my head, oh my love is wasted, sorry for this I never meant to be hurting ourselves, hurting ourselves and I'm complicated, you won't get me out of trouble understanding myself, understanding myself
Ключи неожиданно не застревают в замке, как это было раньше, а звук этой чёртовой скрипучей двери пробирает до мурашек на бёдрах и предплечьях. Прокуренный воздух ударяет в нос, однако девушка подавляет кашель, зарываясь носом в ворот толстовки. Делает шаг, с тяжёлых ботинок сыпется снег: не отряхнула обувь. Кажется, их коврик снова забрали местные бездомные в качестве подушки, а может его наконец-то выкинули соседи, потому что протёртые буквы «welcome» отталкивали жителей не только этой квартиры, но и всего этажа в целом. Тишина режет по ушам, заставляя поджимать до боли потрескавшиеся от холода губы, — где-то в метро выпала гигиеничка. Тянет за шнурки, без помощи рук снимает палёные мартинсы, вытаскивая ногу. Ступни мёрзли, казалось, даже хуже, чем в стареньких кедах, которые давно пора отнести на помойку. — Мам, я вернулась, — голос чуть дрогнул, блондинка сделала несколько шагов по узкому коридору, останавливаясь напротив кухни, сослав эту дрожь на собачий холод в конце ноября. Женщина не сдвинулась с места, упорно разглядывая что-то на разбитом экране андроида, попутно стряхивая пепел с сигареты в кружку с отломленной ручкой. Русая чёлка мешала, а сальные волосы были убраны в хиленький хвост на затылке. С последней встречи у неё появились выраженные скулы, мешки под пустыми серыми глазами, даже несколько новых морщин. Что не поменялось за два месяца, так это кухня. Выглядела по-прежнему: плитка со сколами, старенький стол, желтоватые оттопыренные куски обоев где-то в углу, грязная посуда в раковине и на плите — всё это действительно возвращало атмосферу дома. Того места, где выросла, откуда бежала и куда вернулась. — Кирилл дома? — Алина поправила пояс на плече от спортивной сумки с вещами, наклоняясь в сторону от веса вещей. Опустила взгляд на свои промокшие серые носки, напоминающие о дождливых днях в Питере, приподнимаясь слегка на пальцах, чтобы быстрее согреться. — Ночная смена сегодня. Снова тишина. Хрипота матери резала по ушам, противно въедалась в кожу, однако даже этот родной, но такой чужой голос заставил выдать что-то наподобие усмешки. Кивнула сама себе, будто убеждаясь, что так и должно быть, она развернулась на пятках, проходя в дальную комнату. Дверь со скрипом поддалась, пропуская хозяйку в тёмное логово принцессы. Щёлкнула по выключателю, морщась от загоревшей лампочки Ильича, скидывая с грохотом тяжёлую сумку на пол. До скрежета зубов и побеления костяшек пальцев сжала край толстовки, оглядывая комнату. Она выглядела родной, уютной, но в то же время отталкивала, не давала забыться в ней, боялась привязать к себе. Олешева сделала пару аккуратных шажков, оглядываясь, словно впервые тут, но всё так осталось на своих местах: старенький деревянный стол, книжки на полках, комод со сломанной ручкой, про которую вспоминают каждый месяц, однако так же успешно забывают. Останавливается, цепляясь пальцами за угол старой простыни, резким движением руки стягивая её. Проводит по клавишам, губы пронзает долгожданная улыбка. Пианино — единственное, по чему она действительно скучала в сером Питере, ночами вспоминая, как когда-то прогуливала уроки, чтобы поиграть и насладиться музыкой. Или же как бабушка отводила её на занятия, как с искрами в глазах наблюдала за прогрессом внучки, обнимая, шепча на ухо ободряющие слова. Воспоминания порой душили, сводили с ума, заставляли тихо скулить в подушку, чтобы общажные стены не смогли запомнить и впитать её всхлипы. Смахнув выступившие слёзы, обещает себе наконец-то доехать до бабушки и рассказать