Холодный ветер хлестал по щекам, неутомимый и безжалостный, но Эмма даже не думала возвращаться в тепло гостиницы. Нужно было прочистить мозги. Ночной воздух помог прийти в себя, но сколько она ни билась над решением нависшей над ними проблемы, ничего дельного в голову не приходило. Сторибрук рушился на глазах, Генри совсем отчаялся, а сама она оказалась перед неразрешимым моральным выбором: лишить жизни одного или пожертвовать многими.
— Боюсь, бабушке не понравится, если клиенты повадятся собираться здесь.
Эмма оглянулась. Дождалась, пока Дэвид выйдет из чердачного окна на крышу, и как бы невзначай обронила:
— Повезло мне, что ты не из болтливых.
От глуповатой улыбки Дэвида, из-за которой он становился похож на нашкодившего щенка, жаждущего угодить, делалось больно. Эмма сама когда-то была такой. Но всё это осталось далеко-далеко в прошлом. А что сегодня? Сегодня она стоит на продуваемой всеми ветрами крыше, размышляет об убийстве, и на часах уже немного за одиннадцать вечера.
— Простудишься, — Дэвид сделал несколько нерешительных шагов вперёд и остановился.
Неужели трусит? Мысль, что Прекрасный принц может бояться высоты, казалась неуместной.
— Здесь теплее, чем кажется, — Эмма натянула рукава куртки на пальцы. — Мама спит?
— Собиралась, когда я заходил в последний раз.
— Это странно? — Эмма не сдержалась. Не смогла побороть любопытство. — Что она такая старая? — поморщилась от неудачного подбора слов.
Дэвид уставился на неё широко распахнутыми глазами. Он открывал и закрывал рот, будто лишившись дара речи, а затем внезапно расхохотался.
— В целом… — пискнула Эмма в отчаянной попытке исправить оплошность, что вызвало новый приступ смеха. Ну и чёрт бы с ним. Главное, что внешне Дэвид по-прежнему выглядел добродушным весельчаком.
— В первые секунды я был в шоке, — признался он. — Но потом, немного оправившись, попробовал посмотреть на ситуацию со стороны. В конце концов, наша история всегда была необычной.
В голосе и во взгляде Дэвида, когда он говорил о её матери, было столько нежности, что Эмма невольно улыбнулась.
— Могу себе представить.
— А почему ты спросила? — Дэвид склонил голову. Он буквально излучал искренность и обаяние. И Эмма задумчиво нахмурилась. Отец изо всех сил пытался заслужить её доверие. Отвечал на вопросы, даже на такие дурацкие, ничего не скрывал. Эмма с готовностью поспорила бы на последние сбережения, что Дэвид ни за что на свете не расскажет про этот разговор Белоснежке, потому как желание сблизиться у него перевешивает всё остальное. Хреново, конечно, но его отношение можно использовать в своих целях. Главное — действовать осторожно.
— Не знаю. Просто… — Эмма расправила плечи. — Мне мама в детстве часто рассказывала истории из вашей юности.
Уголки губ Дэвида поползли вверх.
— Надеюсь, хорошие?
— Да, конечно, — Эмма небрежно качнулась на каблуках, стараясь не показывать, что на самом деле её интересуют вовсе не сказочные приключения сладкой парочки. — Чего стоит одна история вашего знакомства.
— Не напоминай! — от искреннего и открытого смеха у неё на сердце стало тепло. — Тот ещё денёк.
— Безумный, — подхватила Эмма. — Мама рассказывала, что почувствовала, когда увидела тебя. Истинная любовь и всё такое.
— Твоя мама — неисправимый романтик.
Эмма помолчала.
— Мама сказала, это незабываемые переживания, — она зажмурилась, пытаясь думать о чём угодно, но только не о роковом для неё моменте, когда привезла сбежавшего Генри домой на Миффлин-стрит.
— Переживания?
Эмма сглотнула.
— Самое первое мгновение… — коснулась ладонью живота. — Внезапно накрывшее чувство. Истинная любовь. Я всегда рисовала в воображении что-то невероятно эмоциональное. С маминой подачи.
