Скошенные цветы

Четыре месяца спустя       «Началось. Стой ровно, не уворачивайся. Отвечай ему. Поцелуй его сама. Еще раз. Ну вот, достаточно. О нет, ну неужели без этого нельзя? Неужели ему самому не противно? Так, это не с тобой происходит. Это какое-то кино. Закрой глаза. Улыбайся. Опереться обо что-то? Запеть? Интересно, те, кого в детстве секли, так же пытались отключиться? Придется снова ему ответить. Ох нет, больно, больно, распирает, ну не надо! Улыбайся, дура, хвали».       — Хорошо! Да! Еще!       «Покричать можно. Все равно не поймет, почему. Только тоже следи за голосом. Вот, легче же. А теперь снова улыбайся. Ну сейчас уже… Он же в тебя не кончает. Ух, ну вот». Можно перевести дыхание. Можно притвориться, что засыпаешь.       Так, вроде тоже уснул. Лежит на спине. До сердца, наверное, ножом было бы достать в таком положении проще всего. Только какой длины нужен нож? И куда бить, чтобы наверняка?       «Глупо. Потом ведь не помилуют. Надо просто потерпеть. Это закончится однажды. А сейчас тоже отдохнуть, поспать». Но как назло, вспоминается, как эта гадость случилась в первый раз.       Они попали под дождь и насквозь промокли. Когда прибежали домой, пришлось обоим раздеться догола и растереться. Холли тогда впервые увидела обнаженного мужчину. Так и врезались в память неширокие плечи Уилла, его впалая грудь, выступающие лопатки и позвоночник, поджарая задница с несколькими шрамами. И отросток внизу живота, темнее остального тела, безобразный, будто бы чужеродный.       Уилл растирал ее, а сам краснел, и отросток у него поднимался горизонтально. И вдруг он поцеловал ее — губы жесткие, сухие, поцелуй отдался неприятно. И продолжил целовать.       — Можно, ты не против? — прошептал он, положив ей руку на грудь. Холли заставила себя поцеловать его в ответ, куда-то в ключицу. Она не собиралась ссориться, не хотела уходить. Поэтому терпела, когда он целовал ей лицо, шею, соски, шарил по ее телу руками. Потом он, продолжая спрашивать, не против ли она, раздвинул ей ноги, подхватил под бедра. Холли кивнула, закрыла глаза и постаралась расслабить мышцы — это помогает при любой боли. Но когда что-то горячее и толстое стало с силой давить, прорываясь в нее, все-таки замычала сквозь зубы.       — Прости… Сейчас…       На миг стало легче, снова боль, обжигающая, точно что-то порвалось, а потом стало распирать. Это ходило внутри нее туда-сюда, будто поворачивали внутри большую пробку. В какой-то момент она даже свыклась, что теперь всегда будет больно… И вдруг полегчало. Она снова прикрыла глаза и не поняла, что за чавкающий звук услышала. Двигаться не хотелось, хотя во рту пересохло, а кожа стала скользкой от пота. Что-то случилось, что должно перевернуть мир вокруг нее. И очень страшно открывать глаза навстречу переменам.       — Ну как ты? — горячая и жесткая рука коснулась ее щеки. — Очень больно, да?       — Ничего… — она заставила себя улыбнуться.