про северную столицу, например, или, может, увлекательную историю про единственный солнечный день за всю осень, когда она пошла забирать документы. Юрист из неё вышел бы так себе — это она поняла, когда на очередной паре болезненно сжалось сердце. Тогда было не ясно, энергетики без сахара повлияли на это или, может, это и правда послание от вселенной. Однако сейчас это не важно, потому что склонилась Алина ко второму варианту, плюнув на всех и вернувшись сюда. Сюда, где окраина Москвы поглощала её с головой, не отпуская, будто дёргая за тоненькие веревочки марионетки, заставляла возвращаться снова и снова, сжимая хрупкое горло, перекрывая дыхание. Олешева дёрнулась от вновь накатившей волны дрожи вместе с мурашками. Она потянула занавески, лениво открывая окно, запуская хоть немного свежего воздуха. Облокотилась руками на подоконник, вглядываясь в окна соседнего дома. Темнело рано, люди зажигали эти противные жёлтые лампочки, забывая о прозрачном тюле или же вообще его отсутствии. Старая пятиэтажка таила в себе не одну жизнь, все прелести раскрывались именно вечером: на втором этаже какая-то бабуля нарезала что-то, а на заднем плане у неё включён телевизор с первым каналом. В нос почему-то ударил запах выпечки, отчего Алина приятно зажмурилась, вспоминая бабушкину стряпню. Тремя этажами ниже виднелся парень, который увлечённо что-то печатал на компьютере, изредка поглядывая в стопку бумаг перед лицом, которые тоскливо освещала настольная лампа. Но больше всего привлекает окно напротив. Девушка с ярко-рыжими волосами курит в раскрытое нараспашку окно, нервно делая быстрые затяжки сигареты, словно у неё тикает таймер за спиной. Дом стоит не так далеко, поэтому дрожь от морозного ветра видно даже отсюда. Район довольно спокойный и тихий, люди серые, не цепляют обычно взгляд, но эта девушка явно не здешняя: Олешева никогда не пропустила бы цветную макушку в толпе. Не тогда, когда время и та самая толпа давили на неё, повлияв на выбор в пользу побега из столицы. Блондинка с закрытыми глазами могла бы назвать каждое окно, где находилась чья-то кухня, комнаты, описала бы и мужчин, которые выходят курить на балконы даже холодной осенью, промерзая до кончиков пальцев. За восемнадцать лет жизни в этой комнате та пятиэтажка стала вторым домом. И даже сейчас: рыжая дёргается, нервно оборачиваясь за спину и что-то проговоривая себе под нос, и выкидывает недокуренную сигарету с четвёртого этажа прямиком в снег. Захлопывает окно, руками будто отгоняя от себя запах табака, и, поправив майку, исчезает в потёмках квартиры. Алина отмирает, чувствуя лёгкую вибрацию в кармане джинс. Тянется за побитой восьмёркой, не отрывая взгляда от заветного окна с загадочной незнакомкой, а затем смотрит на дисплей. Зависнув на секунд пять, всё же смахивает в сторону, принимая вызов. — Алёна, — губы расплываются в улыбке, а у солнечного сплетения словно растекается тепло, — это пиздец, забери меня. — Олешева, охуела? Хоть бы смс-ку черканула, мы с Сашей переживали! Она разворачивается спиной к окну, легонько ударяя себя по лбу. Совсем забыла отписаться питерским, которые въелись в самое сердце за эти два с половиной месяца. Именно эти девицы рассказали о лучших местах с шавермой, поругались из-за слова «поребрик», где Алина приняла поражение и смирилась, что в чужом городе нужно принимать каждую его частичку, хочется ей этого или нет. Она была согласна даже распивать «Эссе» в парадных, а не в московских подъездах, лишь бы только рядом были такие нужные друзья. — Простите, сучки, я только зашла, — взгляд метнулся по комнате, хватаясь за каждую пыльную детальку, — на моё место уже подселили кого-то? — она закусила губу, нервно перебирая пальцами шнурок от капюшона фиолетовой