оставалось за малым — чуть поодаль, через прихожую, справа должен быть проход в столовую вместе с кухней. Уж эту дорогу он знал, как…хм, он бы мог сказать «как Отче наш», но сильно сомневался, что какая-то молитва вообще могла соревноваться с путем до холодильника с маминой едой в его памяти. И это в обычном его состоянии, сейчас же он мог думать только о еде. Ну а ещё он был японцем. Конечно же, он был японцем… Какая к черту молитва? — Хорошо, милая, — сдалась мама первая под напором восьмилетки, — Отнесешь это Боруто, — сестра одобрительно залепетала, — Только осторожно! Каша горячая — не урони. — Ты ей во всем потакаешь. — усмехнулся отец. — Уж кто бы говорил… — Мам, старик, — произнес Боруто, стоя в проеме и жмуря глаза от тёплого света люстры, висевшей над столом, словно полуслепой котенок. — Я тут поем. — Боруто! — прокричала сестра, и голова больше затрещала, будто череп расходился по швам. — Каша! — она подбежала к нему, и он, все еще щурившийся, еле успел удержать поднос, который почти опрокинули прямо на него. Боруто уселся за стол, и сестра тут же приютилась рядом. Глаза уже начали привыкать к свету, и боковым зрением, пока ел, или точнее — хомячил за обе щеки кашу, он не мог не заметить, как озабоченно Химавари на него смотрит, чуть сводя брови к переносице, почти полностью закрытой темной челкой. — Щево? — спросил он с набитым ртом. — А мамочка, — произнесла сестра и мама, убирающая чашки со стола, вздрогнула, чуть не разбив дорогой привезенный отцом из командировки в Китай фарфор, но Химавари, очевидно, было глубоко до лампочки на эти невербальные сигналы, поэтому она продолжила — Сказала папочке, что сегодня днем ты кричал во сне, — теперь уже и глупый старикан дернулся, сжал газету, чуть ли не рвя страницы, а она легла на стол, заглядывая Боруто в глаза и нетерпеливо дергая ножками в воздухе, — Это из-за Каваки-куна, правда? — она сильно помрачнела, напряглась. Застыла, перестав мельтешить, но взгляд не увела. Ждала ответа. Он смутился, завозюкав ложкой по тарелке, размазывая остатки каши в разные стороны и нервно думая, что ответить. Ему не хотелось казаться слабаком в глазах сестры, который кричит из-за каких-то идиотских кошмаров. Пусть и очень реалистичный… — Химавари! Не смущай брата расспросами. Подумаешь, закричал, испугался… С кем не бывает. Мама-ан! Он хотел взреветь, заглушая её оправдания сыночка-пирожочка. Именно так Боруто сейчас себя чувствовал. Она каждым словом уничтожала его авторитет сильного и храброго старшего брата! И, Ками им судья, в будущем Химавари за разрушенный один из столпов, на котором строилось её счастливое детство, спасибо точно не скажет. — Нет! — замотала она головой, — Очень-очень важно! Братик, — обратилась она к нему, — Не бойся. Я тебя защищу, — сестра похлопала себя крохотной ладошкой в грудь. Приехали… — Сегодня я посплю с тобой и буду отпугивать вместе с Пандой-чан все-все-все кошмары! — Только без этой дурацкой игрушки, Хима, ты же знаешь. Я её не выношу. — он много был готов вытерпеть ради сестры, но не обслюнявленного сто пятьдесят раз монстра, которому лет было почти столько же, сколько Химавари. Только выглядел он, конечно, в разы хуже его сестры. Она надулась, но быстро снисходительно выдохнула, прикрыв глаза и скрестив руки на груди, сильно её выпячивая. — Ладно, сегодня я постараюсь отпугнуть всех сама! Семья рассмеялась в унисон, а Боруто этой ночью спал, как убитый, и больше кошмары ему не снились. Но сквозь сон, обнимая сестру, лежащую клубочком рядом с ним и громко сопящую на ухо, он чувствовал, что чего-то для полного спокойствия не хватало. Ему было одиноко, когда понимание того, что соседняя комната теперь пустовала, едко врезалось в затуманенное сонливостью сознание. Каваки все ещё лежал в коме.***
