Падение Ангела

В такие моменты стоит отбросить все лишние мысли и сосредоточиться на процессе. Как если бы покои примарха были полем столь желанного боя, а алый канат в руках — орудием убийства. Первый капитан прикладывает все усилия, чтобы перейти в идиллическое, безмятежное состояние, которого требует ситуация, но его попытки остаются тщетными. Заново заплетая несложный, но всё равно не получившийся с первого раза узор, он с тоской заключает, что справляться с тревожными порывами было бы проще в тренировочном зале. Отброшенные в сторону мысли в столь спокойной обстановке возвращаются, с утроенной силой атакуя разум Ралдорона, отвлекая руки и голову от реальности и перенося их куда-то за пределы флагмана, на оккупированный орками пояс астероидов. Закономерным итогом этого непозволительного недостатка концентрации становится грохот падающего тела, хруст выворачиваемых конечностей и треск верёвок, неожиданно заполняющие помещение — это массивная фигура, лишённая возможности летать в слишком маленькой для крыльев комнате, стремительно падает с потолка, на котором была подвешена ныне разорванными канатами. Ралдорон тут же забывает, о чём так усердно думал, и дёргается, собираясь броситься к своему повелителю в тщетной попытке его поймать, но ещё в тот момент, когда он только слышит натужный треск канатов, он понимает, что у него не получится: в лучшем случае он просто смягчит Сангвинию приземление, а в худшем станет причиной травмы — его руки едва касаются напряжённых крыльев, пальцы скользят против роста перьев, оставляя взъерошенные борозды, но падению никак не препятствуют. — Милорд, я, — «идиот» — едко добавляет внутренний голос, почему-то подозрительно похожий на голос Азкаэллона. Вот оно – разочарование, которое он себе пророчил. У первого капитана никогда не наблюдалось способностей к предсказанию или задатков библиария, но сейчас он как никогда был уверен, что это силы варпа нашептали ему на ухо этот неприятный кусочек будущего. И они, несомненно, его и спровоцировали, — прошу прощения. Не решаясь поднять взгляда на повелителя, Ралдорон делает несколько шагов прочь от того места, где недавно недостаточно усердно плёл свой унылый орнамент, который соединил бы прекрасные крылья с не менее прекрасным телом, к завешанному алым полотном арочному проёму. Часть его требует уйти, но, не желая проходить через круги допроса о причинах шума у командира гвардии, он остаётся, чтобы получить заслуженное наказание от самого примарха. — Должно быть, я изначально что-то не так закрепил, — первый капитан поднимает усталый взгляд к потолку, где на одном из двух колец-крепежей висят четыре переплетённых обрывка алого каната, в то время как правильно подвязанные шесть других на втором всё ещё удерживают часть крыла и руку Сангвиния в воздухе. Кривясь, Ралдорон понимает, что и крылу, и руке под таким углом изгибаться по замыслу Императора не положено. — Если позволите… — Не надо. Я сам. От сквозящего во фразе разочарования капитану становится почти физически больно. Он не хотел и не имел права отвлекаться, а если понимал — а он понимал — что не сможет с собой совладать, должен был отказаться или хотя бы предупредить о том, что что-то может пойти не так, но он промолчал и покорно согласился на сессию. И сам своей же дуростью её закончил, ещё и так неприятно. Ралдорон смотрит на Сангвиния со спины, замечая неприятную асимметрию в расположении крыльев: левое, на некоторых участках которого ещё висят обрывки верёвки, низко опущено и практически лежит на полу, в то время как правое, натягивая кожу на спине, поднято к потолку и, несмотря на все усилия по расплетанию, всё ещё держится на правильно закреплённом канате. Конечно, как же иначе, если узлы будут недостаточно крепкие, а переплетение недостаточно надёжным, Ангел очень быстро упадёт под собственным весом, что и случилось из-за невнимательности капитана совсем недавно. Большинство известных человечеству схем связывания не подразумевают у нижнего наличия лишних тяжёлых конечностей, но за долгие годы практики первый капитан, как ему до сегодняшнего дня казалось, научился справляться с этим нюансом его с повелителем взаимодействия. Примарх методично распускает алые узелки, и в какой-то момент узор на крыле наконец распадается, а само оно опускается к полу, повторяя за вторым. Освободившись от своих пут, Сангвиний загибает правую руку к плечу, растягивая мышцы, а крылья аккуратно разводит широко в стороны, проверяя, всё ли с ними в порядке. Он молчит. Он не гонит Ралдорона из своих покоев, не стонет от боли — слава Терре — и никак не выражает своего разочарования сыном или его сбившей весь настрой ошибкой, даже не оборачивается, чтобы посмотреть на него. Молчание, впрочем, угнетает гораздо сильнее любых слов, и когда повелитель наконец оглядывается на него, стыдливо опустивший взгляд в пол Ралдорон этого даже не замечает. Он слышит шорох одежд и крыльев, шаги босых ног и в какой-то момент даже видит их перед собой, но продолжает упорно пялиться вниз, всем своим видом выражая извинение и готовность принять заслуженное наказание. — Всё точно в порядке? — поправивший съехавшую тогу Сангвиний возвышается над ним, но во всём его виде и особенно во взгляде, как и раньше, ощущается попытка продемонстрировать, что между ними нет никакой разницы в положении и силе, даже грань сессионных ролей, кажется, стирается. — Ты сегодня не собран. Конечно, отец видит его насквозь. Запоздало первому капитану кажется, что попытка скрыть своё волнение от примарха даже звучит глупо, но тем не менее он её предпринял и сейчас пожинает плоды. Он бегло оглядывает тело перед собой и подмечает, что там, где кожа не скрыта тканью, канаты были затянуты слишком сильно, отчего обычно быстро разглаживающиеся следы пока