толстовки. — С ума сошла? Мы же сказали тебе, что твоё место займут только через наш труп,— по ту сторону смешки, а затем послышался неразборчивый шёпот Саши, и маленькая комнатушка вновь наполнилась смехом. В груди приятно потеплело, на секунду даже в мыслях застыл вопрос: «Зачем?». Она не любила учёбу: её раздражали нудные голоса преподавателей, сонные зеваки утром в метро, скучные лекции, а бонусом шло запугивание зимней сессией. Никто не видел в Алине юриста, включая и её саму, — даже бабушка, которая так сильно поддерживала её, предлагала доучиться просто для галочки. Отчим и мама не лезли в это, однако Кирилл иногда заставлял нервничать и злиться, когда в пьяном угаре садился за её пианино, грязными пальцами стуча по клавишам и высмеивая это занятие, но музыка — её отдушина. В повседневных образах можно было заметить неизменную вещь: вечно торчащие белые проводки у лица, уходящие куда-то под толстовку или в карман джинс. Слушала музыку от утреннего ритуала и чистки зубов до последней пары по праву и отходу ко сну в двенадцать. Ночами в тетрадку складывались рифмы — выплёскивала свои мысли на клетку бумаги, а пальцы безумно скучали по форме клавиш. Юриспруденция не её: Олешева знала, что этот выбор был правильным. Знала, когда остановилась напротив декана, чтобы забрать документы, а губы невесомо дрогнули в улыбке. Знала, когда последний раз попрощалась с милой охранницей на первом этаже, ударяясь бедром о старенький турникет. — Я перезвоню, окей? Мне нужно разобрать сумку и… — Алина запнулась, поджала губы и прикрыла глаза, чувствуя, как дрожат от напряжения ресницы, — подумать обо всём. Я так скучаю по вам. — Да нас тут тоже коменда гоняет, кто-то нарисовал маркером в коридоре херню с членами на стене, а отмывать кто будет? — Алёна изобразила барабанную дробь и развернула мобильник в сторону подруги. — Конечно Швец и Горбачёва! — прокричала Саша, и девушки вновь рассмеялись, а дальше прощание и гудки. Долгие, муторные, сжимающие череп с двух сторон. Олешева закусила губу, блокируя экран смартфона. Тишина давила, в висках пульсировало, хотелось забыться, вытащить из кармана дутой куртки спутанные наушники и утонуть в до жути знакомых мелодиях плейлиста. Она развернулась, цепляясь взглядом за окно, где противный свет уже давно потух, надеясь в темноте разглядеть огненную макушку таинственной незнакомки. Качнула головой, словно отбрасывая ненужные мысли. Пальцы дёрнули собачку на спортивной сумке, вытаскивая любимые, пропахнувшие общагой и пивом вещи, раскладывая их по местам.***
Аромат растворимого кофе перебил, казалось бы, въевшийся в мебель запах дешёвого табака — хоть ненадолго, но просыпаться от такого шлейфа было легче. Алина приподнялась на локтях, не узнавая ничего вокруг себя, осознание действительности пришло с запозданием. По рукам пробежала стая мурашек, когда голые ступни коснулись пола, проходя в ванную комнату по скрипучему паркету. На кухне вёлся непринуждённый разговор полушёпотом, тихо работал ящик на фоне, стараясь разрядить обстановку. Облокотившись о раковину, она вздрогнула от отражения, поднимая взгляд на зеркало и оглядывая синяки под глазами. Взъерошенное каре смотрелось достаточно мило, однако лицо выглядело зелёным на фоне светлых глаз. Олешева набрала холодную воду в ладони, окатив лицо запахом хлорки, чтобы окончательно проснуться. Вспоминает грёбанные очереди на душевые в общежитии, как нужно было вставать чуть ли не за два часа, чтобы успеть умыться и не опоздать на пары. Пока не поняла, скучает она по тараканам в душевой или же оно и к лучшему. — Доброе утро, — Алина тихо прошла к чайнику, прихватив со столешницы кружку, заваривая тот самый отвратительный кофе. — Явилась, — Кирилл усмехнулся, переключаясь с