— Так ты хочешь сказать, что этот придурок Юино напал на вас из-за какой-то там тренировки по баскетболу, где вы — Чочо, Каваки, Мицуки и ты — чисто по счастливому стечению обстоятельств утерли ему нос на глазах у всех и унизили на всю школу? — Ну, типа того, да… — промямлил Боруто, допивая буфетный черный кофе — ему надо было срочно взбодриться, потому что всю прошлую ночь он опять ебал себе мозг мыслями о Каваки, коме, драке, больнице, заявлении, а потом снова о Каваки, коме, драке… В общем, по кругу и до рассвета. И сейчас, вслушиваясь в слова Сарады, он даже на миг подумал, что, сука, ну и мрази же они вчетвером. Но потом вспоминал про Каваки и его состояние, и опять захотелось перерезать Ивабэ глотку. — Что за обиженный детсадовец… — Сарада тяжело выдохнула, поправляя красную повязку ответственной за порядок на плече, — А ты? Чем думал в тот день? Этот уебок ещё в столовой чуть Каваки не придушил, ты думал, это шутки? — Блядство, Сарада. — он с диким звоном поставил пустую чашку на блюдце, и все в радиусе двадцати метров обернулись в их сторону, с интересом наблюдая. — Ты мне не мамка, чтобы в обосранные трусы тыкать, — продолжил он тише, — Да, признаю — я самоуверенный конч, который себе же жизнь подговнил, но и ты пойми — мне надо было просто съебать оттуда? Столько народу, для них я был главным, и мне надо было, трусливо поджав хвост, жопу ему расцеловать? — Я такого не говорила… — сказала она, закатив глаза и отправив очередной листик салата в рот. — Конечно, не говорила. — цокнул он, — Потому что так я бы тебя с самого начала слушать не стал. — Ладно-ладно. Закрыли тему. Ты сделал все, что мог в рамках своих физических и интеллектуальных способностей. — она хрустнула помидором черри во рту и на миг блаженно улыбнулась, сверкая очками, — Давай о другом. Ты написал заявление? — А тебе Саске-сан не сказал? Я думал, он в курсе. — Он на каком-то задании, — фыркнула Учиха, промакивая рот, — На выходных я его дома не видела. — Мы с батей ещё в воскресенье заяву накатали, камеры посмотрели. Я опять им всем эту историю ебанутую пересказал, ну, — он спохватился, когда увидел, как Сарада собирается и встаёт, унося поднос с пустыми тарелками, — Короче, ищут они. — Сарада-сан, — окликнула её девчонка с фиолетовыми косичками, стоящая у входа в столовую, — Шикадай-сан просил передать, что ждёт Вас в комнате студсовета! — Поняла! — крикнула она ей, и та сразу же скрылась, Сарада повернулась к Узумаки и шёпотом пробубнила, — Опять этот уебок ленивый… — Иди давай уже, — усмехнулся Узумаки, — А то мне с каждым днем все больше кажется, что без тебя там сразу все рухнет, стоит тебе носик припудрить отлучиться. — Было бы смешно, Боруто, — она поставила поднос на столешницу с мойкой и изобразила на лице великое мучение, — Если бы не было так грустно. — сказала она и удалилась прочь, а то мало ли, может Узумаки предсказателем заделался. Боруто смотрел ей вслед, вспоминая фразу, которая Сарада сказала ему, когда он спросил, зачем она вообще с этим всем носится, если работа в студсовете — такая жопная боль: ≪Кто, если не я? ≫ Достаточно правдиво для Учихи, а главное скромно. В прочем, Боруто был с этим согласен — таких перфекционисток, как она, которая готова до поздна сидеть и корпеть над какими-то тупыми бумажками, было найти сложно. Он нашёл всего одну, и то, по счастливой случайности. А может и не счастливой. Каждый день он думает по-разному в зависимости от собственного настроения и раздражающих внешних факторов, вроде непрошенных советов Учихи или её заскоков. Но все же она его лучшая подруга, как ни крути, а друзьям в зубы не смотрят. Или это про коней было? Не суть. После ухода Сарады снова накатила апатия. Первый день учебной недели без Каваки, а он все ходит, как в воду опущенный. Никогда бы не подумал, что будет скучать по их вечным идиотским диалогам а-ля у кого хуй длиннее. Даже его дебильное молчание сейчас казалось чем-то очень даже сносным. Стало в миг одиноко. Мицуки он встретил на лестничной площадке. Тот ухватился за выглаженную рубашку, как ебучий осьминог, и грозился не отпустить, пока Боруто ему все не расскажет. Ещё раз вываливать все, что произошло за три дня? Ну уж нет, ему и Сарады достаточно… — Скажи хотя бы, пойдёшь ли на баскетбольную тренировку! — раскричался Мицуки, когда Боруто одним рывком отвоевал свой по праву рукав рубашки, а тот глухим хлопком шлепнуля на задницу. Мицуки ещё никогда не казался настолько раздражающим. Раньше он был тише и спокойнее, но после появления Каваки об этом можно было забыть. — Нет, отъебись, — шикнул Узумаки, поднимаясь по лестнице на третий этаж, — Планы у меня есть. О, какие же у него могут быть планы? За выходные Боруто так Каваки и не навестил, потому что то не хватало сил в субботу, которую он чисто проспал с температурой, то в воскресенье они с отцом метались по ментовкам и дворам с камерами, прося охранника их