что остаются видимыми. Впрочем, кровоподтёков или видимых травм нет, значит, всё куда лучше, чем могло бы быть после такого досадного недоразумения. Ралдорон одёргивает себя и корит за попытку оправдаться. Отсутствие серьёзных последствий нисколько не умаляет его вины. Если его невнимательность подвергла примарха не опасности, а неудобству и, скорее всего, лёгкому и короткому испугу, за что тот же Азкаэллон ему бы уже голову давно открутил, это ещё не значит, что он имеет право заниматься самообелением. Но Сангвиний явно не разделяет ни яростной паранойи своего гвардейца, ни приписываемого ему первым капитаном осуждения: в его тоне слышится больше беспокойства за состояние сына, чем разочарования неудавшейся сессией. — В полном, милорд. Думаю, сегодня просто неподходящий день. Все на взводе, и я, если честно, тоже, — Ралдорон снова опускает взгляд к полу и наблюдает, как ладони повелителя укрывают его собственные. Сангвиний осматривает их, словно пытаясь найти причину произошедшего казуса, гладит и медленно переходит к предплечьям, где уже начинается неровная сетка боевых шрамов. Одна из ладоней существенно холоднее другой, а её прикосновения неровные из-за мелко подрагивающих пальцев — последствия слишком тугого плетения. — Значит, что-то всё же не так, — то ли утверждает, то ли наоборот спрашивает он, проводя ладонью от локтя до шеи Ралдорона и заставляя того поднять голову вверх, чтобы посмотреть на него. — Хочешь продолжить? Вопрос застаёт его врасплох и заставляет широко распахнуть глаза, в удивлении глядя в светлое и тепло улыбающееся лицо своего отца. Предложение продолжить после произошедшего кажется какой-то глупой шуткой или издёвкой, но в такой обстановке Сангвиний шутит очень редко и явно не на тему согласия, и Ралдорон хорошо это знает. Он также знает, что может спокойно ответить «нет», и примарх его отпустит. Они могут продолжить в следующий раз, ни мир вокруг, ни их связь не разрушатся от одного плохого дня. От понимания того, что примарх не держит на него зла, ему даже дышать легче становится. Разумная и логичная часть разума Ралдорона требует отказаться от поистине заманчивого предложения и уйти искать успокоения в каком-нибудь менее травмоопасном занятии, но впервые за долгое время первый капитан отказывается внемлить голосу разума. Если есть шанс продолжить, им надо воспользоваться — ни один бой не принесёт столько умиротворения, сколько хорошая сессия. — Хочу, — наконец выдыхает он. — Тогда тебе нужно расслабиться, — Сангвиний наклоняется к нему и оставляет между сосредоточенно сведённых бровей нежный поцелуй, который тут же разглаживает кожу, после чего отходит от своего капитана к небольшому столу в углу спальни. До слуха Ралдорона доносится шорох волочимых по полу крыльев и журчание переливающейся жидкости — пара мгновений, и в его руке оказывается наполненный сладко пахнущим вином кубок, а вместе с ним возвращается и тёплая аура примарха. Он делает короткий глоток и выжидающе смотрит на сына. Тот залпом осушает стакан, осознавая, что настолько ничтожно малое количество вина вряд ли расслабило бы даже смертного, что уж говорить об астартес. Тем не менее, он повинуется и пытается сосредоточиться на заполнившем рот терпком и приятном вкусе вина и ощущении восстанавливаемой интимной обстановки, а не на войне за дверями покоев. С поддержкой Сангвиния становится куда легче огородиться от навязчивых мыслей. Он рассказал ему часть правды, и позже они обязательно это обсудят, но сейчас можно и нужно насладиться моментом. Ралдорон делает глубокий вдох и возвращает кубок на место. Из-за полумрака, царящего в покоях, небольшую крепкую сумку почти не видно под столом, но капитану и не нужно её видеть, чтобы знать, что она на месте. Будучи человеком осмотрительным, он не хранит орудия своего святотатства там же, где его совершает, и Сангвиний позволяет ему эту маленькую предосторожность в охране своей личной жизни. Возможно, из-за привычки командира гвардии обследовать покои примарха с нездоровой тщательностью, возможно, из уважения лично к Ралдорону, а может из-за всего сразу. В любом случае, так удобнее. Все мысли об Азкаэллоне и прочих неприятных вещах прогоняют нетерпеливые прикосновения снова ставших тёплыми рук к спине, шее и животу. Кожу холодит металл кубка с вином, который Сангвиний удерживает двумя пальцами, а собственные ладони Ралдорона обследуют свежие канаты на предмет повреждений. Всеми силами он делает вид, что ему совсем не до ласк примарха, и он тут как бы занят очень важным делом, и в какой-то момент ему очень хочется возмутиться и припомнить повелителю недавнее падение, но он не решается. Он никогда себе в этом бы не признался, но ему страшно ещё раз подвергнуть опасности этот вечер. — В прошлый раз они остались целы, — как бы невзначай произносит Сангвиний, заводя кубок за голову Ралдорону и делая пару жадных глотков прежде, чем поставить его на стол. Он оставляет на спине капитана несколько влажных от вина поцелуев и продолжает мягко его обнимать. — Я должен проверить. И ножницы. Не без сожаления капитан покидает объятия, переступает через несколько особо длинных маховых перьев, распластавшихся по полу с кончика крыла и, прихватив с собой ножницы, идёт к пустому пространству в центре комнаты. Подняв с пола один из обрывков канатов, он без труда перерезает его с помощью инструмента. Теперь всё будет как надо. Ралдорон собирает обрывки каната и возвращает их с ножницами на стол, после чего, прикрыв глаза, делает глубокий вдох. Потом ещё один, и ещё, и так он зависает на пару минут, уделяя ещё немного внимания тревожным мыслям, лениво шуршащим в его голове. Ему не нужно видеть это, чтобы понимать, что Сангвиний с ленивым интересом наблюдает за его действиями, но не отвлекает, позволяя