телевизора на вошедшую девушку. Взгляд скользнул по стройным босым ногам, белой футболке размера так на четыре больше, останавливаясь на чужой кружке, — твоих продуктов дома нет, поставь банку «Нескафе» обратно. Алина дрогнула, обернувшись на мужчину через плечо. — Бабушка не отправила мне деньги ещё, на что я должна продукты купить? Так и застыла с полной ложкой молотого кофе в руке, кидая его обратно в банку. Отчим работал на заводе, покупал продукты, алкоголь, сигареты, платил квартплату, но это всё, на что хватило его зарплаты. Бабушка старалась присылать немного денег на еду, часто ругаясь с матерью Алины, а иногда и приглашала девушку к себе на ужин с ночёвкой. Тогда страхи уходили, сердце билось в прежнем ритме — без опасения, что кто-то замахнётся на неё или разобьёт чашку. Со злости схватилась за ручку холодильника, дёргая ту на себя, шумно выдохнула. Её нижняя полка была занята двумя бутылками спиртного, хотя в конце лета она оставляла несколько сырков и банку энергетика. Не то чтобы она ожидала увидеть тут нетронутые «Б.Ю. Александров», но и не дешёвое пойло из «Дикси». — Пиздец. — Воу-воу, — Кирилл шлёпнул себя по бедру в громком раскате смехе, — неужели общага не научила тебя жизни? Бросить учёбу додумалась, а зайти себе за продуктами — нет? Укради, купи на последние деньги, делай что хочешь. Олешева поджала губы, переводя взгляд на маму, пытаясь найти в её глазах хоть намёк на поддержку. Женщина медленно пожала плечами, чуть заметно качнув головой, вероятнее всего, соглашаясь с мужчиной. Алина срывается с места, в несколько широких шагов, наполненных злобой и обидой, добирается до комнаты. Стаскивает со стула вчерашнюю толстовку, накидывая её на ночную футболку, влезает в чёрные джинсы и пшикается старым флакончиком духов, чтобы запах пота не так сильно выбивался. Носки не успели высохнуть за ночь на чуть греющей батарее, поэтому дрожь от мокрой ткани не заставила себя долго ждать. Распутывает наушники, хлопая дверью подъезда, и вдыхает морозный воздух. На улице люди гуляют с собаками, дети тащат за собой санки на верёвочке и ледянки, весело пытаясь перекричать друг друга. Снегом замело так, словно сейчас конец декабря, однако новогоднего настроения не наблюдалось. Вся эта хрень с фонариками, ёлками и гирляндами появится через недели две, а то и три, хотя, наверное, в центре уже всю поляну украсили. Накидывает фиолетовый капюшон, выбирая музыку в плейлисте, по инерции ногтями цепляясь за мятую пачку сигарет в кармане, вытаскивая и не обнаруживая ни одной сигаретки. — Блядство. Сжимает пустой картон, бросая его в урну у подъезда, запрокидывая голову. Метель шла всю ночь — теперь на улице толстый слой снега, покрывающий гололёд. Она готова поставить сотку на то, что через пару дней это всё растает и превратится в мокрое месиво из грязи и воды, однако последние деньги предпочитает потратить на еду. Открывает «Сбербанк онлайн», поджимая губы от трёхзначной цифры на карте. В карманах завалялась ещё мелочь, как раз хватит на Мальборо. Срезает через детскую площадку, пробегая после на красный свет и кутаясь носом в капюшон, убеждая саму себя, что так теплее, и бредёт до ларька. Вспоминает, как между пар бегала с девочками в соседний магазин за батончиками и кислыми конфетами, запивая их редбуллом без сахара. Стипендия была маленькой, но на еду хватало. Алина пыталась устроиться официанткой, но работу потеряла спустя недели полторы, а закончилось всё битым подносом и пощёчиной постоянному клиенту за распускание рук. Тогда Олешева сняла с себя фирменный фартук, бросив его куда-то на стол, и ушла, даже не забрав отработанные деньги. Тянет на себя примёрзшую дверь под звук колокольчика, поднося ладони к губам, пытаясь отогреть руки. Щурится, разглядывая