God Less America

Я вооружен до зубов, Как ебаное животное Я разрушаю все, Прикасаясь к этому своими костлявыми руками И вот мы начинаем, прямо сейчас Пройдя по мосту вздохов, Мы получим крест, подобно Христу распятому Это подобно рождению, но наоборот Никогда не становится лучше, всегда только хуже Я буду прогрызать все Новая Англия моя, и Она обязана мне жизнью Шаг первый, Шаг второй, Шаг третий, Шаг четвертый, мы проваливаемся сквозь пол Проваливаемся сквозь пол Проваливаемся сквозь пол Я хочу ощущать себя так же, как ощущаю себя во сне — Giles Corey «No One Is Ever Going to Want Me» — Так хорошо, — говорил он своему брату. — Все, что бы ты ни сделал, так хорошо… Иногда они были намеренно грубы друг с другом. Особенно в начале, когда им казалось, что они все понимают, спокойно, осознано делают то, что им хочется, потому что их отец умер, потому что их некому остановить. Соскальзывали на грань шутки, вульгарного анекдота. Они не держали в голове слова «инцест», оно не имело к ним отношения. «Инцест» — это ебанувшийся папаша, перепуганная дочка и мать, которая делает вид, что ничего не происходит. «Инцест» это не они. Они посмеиваются, стягивая линялые майки, расшнуровывая армейские ботинки. Ну скажи, почему у тебя стоит? Это просто моя задница… Или: я уверен, что у тебя никогда не было лучше, чем моя задница… У него бывали моменты, когда он думал: мне жаль, что ты мой брат, но вообще-то, на самом деле, нет. Дин уверен, у его брата тоже были такие моменты. Гадания на кофейной гуще, робких тычков куда-то… Подростковая неуверенная осторожность. Растерянное дыхание. Воздух, сначала робко, а затем все яростнее взбурлявшийся в поцелуе. Его ладони, жарко ложившиеся на грудь. Пальцы, переплетавшиеся на заношенной джинсе, на потертой коже ремня, расслаблявшего хватку. Знакомые мозоли от ружей, изученные языком. Еще до того, как они начали играть в командира и подчиненного, Дин сам проявлял инициативу, потому что он старший, потому что ведь он, по большому счету, это затеял. Лечь, раздвинуть колени, жестко сунуть головку его хуя в свою растянутую дырку, замереть от ожога проникновения; мускулы их ног дрожали синхронно. Он закрывал глаза, но никогда не пытался никого вообразить, даже отца, хотя его брат в это не верил. Дин ощущал его ярость, Дин позволял опустошать эту ярость в себя. Дин любил его. Штука такая, что его брат никогда его не любил. И это была их любовь. Дину не нужно было ничего ему прощать. Он его принимал. Принимал нелюбовь как любовь. Думал: если есть какая-то правда в мире, какая-то честность и смелость, это мы. Он не знал никого, кто был бы на такое способен. Он, пожалуй, поначалу гордился. Если есть что-то, от чего не жаль превратиться в монстра, это то, что у нас. Но это не так легко осознавать: во что они превратились, чем стали. Он запутался, конечно, и больше не верит в черно-белые ответы на серые вопросы. Ни во что он больше не верит. Они могут остановить апокалипсис, но, похоже, лишь приближают его. Каждый день он натягивает лицо, совершает какие-то действия, ест, пьет, стреляет. Все в порядке, жизнь только не удалась и мучительно. Так мучительно, что он пришел к своему демону и готов его умолять. Он стоит в душе и сбивает свои мысли в сторону; похоть продирает его воспаленные чресла. Член привстает, он легко себя трогает, проводя по длине ствола. Он хочет, чтобы его здесь трахнули, этого никому не понять. Никому, кроме его брата. И поэтому Дин никогда его не покинет. Каждое прикосновение, которое они оставили друг на друге, словно стигматы. Он пришел сюда, чтобы эти стигмы проросли кровью, проросли чернотой. Потому что ты грязное пятно на лице мироздания. Так говорил мой ангел с небес. Слышишь? Вот и все. Он вышел из ванной c полотенцем, обернутым вокруг бедер; прохлада лизнула его влажную кожу. Гладкий пол, по которому он ступал, словно бы сдвигался под ногами, как ступеньки эскалатора. Его куда-то двигает, во что-то несет. Он не знал, чем это закончится. В комнате полумрак смягчал тени. Лампы тихо горели лишь на стенных панелях (матовые шарики с маленькими всплесками света), их мерцание обозначило силуэт у панорамного окна. За стеклом во всей шири открывалась Красная площадь. Особняк, в который он зашел, по его ощущениям, целую вечность назад, стоял совсем в другом месте. Его окна выходили бы на переулок, забитый машинами. А он видит красные кирпичи (почти черные в густоте пурпурного сумрака), разноцветные башенки храма, подпирающие тяжелое