tell me your problems

      И только на следующее утро Эскель задумывается о посещении портного.       На этот раз он просыпается раньше Лютика, ошеломленный теплой тяжестью головы барда на своей груди. Затем он вспоминает, где именно находится и как они безмолвно уснули вместе после очередного выступления Лютика прошлой ночью.       — Хнм-м, — бормочет Лютик настолько красноречиво, как и можно было ожидать с утра.       Эскель смеется.       — И тебе того же.       Лютику требуется всего несколько мгновений, — которые Эскель определенно не использует, открыто рассматривая сонного барда, — чтобы проморгаться и полностью проснуться, следом тихо ахнув.       — Мы опоздали?       — Куда? — спрашивает Эскель, нахмурившись.       Лютик садится в кровати, выпрямляясь, и Эскелю сразу же становится холодно безо всякой на то логической причины. Когда ведьмак повторяет положение барда, Лютик, прищурившись, смотрит в окно, будто оно собирается поведать ему все секреты жизни. Он выглядит так, будто вот-вот снова уснет.       — Мы никуда не торопимся, — говорит Эскель, когда бард, кажется, не собирается развивать тему своего вопроса.       Лютик подпрыгивает на месте, очевидно, забыв, что вообще с кем-то разговаривал, и одаривает Эскеля застенчивой улыбкой, потирая глаза.       — Прости. Я… эм… куда мы направляемся дальше?       — Я собирался на север, если ты не против, — отвечает Эскель, не в силах отвести взгляда от растрепанных после сна волос барда. Его прическа в абсолютном беспорядке, но каким-то образом все еще потрясающе смотрится на нем, что само по себе должно быть своего рода преступлением.       — У меня что-то на лице? — дразнит Лютик.       Эскель смущенно качает головой. Он прикусывает свой язык и держит его прикушенным, пока они вдвоем приводят себя в порядок. Ведьмак издает лишь тихое «уфф», когда Лютик врезается в него посреди комнаты.       — Прости, я… не особо привык собираться в чьем-то присутствии, — робко признается бард.       — Ничего страшного, птенчик, — отвечает Эскель. Он без задней мысли протягивает руку, которой удерживал Лютика на месте, чтобы откинуть волосы с его глаз, упавшие во время их столкновения.       Он не замечает, что делает, пока не слышит, как учащается сердцебиение Лютика. От него не пахнет страхом, но его нервозности достаточно, чтобы Эскель прекратил и отступил назад.       — Спасибо, — выдыхает Лютик.       — Выглядит мило, — бормочет Эскель, указывая на волосы барда.       Лютик счастливо улыбается в течение всего одного приятного, но короткого мгновения, прежде чем на его лице появляется выражение печали. Он отворачивается, хватает свою лютню и направляется к двери, даже не дав ведьмаку осмыслить смену его настроения.       — Эй, подожди, я сказал что-то не то? — спрашивает Эскель, проскальзывая между бардом и дверью.       Всего одну отвратительную секунду Лютик выглядит так, будто вот-вот расплачется, но вместо этого тот лишь качает головой и улыбается.       — Нет-нет. Конечно же нет, — бормочет он слабым голосом. От него пахнет увядшими цветами.       — В чем дело? — мягко спрашивает Эскель. Ведьмак не решается протянуть руку, опасаясь, что его прикосновение окажется нежеланным. Он быстро отбрасывает эту мысль, когда замечает, как Лютик переплетает между собой свои пальцы, будто сам хочет протянуть руку, но не уверен, имеет ли на это право. Не теряя больше времени попусту, Эскель притягивает его к себе, обхватывая барда руками, и позволяет ему зарыться носом в свое плечо. Лютик прерывисто выдыхает.       — Мне так ж-жаль, я… — Лютик обрывает себя на полуфразе, скрещивая руки вокруг талии Эскеля. Ведьмак не отвечает, уже на опыте зная, что лучше дать барду успокоиться, а не перебивать.       В конце концов, его дыхание приходит в норму, а сердцебиение успокаивается до нормального ритма. Лютик перестает держаться неподвижно, но не делает попыток отстраниться от Эскеля, поэтому ведьмак продолжает держать барда в своих объятиях.       — У меня не было возможности выглядеть как минимум мило с тех самых пор, как я продал свою одежду, — мягко отвечает Лютик, — и я просто… хотел бы, чтобы все было подобающе.       Эскель моргает.       Продал свою одежду?       В этом есть смысл, но… нет, бессмыслица. Лютик — бард, и Эскель наблюдал за его выступлениями, видел, как тому бросали монеты, был свидетелем того, как тот договаривался о ночлеге без необходимости платы… Так зачем ему понадобилось продавать свою одежду?       Лютик мягко сжимает Эскеля в объятиях, похоже, почувствовав замешательство ведьмака, и вздыхает.       — Я, ах… это и правда унизительно. Я очень долго был слишком сентиментальным после… ну, ты знаешь, и мои песни были… ужасны. Все до одной. Никто не станет платить за то, что тебя довели до слез в жалкой таверне, и я… Было довольно трудно… выживать без монет.       Эскель мысленно пнул себя за то, что не догадался раньше. Он был полнейшим идиотом, полагая, что Лютик хранил свои яркие наряды, — которые, по вялому недовольству Геральта, вызывали у него глазную боль, — где-то еще.       — У тебя осталось только это? — осторожно спрашивает Эскель, хотя ответ и так очевиден. Лютик снова одет в тот самый светло-голубой костюм, который, по мнению барда, подчеркивает цвет его глаз; тот самый костюм, в котором он чуть не утонул. Каким-то образом ткань сильно не пострадала, лишь немного выцвела.       Лютик пожимает плечами.       — Путешествие налегке стало удобной привычкой.       