провести свой несложный ритуал самоуспокоения. Он почти всегда так делает перед сессиями, ему действительно нужны эти несколько минут для себя, чтобы после полностью сосредоточиться на другом человеке. Первые несколько раз проходили для Ралдорона чуть ли не в панике, и, кажется, сегодня это состояние ненадолго к нему вернулось. Он не ожидал и не стремился занять роль верхнего, Сангвиний сам его попросил, но ответственность, возложенная на плечи первого капитана, от этого не становилась легче. Если бы он верил в бога, он бы сейчас помолился, чтобы всё прошло хорошо. Перейти в нужное состояние становится как-то слишком тяжело, а вино совершенно в этом деле не помогает, словно от попытки сконцентрироваться опьяневшие мысли только активнее разбегаются в стороны. Рядом с ним на стол опускается рука, из которой ниспадают оставшиеся пучки разорванных канатов. Красные концы волочатся по полу, и Сангвиний отталкивает их босой ногой чуть дальше в угол. Капитан мысленно соглашается, что их можно будет убрать и потом, вместе с остальными следами вечера, и замечает где-то среди верёвок шерстяной смятый полукруг. Он чувствует, как его сзади касается горячее обнажённое тело, как по груди вниз скользят тёплые сухие руки и как на сгиб плеча и шеи опускается голова, щекоча кожу кудрями волос. Ощущение безмятежной идиллии заполняет существо Ралдорона, и он наконец отбрасывает сомнения в сторону. — Как мне встать? — должно быть, постижение дзена в углу несколько затянулось, так как под рукой не обнаруживается ранее проверенной связки канатов. Она перекочевала на крепление, где теперь висит правильно, точно так же, как на другой стороне. Это заставляет капитана грустно усмехнуться, и он, развернувшись, берёт своего подопечного за руку и увлекает его под связку верёвок в центре комнаты. Сразу за небольшим пустым пространством, где во время сессий обычно находится Сангвиний, в полумраке покоев тонет просторная застланная шёлком постель. Уверенность в том, что под конец они переместятся на неё, почти стопроцентная, но сейчас время возобновить долгий и красивый ритуал прелюдии. — Чуть ближе, вот так, — аккуратно, но твёрдо взявшись за чужие плечи пальцами, Ралдорон «ставит» примарха так, чтобы два из трёх подвязанных на кольцах канатов с каждой стороны были на минимальном расстоянии от крыльев. — Пока не хочу, чтобы ты висел, — он делает шаг назад и оглядывает результат, после чего снова чуть поправляет Сангвиния, ставя ровно в центре между креплениями. Удостоверившись в том, что всё ровно, он одобрительно кивает и склоняет голову, представляя будущую композицию. — Сядь на колени и подними крылья к потолку, — он пытается придать своему голосу должную властность, но у него всё равно выходит скорее жалостливо, чем повелительно. Сангвиний покорно принимает эту неподходящую для примарха позу и, склонив голову, по широкой дуге расправляет крылья. Они упираются в потолок ещё до того, как целиком поднимаются вверх, из-за чего их приходится слегка свести и согнуть, чтобы они влезли. Кое-где перья все еще взъерошены, и в таком положении это не укрывается от чуткого взгляда Ралдорона. Он обходит своего подопечного и встает у него за спиной, разглаживая те перышки, до которых может дотянуться с высоты своего роста. Восхитительные, огромные пушистые крылья мелко дрожат, а прикосновение к ним приятно щекочет кожу. За тёплым подпушком кое-где можно ощутить сдвоенное биение пульса. Разгладив все неровности, Ралдорон принимается за плетение, вооружившись сразу восемью концами из двенадцати доступных. Медитативность занятия помогает успокоиться лучше любого вина, а расположение креплений избавляет от неудобства в росте — всё равно ближе к потолку рисунок всегда так или иначе смазывается, а центр картины будет гораздо ниже. Крылья нужно закрепить так, чтобы узор на них был крепким и надёжным, но не тугим: чтобы выдержал вес примарха, но не причинял в процессе боли. На этом этапе гораздо большее значение имеет техника плетения, нежели эстетическая сторона, и капитан отдаётся процессу с головой, с удовлетворением замечая, как где-то в глубине тела, пульсируя в такт с нагревающимися руками, зарождается возбуждение. В какой-то момент Ралдорон решает переплести веревки между крыльями, нарисовав над головой Сангвиния осязаемый нимб. Для этого ему нужно добавить два оставшихся каната, чтобы от центральной фигуры они после продолжили путь к остальному телу, пока четыре других поддерживают на весу крылья. Чтобы собрать узор ему приходится зафиксировать уже занятые канаты, а для этого приходится их натягивать. Сангвиний перед ним резко наклоняется назад следом за веревками и сдавленно стонет, когда крылья выгибаются под не самым привычным и естественным углом. Ралдорон мгновенно замирает. — Больно? — Нет, — за едва слышимым шепотом угадывается медленно расцветающее наслаждение, и Ралдорон выдыхает, мысленно радуясь тому, что с крыльями попал в цель — как при выборе узора, так и с натягиванием. Сангвиний не сказал ничего определенного до начала, оставив право выбора, к чему сегодня будет приковано наибольшее внимание, капитану, и тот не прогадал. Хотя бы со второго раза. Ему всегда нравились эти крылья. Он обожает их, если говорить начистоту, особенно в такие моменты. Даже крупное подвесное плетение не умаляет их великолепия. Он подверг их такому большому количеству ласки и внимания, создал так много замысловатых узоров только ради них одних, что впору бы уже от них отвязаться, но Ралдорон не может. С нескрываемым удовольствием он натягивает канаты еще сильнее, видя, как фигура перед ним гнется вслед за методично выворачиваемой конечностью. Сангвиний запрокидывает голову с закрытыми глазами и из приоткрытого рта вырывается полустон-полувздох. — Посмотри, что