проверить, и не успели к времени посещения. Ему было стыдно, совестливо, да, оказывается, он может испытывать такие чувства. Но он хотя бы звонил в больницу, выпросив номер у отца, и спрашивал о Каваки там. Ответ всегда был один: состояние стабильно. А что это значит? Это хорошо или плохо? Увы и ах, медсестра, сидевшая на той стороне провода была не в настроении подробно разъяснять что да как, поэтому дерзко клала трубку. Эту сучку можно было бы и уволить, но было не до этого. Черт с ней. В общем, он сам решил прийти и посмотреть. А баскетбол — это дело наживное. Пропустит тренировки — плевать. Он вообще-то не спортсмен. После уроков он помчался в больницу. Сам. На своих двоих. Боруто не стал предупреждать водителя, что сегодня пропустит клубную деятельность, поэтому у ворот его никто не встречал. Конечно, потом спохватятся, но сейчас — похуй. Он вообще не хотел, чтобы кто-то знал, куда он пошёл. Отчего-то Боруто вздумалось пройтись самым длинным путем через туристический район, а потом и через какой-то небольшой сквер рядом с высоким зданием частной больницы. Она возвышалась над ещё лысыми деревьями с едва видными почками, окруженная серым небом с перистыми облаками, которые отражались в огромных окнах. От одного её вида непроизвольно мутило, хоть он и сам решил навестить Каваки, голова дымилась от количества мыслей, которых становилось все больше по мере приближения к больнице. Больше всего ему не хотелось видеть Каваки бледного, как поганка, с потрескавшимися от побоев губами, сломанным носом и рассеченным виском. Но он все же шёл. Медленно, но верно. Медленно — чтобы можно было вернуться, если вдруг… передумает, так скажем. Верно — чтобы таких мыслей было все меньше с каждой секундой. Полгода. Полгода он будет лежать и гнить в четырёх стенах. Если бы только Боруто тогда не свалил, Каваки бы сейчас с ним был на тренировке по баскетболу, а не лежал бы на койке с ебучими трубками в перевязанном носу. А если спустя полгода он не проснётся? В конце концов, это были лишь предположения каких-то тупых медсестёр, а настоящий срок ему никто сказать не сможет. Боруто остановился, и какая-то кроха с разбегу вляпалась в него со стаканчиком пломбира. Он почувствовал на брюках холодную влагу — шарик мороженого медленно сползал со штанины. Но он, обычно педант, даже не обратил внимание на скомканные извинения чуть ли не плачущей девочки, погруженный глубоко в свои мысли. Пломбир шлепнулся на плитку, а Боруто все никак не мог найти ответ на свой вопрос. Сможет ли вообще Каваки проснуться? Сможет ли он вести нормальную жизнь? Боруто видел, сколько крови вытекло из его головы. И он не знал точно, выживают ли люди после такого ранения. А если и выживают, то насколько они этому рады, обречённые остаток жизни провести в овощном состоянии. А если Каваки не проснётся, то что будет с ним, Боруто? Что будет с семьёй? Конечно, две недели — не вся жизнь, но Каваки определённо стал чем-то важным. Для всех. Для отца, который видит в нем себя. Того безродного мальчишку с улицы, всеми забытого, всеми нелюбимого. Для матери, которая сразу же прониклась к нему по-настоящему чувственный, тёплой и трогательной, симпатией. Она начала заботиться о нем, как о сыне, как бы это не было тяжело признавать самому Боруто, которому всегда было мало родительской любви. Но подкидышу, если так разобраться, было тяжелее… А теперь он ещё и по уши в дерьме из-за каких-то гнид подзаборных. Жизнь у него не заладилась, как ни крути. Но все же Каваки стал для него кем-то вроде друга, брата, которого никогда не было. — …Молодой человек? — голос какой-то бабульки вывел его из этих мрачных мыслей, и Боруто наконец пришёл в реальность с тем же сквером, серым небом и… чем-то мокрым и холодным на ноге. Старушка не успела продолжить, как Узумаки побежал по направлению к больнице. Мысли — это ахуенно, но ему нужно было увидеть Каваки самому. Ещё раз. И убедиться, что он точно придёт в сознание ещё раньше, чем это прогнозировала молоденькая медсестричка отцу. — Там же мороженое…***