маленькое помещение и стенд с сигаретами позади незнакомого мужчины. Тянет за провода наушников, пряча их в карман, и переводит взгляд на работника. — Позовите Юру, пожалуйста, — блондинка улыбается, кивая в знак приветствия, растирая красные костяшки пальцев. Он хмурится, оглядывая её с ног до головы, а затем равнодушно опускает взгляд куда-то за прилавок, делая вид, что и не заметил вовсе. Алина прокашливается, уточняя: — Юру Заслонова. — Нет здесь таких, — Олешева нахмурилась, бегая взглядом по накаченному мужчине с бородой, который складывает руки на груди, ухмыляясь, пожёвывая жвачку с широко открытым ртом, а затем поясняет: — уволился. С Юрой познакомились ещё когда была в одиннадцатом классе. Семнадцатилетняя на тот момент, она пришла в этот ларёк за бутылкой красного вина, показывая отредактированную фотографию паспорта на экране яблока. Тогда парень усмехнулся, потрепав её по голове, и попросил вернуться с восемнадцатилетием. Флиртуя, накручивая тонкие пряди на палец и мило хихикая, всё же удалось расколоть его на выпивку, а вместе и с деньгами оставить свой Инстаграмм на сдачу. Долго общались, слово за слово — и вот уже друзья; она даже забегала к нему перед отъездом в Питер в конце августа, чмокнув в щёку и отвесив счастливое «Надеюсь, в этом месте мы больше не встретимся». Как же. Девушка тяжело выдохнула, думая о том, что нужно было написать ему о своём возвращении в столицу. — Тогда можно Мальборо с двумя кнопками? — Паспорт. Нет, ну это уже ни в какие ворота. Брови сошлись домиком, злость на этот чёртов день начала скрести где-то в груди, не отпуская и только с каждой минутой будто подливая масло в огонь. Отчим, невыпитый кофе, пустая пачка сигарет, а теперь ещё и этот хмырь с паспортом и кривой усмешкой на губах. Алина расстегнула дутую чёрную куртку, шарясь во внутренних карманах в поиске документа, однако паспорт покоился на самом дне не до конца разобранной спортивной сумки в комнате. — Дома остался, но мне есть восемнадцать, меня тут знают, — понимала, что сегодняшний день приближается к ночной истерике, если сейчас она не выкурит чёртову сигарету, поэтому отчаянно пыталась найти ниточки воздействия на этого бородатого и потянуть за них. — Иди учи уроки, девочка. Показав средний палец, она выскочила на мороз, потянув за бегунок куртки, чтобы застегнуться. Выглянуло солнце, заставляя неприятно пощуриться от блестящего в глазах снега. Выступили слёзы от несправедливости и обиды на весь этот мир. Хотелось набрать бабушку, потратив последние деньги на автобус до ВДНХ или проскочив зайцем, и уткнуться в её плечо, разрешая себе пару громких всхлипов. С порога её квартиры все проблемы будто испарялись, а Алину забирало на несколько лет назад в детство. Она крутит в руках мобильник, скучая по этому чувству, и уже готова набрать тот самый номер, извиниться за всё и просто приехать. — Зажигалки не будет? Олешева подпрыгивает, влажными от накативших слёз глазами оглядывая незнакомку, появившуюся за спиной. Шумно вдыхает воздух и застывает, вспоминая её силуэт и рыжие волосы в жёлтом окне соседнего дома. Она улыбается, губы поблёскивают от помады или солнца: не ясно, но выглядит завораживающе и приковывает взгляд. Острые черты лица, красноватые тени, которые отдалённо напоминают румянец от холода на щеках, и голубые, словно океан где-то на Майами или Кипре, глаза, хотя, по правде, никогда не была там. На голове косой берет из поблескивающего кожзама, а тело греет коричневая искусственная шубка под тедди. Выглядела словно с обложки, яркое пятнышко в этом тусклом и унылом районе. Проморгав, будто возвращаясь в реальность, девушка улыбается и нервно кивает, нащупывая где-то в карманах старую зажигалку. Протягивает её