— Ну, возможно.
Эмма распахнула глаза.
— Возможно? — она посмотрела на отца. — Я думала, истинная любовь случается только один раз в жизни.
Дэвид растерянно моргнул, и она отступила на шаг. Кажется, переборщила. Надо бы сбавить обороты. Эмма знала, что новоявленный отец — добрейшей души человек, но воздушные замки не строила. Не факт, что чувства и мысли, не дающие ей покоя в последние дни, вписываются в книжные истории её родителей.
— Не хочешь присесть? — предложил побледневший Дэвид, и Эмма, оглядевшись, поняла, что стоит у самого края крыши.
— Прости, — она подошла к небольшому выступу, села и жестом предложила ему присоединиться. — Так что там с истинной любовью?
— Истинная любовь — нечто, — плюхнувшись рядом с ней, Дэвид уставился затуманенным от воспоминаний взглядом на редкие звёзды. — Определённо нечто.
Эмма почувствовала жгучую зависть. Белоснежке и Прекрасному принцу пришлось несладко, не без этого, но они боролись с трудностями вдвоём. Против всего мира, древних пророчеств, моральных принципов, собственной семьи…
«Что за дерьмо!»
Эмма потёрла лицо. Редкостное дерьмо. Было бы чему завидовать.
— Но, — Дэвид повернулся к ней, и Эмма поспешила нацепить маску любопытной дочери. — Хотя мы и называем человека истинной любовью, всё очень неоднозначно, — он задумчиво подёргал мочку уха. — Истинная любовь объединяет людей, встречается больше одного раза в жизни и бывает очень разная. В том числе платоническая, между родителями и детьми, братьями и сёстрами, даже друзьями… — он замолчал.
Белоснежка рассказывала другое, но это была самая что ни на есть настоящая сказка на ночь для очень одинокой и несчастной девочки.
— И как оно? — Эмма придвинулась к нему. — Что ты почувствовал? У вас не платоническая любовь. Как ты это понял?
— В принципе… — произнёс Дэвид задумчиво. — Сразу. Это не была любовь с первого взгляда, но я сразу понял, что твоя мать не такая, как все. Она особенная. Она…
Голос Белоснежки прозвучал в сознании, так ясно, что ей стало не по себе, и в то же мгновение перед внутренним взором промелькнула картина: обезумевшая от беспокойства Реджина выбегает на крыльцо. Её всю будто пронзило током.
— Важная?
Дэвид улыбнулся.
— Да, я знал, что она очень важный человек. Наше чувство было взаимно. Думаю, именно это придало нам сил разобраться с первыми проблемами, — он покачал головой. — Чёрта с два, мы смогли бы выступить против условностей старого мира, мешающих нам быть вместе.
Эмма облизала губы, прижала ладонь к животу.
— Было больно, да? Расставаться?
— Я предпочёл бы остаться с ней.
— А на что она была похожа?
Дэвид нахмурился.
— Что именно?
— Боль?
— Прости, не понимаю, — он моргнул. — Я хотел, чтобы она была рядом со мной, чтобы ей ничто не угрожало. Чтобы она была счастливой. Я сражался до последнего.
— А физически? Ты чувствовал это физически? — Эмма погладила живот. — Притяжение. Как магнитом. Понимаешь? Как будто сковали одной цепью, и ты не можешь… — запнувшись, покачала головой. — Не можешь не подчиниться, потому что иначе больно. Тебе плохо, тошно, а в душе — пустота. Ты чувствуешь, что надо срочно что-то делать, но не знаешь, что именно. И для тебя очень важно, чтобы она оставалась рядом, несмотря ни на что. Даже если мозгом понимаешь, что так нельзя, всё равно продолжаешь думать о ней.
— Я… — Дэвид смотрел на неё, как завороженный, открыв рот. — Эмма, что происходит?
— В городе только и разговоров, что про сказочные истории любви, — отрезала та, чувствуя, как колотится сердце, а щеки заливает краска. — Особенно про вашу. Мне просто любопытно, сколько в них правды.
— Понимаю, — сказал он нежно и медленно. Недоверчиво.