— Мне нужен Узумаки Каваки. — он буквально всем телом оперся на стойку регистрации, пытаясь отдышаться от внепланового марафона. Женщина, до этого спокойно заполнявшая бумаги, отшатнулась, как от прокаженного, похлопала ресницами и переспросила: — Извините? — тупая она что ли? — Узумаки. Каваки. Отделение реанимации. — Позвольте спросить, Вы кто? — …Я его брат. Узумаки Боруто. Я звонил сюда уже несколько раз — интересовался самочувствием. Она выдвинула один из ящиков в столе, пошарилась там, выудила тонкую папку и тут же открыла, прошлась взглядом по написанному, кивнула головой чему-то и перевела взгляд обратно на него. — Верно. Знаете, как к нему пройти? Лифтом на пятый этаж, а потом по коридору и… — Не утруждайтесь, — цокнул он и пулей метнулся к лифту. Этот путь слишком точно врезался в память. Боруто и сам не знал, почему так сильно спешил, чуть ли не распихивая остальных, просто было настойчиво чувство, что вот сейчас он дойдёт до нужной палаты, откроет дверь, а Каваки, живой, повернётся к нему и уставится все с той же гнусной миной. Как и все две недели до этого. Ему просто нужно было в этом убедиться, чтобы перестать корить себя в случившемся. Голова пухла от того, сколько сослагательных наклонений он использовал в сторону себя и его за эти выходные. Боруто открыл дверь, уже готовый к острому взгляду маленьких серых глаз. Он еле сдержал улыбку на губах, потому что этот идиот не должен знать, что Боруто за него так уж сильно волновался или что он рад его видеть. Слишком много чести. Он не мог вспомнить, когда чутье его обманывало хотя бы раз. Тем более настолько подло. Боруто осмотрел одиночную комнату с койкой, массивной аппаратурой, панорамным окном во всю стену, сейчас закрытым жалюзи, и тем самым стульчиком, на котором он мостился ночью в пя… в субботу. Он был аккуратно придвинут к белой стене, такой же белой, как и он сам, будто боялся выделиться на фоне остальных деталей. Но уже слишком выделялся своей историей, чтобы Боруто его не приметил. Но где же Каваки? Боруто не хотел смотреть на койку, не хотел разочаровываться в фантазиях. Но пришлось. Он подошёл ближе, так, чтобы было видно, кто лежит, весь увитый трубками от ИВЛ и капельниц с лекарствами. Каваки стал худее, или ему просто казалось? Щёки будто впали, очерчивая скулы, кожа стала бледнее на пару тонов. Это был почти труп, только не разлагался. Пока что? Боруто, опершись на стену, прошёл дальше, к изголовью. Ноги подкосились, и он плюхнулся задницей на белый чёртов стул. Его знобило, но отчего, он не понимал: от болезни или от вида придурка, чья жизнь сейчас держалась на волоске. Что обычно делают, когда навещают людей в коме? Раньше он таким вопросом не задавался — сначала ему надо было решиться хотя бы прийти, а минуту назад Боруто верил, что Каваки уже очнулся. Комната погрузилась в оглушающее молчание. В коридорах говорили люди, ходили медсестры и врачи, а он сидел здесь и пялился на Каваки. — Всё лежишь? — начал он, — Ты, знаешь ли, тренировку пропустил. Опять тяжёлое гнетущее молчание. Что же там дальше, о чем они говорили раньше? — Старик, знаешь, как за тебя беспокоится. — Боруто взглянул на Каваки, на бледное лицо, мешки под глазами, все ещё перебинтованную голову. Он еле дышал, грудь вздымалась несильно, пульс был медленным, но все же сердце билось ритмично, судя по кардиограмме. — И мама тоже переживает, и Хима. Они ж привыкли к тебе, придурок. Хоть ты и… придурок. — он на секунду смутился, но тут же вспомнил, что его все равно никто не услышит, так что можно, в принципе, не следить за речью, да и вообще, кому какая нахуй разница? — И я тоже привык, знаешь. — сказал он почти шёпотом. Конечно, никого, кто бы мог подслушать, не было, но был он сам, и тупая гордость, она ещё крепко держалась в его сознании, которая не давала осознать в полной мере, что Боруто привык к Каваки и теперь скучал. Жизнь круто изменилась две недели назад, но он с этим даже почти смирился, но тут жизнь снова меняется, и блять, в его планы не входило столько поворотов судьбы, сколько случилось за этот месяц. — И если ты, сука, не встанешь на ноги в этом году, — продолжил он уже громче, — Клянусь, я тебя собственными руками подниму и заставлю пойти. За дверью послышались шаги совсем рядом с палатой, и Боруто обернулся в ту сторону. Ручка повернулась, дверь открылась, и в проёме он увидел медбрата, уже довольно зрелого, он бы сказал, лет сорока. Медбрат удивлённо посмотрел на Боруто, явно не ожидая, что в палату припрутся незваные гости, но тут же приветливо улыбнулся: — Ох, пришли проведать? — он прошёл вглубь палаты и начал проверять состояние Каваки. — Вы уж простите, молодой