получается, — крепкий и быстрый закрепляющий пока что незадействованные в плетении канаты узел ненадолго фиксирует примарха в его положении, и он может сполна изучить зарождающийся над его головой орнамент. — Тебе нравится? — Да. Прекрасно. Как всегда. Смазанную яркостью ощущений похвалу Ралдорон принимает со свойственной ему покорностью и благодарностью. Слишком много давления на крылья — если он продолжит их так удерживать, очень скоро они онемеют, и наслаждение сменится тупой ноющей болью. Плюс, на болящих крыльях в случае необходимости особо не повиснешь — притупленность ощущений может стать косвенной причиной незаметно полученной травмы и просто чрезмерного, ненужного сейчас дискомфорта. Капитану надо бы поторопиться. — Сейчас, уже почти, — извиняющимся тоном произносит он, ослабляя узел из четырех канатов и со скоростью профессионала симметрично вплетая их в получающийся узор. У каждого из шести канатов по два рабочих конца, и теперь десять их них задействованы в замысловатом тяжёлом плетении над головой Сангвиния. Почти идеально ровное пустое пространство в центре круга покрыто волнистыми переплетениями веревок. Восемь из них возвращаются на крылья и подвязывают их в последний раз, завершая часть узора. Чётко обозначенная середина композиции позволит в будущем, при необходимости, добавить ещё несколько канатов уже к ней. — Можешь расслабить их, — технически, крылья должны быть расслаблены изначально, еще когда их только-только подвязывают, но ни один из участников сессии не питает иллюзий относительно того, что если это и возможно, то ужасно неудобно и сильно удлинит процесс. А время далеко не всегда является ресурсом, которого у них в достатке. Впрочем, сейчас Ралдорон никуда не торопится. С последней череды корабельных залпов прошло не больше двух часов, а, значит, у них еще, скорее всего, около полутора суток до следующего столкновения. Этого более чем достаточно. Замысловатая переплетающаяся сетка последовательным орнаментом завершается в центральном круге, стягивая на себя все рабочие концы под тем или иным углом, и оттуда берет своё начало узор для спины и рук. Может быть, если хватит, для ступней. Отчасти возникшей неуверенностью в собственных силах и лёгким недоверием к верёвкам обусловлена выбранная поза. Так, в худшем случае, упадут только крылья, а уж их Сангвиний точно сможет удержать. Стоя на коленях, особенно с такой крепкой вязкой, чтобы упасть нужно будет очень сильно захотеть. Ралдорон больше не натягивает канаты на крыльях, но тем не менее все еще иногда встречается с взглядом запрокинутой головы. Сангвиний с восхищением и вожделением наблюдает за его движениями и реагирует на каждое, почти всегда благодарно и совсем редко чуть недовольно. Он кривится и резко выдыхает, когда его сына слишком сильно увлекает плетение, и тот на мгновение забывает о его комфорте. В другой день это можно было бы легко стерпеть и проигнорировать, но сегодня верх с ним особенно аккуратен. — Так лучше? — первый капитан крепко держит оставшиеся метровые концы канатов. От нимба над головой Сангвиния теперь опускается сложная сетка, поэтапно фиксирующая согнутые в локтях руки и положение спины относительно центра. Основание крыльев оплетает плотная, крепкая вязка, к которой от самого потолка последовательно ведут подчёркивающие строение крыльев канаты. Ладони соединены сразу под лопатками, вместе с остальной частью рук образуя плотный орнамент вдоль всей рельефной спины. Спереди такой узор выглядит очень минималистично — там почти нет узлов и только изредка один или два каната переплетаются на груди и животе — но сзади вид просто шикарный. — С каждой секундой, — тихо отвечает Сангвиний, прикрывая глаза. Последние свободные концы уходят на незамысловатое оплетение голеностопов и ступней. Небольшое расстояние зафиксирует примарха в его положении, а узел между конечностями не позволит лишний раз пошевелить ногами — разве что колени в стороны разъедутся. На узоре крыльев спокойно можно повиснуть — маленькое расстояние до пола и крепость обвязки позволят сделать это без страха упасть ещё раз. Ралдорон оглядывает результат своей кропотливой работы. Прекрасная композиция, жаль, что он не может сделать для себя пикт. Даже если бы Сангвиний был не против, он все равно не осмелился бы. Слишком опасно. И слишком красиво, чтобы техника могла передать картину целиком, со всеми видимыми глазу деталями и нужными акцентами. При виде покрытого завершенным узором тела первого капитана сильнее охватывает возбуждение. Он запускает руки в длинные кудрявые волосы на голове подопечного и, присев, зарывается в них лицом. В нос ударяет сладкий медовый аромат, а тело под ним как может поддается навстречу этой невинной ласке. Ралдорон оставляет поцелуй где-то в волосах, после на затылке и переходит к шее. В этот раз она не занята узором, и это открывает широкий простор для творчества. Он чувствует, как резко под ним дергается одна из ног, когда дорожка поцелуев достигает кромки уха и скулы. На каждое, даже самое мимолётное движение Ралдорона идет незамедлительная реакция, и ощущение власти над столь совершенным существом откровенно сводит его с ума. Он оттягивает узел между рук и крыльев Сангвиния, позволяя двум телам несколько больше физического контакта. Приподнявшись, он жарко и долго целует своего подопечного в губы, проникая в рот языком. Покорное отсутствие сопротивления приводит к тому, что Ралдорона ранят острые клыки, но вкус крови только сильнее распаляет растущее внутри желание. С влажным звуком капитан отстраняется и отпускает узел. Сангвиний куклой повисает на узлах, поддаваясь, насколько то возможно, вперед и восстанавливая сбитое дыхание. Верёвка высоко над головой натягивается и похрустывает, но ничего страшного: просто реакция