темное небо. Какая-то иллюзия пространства, окрашенного последней волной заката. Солнце свесилось в мир еще раз и потухло. Воцарилось беззвучие, только где-то, ему чудилось, шелестел ветер. Площадь залила смесь огней с темнотой. Он спросил: — Как это возможно? Черный силуэт не пошевелился (демон стоял к Дину спиной). — Дым и зеркала, — сказал он. Хрипловатый голос показался… уставшим, да, уставшим. — Иллюзия? — произнес он почти без вопроса, чтобы чем-то наполнить пространство. Его грязная одежда валялась на полу, у огромной кровати, рядом — перепачканные ботинки, носки и белье. Он скользнул взглядом. Может, ему стоит одеться, уйти. Тень сместилась, и он поднес стакан к губам. — Зачем ты здесь. Холодная капля стекла с волос на лоб, он почти услышал ее стук о кожу. — Я думал, ты знаешь. — Я знаю, что ты хочешь еще одну услугу. Ты ее не получишь. Дин кивнул: — Ладно. — Ладно? — Кроули наконец обернулся, его пальцы сжались на стакане. — Ты ничего от меня не получишь, понял? Дин снова кивнул: — Я понял. Он потянулся к своим вещам. Кроули швырнул стаканом в него, стекло брызнуло у босых ног, лужица виски заблестела на дубовом паркете. — Ты что, совсем идиот? — закричал он. Глаза подернулись краснотой. — Какого хуя ты прикидываешься? Ты не слышал? Больше никаких сделок! Ты думаешь, я еще буду с тобой цацкаться? В ад захотел, мудак? Дин вытащил свои трусы из кучи барахла. — Я сказал, что я понял, — проговорил он спокойно. — Что ты орешь, как баба. Демон помотал головой. Злость слегка отступила, но не исчезла, искривляя черты лица. — Полный мудак, — пробормотал он. Сигарета мелькнула между его пальцами. Сухой резкий щелчок, и он затянулся. — Мне давно нужно было отправить тебя туда. Ты принадлежишь этому гребанному месту больше, чем я. Может быть, подумал Дин. Он влез в брюки, опустился на кровать, принявшую его вес беззвучно, и принялся натягивать носки. Кроули сердито выпустил дым сквозь ноздри, отщелкнул на пол пепел и сдвинулся куда-то в сторону, почти исчезнув. — Полный мудак, — повторил он. — Ты ради этого ехал через половину страны? — Нет, — Дин поднял голову. — Я ехал ради того, чтобы сделать то, чего я давно хочу. — И чего ты хочешь, — холодно сказал Кроули. — Дин… Он безмолвно, угрожающе замер. — Я тебя, блядь, на куски могу разорвать. — Огонь сигареты распространился по нижней части лица. — И не думай, что я этого не сделаю только потому, что мы с тобой пили. Напомню, я не твой ебучий ангел. — Да, — Дин почти улыбнулся. Рывком встал с кровати. — Поэтому я и здесь. Он шагнул ближе, сердце заколотилось. — Я хочу, чтобы ты… — Он качнулся вперед в темноту. — Используй меня. — Господи, — сказал Кроули; красный блеск сигареты дернулся. — Да замолчи ты, придурок. — Нет, — сказал Дин. — Сделай это. Заставь меня подчиниться. Заставь меня падать. Разбери меня на куски. А потом… — ЗАТКНИСЬ, БЛЯДЬ! — крикнул демон. Дина отшвырнуло к стене. Он упал, успев подставить руки, защитил голову. Полотенце свалилось. Он подобрал ноги и приподнялся на локтях; член опал. Его голая кожа дрожала. Он дрожал. Он сказал (ухмылка пощекотала уголок рта): — Неплохое начало. Но я надеюсь, это не все, на что ты способен. Вихрь жара, и Кроули ухватил его горло. — Маленький высокомерный ублюдок, — прошипел он. — Я мог бы убить тебя прямо сейчас… Человеческий взгляд выместило, в прорезях век сверкала одна краснота. Он втиснул колено между ног Дина, задев яйца и хуй. — Но ты не сделаешь, — Дин протолкнул хрип сквозь давление. Он выгнулся навстречу, потерся членом об его ногу. — Ты не сделаешь этого. Ты тоже хочешь… — Неужели, — он проговорил это ровно, без тени гнева; рука усилила хватку. — А почему, Дин? Чего я не делал с другими или с собой? В субботу вечером только потому, что мне было скучно? Боль в горле нарастала, легкие опустошались. — Потому что, — он попытался закашлять, глотку как будто опалило огнем. — Я могу выдержать больше, чем остальные. Больше всех. А потом… Кашель продрал горло, но не высвободился. Он обмякал, не пытаясь сопротивляться. Если он что-то понимал в происходящем, они уже начали. — А потом, — прохрипел он, — ты соберешь меня воедино. Это — условие. Он подавился воздухом, обжигающим легкие, горло. — Сделай это, — звуки облетели изнутри его череп, и он перестал слышать. — Сделай это, демон, сделай… Лицо дернулось, как картинка в неисправном телевизоре. — Потому что я грязное пятно на лице мироздания, да? Потому что даже младший брат больше не может с этим