человек, у нас по расписанию массаж. — Мне уйти? — он встал и направился к выходу, не дожидаясь ответа. Каваки он проведал. Даже немного поговорил. Больше ему делать было нечего, а сидеть тут с незнакомцем слишком раздражало и напрягало. Если он и будет приходить в больницу, то только один, без посторонних. — О, нет, молодой человек, можете остаться, я только… — Нет, я уже пойду. Всего доброго. — Д-да, коне… Он закрыл дверь чересчур громко, и парочка медсестёр с пациентами вздрогнули от хлопка. Состояние Каваки выводил его из себя. Да как смеет этот идиот настолько сильно заставлять волноваться за себя. Кто он вообще такой, чтобы выводить Боруто на эмоции? Больше всего он ненавидел то, что ничего не мог с этим сделать. Сейчас он был бесполезен, никогда раньше Боруто не ощущал себя настолько слабым и никчемным, как последние три дня. Это состояние засасывало его с головой, и даже в зеркале он теперь видел жалкую тень, то немногое, что осталось от него прежнего. Боруто всегда все было по плечу, все удавалось, удача преследовала его всю жизнь, так почему теперь сложился какой-то пиздец, который давит на него, буквально душит, заставляя погружаться на моральное дно. И это только начало.***
Прошло три долгих недели. Почти середина весны. Каваки по-прежнему гнил в больнице, пока Боруто не находил себе места из-за чувства вины. Он навещал его несколько раз в неделю, день через день, когда не был сильно загружен учёбой и дополнительными занятиями. Один раз он даже пришёл вместе с Сарадой, когда она решила поддержать его, надолго они не задержались, в прочем, как всегда, и больше Учиха к Каваки не ходила, когда увидела, он был уверен, что она заметила, как Боруто нервничает сидя в палате с ней. Она иногда слишком проницательная. Отец захаживал пару раз, но обычно только спрашивал о его состоянии. Все-таки работа плохо совмещалась с ежедневными вечерними вылазками в больницу. Поэтому единственным человеком, который был с Каваки целыми днями, была мама. Она готовила завтрак на всю свору Узумаки, но сама либо не ела совсем, либо очень немного, желала хорошего дня старику, собирала Химавари и отправляла её вместе с Боруто в школу. Мама слегка осунулась, хотя всегда была довольно формистой, сколько он себя помнил. Особенно после рождения Химавари. Но эта худоба ей совсем не шла, выглядела болезненно. Каждый раз она складывала остатки своего завтрака в контейнер, чтобы доесть позже, и отправлялась на такси до нужной больницы около сквера, оставаясь там до вечера. Боруто не знал точно, что она столько времени там делала, о чем разговаривала с Каваки, разговаривала ли вообще, но сама она говорила, что для душевного спокойствия ей необходимы эти встречи, как она выражалась. Вопреки плохому внешнему виду, мама ни на что не жаловалась, хоть и старик с сестрой, и он сам переживали за неё. Возможно, она прикипела к Каваки даже больше, чем он сам думал. В общем, теперь именно мама была главным информатором семьи Узумаки по поводу самочувствия Каваки. Даже врачу звонить не было нужды — она сама с ним общалась уже на месте, прямо в палате. А следствие застопорилось. Следы Ивабэ никто пока не мог найти. Были обысканы все места, в которых раньше его часто видели, но результатов это дало мало — после той ночи он нигде не появлялся. Очевидно, в школу он больше не ходил, хоть и некоторые его документы и остались там, видимо скрываться это ему не помешало. Саске-сан сказал, что даже по телефону выследить его не получается. Ясное дело, он залег на дно, после того, как практически убил человека, хоть он даже и не знает, что только практически, Ивабэ наверняка подумал, что Каваки тогда не выжил, поэтому и хорошенько обосрался, что не мудрено. Впрочем, сейчас для Боруто это не было главной задачей. Каждый раз он шёл с мыслью, что сегодня Каваки проснётся, а после — с мыслью, что это случится завтра. Вот что его заботило больше всего. Каваки обязан проснуться. Хотя бы для душевного спокойствия Боруто. Он ежедневно мучил себя мыслями о том, что бы было, если бы они не пошли на вечеринку или если бы остались спать в коттедже, или, если думать глобальнее, можно было бы продуть ту игру в зале, дать Ивабэ победить, хуй с ним, Боруто не настолько никчемен, чтобы одна игра дала непоправимую трещину в его репутации, да даже если бы дала — её можно было бы