свежих канатов на растяжение. Тем не менее, Ралдорон напрягается и снова хватается за узел на чужой спине, удерживая обвязанное тело в точно безопасном положении. Ему кажется, что он может любоваться великолепием перед ним целую вечность. Кое-где канаты натирают безупречную кожу, и она слегка алеет под ними, выдавая вынужденный, приятный дискомфорт. Затянуть туже значит причинить ненужную боль, а послабление повлечёт за собой потерю так долго достигаемой фиксации. Он искренне счастлив, что Сангвиний никогда не торопит его и позволяет насладиться проделанной работой сполна. Сделать обвязывание партнёра безболезненным почти невозможно, особенно когда речь идёт о чём-то настолько масштабном, но Ралдорон как никто другой знает, что боль — точно такой же инструмент получения удовольствия, как поцелуи и прикосновения. Особенно такая, как здесь: регулируемая и сосредоточенная в наиболее чувствительных точках нескольких основных эрогенных зон. Небольшого натяжения узла в одном месте достаточно, чтобы в разы усилить медленно расцветающую палитру эмоций, но и без давления извне тело нижнего рано или поздно дойдёт до нужной кондиции. Верх, в свою очередь, может принимать участие в этом или оставить подопечного наедине с собой — последнему в любом случае будет хорошо. Ралдорон поднимает взгляд вверх и видит, как подрагивают от напряжения крылья, проверяя на прочность канаты. Если бы примарх захотел, он разорвал бы их без особого труда, но вместо этого он только слегка напрягает мышцы, окунаясь в приятную тягучую негу. Он снова запрокидывает голову и всё же доверительно повисает на сложном узоре. Несвязанные колени слегка расходятся в стороны, плечи опускаются, дыхание становится глубоким и прерывистым, под тонкими веками бегают зрачки — всё это с лучшего ракурса наблюдает его первый капитан и, без сомнений, ему нравится то, что он видит. Он осторожно запускает пальцы в россыпь мягких кудряшек на плечах и спине, отводя их от узлов и распушая остатки несложной причёски. Пальцы, предназначенные по мнению обывателей только для того, чтобы крепко держать цепной меч, нежно массируют кожу головы. Крепко связанное тело уже недвусмысленно демонстрирует возбуждение, и Ралдорон удовлетворённо улыбается, решая, что можно перейти и к чему-то более серьёзному. Сангвиний стонет и полностью расслабляет шею, отчего вес головы полностью переносится на руки первого капитана. Продолжая придерживать его, он опускается для ещё одного поцелуя и ведёт рукой от подбородка примарха до примерно середины тела, где сходятся несколько верёвок. В таком положении он может без труда поднять его, причём достаточно высоко, благо форма позволяет. Конечно, это возможно только в том случае, если он не встретит сопротивления, но он знает, что этого не будет. За неповиновением, как ни печально, обычно следует наказание. Ралдорон тянет за узел и углубляет поцелуй, слегка приподнимая примарха — чужие колени едва отрываются от пола, после чего так же медленно возвращаются на место. За этим следует окончание поцелуя, и Сангвиний недовольно мычит, в этот раз натягивая верёвки на руках. С удивлением он обнаруживает, что там узор куда туже и надёжнее, чем на крыльях — если обвязка последних призвана обеспечить эстетику и безопасность при подъёме, то та, что на руках, несёт цель именно обездвижить его. Рука с узла поднимается вслед за капитаном и останавливается на щеке и подбородке, большой палец проводит по влажным губам. Последний раз он запускает руку в светлые волосы и обходит связанного, вставая спереди. С этой стороны вид действительно не такой приятный, как сзади: крылья отходят на второй план, уступая место минималистично оплетённому телу. Некоторое время Ралдорон размышляет над тем, что он хочет сделать теперь и пытается представить, что чувствует и хочет в свою очередь его подопечный. В этот раз обвязка совершенно не затрагивает бёдра или пах, а потому ему рано или поздно придётся его коснуться, но вот когда и как именно — вопросы, на которые можно дать великое множество самых разных ответов. Часть капитана, та, что ещё несколько скована чувством вины, хочет полностью забыть о собственных желаниях и сфокусироваться на чужом удовольствии, но это будет непростительным упущением открывающихся возможностей. Наконец Ралдорон принимает решение и опускается перед примархом на колени. Он садится очень близко, настолько, что ему приходится раздвинуть ноги перед собой, чтобы разместиться там, где ему хочется. Первый капитан практически не шевелится, если не считать поднимающихся при дыхании плеч, и Сангвиний, потянувшийся к нему за поцелуем, обнаруживает, что ему не хватает буквально пары сантиметров при максимальном натяжении верёвок, чтобы дотронуться до чужих губ. Его с интересом изучают серые, почти не похожие на его собственные глаза, и он может чувствовать на губах чужое дыхание, но совсем не может дотронуться — не дотягивается. Он решает попробовать ближе свести колени, чтобы несколько изменить положение, но его останавливает резкий приказ: — Нет. Сангвиний послушно останавливается. Даже без прикосновений его обжигает жар чужого полуобнажённого тела, и ощущения этой болезненно-приятной недосягаемости достаточно, чтобы из груди вырвался ещё один сдавленный стон. Верёвки жёстко ограничивают глубину вдохов, и от этого ощущение становится только ярче. Он обречённо расслабляется, и канаты отводят его чуть дальше от Ралдорона. Низ живота приятно тянет, и примарх понимает, что достаточно чётко выраженного желания будет достаточно, чтобы эта странная пытка прекратилась, но он молчит. Он понимает, что первый капитан будет слушаться его и без стоп-слова, и не может позволить его слепой преданности испортить ощущение. Он покорно ждёт инициативы со стороны партнёра, как ему