***

      И как же это вышло? Полгода не миновало с тех пор, как похоронили маму, и вот Холли снова была в Кингсити. Только уже не примерной школьницей, а студенткой художественного училища, дешевой содержанкой человека, который не только не обещал жениться, но и ни разу не признался в любви.       Все как-то само случилось. По совету Уилла Холли продала часть вещей, оставшихся после мамы, и теперь у нее было достаточно средств, чтобы уехать. Прочее сделал Уилл: купил билеты, помог ей с чемоданами, в Кингсити нашел дешевую гостиницу, а потом такие же дешевые меблированные комнаты, ну и работу на первое время им обоим. Тут-то Холли и постигло фиаско.       Уилл договорился с хозяином кафе недалеко от гостиницы, чтобы ее взяли официанткой. Накануне первого рабочего дня Холли он объяснил ей, каковы будут ее обязанности — ну, или он считал, что объяснил и показал все достаточно. На самом деле говорил он очень сумбурно и слишком много, а Холли стеснялась признаться, что ничего не поняла и жутко боится. В общем, на работе она продержалась ровно полдня, когда обслужить довелось всего пару человек. Как только в обеденный перерыв в кафе хлынули посетители, Холли перепутала заказы, а потом поскользнулась и уронила поднос с супом.       Она облилась, обожглась, перепугалась, а хозяин кафе и две официантки принялись орать на нее и ругать последними словами. И тут Холли не стерпела. Она ненавидела, когда ее критиковали, но в школе приходилось сдерживать себя, да и перед соседями изображать пай-девочку. «А что, если…» Тяжело дыша, Холли поднялась с пола, подошла к стойке, налила в стакан холодной воды.       — Ну и что ты творишь, чокнутая? Тебя клиенты ждут, продолжай обслуживать! — взвизгнул хозяин кафе, приземистый толстяк, говоривший, смешно прихрюкивая. Холли медленно подошла к нему, громко хрюкнула и опрокинула стакан ему на голову. А потом отскочила, швырнула стакан куда-то в сторону и вылетела из кафе, на ходу срывая передник, покуда официантки еще могли удерживать неистово ревевшего хозяина.       Уже у себя в комнате она опомнилась и пришла в ужас. Этот свиномордый мог выследить ее и что-то сделать. А как Уиллу объяснить, почему она потеряла работу? Можно, конечно, просто сказать, что у нее ничего не вышло, но кто тогда защитит ее от свиномордого?       Однако Уилл узнал все сам. Он после работы зашел в кафе поглядеть, как у Холли дела, тут-то ему все и рассказали. Видимо, в красках и впечатляюще, потому что нос у него был разбит, да и вообще зол он был не на шутку.       — Ты можешь объяснить, какая муха тебя укусила? — процедил он, следя, как Холли неловко взбивает яйца для омлета. Она волновалась, что совсем забыла что-нибудь приготовить к его приходу.       — Они меня оскорбляли. А я это ненавижу. Я вообще ненавижу, когда меня критикуют.       Холли старалась говорить сдержанно, хотя ей стало обидно: как она представляла, мужчина всегда обязан быть на стороне своей женщины. Права она или виновата — он должен или наказать того, кто ее обидел, или хотя бы защитить ее, пусть и с ущербом для себя. По крайней мере, после всего, что она вытерпела от мальчишек и мужчин, ей ужасно хотелось именно этого. В конце концов, это Уилл устроил ее к свиномордому — мог бы извиниться за это.       — Никто этого не любит. Ну, когда ругают. Но это жизнь, ты что-то делаешь неправильно, тебе об этом говорят, — видимо, Уиллу надоело ждать, пока она управится, он отломил булки и говорил с набитым ртом. Немного прожевал, отхлебнул воды, чавкнул. Холли отвернулась, чтобы скрыть гримасу отвращения.       — Ты считаешь, что я неправа и должна извиниться?       — Извиняться незачем, он тот еще придурок, если честно. Взял и с ходу дал мне в морду. За разбитый стакан деньги требует — ну, я его послал подальше. Но он такой не один, понимаешь? И ты не можешь каждый раз бросать работу, как только тебе нагрубят. Не помирать же тебе с голода только потому, что на свете много свиней. В конце концов, слова — ветер. Не обращай внимания, вот и все. Холли, по-моему, ты сейчас омлет пересолила.       У нее вправду дрогнула рука, и соли она всыпала многовато. Да так и застыла, не решаясь вылить испорченный омлет или поставить его в духовку. Уилл со вздохом забрал у нее миску, долил туда молока и досыпал муки.       Холли больше не могла сдерживаться, в глазах вскипели слезы. Вскочив, она убежала в комнату, упала на кровать и горько расплакалась. Ей было невероятно одиноко, она была в отчаянии, потому что осознала в тот момент, насколько никому не нужна. Для Уилла она обуза, а больше никто вообще не замечает, существует она или нет. И теперь так будет всегда. Прошло то время, когда она хотя бы знала, что ее любит мама. Холли услышала, как Уилл вошел, почувствовала, что он сел рядом, но ей не хотелось отрывать лицо от подушки. Он погладил ее по спине.       — Ладно, брось. Уж как вышло. Я вот что подумал: наверное, тебе нужно учиться. Ты не сможешь всю жизнь официанткой или продавщицей прокантоваться, я понимаю. Я тоже так не хочу, это я только на первое время подработку нашел, пока не найду, где рисунки пристраивать.       — У нас же денег нет, чтобы мне учиться, — пробормотала Холли.       — В художественном училище, я слышал, есть два места, за которые платить не надо. Ты ведь неплохо рисуешь. Я тебя еще понатаскаю, и попробуешь поступить.       Холли дернула плечами. Не то, чтобы она сильно увлекалась рисованием, но мама в свое время почему-то тратила деньги на учителей иностранного языка и рисования. «Может, станешь учительницей, — говорила она. — А может, выйдешь за богатого человека, будешь путешествовать и рисовать». В конце концов, мама хотела бы, чтобы Холли чему-то училась дальше.       — Хорошо. Давай попробуем.       Холли все равно была нужна подработка, и чего она только не делала за это лето! Продавала букетики цветов, снова нанималась официанткой, потом ее взяли билетершей в кинотеатр. Уилл, как и обещал, пробовал объяснять ей технику рисования — правда, она и без него все это помнила — и заставлял рисовать помногу, несмотря на то, что она устала.       — Что же ты сам не попробовал поступить в это училище? — спросила она его однажды.       Уилл слегка краснел.       — Я хотел лет в семнадцать. Но ведь я в четырнадцать бросил школу, потому что ушел из дома. И вообще… Ну, не вышло. А сейчас я уже староват.       «Понятно, не захотели принимать бездарность». Насколько Холли успела понять, Уилл не обладал и крупицей таланта — любой школьник мог рисовать на его уровне, да и фантазией ее сожитель не блистал, предпочитая только рисовать с натуры.       — А почему ты ушел из дома? — спросила она из вежливости.       — Не поладил с мачехой. Она все твердила отцу, какой я плохой и испорченный. Я, конечно, хулиганил и по заднице получал изрядно, но прибавлять к этому розги по субботам как-то не захотелось.       «И этот человек хочет, чтобы я не обижалась, когда меня ругают? Вот лицемер».