легко заткнуть, делов-то… Он бы никогда не подумал, что может быть настолько мечтательным, если можно это так назвать. Во всяком случае, так называла это состояние Сарада, и Боруто был с ней отчасти согласен — всего лишь ебучие мечтания. Ну а если так копнуть в прошлое, разобраться в себе… То что он мог сделать? Нет, даже не так. Он сделал буквально все, что мог — как там говорила Учиха? — в рамках своих интеллектуальных и физических способностей. Он был собой, пылким заносчивым ублюдком, даже не представляя, во что это может вылиться на самом деле. Он пытался оправдаться в своих глазах, несмотря на то, что никто и не думал его обвинять, но все же не мог избавиться от груза вины. Это все из-за него. Изначально он должен был действовать по-другому. — Ты покушал? — мама ласково провела по волосам. — Сходил бы погулял. Недавно твой друг звонил, спрашивал, почему ты трубку не берёшь… Сегодня был выходной. Суббота. Прошло ровно три недели. Боруто, как обычно, гонял балду, но, собственно, имел полное право. Ему надо было чем-то себя отвлечь от слишком уж проблемных мыслей и всякой чуши. Поэтому он очень даже комфортно устроился в гостиной на диване, играя в какой-то тупой шутер на приставке. Мама вроде снова что-то готовила, но, видимо, вспомнила, что у неё есть сынок, а готовка может и подождать. — Какой ещё друг? Мам, у меня нет никаких друзей. — сказал он, не отвлекаясь от игры и задумчиво поджимая губы. — Что ты такое говоришь? — мама присела на краешек дивана, и он сразу понял, что разговор продлится больше минуты. А это больше, чем он бы сейчас хотел. — А как же эта девочка Сакуры-сан, Сарада? — …Ну и? Она тебе звонила? — он не помнил, чтоб игнорировал Учиху, да и вообще, Сарада бы быстрее хер забила на него, чем дозванивалась бы через его родителей или привлекала внимание ещё какими-то обходными путями. — Сегодня, наверно, снег пойдёт, если так. — Н-нет, — мать вздрогнула от резких звуков выстрелов, но все же продолжила, — Мальчик звонил. Мицуки, вроде бы. — Боруто утвердительно промычал. Да, это вполне в духе его прилипчивого кохая. — Он так сильно беспокоится о тебе, перезвони ему. Объяснись хотя бы. — М, да-да. Не грузись, мам, всё разрулю. — махнул он рукой. Экран окрасился красным цветом — он проиграл. Даже простое и привычное времяпрепровождение в игре его нихуя не расслабляло. — Отлично, — она прижала сына к себе, но быстро отпустила, зная, как он иногда бесится от телячьих нежностей, когда настроения нет. А у Боруто настроения сегодня точно не было. — Тогда поговори с ним, а я проведую Каваки. — Проведаешь? Сейчас? — он сполз с дивана и поплелся вслед за матерью, которая уже усердно собиралась на выход. Был почти обед, и обычно она не выходит в больницу настолько поздно, — Отдохнула бы сегодня. Ты же, как обычно, там торчать до конца часов посещения будешь. Самой не надоело? — Ну что ты говоришь такое? — обернулась она к нему, собирая сумку и снова складывая туда приготовленный несколько часов назад завтрак. — Мне несложно, и я слышала, что люди в коме очень восприимчивы к внешним раздражителям, так что он обязательно почувствует, что здесь его ждут и не забывают, поэтому он и… — Ты такая оптимистка, мам. — перебил он и оперся на дверной косяк в прихожую, наблюдая, как суетится женщина. — Бам! Будыщ! Тыдыщ! — послышались звуки со стороны лестницы, и Боруто обернулся на шум. Его сестра играла со своей стремненькой Пандой-чан, будь она неладна, спускаясь по ступенькам. — Панда-чан спешит на!.. Братик! Мамочка! — в крикнула она, широко улыбнувшись. — А вы это куда? — Я лично дома остаюсь, а мама — в больницу. Мамочка? Снова к Каваки-куну? — спросила Химавари печальным голосом, грустно опустив глаза в пол. Даже Панда-чан не выдержала и почти улеглась на пол, одной лапкой повиснув на руке Химы, — Пойдёшь одна? — О, ну, — Хината посмотрела на Боруто, который все ещё не отводил глаза от сестры, — Да, я думаю… — А я? Можно, я с тобой? — начала она, смотря щенячьими глазами. Вцепилась в длинную юбку мамы, не желая отпускать её одну. Мама опешила, пытаясь отодрать Химавари от юбки, но та держала её мёртвой хваткой. — Солнышко, раз ты так хочешь… Но все же больница — это не место для… — Пожалуйста! Я хочу проведать Каваки-куна! — возразила она, и получив мягкий кивок головой, обрадованная, побежала наверх, — Тогда я с