полагает. — Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал, — спокойно и ровно произносит Ралдорон, и одного его строгого тона, кажется, достаточно, чтобы свести с ума. — Я хочу, чтобы ты дотронулся до меня. Первый капитан опускает ему на плечи обе руки, и Сангвиний вздрагивает от этих прикосновений как от удара током, а верёвки за его спиной слегка хрустят от напряжения, натягиваясь и травмируя кожу. Он судорожно вдыхает и закрывает глаза, пока тёплые ладони ведут по телу вниз, нарочно не касаясь там, где хочется больше всего. В какой-то момент одна из ладоней почти достигает основания члена — легко, почти случайно — но тут же уходит в сторону и ведёт по бедру, в то время как вторая тянет узел на груди, вынуждая выгнуться и снова пуская по выворачиваемым крыльям волны болезненного наслаждения. Ралдорон пододвигается ещё ближе, и теперь наконец можно не только почувствовать тепло его тела, но и поцеловать. Сангвиний поддаётся этой секундой слабости, нарушая запрет на движение, и жадно впивается в губы первого капитана, увлекая того в долгий и жаркий поцелуй. Ему хочется притянуть его ещё ближе, обхватить руками, ногами, крыльями, но крепкие канаты не позволяют сделать лишних неосмысленных движений, и в какой-то момент он отрывается от чужих губ и снова безвольно повисает на своём обвязе. — Я же сказал нет. В ответ на это замечание его подопечный только шумно выдыхает и склоняет вниз голову, благодаря чему ореол волос надёжно укрывает его лицо от осуждающего взгляда. Он знает, что за отказ выполнить требование последует справедливое наказание, а Ралдорон уже знает, каким оно будет. Он вновь отодвигается от Сангвиния и тянет руку к его напряжённому члену, пытаясь поймать опущенный взгляд. Ласка очень — слишком — быстро перетекает от плавной к резкой и почти грубой, и Ралдорон видит, как в ответ на каждое движение его подопечный дёргается в его сторону, удерживаемый опасно хрустящими верёвками. В какой-то момент он поднимает на него приоткрытые глаза, и именно тогда с влажного от предэякулята органа сходит рука, так и не доведя дело до конца. Сангвиний громко протестующе стонет и мотает головой и плечами — насколько может — а его верх больше до него не дотрагивается. Он ждёт, пока вспышка наслаждения вновь сменится смирением, и из-под влажных от пота кудрей на него снова поднимется прекрасное лицо, после чего медленно облизывает пальцы. Подёрнутые взбудораженной пеленой ярко-голубые глаза пристально следят за каждым движением языка, и Сангвиний глубоко в душе понимает, что наказание именное такое, каким оно и должно быть: яркое, поучительное, а главное справедливое. Закончив, первый капитан встаёт и обходит его, снова вставая сзади. Сангвиний не видит и не чувствует, чтобы он что-то делал, и предвкушение дальнейших манипуляций с телом постепенно вытесняет яркую, ничем не закончившуюся вспышку удовольствия. Ралдорон ждёт, и до ушей примарха даже доходит тихий шорох одежды, предвещающий более яркое, чем всё уже произошедшее, продолжение. По прикидкам капитана проходит прилично времени прежде, чем, если судить по скованным движениям тела перед ним, острое возбуждение снова сменяется медленно нарастающим напряжением и состоянием удовлетворённого транса. В другой раз он мог бы взять плеть или воск, чтобы добавить вечеру остринки, но сегодня не решается — это было бы уже откровенным издевательством, учитывая недавнее падение. Издалека узор, оплетающий тело Сангвиния, уже не кажется таким идеальным, и вместе с небольшой баночкой с мутновато-белым кремовым содержимым Ралдорон извлекает из сумки ещё один канат. Ему приходится присесть на корточки сзади-сбоку от зафиксированного в одном положении тела, чтобы продолжить плести узор, который свяжет пока что свободные бёдра и икры. Этот всё такой же приятный и одновременно успокаивающий и возбуждающий процесс всё еще лишь часть общей картины, просто несколько дополняющая и без того хорошее плетение. Ралдорон распускает верёвки на ступнях и соединяет их с теми, что оплетают остальную часть ног и поднимаются к центральному кругу так, чтобы единственное, чем Сангвиний касался пола, были колени. Это, вкупе с идеально выверенным расстоянием, из-за которого свести ноги будет значить потерять часть удовольствия от натяжения, делает позу существенно более открытой, чем та, что была до этого. Плотная алая сетка теперь полностью оплетает мускулистые ноги, а тело легко покачивается на нетвёрдой опоре. Ралдорон, старательно избегавший контакта кожа-к-коже во время добавления новой части орнамента, замечает, как сильнее напрягается от его действий и без того порядком возбуждённый саб. Перед тем, как перейти к одному из наиболее ярких этапов, капитан ещё немного растягивает момент и верёвки. Аккуратно, почти невесомо он опускает поцелуй на незанятый узором участок плеча, и Сангвиний снова вздрагивает, пытаясь поддаться навстречу прикосновениям, которых ему сейчас так не хватает. Когда одна из ног аккуратно заводится назад за сетку каната, он сдавленно охает и повисает в воздухе, мерно пошатываясь. Ралдорон опаляет дыханием его шею и на буквально секунду притягивает ближе к себе, позволяя ощутить тепло своего тела, после чего медленно возвращает всё на место. — Хочешь продолжить? — возвращает ему его же фразу первый капитан. Сангвинию необязательно видеть, как он усмехается, чтобы знать, что он это делает. — Хочу, — он не узнаёт собственный голос, охрипший от нахлынувших эмоций и ощущений, но всё же выдыхает и добавляет: — очень хочу. Ралдорон это отлично видит. Благо, теперь, когда лишние конечности — ноги — подвязаны и почти прижаты к пояснице, ничто не мешает ему с удобством разместиться за обвитой узором спиной. С запрокинутой головы ниспадают длинные волосы, кончики которых касаются