О пластырях

Годы идут — он не меняется. Антон выдыхает тихое «еблан», сжимая переносицу большим и указательным пальцами, второй рукой передвигая очки на лоб. — Тош, последний раз, клянусь. Ну, помоги, по-братски, — для полного образа побитого щенка Роме не хватало только опущенных ушей и поджатого хвоста. Но их не было, а вот синяки по всему лицу — вполне присутствовали. Губа разбита, а зубы в крови. Романтика. — Залетай, — мама молча проводила хромающего Рому внимательным взглядом от порога до лестницы, а после, хмыкнув, продолжила нарезать овощи. — Дарова, — Рома махнул Оле рукой, когда она мелькнула в проеме своей комнаты. Сестра пискнула от испуга и обернулась, улыбаясь — узнала его по голосу. Но тут же изменилась в лице, резко прижав руку ко рту и округлив глаза, — Да не боись, Тоша меня подлатает. Да, зайчик? — Хуяйчик, — буркнул Антон так, чтобы Оля не услышала, вталкивая громко смеющегося парня к себе в комнату. В комнате было душно. Петров распахнул окно, впуская свежий воздух. Рома развалился на чужой кровати, опираясь на локти, и наблюдал за действиями Антона. Тот полез в нижний ящик за пластырями и перекисью, которые с недавних пор хранил в своей комнате. Короткие домашние шорты неприлично задрались, оголяя худые бледные бедра. Рома нагло пялился на чужие ноги, представляя, что проводит по ним не глазами, а ладонями. Скорее почувствовав, чем заметив, настырный взгляд, Антон обернулся. Одернул край шорт, хмуро глядя на Пятифанова. Тот ухмыльнулся, проводя языком по ровному ряду верхних зубов. Петров не мог не признать: Рома был горяч. Кровь и побои невероятно ему шли. Фетишист ебаный. Антон сглотнул, следя за кончиком языка Пятифана. Ухмылка Ромы стала шире, и Петров снова нахмурился, дернув головой. — Опять один полез? — Антон сел на край кровати, устраивая аптечку у себя на коленях. Рома тут же подскочил, выхватывая коробочку у парня из рук, и положил голову на ее место. Петров закатил глаза, но противиться не стал, устроив бедные пластыри на груди Ромы. — Стрела уже намечена была, отказаться нельзя — не по-пацански, бля. А Бяша, мудак, «в больницу с бабушкой пошел», — последние слова Пятифанов произнес с интонацией бурятенка, стараясь максимально шепелявить, отчего становилось настолько непохоже, что даже похоже. Антон прыснул в кулак. — Сказочный долбоеб, — смачивая ватку перекисью, выдохнул он. — Для меня это комплимент, зайчик, — Рома чуть зажмурился от жжения в брови, но не перестал улыбаться. Антон, не придумав ничего оригинальнее, чем снова ответить в рифму, промолчал, сжав губы. Приевшееся, но такое сладкое «зайчик», каждый раз окрашивало лицо Петрова в красный, и он часто терялся, не зная, как реагировать. Рома же пользовался этим, не упускал шанс насладиться смущенным лицом Антона. Вообще, Антон не мог сгенерировать реакцию на многое. Давно переступив черту дозволенного у обычных друзей, они застряли на стадии «друзей с привилегиями», иногда держась за руки, оправдываясь гололедом, или обнимаясь на прощание — «чисто по-братски». Петров знает, что они по пьяне даже целовались пару раз за гаражами. Но Бяша почти все те разы был в жестком отрубе, чтобы что-то подтвердить, а сам Антон боялся, что это он сам себе навоображал, и надеялся, что Рома ничего не помнит. Петров догадывался, что чувствует не просто дружескую привязанность, но подтверждать свои мысли никак не хотел. Если он окажется прав, то уже не сможет смотреть Пятифану в глаза. На лице Ромы необработанной осталась только разбитая губа, и мягко проведя по ней указательным пальцем, Антон задержал взгляд на маленькой ранке. — Не хмурься, — аккуратно коснувшись лица Антона, Рома разгладил глубокую морщинку между бровей. Вот опять это происходит: пока один касается горячих губ другого, тот гладит его лицо. Неправильно, абсурдно и приятно. — Раздевайся, — подув — чтобы не щипало — на губы Ромы, заявил Петров. — Так сразу? Я ж покалеченный! А вдруг у меня в ребре трещина?! — театрально схватившись за грудь, простонал Пятифанов. — В мозгах у тебя трещина! Раздевайся давай. Покажешь мне, что там у тебя с ребром. Под строгим взглядом Антона, Рома послушно стянул футболку, заведя руку за голову, и даже аккуратно — как мог — сложил на стуле. — Штаны тоже? — невинно хлопая ресницами, парень соединил кончики указательных пальцев. — Пока оставь, — серьезно ответил Антон, уже исследуя тело Ромы глазами. На вид пара синяков, но этот долбан мог не шутить про ребро. Петров подошел ближе к Пятифанову и провел пальцами по его бокам. Рома расслабленно прикрыл глаза. Тогда Антон чуть сильнее надавил на кости, но Рома даже не вздрогнул, — Мудак, я ведь поверил. — Волнуешься? — Пятифан перехватил пальцы Петрова и поднес к своим губам. Оставив на каждой костяшке поцелуй, поднял взгляд на ошарашенного Антона. — Придурок, — вытянув руки из хватки, Петров сделал вид, что очень занят складыванием пластырей в коробку. — Все, я свободен? Антону вдруг захотелось сказать, что нет, он еще не закончил. Захотелось снова ощутить тяжесть головы на своих коленях. Захотелось вернуть руки на горячее тело Ромы. Захотелось, чтобы он опять их сжал и целовал. Снова и снова. И чтобы, наконец, не по-дружески, и даже не «по-братски», обняться. — Да. Сказал, как отрезал. Прерывая все свои мысли, метания и надежду на то, что Рома сам догадается оставить еще один поцелуй на тонких пальцах. — Так просто отпустишь меня, зайчик? — мурлыкнул Пятифанов на ухо Антону, и по загривку побежали мурашки. — А что еще нужно? — всеми силами он сдерживался, чтобы не обернуться, и зажмурился, но от того дыхание Ромы на шее стало ощущаться еще острее. — Даже плату за труды не попросишь? — все же повернувшись лицом к Роме, Антон исподлобья на него посмотрел. — Ну, и что ты можешь мне дать? — приподняв очки, Антон снова потер переносицу. Кажется, у него начинала болеть голова, а от загадок Пятифана легче не становилось, — Говори уже, чего надо? Чуть извернувшись под рукой Петрова, Рома неловко коснулся его губ своими и тут же отстранился, кашлянув. — Пойду тогда, — круто развернувшись, парень почти пулей вылетел из комнаты, оставляя там растерянного и глупо улыбающегося Петрова.