Эмме было проще притвориться, что ничего не происходит, и Дэвид явно решил ей подыграть.
— Люди в этом городе склонны романтизировать истинную любовь, — его губы исказила натянутая ухмылка.
«Твою мать, если Дэвид что-то заподозрил, и это дойдёт до Белоснежки, у меня могут возникнуть очень большие проблемы».
— Я люблю твою мать всем своим существом, Эмма, но не уверен, что испытывал описываемое тобой, — он снова засмеялся. — Тебя послушать, так это больше похоже на рези в животе, чем на отношения.
— Ну да… — Эмма продолжала поглаживать живот, размышляя о своём ужасном и в то же время фантастическом секрете, который так тщательно оберегала. — Есть такое.
Что же происходит? Чувства, которые пробудила в ней Реджина, отличаются от тех, что делили между собой родители и остальные горожане? Они нечто большее? Извращённее?
— Мне надо к Генри, — она вскочила, желая сбежать. — Он часто просыпается.
Дэвид скривился — не поверил — но кивнул.
— Постарайся отдохнуть. Я всё понимаю, нам всем непросто, но о себе нужно заботиться.
— Конечно, — Эмма изобразила вежливую улыбку. — Увидимся утром.
***
Генри тихонько похрапывал, закутавшись в одеяло, а его рация лежала на соседней подушке, как если бы была человеком. Он наверняка представлял свою маму.
Эмма замерла, почувствовав, как сжалось сердце, немного постояла, а затем обессиленно упала на кровать. Впервые в жизни её окружала семья, и всё-таки никогда раньше она не чувствовала себя такой одинокой. Всё это — обман, а единственный человек, с которым можно оставаться собой, едва знакомый ей десятилетний пацан.
Нет, это тоже обман. Был ещё один человек, способный её понять и не понаслышке знающий, что она чувствует. Одна проблема. Человек этот при встрече может зажарить её одним взглядом.
Эмма повернулась и некоторое время наблюдала за мирно спящим сыном.
Вдох носом — выдох ртом.
Вдох носом — выдох ртом.
Вдох носом — выдох ртом.
«Ебись оно всё конём».
Зажарить — не самый паршивый вариант. По крайней мере, не придётся больше иметь дело со всей этой сказочной белибердой.
Эмма встала с кровати, вытащила из верхнего ящика тумбочки потрёпанный блокнот и неряшливо написала «Мангуст». Затем, вырвав листок, сунула его под рацию. Если Генри проснётся до её возвращения, то первым, что бросится ему в глаза, будет записка. Секретное кодовое слово заставит его улыбнуться. Эмма на это надеялась. Но на душе всё равно было тошно. Бросить сына одного посреди ночи — поступок «достойный» матери года. Впрочем, если на то пошло, не она мать этого мальчишки.
***
Эмма с тревогой рассматривала пыльные ступени, уходящие вниз, под землю. Осторожно шагнула на первую и передёрнула плечами. Внезапный визит казался лучшей идеей, пока не пришла в склеп.
Неужели Генри спускался вниз несколько раз? Храбрый ребёнок.
Эмма цеплялась за стену, чтобы не споткнуться в темноте и не переломать себе все кости. С каждым шагом становилось всё холоднее и холоднее. Вероятно, приходить сюда — худшая идея из всех, что когда-либо приходили ей в голову.
Она, и решение остаться в проклятом королевстве посреди славного штата Мэн.
— Генри?
Эмма остановилась. В ней боролись противоречивые чувства — облегчение и что-то похожее на страх. Она ещё не определилась, должна ли бояться Реджины, хотя, наверное, стоило бы. Зато теперь можно ориентироваться на голос, что очень кстати, учитывая, что у подножия лестницы развилка. Она замучилась бы гадать, в какую сторону нужно повернуть.
— Что случилось? Ты?.. — Реджина выскочила из коридора, уходящего влево, и, вздрогнув, уставилась на неё. Нахмурилась, поджала губы.
Эмма почесала щеку.
— Привет.