пальцев ног, и первый капитан не в первый раз удивляется растяжке своего примарха. На поле боя, в силовом доспехе, такое положение невозможно принять, а здесь, когда разъёмы на коже оплетает не костюм, а канат — легко. Он позволяет себе насладиться мягкостью волос ещё раз прежде, чем открутить с тары в своих руках крышку и погрузить в субстанцию два пальца. Нарочито медленные и слабые массирующие движения в области промежности заставляют Сангвиния громко бесстыдно застонать. Надёжно связанное тело дёргается, верёвки натужно скрипят, но не рвутся, а кожа под ними краснеет от давления. Он подаётся назад, пытаясь самостоятельно сделать ласки ещё приятнее, и в ответ на это Ралдорон с силой оттягивает узел в середине спины, заставляя его принять менее шаткое положение и прекратить ёрзать. Сангвиний послушно замирает и всеми силами старается сохранять требуемую неподвижность, но, когда один из холодных скользких пальцев оказывается внутри, он не может удержаться, чтобы снова не дёрнуться, как от резкой боли. Впрочем, если боль и есть, то она настолько незначительна, что возбуждение сполна её перекрывает — первый капитан сегодня особенно старается, и это заметно абсолютно во всех его действиях. К первому пальцу добавляется второй, и Ралдорон видит, насколько бурно реагирует на это вступление тело перед ним. Свободные кисти рук то и дело сжимаются в кулаки, голова запрокинута так сильно, что, кажется, ещё немного, и он снова встретится со взглядом пронзительно голубых глаз, а крылья напряжённо дрожат, грозя поднять Сангвиния на канатах. Учитывая, что вторую руку капитан в качестве продолжающегося наказания за неповиновение к действию не подключает и только натягивает ею узел на спине, это более чем отличный результат для настолько плохо начавшейся сессии. В какой-то момент средний палец нащупывает чувствительный бугорок внутри изнывающего от желания тела, отчего оно с криком содрогается, всеми силами способствуя продолжению и усилению давления. Прикосновений, которые планировал Ралдорон — скользящих, едва ли намеренных, просто части подготовки, которой ещё предстоит прерваться — очевидно недостаточно, но он обещает себе не поддаваться соблазну закончить всё слишком быстро. В конце концов, удовольствие всегда можно растянуть, а смотреть на извивающегося под твоими руками примарха — удовольствие, которое нужно растянуть. Когда к стимуляции подключается третий палец, Сангвиний уже не дёргается, а безостановочно мелко дрожит, полностью отдаваясь получаемым ощущениям. На секунду Ралдорону кажется, что он переборщил, и всё действительно закончилось раньше запланированного, но беглого взгляда хватает, чтобы понять, что это не так. До развязки ещё очень далеко. Небольшая пауза приводит к тому, что вокруг пальцев ощутимо напрягаются мышцы, а тело резко толкается навстречу руке, пытаясь насадиться на неё сильнее и продолжить движения в самостоятельно выбранном ритме. Капитан с лёгким, почти незаметным раздражением оттягивает узел под крыльями чуть сильнее, сокращая амплитуду чужих движений, и перехватывает инициативу обратно, возвращая болезненно медленный ритм на ещё какое-то время. В последний раз толкнувшись внутрь, Ралдорон вытаскивает пальцы и возвращается к узору. Кольцо в центре композиции служит не только эстетической цели — его узор и положение канатов позволяют регулировать самое главное, а именно позицию всего тела Сангвиния в пространстве. Сейчас оно почти вертикальное и отклоняется буквально на пару десятков градусов, но Ралдорон твёрдо намерен это исправить. Ловким движением он ослабляет несколько веревок, не забывая как бы случайно касаться бедром чужой промежности, и теперь крепко удерживаемое в воздухе тело перед ним висит почти горизонтально. Так гораздо удобнее, но, что важнее, так гораздо приятнее. Первый капитан подходит к примарху вплотную и нагибается к его спине, оказываясь среди замысловатого переплетения конечностей и узлов. Он снова вдыхает сладкий аромат, исходящий от волос, целует свободную от узора кожу на затылке и шее, чуть отдаляется и дотрагивается губами до чувствительного участка между крыльев. Сангвиний запрокидывает голову и требовательно мычит, напрягая надёжно зафиксированные руки и крылья. Ему, очевидно, недостаточно этих смазанных, аккуратных, порхающих ласк, в которых так и сквозит извинение вперемешку с чувством вины; ему до боли, до крика хочется наконец получить куда больше, но Ралдорон словно не замечает этих томлений и взбудораженного трепета в теле перед собой, и продолжает упрямо тянуть Ангела за крылья. По покрывшемуся испариной телу скользят теплые, немного грубоватые на ощупь ладони. В обычном состоянии, как кажется примарху, он бы никогда не заметил этой шероховатости в текстуре, но сейчас его и без того улучшенное восприятие находится где-то на грани открытия шестого, а то и седьмого чувства. Пальцы проходят по рёбрам и бокам, эхо от их движений отдаётся в глубине тела, они ведут длинные дорожки от низа живота к груди, где, остановившись, почти касаются ключиц. Ралдорон прижимается сверху и обнимает своего отца, сжимает руки немного крепче и чуть приподнимает его, ослабляя долгое воздействие силы тяжести на тело, тем самым слегка ослабляя выходящее за грани дозволенного напряжение. Сангвиний довольно поёживается от этих действий, по бархатной коже бегут морозные мурашки. Ралдорон опускает его обратно на канаты и больше не натягивает узел на спине. Его руки переходят дальше, туда, где обнажённых ягодиц почти касаются ступни, и сначала осторожно гладят именно их, а уже после плавно перетекают на бёдра. От предвкушения Сангвиний извивается и не может восстановить дыхание, он почти уверен, что скоро его падение повторится, но уже из-за того, что он просто не совладает с собой и в