справиться? Нужно больше, хуже? Дин беспомощно приоткрыл рот, ноги непроизвольно дернулись. Годы тренировок требовали подняться, сопротивляться, напасть… Колено снова задело его гениталии, он застонал, задыхаясь. Ужас желания, стыд, вина затопили его. — Он прислал тебя, — рука Кроули наконец разжалась. Сердце Дина кувырнулось в груди. — Он тебе говорит, что это любовь? Тени между их телами рассоединились, демон поднялся. Рот Дина распахнулся на частых и мелких глотках. — Он знает, — он кашлянул на словах, смочил слюной изнанку слизистой. — И он отпустил меня. — Он прислал тебя торговать собой, как портовая шлюха, — сказал Кроули с омерзением. — Тебе теперь это нравится? Дин поднялся на коленях. — Нам это нужно. Мы не справляемся. Они убьют нас без этого заклинания. Кроули усмехнулся. — То есть условий на самом деле два? — Если я выдержу, — он встал на ноги. — Ты согласишься? — Ты идиот, — демон обжег его красным взглядом и отвернул шею в сторону. — Ты хоть понимаешь, что я могу с тобой сделать? — Делай, что хочешь, — сказал Дин. — Я же сказал, что могу выдержать все. Я был в аду, помнишь, демон? Любая боль, унижение… Он ощутил свою позу: ноги расставлены, кулаки сжаты. Холод под голыми ступнями не рассеивался, и он вцепился в него. Демон, раскаленное существо, заставит его взмокнуть от жара. Напившись демонской крови, его брат становился обжигающе горячим, но это не сравнить с прикосновением ада. Когда Аластор прикасался к нему не ножом или бритвой, а ладонями, пальцами, щекочущим шепотом к шее, жар размазывался по коже. Секунды заструились, он ожидал чей-то (свой или Кроули) выдернутый из глотки, нервный смешок. — Хорошо, Дин, — сказал Кроули, тональность не прорвалась ни в одном слове, и Дин вздрогнул. — Этого ты хочешь? Сладких знакомых пыточек? Он встряхнул головой и повторил: хорошо. Он кивнул на кровать: — Разденься. Дин скатал носки со ступней, расстегнул брюки, сбросил все на пол и остался обнаженным. Он неуверенно посмотрел на демона, ожидая приказов, но тот едва его замечал. — Ложись, — проговорил он бесцветно. Он раздевался медленно, но не устраивал шоу, как будто просто собирался лечь спать. Одежда образовала аккуратную горку. Дин подернул плечами на простыне; скользкий прохладный шелк проколыхался между лопаток. Он мельком глянул на Кроули. Тот выглядел… обычно. Мужчина средних лет не в самой лучшей форме. Лицо без выражения. От него не хотелось пятиться. Дин не хотел его трогать, целовать и ласкать. Когда они прежде соединяли языки, и он чувствовал влажный, манящий жар, было иначе. К плечам прилили холодные мурашки, и он поежился. В окне сверкали рубиновые кремлевские звезды. Сюр какой-то, подумал он. И здесь даже ничего нет. Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Достанет и будет меня им резать? — Пыточки, да? — Кроули посмотрел на него, низкий хриплый вальяжный голос раздвоился жестким холодным шипением. — Ад, к которому ты так привык? Он присел на постель, складки проступили на животе. Грудь, поросшая темными волосами, такие же будоражились на руках. Член висел. Ни в одном из них не было сексуального отклика, но Дин был к этому готов. Он раздвинет колени, и можно долбить его сколько угодно. Можно отправить его в ванную сделать клизму, опустошить кишечник, и он встанет на четвереньки задом кверху, а потом растягивать его и растягивать, пока он не примет кулак, руку по запястье, по локоть. Они уже это делали с братом, почему нет? Он так даже кончает, тело выхватывает слепящий пробел между болью и ощущением переполненности, и выплескивает мучительное удовольствие густой белой струей, наслаждение умножается на страдание, и он заливает все своей спермой. Если вдуматься, его уже ничем не удивить. — Настолько привык, что стал частью этого, и ничего другого не хочешь, верно? — сказал раздвоенный голос. — О, да, так устроен ад. Это не боль, это привычка к боли. Когда она становится единственной возможной реальностью. Твой ангел появился слишком поздно и не преуспел. Ты так и не вырвался оттуда, несчастный ублюдок. Демон вздохнул, потом раздался скрежет. — И никто не вырвался, — сказал он. — Я — дальше всех, но все же недостаточно далеко. Кончики пальцев коснулись щеки; прикосновение прозвучало как ожог, но он не почувствовал запах паленого мяса. Тревога приподняла его на постели. — Что ты… — шепот застрял в горле. Красные глаза вспыхнули. Кремлевские звезды вспыхнули. Ебаный сюр. — Не закрывай глаза, — сказал Кроули. И в следующий миг Дин понял.