feels like I can't move

Рома вообще не знал, чем думал, когда внезапно вскочил с взъерошенной постели в десять вечера, натянул на себя спортивки и, бросив недоумённой матери, сидящей на кухне, «скоро вернусь», вышел из дома. Потому что сил терпеть всю эту недосказанность не было, потому что голова роилась от непонятных и странных мыслей, потому что в груди противно скребётся и щемит. Потому что Антону не хотелось разбить лицо, потому что тот поцелуй не был на самом деле таким уже противным, потому что он даже не смог Полину взять за руку из-за мыслей об Антоне. А, знаете, думать много Ромка точно не любил — это слишком много энергии затрачивает. Тем более на… такие щекотливые темы. Он зажимает меж обветренных губ сигарету, чиркает спичкой, прикрывая её ладонью, чтоб не задуло хладным апрельским ветром, и наконец глубоко затягивается, глядя на ночное небо. Горло щиплет. Возможно, он неправильно отреагировал тогда на поляне, хотя что Антон вообще мог от него ожидать, творя подобные… вещи. Антон прекрасно слышал все его высказывания в сторону геев, прекрасно знал Ромино отношение к ним. И всё равно потянулся. Рома ищет любое оправдание, лишь бы не чувствовать вину. С другой стороны — Антону тоже бегать от него всю неделю негоже было. Рома шагает в его сторону через тёмный густой лес решительно, потому что если они не поговорят сейчас — не поговорят уже никогда. Терять Антона из-за таких глупейших недосказанностей тоже не хотелось. И пацан этот блядский, что крутиться возле него начал! Будто Рома не видит нихуя, словно у него глаз нет. Этот обдолбыш так пялится на Антона скользко, мерзко, трогает постоянно; то за плечо, то за коленку, то ещё за что-нибудь! Рома останавливается. Его этот мудак очень злит. Не так, его злит, что Антон не против компании этого ублюдка. И Рома был абсолютно доволен собой, когда снова вмазал ему уже после уроков. Осознание сваливает на голову вместе с непонятно откуда взявшейся шишкой. Он Антона ревнует. И даже Катькины слова после этого просветления уже не кажутся таким бредом. Но этого никто не узнает, как и того, как Рома отчаянно дрочил за закрытой дверью в собственной комнате после выпускного. Потому что Антону очень идут костюмы. Потому что пьяный Антон в два раза более тактильный, чем обычно. Потому что Рома всё-таки грёбанный педик, который скрывал этот факт наиглупейшим оправданием в лице гормональной перестройки и отсутствием девушки. Слишком много потому что. Рома устал думать. Поэтому Рома решает действовать — кидает в Антоново окно камень. Слабо, чтобы тот точно услышал, но чтобы стекло осталось целым. Второй, третий. — Я знаю, что ты не спишь, Тошка! Теперь не свинтишь, выходи! Мысли о спящем Антоне отошли на второй план; если спит — то проснётся, дело важное, не терпящее возражений и ожиданий. Да. Именно так. Рома молча наблюдает, как на пару минут в антоновой комнате загорается свет, видимо, тот натягивает штаны; Рома его чуть ли не как облупленного уже знал. Затем свет гаснет и вскоре дверь их деревянного дома скрипит, и взъерошенный, растерянный, несколько сонливый Антон оказывается на пороге. Он смотрит на Рому немигающе и с силой сжимает дверную ручку, застывая на месте. И вся сонливость из него будто испаряется. — Ну, — Рома пытливо изгибает брови в некотором ожидании, а затем складывает руки на груди. — Чё застыл там? Иди сюда. Антон на самом деле так торопился скорее выбежать, что даже в кеды свои толком не влез, поэтому он сейчас ведёт ногой, поудобнее натягивая обувь, ежится от ночной прохлады и осторожно ступает