рыжеволосой, на что та мягко улыбается, склоняясь с зажатой между зуб сигаретой чуть ближе. Алина просекает намёк, несколько раз резко прокутив колёсико огниво, свободной рукой защищая пламя от ветра. Спустя пару секунд в воздухе вокруг повисает тонкий аромат вишни с табаком. Алина сглатывает, наблюдая, как грациозно и умело она выдыхает дым кольцами, весело хмыкая. — Угостить? — ответ читался в тусклых, но горящих при виде сигарет глазах, поэтому незнакомка сразу же полезла за пачкой. — Бля, последняя была, — потерянно оглянувшись, зацепилась взглядом за красные буквы и вывеску «Продукты». — Держи, я пока схожу за новой пачкой. — Стой! — Алина сама вздрогнула от своего пискливого голосочка, машинально вскинув и задержав руку возле предложенной сигареты. — Тебе есть восемнадцать? Этот урод не продал мне без паспорта. — Какие? — мягко улыбнувшись, девушка склонила голову чуть набок, без лишних вопросов соглашаясь. Алина ловко перехватила фильтр, холодными до дрожи пальцами дотрагиваясь до чужой руки, левой пару раз постучав по карману, вспоминая о деньгах. Вытаскивает несколько пар десяток, отсчитывая в голове и стараясь не сбиться со счёта, перекладывает их в ладонь рыжеволосой девчушки, чьи брови поползли вверх от неловкости и забавности ситуации. — Мальборо. Незнакомка подавляет смешок, дёргая за ручку всё ещё примёрзшей двери и пропадая из виду. Улыбка Олешевой не сходит с лица — этот день неожиданно наполняется красками, и дело даже не в чёртовом солнце. Бросает взгляд на тлеющую между пальцев сигарету, замечая на фильтре небольшой отпечаток светло-розовой помады. Разворачивается лицом навстречу прохожим, которые плетутся медленно по очищенному от снега асфальту, не замечая никого вокруг. Дым наполняет лёгкие, во рту остаётся привкус вишни, а на душе расцветают цветы. Вкус далеко не горький, смягчённый ягодами на языке, и первые затяжки идут удивительно хорошо. Она водит мысом ботинка по тонкому слою снега, изредка стряхивая пепел куда-то в сторону, и думает о том, насколько забавно всё получается. Только вчера рыжеволосая впервые показалась в окне соседнего дома, а сейчас уже покупает ей противные Мальборо у того хамоватого мужика в татуировках и с бицепсами больше головы. Перед глазами её улыбка, желудок сводит то ли от голода, то ли от странного чувства после разговора, если его так можно назвать. Неприятно посасывает где-то под ложечкой, и девушка ставит себе крестик в голове не забыть зайти в магазин за продуктами, раз пачка сигарет почти в кармане. Колокольчик за спиной даёт о себе знать. — Мужик в угаре, конечно, — хмыкает рыжая, попутно вручая пачку никотина вместе с бутылкой клюквенного «Гаража». Алина пропускает мимо монолог о работнике ларька, какой он самодовольный индюк, испепеляя взглядом алкоголь. — …Я так-то тоже паспорт забыла, пришлось убеждать этого осла, что я совершеннолетняя, — незнакомка смеётся, а затем прокашливается и разворачивается через плечо, оглядывая блондинку. — Что стоишь? Пойдём на качели присядем, холодно, бля. Она зажимает между губ сигарету, оставляя ту без огня, и, подмигивая Олешевой, кивает в сторону их двора. Алина хочет спросить, как ей удалось развести этого громилу, но оставляет интерес на десерт. Холод уже не так царапает щёки, вокруг словно становится на пару градусов теплее. Даже если не так, то в это хочется верить. Носки будто бы высохли, ногам было тепло, а мороз щипал только нос. Забавно, что первая прогулка с Юрой прошла тоже на детской площадке. Она была другой, в паре кварталов отсюда, да и тогдашний апрельский вечер являлся вовсе не холодным. Пусть Алина и была зашуганая экзаменами и пробниками, но тогда было действительно клёво и легко. — Живу вот тут, — тянет букву «о» и вытягивает правую