Оруженосец

После выступления Дик много раз порывался продолжить начатый в Тронко разговор про Раканов и Олларов, но все не выпадало случая. Впрочем, если уж быть до конца честным, не выпадало, скорее, не случая, а достаточного количества смелости. По должности Дику полагалось находиться при особе Первого маршала, но тот разогнал всех порученцев, а оруженосца хоть и не гнал прямо, но всем своим видом показывал, что в присутствии оного оруженосца не нуждается. «Видимо, показывал очень выразительно, раз даже ты догадался», — пошутил по этому поводу Оскар, заставив Дика обидеться. На целых два часа — дольше на Оскара сердиться не получалось. Дик случайно услышал, как кто-то из адуанов назвал его «порученцем генерала Феншо», но так и не понял, следовало оскорбиться — или все-таки нет. Все иные чувства заглушило удивление — ведь Оскар был не начальником, а другом. В тот самый вечер, будто доказывая себе эту мысль, Дик слишком много выпил в компании Оскара — и в результате наговорил много лишнего. Расплывчатое это определение — «лишнее», — несмотря на свою неопределенность, как нельзя лучше соответствовало ситуации, по крайней мере, с точки зрения Дика. Он не сомневался в том, что Оскару можно верить, что тот не проболтается о чем не следует, — но болтать было, в общем-то, не о чем: Дик говорил не о политике. Детские воспоминания и казавшиеся не менее детскими сомнения; забавные случаи, после смерти отца ставшие по-нелепому дорогими; волнующие строки, насмешки над которыми почему-то били больнее, чем иные колкие фразы — все то, чем давно уже (а может что и никогда) было не с кем поделиться, и что Оскару, разумеется, не могло быть интересно. Тот, правда, промолчал, и вечером, и на следующее утро — только, взглянув на зеленоватую физиономию вчерашнего собутыльника, улыбнулся понимающе и коснулся волос на макушке, так аккуратно, будто боялся повредить явно больную голову. И все это, вероятно, говорило о том, что Дик в своем определении был прав. Но упрекнуть адуанов в абсолютной глупости тоже не получалось, ведь Оскар много говорил с ним о военной теории. Дик, как и обещал Эйвону и эру Августу, прилежно занимался в Лаик, да и в доме Алвы проводил много времени в библиотеке, но такими разносторонними, а главное, проверенными опытом знаниями похвастаться не мог. Решить «задачку» удалось только через две недели, когда Дик поймал себя на том, что гадает, как бы Оскар отреагировал на приказ Дорака в день святого Фабиана. И немедленно выпалил вслух — он уже привык к тому, что с Оскаром можно не хватать себя за язык: — Я бы предпочел быть твоим оруженосцем. — Мне, конечно, очень лестно, — улыбнулся тот, накрывая своей рукой руку Дика, словно смягчая смысл высказывания. — Но ты не прав. У Алвы есть чему поучиться. Да ты и сам это понимаешь. — Наверное. Но он… — Высокомерный мерзавец, — закончил Оскар и шутливо толкнул Дика в плечо. Тот вздрогнул: все-таки выражение было чрезмерно сильным. — Нет… То есть, да, наверное, но… — Дик запустил пальцы в волосы, пытаясь поймать ускользающую мысль. — Алве не следовало брать оруженосца, — пробормотал Оскар будто себе под нос. — Но, знаешь, — он повернулся к Дику и дернулся, будто собирался снова к нему прикоснуться, но в последний момент передумал, — это ведь тоже — урок. Однажды ты сам окажешься в том же положении. И тогда — помни, что эр для оруженосца много больше, чем просто вышестоящий офицер для подчиненного. — Почему? — с неожиданным придыханием спросил Дик. — Потому что вы… — Оскар поморщился, словно от боли, и поправился: — Они — я имею в виду, эр и оруженосец, — связаны намного теснее. У эра больше власти. А властью надо распоряжаться аккуратно. Оскар помолчал несколько секунд, а потом вдруг вскочил и зашагал по палатке, сцепив руки за спиной, словно боялся, что они выйдут из повиновения. Почему? Дик не знал ответа на этот вопрос. — Я, к счастью, понял это вовремя, — наконец продолжил Оскар ровным, почти безжизненным тоном. — Но все равно чуть не опоздал. Я не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки. А ты можешь. Мы ведь похожи. — Он улыбнулся, будто вспомнил что-то, и подошел к Дику почти вплотную. Обычно такая короткая дистанция Дика нервировала, но сейчас вместо раздражения он чувствовал только какую-то светло-печальную радость — сродни той, что окрашивала теперь воспоминания об отце. — Власть развращает. По крайней мере, так говорят, но я в это не верю. — Напрасно, — усмехнулся Оскар. — И уж, во всяком случае, в этом вопросе лучше быть осторожнее. Пусть даже в виде исключения. Можешь считать меня трусом. — Никогда! — воскликнул Дик с удивившей его самого горячностью. И, опустив глаза, добавил: — И, знаешь, именно потому, что ты так думаешь, мне и жаль, что я не твой оруженосец. Оскар, как уже бывало почти каждый день, знакомо взъерошил волосы у него на макушке, — и вдруг резко отдернул руку, словно ожегшись, и коротко выдохнул сквозь стиснутые зубы. — А мне — нет, — почти простонал он. И на грани уловимого прошептал: — Я был бы для тебя отвратительным эром.

Конец