Роме навстречу, опасливо оглядываясь на дом, боясь, как бы родители не проснулись из-за визита внезапного ночного гостя. Они не относились к Роме плохо, даже несмотря на его не самую прекрасную репутацию, мама даже переодически спрашивала как у того дела и звала в гости, на ночёвку, на масленицу, на любой православный праздник, в конце концов на какой угодно, хоть на день цемента. Антон не уверен был, что матушка про такой день знала, и существовал ли он вообще, но факт оставался фактом; Карина была не против роминого присутствия в их доме. У Антона мороз не от погоды по коже гуляет, виски гудят, колени не гнутся и сердце в самом горле быстро-быстро ухает, а стрекозы полудохлые в слабых попытках ползают внутри рёберной клетки. Дышать получается через раз и с трудом. Желудок в странном предчувствии скручивается, и Антон изгибает брови, недоверчиво глядя Роме прямо в карие глаза. Рома в ответ их закатывает, подходит ближе. — Не ссы, Антошка, бить не буду, — говорит таким серьёзным голосом, у Антона по телу табуном мурашки, он стоит неподвижно и просто смотрит. У Ромы голос тут же как-то смягчается. — Ты всё бегаешь от меня в школе, с пидорасом этим возишься, — в интонации явно проскакивает раздражение вперемешку с отвращением. — Я поговорить пришёл. — А ещё раньше можно было? — Антон сквозит сарказмом и выдыхает несколько облегчённо. — Неужели не терпит хотя бы до утра? — Выпендриваешься, говнюк, — Рома скалится привычно, а затем рывком хватает Антона за ладонь и тянет на себя, уводя подальше от дома. Антон тут же сбивает весь свой запал, спотыкаясь о собственные ноги и развязанные шнурки. — Не хочу, чтоб твои предки чё-то услышали, отойдём подальше. Они стоят у входа в лес в полной тишине минут пять, Антон просто молча пялится на взмокшего непонятно от чего Рому, пока в траве громко разговаривают сверчки и наверху шелестит молодая листва. — Ты меня ненав- — Нет! — Рома обрывает начавшего диалог Антона резко, громко, отчаянно, хватает его за плечи и снова встряхивает, как тогда, на этой блядской проклятущей поляне. Антон осторожно кладёт ладони на ромины предплечья и пытается отцепить от себя. — Блять! Я не понимаю нихуя! Но меня вся эта ситуация бесит до самых костяшек! — он восклицает, сжимая пальцами антонову футболку. Опускает голову в отчаянии. — Мне не стоило бегать от тебя, но я думал, что ты чувствуешь ко мне отвращение после всего случившегося, — Антон сам себе удивляется: говорит ровно, честно и открыто. Он устал держать это в себе. — Я тоже заебался, Ром, не меньше твоего, но мои заёбы тянутся ещё с конца восьмого класса. Представь, какого было мне. Осознавать, что тебе нравится лучший друг. Что за подобные чувства и мысли он может разбить тебе лицо в кровь, что это неправильно, что тебя начнут порицать за это, унижать и ненавидеть. Это отвратительные чувства, Ром. И ты этому явно не помогал — обнимал при встрече, сигарету предлагал только одну на двоих, в то время как с Бяшей вы уже давно разные курите, спать соглашался только в моей кровати и только со мной. Антон набирает больше воздуха в лёгкие. Замолкает ненадолго, опуская чужие руки, свои же пихая в карманы домашних штанов. Вздрагивает. Холодно, однако. — Я устал, — Антону даже по-детски плакать не хочется, он лишь сглатывает тугой ком в горле и неотрывно разглядывает чужое лицо. — И ты тогда так расслабленно выглядел, я не выдержал. Жалею об этом, честно. Я смогу перебороть свои чувства, Ром, обещаю, только больше не делай такой вид, словно меня не существует. Это очень обидно. Я не хочу терять тебя по