очередном пронзающем тело приятном спазме просто разорвет канаты. Но Ралдорон не позволит той ситуации повториться снова. Он бегло наносит на свой член несколько мазков субстанции из баночки и, придерживая примарха за сетку на правой ноге, медленно проникает в него. От разорвавших так долго томившую его тело сладкую, но всё же слишком безмятежную пелену ощущений Сангвиний громко и протяжно стонет, и этот стон переходит в сдавленный невозможностью глубоко вдохнуть хрип, когда не встречающий никакого сопротивления горячий орган проникает еще глубже, задевая множество чувствительных участков. Он чувствует сзади прикосновение чужих бёдер к своим и ослабление давления на ногу, когда руки Ралдорона хватаются за два параллельно расположенных каната где-то у него на спине. Какое-то время капитан даёт ему время привыкнуть к новым ощущениям, вернуться в приятный томный полутранс, словно ждёт, когда его снова будут умолять о продолжении, после чего начинает медленно и размашисто двигаться. Постепенно Сангвиний начинает ему отвечать, нетерпеливые стоны сменяются жадными шумными вдохами, а к звукам влажных толчков добавляется безостановочный треск верёвок. Боясь окончательно потерять над собой контроль, примарх прикрывает глаза и целиком сосредотачивается на невероятном, так долго оттягиваемом удовольствии. Его сознание заполняет странное ощущение спокойствия и умиротворения, словно где-то внутри лопнула туго натянутая струна, и их с Ралдороном движения приходят к одному ритму. Ему становится легко и тепло, словно происходящее сейчас — это самое приятное и правильное, что он вообще может испытать в своей жизни. Чувство невесомости и возвышенности, волнами накатывающее на мозг с каждым движением, легко смахивает ненужные мысли и взамен им приносит доселе невиданные, по-особенному яркие ощущения. Титанических усилий внезапно отдалившегося тела ему стоит повернуть голову и приоткрыть затуманенные глаза, в немой мольбе глядя на своего капитана, но шея предательски расслабляется раньше, чем поцелуй успевает начаться. Тогда Ралдорон, не нарушая ритма, аккуратно и медленно его приподнимает, позволяя запрокинутой и повернутой голове опереться на его теплую, сотрясающуюся от участившегося пульса грудь, после чего он всё же получает свой поцелуй — долгий, жаркий и влажный, изредка прерываемый, чтобы дать им обоим вздохнуть. Крепкая рука продолжает удерживать узел на его спине, не разрывая столь приятного контакта тел, а свободная в это время тянется к истекающему смазкой члену Сангвиния. Он ощущает, что толчки становятся глубже и грубее, а движениям недостает той выверенности и некоторой вежливой скованности, обычно столь свойственных его капитану, и понимает, что они оба уже почти на грани. Ладонь внизу совершает несколько умелых, тягучих и почти болезненных движений, заставляя Сангвиния тяжело прерывисто вздохнуть и застонать, после чего Ралдорон входит в него особенно глубоко и сжимает ладонь, отчего тело под ним почти истерически дёргается и наконец блаженно вскрикивает, когда рука совершает последнее движение. Ладонь капитана становится влажной и скользкой, а Сангвиний снова напрягается всем телом, чувствуя, насколько внутри горячо. До его потерявшего в остроте слуха доносится звук капающей на пол жидкости, а на внутренней стороне бедра ощущается влажный след от нее. Постепенно Сангвиний полностью расслабляется, а капитан опускает его обратно на канаты и оставляет повисеть в одиночестве, вытирая руки, чужие бедра и пол, и стягивая с кровати тяжёлое теплое покрывало. За полным опустошением головы после оргазма и такого долгого подвешивания рано или поздно последует озноб, и, хотя примарх мог бы его легко проигнорировать, как и все остальные последствия, его капитан остаётся с ним рядом. Он с особой аккуратностью освобождает его от замысловатых переплетений канатов и не без труда поднимает, перенося на кровать. Взъерошенные перья приминают заботливые поглаживания и покрывало, скрывающие мелко дрожащее тело от холода внешнего мир. Сангвиний оглядывает склонившегося над ним капитана и обнаруживает деталь, которой не придал в начале их встречи особого значения — крепкие ноги Ралдорона укрывают серые тренировочные штаны. Примарх, видимо, отвлёк своего сына от важного дела, о котором тот тактично умолчал, не желая его лишний раз тревожить или заставлять ждать. Это наверняка как-то связано с произошедшим падением и напряжённой обстановкой, поглотившей даже первого капитана, но сейчас об этом совершенно не хочется думать. Дела подождут, тем более что совсем немного. Кажется, первому капитану совсем не нужно ничего говорить, чтобы он и так все понимал. Еще раз приподняв Сангвиния, он укладывает его частично на себя и частично на кровать, не заставляя особо долго лежать на спине. Крылья лениво разводятся в стороны, кончиками уходя за пределы просторного ложа, после чего примарх собственнически закидывает на Ралдорона ногу и принимается усиленно об него греться. Может, озноб, покалывание растёртой кожи и онемение конечностей и можно стерпеть в одиночестве, но это совсем необязательно. Ралдорон запускает пятерню в растрёпанные влажноватые волосы на голове повелителя и, повернувшись к нему и придвинувшись ближе, принимается покрывать всё, до чего может дотянуться, сухими аккуратными поцелуями. Лоб, макушка, оплетающие пальцы локоны волос и тянущиеся к его лицу руки — ничто не остается без заслуженного внимания. Следом идут крылья, и Сангвиний великодушно пододвигает одно из них ближе к нему, позволяя зарыться лицом в тёплый и мягкий пух и поцеловать укрытую перьями кожу. Он может пролежать так пару минут, а может час или два — сколько захочется его повелителю, и капитан будет рад любому количеству этого времени. В конце концов, торопиться им некуда.