руку вбок, держа бутылку за горлышко, оттопыривая указательный палец в направлении куда-то между третьим и четвёртым этажами. Алина улыбается. Тихое «я знаю» чуть не срывается с губ, но теряется где-то в потоке мыслей. Молча присаживаются на качели, пока Олешева стягивает обёртку с новенькой пачки и вытаскивает сигарету. Поджигает, и девушка слева наконец-то тянется за огнём, упираясь ботинками в снег, склоняясь к блондинке, правой рукой осторожно накрывая её предплечье, словно боясь не удержаться или сделать больно. На улице гробовая тишина, ощущение, что резко наступил апокалипсис и всех людей, кроме их двоих, стёрло с лица земли. Алина морщится от горечи во рту, наблюдая, как тлеет привычная сигарета, а затем поднимает потускневшие глаза и смотрит на её профиль, как изо рта вылетает смешанный с дымом пар, как закидывает голову назад и прикрывает глаза от вкуса вишни на губах. Подносит руку к лицу, делая очередную затяжку химикатов, и поворачивается к Олешевой, как-то по-детски улыбаясь. Та дёргается, словно её ошпарили паяльником по руке. — Спасибо за пиво. Алина отворачивается, хватая бутылку с колен, будто показывая девушке, мол, эй, смотри, я не забыла о ней. Тянет за открывашку, но та обламывается прямо у самого основания. Тихо выругавшись под нос, она обхватывает двумя руками стекло, стараясь не стряхнуть на джинсы пепел, и тянет к зубам, цепляясь нижними под крышкой. — Воу, стой, красотка, — рыжеволосая вновь упирается в снег и подаётся вбок, выхватывая алкоголь. Резким движением руки дёргает бутылку к качелям, и крышка отлетает от железных перил. — Не стоит портить зубы. Олешева перехватывает пиво, глупо улыбаясь, пока она проделывает то же самое со своей. Делает глоток, тепло разливается по телу, заставляя блаженно прикрыть глаза, а тем временем этот день всё меньше начинает раздражать. Желудок урчит, наверное, вспоминая былые времена, как Алёна из обыкновенных яиц умудрялась готовить разные завтраки, да ещё и вкусные. — Блять! Даже не представилась, давай сначала, — она театрально отвернулась, а затем наклонилась, горячим дыханием обжигая ухо. — Огонька не будет? Я, кстати, Соня. Девичий смех заполнил всю детскую площадку, если не двор в целом. Алкоголь помогал согреться, а небо покрылось красными красками. Лучики закатного солнца искрами заиграли в рыжих волосах, словно у них был шанс спрятаться. Было в её чертах лица что-то аристократичное: бледная, фарфоровая, но не такая, как у блондинки, кожа, голубые глаза цвета глубоких софитов, греческий профиль и улыбка, утягивающая из реального мира в межпространственную пропасть. — Соня, — тянет гласные рыжеволосая, склоняясь к девушке всё ближе, выжидая её имя, — а ты? — Алина. Алина Олешева. — Не забудь дату рождения и год, — Софья вновь припала к бутылке, а Алина зависла, не понимая, штука это или ей действительно интересен возраст. — Отмирай, это шутка была. Смеются секунды две, а затем улыбаются в тишине друг другу, хотя взгляды направлены у обеих куда-то в снег под ногами. Соня слегка покачивается на качелях, отталкиваясь мысками ботинок. Олешева думает о том, что готова просидеть здесь всю молодость, лишь бы не возвращаться в стены душной квартиры и не закрываться от всего мира в комнате. Как писал Бродский, «не выходи из комнаты, не совершай ошибку…», хотя в случае Алины звучало бы как «Не оставайся в комнате, а то и в квартире, не совершай ошибку». Дрогнула от мыслей об уроках литературы, вспоминая о новой знакомой. Диалог хотелось завязать безумно, поэтому она решила говорить о том, что действительно интересно. — Ты очень яркая, Соня, — как-то случайно выделяет её имя, произнося его по слогам, словно пробуя на вкус. — Знаешь, я прожила в этом районе все восемнадцать лет, и он