собственной ошибке. Из-за собственных глупостей. Тянется, чтобы очки поправить, глядя бесконечно усталым и разбитым взглядом на сжимающиеся Ромины кулаки. Боже, если его ударят, то он точно не сможет объяснить с утра подобное матери. Но Рома громко цокает языком, рычит что-то неразборчивое, из-за чего Антону голову поднять приходится. А потом он внезапно теряет резкость, всё размывается, его очки оказываются в чужой ладони, он непонятливо хмурит светлые брови. Рома выдыхает громко, а затем с силой щиплет Антона за худую щеку, смеётся. — Дурак ты тупой, — говорит так спокойно и мягко, что даже не верится. Ветер снова завывает и треплет верхушки ещё не окрепших деревьев. Рома хорошо целуется, потому что у Ромы есть опыт. От Ромы невыносимо воняет этими его мерзкими сигаретами, одеколоном «Москва», почему-то чистым постельным бельём и пожухлой травой. Рома сжимает Антонову футболку на груди, тянет на себя, ближе-ближе-ближе, жмурится, сводя свои густые брови, и не может остановиться целовать Антона. Антон не против, Антон поднимает ладони и сжимает пальцами чужие короткие жёсткие волосы. Антон не умеет хорошо целоваться, но точно уверен, что Рома его научит. Покажет на практике. Полудохлые стрекозы отращивают себе новые крылья и рвутся наружу. У Антона трясутся коленки, и он хочет упасть на землю прямо вот ну сейчас. Рома держит его бережно, гладит грубыми широкими ладонями плечи, напоследок осторожно целуя в уголок губ. — Не надо… Не надо ничего перебарывать, Антошка, — Рома говорит на выдохе, вертит головой, пытаясь скрыть свои покрасневшие уши и немного увеличивает дистанцию. Антон делает шаг назад, слушая внимательно. — Я же ничем не лучше. Хах, блять, да я дрочил на тебя после выпускного в девятом классе, потому что в костюме этом своём ты выглядел даже лучше Катьки! И не только после выпускного. Тебе ахуенно идут водолазки, как меня это бесит, блять. Я такой педик последний. Лицемерный долбоёб, но один хуй, факт фактом — смотреть на тебя нормально не могу, трогать тебя постоянно хочется, вся хуйня. Я даже Полинку за руку не смог взять. Потому что она — это не ты. Тогда и понял, что пизда рулям, — Рома поднимает глаза и видит, как насмешливо растянулись чужие припухшие губы. — Несмешно нихуя, Антон, я целовать тебя, блять, хочу, а это у нас неправильно, за это пиздюлей дают. Ах, сука, одни проблемы, что за жизнь уебская! Рома кричит недовольно куда-то в собственные ладони и поднимает лицо наверх. Антон откровенно смеётся. — Если вести себя как обычно, то никто не подумает, что мы педики. А целоваться и без всего прочего подальше от чужих глаз надо, — Антон аккуратно берёт Ромину ладонь и сжимает. — Блять, только не бросай меня в этом дерьме больше одного, ладно? Поцелуй меня ещё разок для проверки и иди домой. Рома поджимает губы, но Антона снова целует. И это сейчас кажется самым правильным на свете. — Пф-ф, только побриться не забудь, колешься очень, — Антон так откровенно насмехается, что Роме остаётся только в возмущении покоситься на него сверху. — Заходи утром, мама спрашивала про тебя, очень уж волнуется, ха-ха! А если поцеловать захочешь, то лучше не кури. Рома приходит утром; от него даже не воняет табаком, только одеколоном и свежей одеждой. Мама долго расспрашивает как у него дела, пока рядом неугомонно крутится Оля. Рома съедает большую часть блинов, а потом долго-долго валяется на кровати Антона, ожидая, пока все остальные в доме уедут в город за продуктами. Антон прикрывает глаза и наконец чувствует себя спокойно, ловя Ромино лицо своими ладонями.