Пандой-чан сейчас переоденусь и поедем. — улыбнулась она, поднимаясь по ступенькам, но вдруг остановилась и глубоко задумалась, — Брат, ты так поедешь? Не слишком ли по-домашнему? — Эй, я же сказал, я… — он не успел договорить, ощутив узкую тёплую ладонь матери на плече, — Мне сейчас не до этого, то есть, какая вообще разница, в чем в больнице штаны просиживать?.. Химавари, видимо, удовлетворенная ответом, дальше принялась подниматься по лестнице с Пандой-чан в руках, уже не глядя на маму и брата. — Ты же не против? Сходим втроём, проведаем. Жаль только, что ваш отец на работе. — мама грустно улыбнулась, мягко погладив его плечо. — Будто в первый раз. Ладно уж, съездим, а то мелочь, — Боруто мотнул головой в сторону лестницы на второй этаж, — поди совсем поникшая будет, если я останусь. — Точно… Ты же знаешь, она такая ранимая девочка, хоть и кажется, что она сильно не переживает, — мама пожала губы, потупив взгляд, — Химавари так за тебя беспокоится, видишь, ты тоже её поддерживай на правах старшего брата, ладно? — Тебе не нужно мне это говорить, я и так… — послышался грохот, скрип двери и запыхавшийся детский голос: — Готова! Можем идти!***
В больнице с прошлого его визита, как не странно, ничего не изменилось. Всё лежало на своих местах, белый стул был задвинут к стене, и казался уже несколько родным, что даже вызывало какую-то тревогу. На специально привезённой тумбе стояла небольшая стеклянная вазочка с тюльпанами, которые маман взяла в привычку приносить раз в неделю. Вода через прозрачные стенки казалась уже мутной, а ещё свежие, нераскрывшиеся, бутоны опустили головки. — Цветочки умерли? — Химавари подбежала к тумбе, заинтересованно разглядывая тюльпаны, — Мама, они умерли? — обернулась она к матери, которая только успела зайти, заболтавшись с, видимо, уже хорошо знакомой медсестрой. Конечно, столько в этой больнице торчать… Тут можно, как в индийских фильмах, родню себе отыскать из всего персонала. В прочем, Боруто избегал любого контакта извне, когда оставался в палате с Каваки, поэтому даже за столько дней при виде него медсестры лишь многозначительно переглядывались. Молча. — Ну что ты, солнце, просто надо поменять водичку, — Улыбнулась она, захлопывая за собой дверь, — Поможешь маме? — сумка с едой и остальным добром, подробности об её наполнении даже он не знал, соскользнула с женского плеча и плюхнулась на пуф около двери. Мама подошла к окну и, обхватив обеими руками вазу, прижала её к груди, чтоб точно не уронить. — Мгм! — сестра закивала головой, как глупый болванчик, — Конечно, помогу! — Боруто, тут посидишь, да? — мама обернулась к нему, все ещё осматривающему помещение палаты, как в первый раз. — …Да. — с дебильной паузой повторил он. — Идите давайте уже поливайте цветы свои. — Мы не поливать, а воду менять идём, — обиженно пробурчала сестра. — Вообще ничего не слышишь, братик! — и прежде чем он успел возразить, Химавари всучила ему свою ненаглядную бомжовскую игрушку, — За Пандой-чан пригляди, пожалуйста, а то она, ну, намочиться может. — Да-да, будет сделано, госпожа Химавари, — он с напускной серьёзностью подобрался и отдал честь, держа Панду-чан второй рукой подмышкой. — Ваша прелестная подруга не пострадает, пока находится в моих крепких объятиях. — и в подтверждение прижал к сердцу мягкую игрушку. Сестра с матерью расхохотались от устроенной лично для них клоунады, и под их звонки голоса захлопнулась дверь в палату, заглушая смех, делая его тихим и далёким. Боруто продолжал стоять посреди комнаты, сжимая в руках игрушку и пялясь на дверь. Наконец все ушли, хоть и ненадолго, и он сможет всецело окунуться в эту безысходную тоску, которая стала ему верной спутницей в минуты одиночества. Особенно у этой злоебучей койки. Боруто оглянулся, чтобы посмотреть на Каваки. Он все ещё лежал солдатиком. Тело стало ещё более бледным и тощим, и теперь Боруто не мог списать это на игру света или больное воображение. Он действительно стал больше походить на труп, хоть и не настолько, чтобы врачи били тревогу. Все было стабильно, пульс был ровным, как и всегда. Он присел на белый стул около койки, занял любимое место и посадил на колени игрушку, протяжно выдохнул, опустив голову на сложенные замком руки. Всё, как в первый раз. В коридоре суетились врачи, а здесь, в палате, было слишком тихо при наличии двух людей. Мерно