И вдруг на душе стало легко и спокойно. Эмма ждала, что при встрече с Реджиной внизу живота яростно запорхают полчища бабочек, а почувствовала умиротворение. Почти безмятежность. Получается, всё это время внутри неё бурлила неистовая энергия, нашёптывающая, куда надо пойти, чтобы обрести покой, и вот, она наконец-то на месте.
Реджина сложила руки на груди и отступила на шаг.
— Я пришла с миром, — Эмма вскинула ладони в примирительном жесте.
Реджина удивлённо вздёрнула брови.
— В полночь?
— Ну да?
***
— Мальчишка не соврал. Совсем как у тебя дома. Разве что под землёй.
Не так просторно. Тесновато. Большинство предметов первой необходимости — в одной комнате, и только в крошечной ванной можно найти некое подобие укромного уголка. Но атмосфера прежняя. Безупречная. Внушающая трепет. До смешного дорогая. Эмма с беззастенчивым любопытством озиралась по сторонам. Всё легче, чем встречаться глазами с Реджиной, сидящей на самом краешке стула за круглым столиком и всем видом показывающей, как ей неуютно в обществе незваной гостьи.
— Тебе что-то не нравится?
— Нет, всё отлично, — Эмма изучила доверху заставленную книгами полку, чуть прогнувшуюся под их весом. — Я видала убежища и похуже. У тебя неплохо. Провести интернет и жить можно.
Реджина продолжала сидеть с каменным выражением лица.
— Стесняюсь спросить, с чего это ты решила… — мгновение она колебалась. Эмма решила, что у неё на языке вертятся два варианта, и она тщательно взвешивает каждый, пытаясь подобрать подходящий. — Навестить меня.
— Да, я понимаю, что тебя смущает, — Эмма вытащила одну из книг. На обложке красовалась неразборчивая надпись на иностранном, причудливом языке, который, если присмотреться, не похож ни на один из реально существующих. Она повертела книгу и поставила на место. — Боюсь, у меня нет ответа.
Было видно, что такое объяснение не устраивает Реджину, и Эмма не могла винить её. Им судьбой предсказано биться насмерть. Из груди вылетел обречённый вздох. Реджина держалась с завидной невозмутимостью и вроде бы не собиралась нападать. Кто знает, возможно, судьба решила дать им отсрочку. Или судьба вообще не при делах. Просто карты легли так, что Реджина здесь, и она, Эмма, тоже здесь. Обе смотрят на гипсовый отпечаток детских ладошек с трогательным посвящением «для мамочки». У них нет ни мечей, ни огненных шаров.
Эмма поджала губы. Чистой воды самообман. От судьбы не убежишь. Она уже разрывается между чувством и долгом. Даже тело предало её, подтвердив, что ей на самом деле суждено полюбить незнакомца. Эмма оказалась в ловушке всего того, на что никогда не подписывалась. Но на этот раз она хотела решать сама. Что бы ни говорили другие, каким бы ни было притяжение между ними, Реджина оказалась совсем не такой, какой её описывали, и Эмма хотела опираться на собственные суждения и опыт. К чёрту театральные признания в истинной любви.
Реджина продолжала буравить её колючим взглядом. Эмма задумалась, а сможет ли она вообще любить эту женщину?
— Гримхильда.
Брови Реджины поползли вверх.
— Что?
— Я искала имя Злой королевы в интернете в тот вечер, когда узнала твоё, проштудировала несколько сайтов, — Эмма глубоко вздохнула, попыталась успокоиться, а затем, набравшись смелости, села напротив Реджины. — Я убедила себя, что никакого проклятия не существует. Сама понимаешь, как всё это… — она покачала головой, вспомнив собственное непроходимое упрямство. — Чёрт, я скучаю по стадии отрицания.
— Гримхильда? — в этот миг что-то промелькнуло в глубине карих глаз, и Эмма поймала себя на мысли, что хочет думать, будто это — смешинки, как бы глупо ни звучало. — Надо же, — протянула Реджина задумчиво и беззлобно. — Спасибо небесам за маленькое чудо.
Да, ей определённо нравится эта женщина.
— Мою мать зовут Белоснежкой. Не знаю, откуда взялась Эмма, но я однозначно благодарна небесам.