***

Лето в посёлке жгучее, горячее, солнце такое яркое, словно готовится в любую секунду сжечь всю землю, поэтому Антону абсолютно невыносимо, он тяжело дышит Роме в изгиб шеи и просит остановиться хотя бы на секундочку. Даже в лёгкой хлопковой футболке очень жарко. Рома совсем без верхней одежды — но от того ему не легче. Бяша, идущий впереди, резко останавливается. — Ну ёмаё, чё ты как улитка шуруешь, Антоха, на! Тут немного до речки осталось, поднапряглись и погнали! Бегом! — Бяша не давал ни шанса. Антон успел проклясть всё на свете. И даже пожалел, что согласился идти, но Рома настоял, а отказать его мягким поцелуям Антон был не в силах. Они пригласили на речку и Катю с Полиной, но девушки разумно решили идти, во-первых, отдельно от них, а во-вторых, сразу в купальниках. В конце концов, как сказала сама Катя, смотреть было не на что, да и все в посёлке друг друга знали, а париться в лишней одежде не было никакого желания. Разумно. Антону хотелось лечь в теньке и умереть на месте. Прошлые летние сезоны были не такие палящие. Когда же они наконец доходят до нужного пляжа, девчонки уже успевают разложить покрывало, достать полотенца и воду. Антон наконец-то исполняет свою заветную мечту — отпихивает Рому и падает прямо в руки Кате, которая держит прохладный лимонад, стоя у самого корня дерева, в теньке. Рома хмыкает и скидывает сумку на покрывало. — Что ты творишь, очкарик! — Катя шутливо щёлкает Антона по макушке, а затем прикладывает к его щеке холодную бутылку. — Можешь не благодарить, я знаю, что самая лучшая. Полина кратко смеётся, поджимая к себе колени, и с трепетом смотрит на подругу. — Нытья-то было! Во, дошли же, на! А теперь бегом купаться, — Бяша скидывает свой рюкзак, на ходу начиная стягивать футболку. — Давайте-давайте, быстро! Ать! — Откуда ж в тебе столько энтузиазма, — Антону кажется, что он сейчас иссохнет. Ему на лоб прилетает намоченная прохладная ромина майка. — М? — приходится даже один глаз приоткрыть. — Очки, осторожнее, — Рома говорит спокойно, наклоняясь к лежащему Антону. Где-то слышится радостный Бяшин возглас вперемешку с возмущёнными девчачьими голосами и громкий звук плеска воды. — Совсем плохо? Отрезать тебе арбуз? Антону очень хочется поцеловать Рому, так сильно хочется, но он сдерживается, вновь зажмуривая глаза. — Дай мне пару минут, и я оклемаюсь, — Рома лишь согласно кивает, стягивая с себя шорты и уходят в сторону речки. Конечно же, Рома не упускает возможности мало того, что потрогать Антона под водой, мягко обшаривая тонкие ноги шершавыми ладонями, так ещё и поцеловать. Коротко клюнуть в самые губы, скорее, но Антон успевает задохнуться от возмущения, тут же резко выныривая. Произвол! Он так и говорит это Роме, а тот лишь громко смеётся и скалит свои клыки эти прекрасные. Антон соврёт, если это лето не стало для него лучшим. Они так и не доедают арбуз, потому что «На речке купаться надо, на, а не арбузы трескать!». Антон в ответ на это может лишь усмехнуться, потому что его мать точно поспорила бы с этим утверждением. Сидят так до самого вечера, жарят на нанизанные палки сосиски и слушают страшные истории друг от друга. Больше, конечно, от Бяши, но какая разница, главное — атмосфера. Расходятся ближе к двенадцати, Бяша с Катей и Полей в одну сторону, а Рома идёт привычно провожать Антона до дома. Но добираются они туда, конечно, не сразу; Рома валит его в мягкую траву на первой попавшейся поляне и целует-целует-целует, трётся своей проступившей щетиной об Антонову шею, вызывая смех, и кусает-кусает-кусает. Родителей дома так удачно нет, они даже свет не зажигают, Антон может лишь сжимать ромины плечи, шею, отвечать на поцелуи торопливые с таким же пылким энтузиазмом, сгорая, отдаваясь полностью, без остатка. Однажды он выгорит окончательно, но в данный момент до этого далеко, а значит, это его не волнует. Рома думает о бесконечно красивом лице Антона, стягивая с него окуляры. Антон красивый, необычный; и с очками, и без очков. Даже вот такой Антон, весь красный, вспотевший, взъерошенный и стонущий ему прямо в губы всего лишь от лёгкой стимуляции рукой, — красивый. И для Ромы он лучше всяких девчонок. Всех. Лучше всех. А ещё у Антона очень умелые руки и рот, но об этом знать должен только Рома. В этот момент Катя, лёжа в одной кровати с Полиной у себя дома, понимает, что больше так не может и прижимается своими губами к чужим. А Полина только этого и ждала последние два года. И невероятно счастлива сейчас, сжимая чужие светлые волосы длинными пальцами. Бяша сжимает букет цветов, смущённо стоит перед девушкой с параллели, признаваясь в своих совершенно искренних чувствах. Они уедут вот уже через год в Москву или, может, в Петербург, и всё у них будет хорошо.