всегда был таким серым, пустым. Из яркого тут только жёлтый противный свет в наших пятиэтажках и иногда ночные фонари. И то, если их починят, — как-то грустно хмыкает, делая последний глоток клюквенного напитка, роняя бутылку рядом с качелей. Рыжеволосая смотрела на её веснушки, бегая взглядом по вздёрнутому носику и тусклым глазам. Они горят зеленью, но меркнут, оставляя только серый пигмент на бледном личике, — а тут появляешься ты. Твои волосы, одежда — ты словно с обложки, по сравнению с местными алкашами и бабками у подъездов. Как ты уживаешься с этим вниманием? Софья наклоняет голову вбок, поправляя вечно спадающий берет, а затем улыбается, пальцами хлопая по карману и вытаскивая оттуда красную пачку Ричмонда. Тянет зубами за фильтр, а Олешева, словно собачка по команде, уже прокручивает колёсико зажигалки, протягивая её голубоглазой. Она затягивается, перехватывая серые, безжизненные глаза напротив. — Я работаю барменом в ночном клубе. Устроилась не так давно, да и пока что прикольно смотреть, как люди страдают из-за общественного мнения или неразделённой любви за барной стойкой, отдавая мне половину зарплаты за ночь, — Алина заинтересованно слушает, не понимая пока что, как это связано с её вопросом. Соня затягивается и продолжает: — И я смотрю на людей, какие все удивительные и прекрасные. Внутри них столько магии и волшебства, — вдруг сдвигает брови к переносице и прикусывает губу, — понимаешь? Олешева не понимает. Что может быть красивого в пьяных телах на танцполе или злых старушках в магазине? — В какой-то момент, года два назад, да, я подумала: «В жопу это всё», и покрасилась. Какой скандал был, — Соня усмехается, на пару секунд окунаясь с головой в прошлое, — и мне понравилось, как на меня смотрят люди. Пусть они и не думают, что я удивительная, странная и… что я ещё говорила? — Прекрасная. Она улыбается словно чеширский кот, довольно прикрывая глаза, и медленно кивает, повторяя: — И прекрасная. Но зато это понимала я, чувствовала себя главным героем книги или персонажем видеоигры, понимаешь? — кажется, Алина всё больше вникала. Соня встала с качель, аккуратно потянувшись и прохрустев парочкой позвонков, а затем протянула наполовину выкуренную сигарету девушке, чуть дотрагиваясь подушечками пальцев до её кисти, быстро отдёргивая руку. — Возможно, в какой-то из вселенной я ботанша на первой парте в институте, так почему в этой я не могу быть собой? До встречи, Алина Олешева. Проводив взлядом рыжую макушку до подъезда и потеряв её за закрытой ржавой дверью, блондинка подняла глаза на закатное солнце. Оранжевый смешался с розовым, где-то отсвечивая алыми лучами с помесью красного, а Алина сидела на чёртовой детской площадке и держала между пальцев тонкую сигарету с вишнёвым ядом. Она закусывает нижнюю губу, морщась от ощущения стянутости и сухости от мороза без привычной помады. Желудок издаёт протяжный вой, неприятно потягивая, но девушка всё равно делает неспешные затяжки, стараясь игнорировать весь мир вокруг. Вытаскивает мобильник с тридцатью процентами зарядки и фоткает закат, а затем свою красные костяшки и тлеющую сигарету, захватывая в кадр палёные мартинсы. Публикует в сторис, поставив отметку «г.Москва» и ожидая парочку ответов, что с ней хотят встретиться. Соврёт, если скажет, что не ждёт сообщения Юры. Дрожь пробирала всё тело. Соня ушла тихо, словно забирая с собой солнце и всё тепло в радиусе километра. Олешева ойкнула. Уже сумерки, а в её желудке, кроме трёх сигарет и банки пива, не смогла бы повеситься даже мышь, поэтому, бросив бычок в снег и наступив на него, с крутящейся головой направилась в сторону круглосуточной «Пятёрочки», думая о том, как прекрасная девушка с цветными волосами смогла спасти её серый день.