тикали часы в унисон с кардиомонитором, убаюкивая, и он позволил себе прикрыть глаза, но в сон не клонило. — Видишь, как стараются, — усмехнулся он, — Мама эти ебучие цветы каждую неделю меняет. Нахуя, спрашивается. Ты же их все равно не видишь, — он поднял голову, посмотрев на Каваки, — Какая тебе разница? Ты б, наверное, меня в этом поддержал… Хоть в этом, да? Каваки. — он снова упёрся лбом в сцепленные руки и продолжил, — Но она говорит, ты там в коме что-то понимаешь, может ты эти тюльпанчики унюхал? Хотя сомневаюсь. — он немного помолчал, настраиваясь и прислушиваясь, не идут ли мама с сестрой. Но их голосов не услышал. — Ах, да. Насчёт Ивабэ. Саске-сан сказал, о, ты ж не знаешь его, короче, офицер полиции сказал, что этот гандон уже выехал из Токио, так что будут искать в окрестностях, но ты не боись, мы за твой нос и висок так им жопу надерем, что сидеть не смогут! — он вскочил со стула так, что Панда-чан, не сумев удержаться, упала на холодный пол, и нагнулся над лицом Каваки в кислородной маске, — Слышишь, а? Братан. В ответном молчании он услышал детский топот и мамин волнующийся голос, просящий дочь не бегать в больнице. Боруто откинулся обратно на стул, подобрал Панду-чан с пола, чтобы потом не пришлось поднимать с пола уже его после гнева Химавари. Ещё мгновение и Хима залетела в палату: — Мама сказала, что тюльпанчики скоро оживут! — она подбежала к брату, залезая ему на колени и забирая Панду-чан в свои объятия. — Здорово, правда?! — Да-а, — протянул Боруто все ещё смотря на Каваки. — Здорово. — попытался он сказать с большим энтузиазмом, но сестра легко различила фальшь, а потому, надувшись, слезла с колен брата и побежала к матери. Уж она-то точно сейчас сможет уделить больше внимания, нежели Боруто. Он вспомнил тот кошмар, который снился ему ещё во время болезни. Образ безмолвно исчезающего Каваки беспочвенно злил, а тот факт, что Боруто было не плевать, злил ещё больше. Голова разболелась от криков Химавари, и он вспомнил, почему вообще приходит в больницу один. Теперь слишком много постороннего шума, и это на него слишком сильно давило на контрасте с ебучим молчанием Каваки. Но внезапно голос сестры слишком резко стих, и Боруто машинально повернул голову в её сторону, чтобы найти причину такому изменению обстановки. Долго её искать не пришлось — дверь была приоткрыта, и в щели торчал кусочек белого халата. Это врач Каваки, значит. Он сразу позвал Хинату на разговор, а Боруто отвернулся обратно. Ничего нового он точно не скажет, а если даже скажет, то мама ему передаст, куда денется. Он сгорбился на неудобном стуле, упершись локтями в колени и потёр виски, прикрыв глаза. Теперь на смену детскому лепету пришёл взрослый шёпот, и это было уже намного лучше, но все-таки недостаточно, чтобы Боруто мог сказать, что его эта ситуация не заебывает. Химавари, он слышал стук ботиночек об пол, очевидно, слушать разговор было неинтересно, поэтому она подошла сначала к брату, а потом, когда достаточно хорошо убедилась, что он не хочет обращать на неё никакого внимания, подошла и к больничной койке. Нудный разговор продолжался, Хима обошла койку уже раз десять, охая и рассказывая что-то плюшевой игрушке под боком, а он всё тёр виски. Эта больничная атмосфера явно влияла на него не самым лучшим образом. Ещё немного и он с Каваки по соседству ляжет. — …Таким образом, он… — долетела до него часть фразы, но Боруто не стал на этом фокусироваться и продолжал молча сидеть дальше, сливаясь с ужасным интерьером и, особенно, с этим злоебучим стулом. -… Брат, — подбежала к нему Химавари, и он почти было разозлился, рявкнул на любимую сестрёнку, но передумал, когда увидел обеспокоенное личико. — Брат, ты слышал, что я тебе сказала? — Что?.. — он нихера не слышал. Это в общем-то сейчас и было его целью, но теперь казалось, что он успел пропустить что-то важное. — Что опять случилось, Хима? Она молча показала на Каваки, и Боруто повернул голову туда же. Секунда, мгновение, он не мог поверить своим глазам. Поднялся со стула, подлетел к койке и впился пальцами в металлические бортик, чтобы убедиться — он точно не спит. Боруто открыл рот, но не смог сказать ни слова, Химавари уже позвала маму с доктором, а Боруто не мог себе позволить даже моргнуть. Так и застыл, нависая над Каваки. Серые уставшие глаза смотрели прямо на него.