Как бы сильно Эскель ни хотел сказать Лютику, что теперь у него нет в этом необходимости, так как они путешествуют вместе, все же кое-что еще не давало ему покоя. Он мягко отстраняется и смотрит Лютику прямо в глаза.       — Что именно ты хотел сделать подобающе?       Лицо барда принимает красный оттенок, и Лютик снова пожимает плечами, опуская взгляд на их ботинки.       — Выглядеть мило?       — Но ты и правда выглядишь мило, — растерянно отвечает Эскель.       — Нет! Я выгляжу… я выгляжу ужасно, и как бы я ни ценил твои теплые слова, дорогой, я не могу принять их за правду, потому что я совершенно никого не впечатляю, выглядя подобным образом, и я сомневаюсь, что…       — Лютик, — перебивает Эскель, мягким движением руки приподнимая подбородок барда, пока их взгляды не встречаются, — это не просто теплые слова. Я правда… Я искренне считаю, что ты мило выглядишь. Намного лучше, чем просто мило, но у меня нет твоего лексикона, чтобы доказать это.       Сердцебиение Лютика снова учащается, но на этот раз Эскель не переживает по этому поводу, потому что бард пахнет медом, а его глаза сияют от надежды, а не слез.       — Я тоже считаю, что ты выглядишь мило, — говорит Лютик. Его голос не громче шепота, но полон такой искренности, что Эскель не может не верить, хотя обычно полностью отвергает подобные заявления, скаля зубы.       — Твое мнение, каким бы странным оно ни было, — отвечает Эскель, посмеиваясь.       Но Лютик лишь хмурится, поднимая руку, и накрывает ладонью не травмированную сторону его лица: пальцы порхают по щеке ведьмака, углубляясь дальше, на самое начало линии роста волос. Его прикосновение настолько нежное и невесомое, что Эскель мог бы стряхнуть его, лишь покачав головой; вместо этого он фокусируется на Лютике, замечая, как его хмурость тает от теплой улыбки, когда встречаются их взгляды.       — Оно не странное. Я великолепно определяю, что и кто заслуживает называться привлекательным, и ты, мой дорогой, подходишь под это описание как никто другой.       — Лютик… — начинает Эскель, но тут же замолкает, когда упомянутый бард смотрит на него почти свирепо.       — Я нашел тебе зеркало не для того, чтобы ты и дальше пребывал в неведении, Эскель. Ты должен посмотреть на свое отражение моими глазами, принять мое мнение и увидеть, наконец, какой же ты красивый. Понял меня? — спрашивает Лютик. Его командный тон звучит удручающе схоже с наставлениями Весемира.       Эскель понимает, что не в состоянии спорить, и пожимает плечами.       — Только если ты сделаешь то же самое, птенчик.       Лютик моргает.       Дважды.       Затем его губы расплываются в довольной улыбке.       — Ты заключаешь суровую сделку.       — Такова жизнь.       Лютику требуется всего секунда, чтобы кивнуть, соглашаясь, после чего он отходит чуть назад, выходя из их общего личного пространства, которое они успели создать, и хватает свою лютню.       — Почему бы тебе не закончить свои сборы, а после присоединиться ко мне? Я украду еще немного монет, прежде чем мы продолжим, м-м, что ты там упоминал? Север?       Эскель утвердительно мычит в ответ. Весь его мыслительный процесс занят воспроизведением нежного тепла от прикосновения Лютика, пока дверь со щелчком не закрывается. Он снова один. Только тогда он оглядывает комнату, замечая свою запасную одежду, аккуратно сложенную в изножье кровати. Именно в этот момент он решает, что морально не может позволить Лютику путешествовать с ним, имея при себе лишь один наряд. Один очень красивый, но все же довольно непрактичный наряд.       К тому времени, как все его немногочисленные, но необходимые вещи собраны, а сам ведьмак сидит за столом, попивая благодарственный эль к песне «Волчья роза», принято решение: им придется сделать небольшой крюк. Он почти уверен, что Лютик не будет возражать.       — Если не собираешься есть сыр, то я доем, — заявляет Лютик, стаскивая упомянутый сыр с тарелки Эскеля и усаживаясь напротив ведьмака.       — Что, если я его специально на потом оставил? — шутит Эскель.       Лютик, похоже, не понял. Его челюсти замерли на середине пережевывания, а сам бард уставился на ведьмака широко раскрытыми глазами, выглядя так, словно собирается предложить Эскелю сыр обратно, хотя его буквально осталось только проглотить.       — Я пошутил, Лютик, пожалуйста, продолжай жевать, — незамедлительно говорит Эскель, неуверенный в том, смеяться ли ему или чувствовать себя виноватым, потому что у барда явно были с кем-то проблемы из-за кражи еды с тарелки.       Как только Лютик сглатывает, на ведьмака тут же угрожающе наставляется палец.       — Какая жестокость по отношению к человеку, который напел на эль на твоем столе.       — Прости, — бормочет Эскель, — я правда ценю то, что ты делаешь. И эль.       — Еще бы, — отвечает Лютик, ухмыляясь.       Получив напоминание, что ему, вероятно, не стоит отпускать никаких сомнительных шуток или заявлений во время еды, Эскель ждет окончания их трапезы, чтобы сказать:       — Мне… нам нужно еще кое-что сделать, прежде чем покинуть город.       Лютик наклоняет голову вправо.       — Оу?       — Нам нужно посетить портного, — поясняет ведьмак.       Лютик неожиданно хмурится, оглядывая его с ног до головы.       — Зачем? Ты что-то порвал? Я не вижу ничего, что нужно было бы починить.       Эскель хмурится в ответ.       — Что? Нет, с моими вещами все в порядке. Это для тебя.       Еще более неожиданно в воздухе снова веет запахом увядающих цветов. Лютик буквально съеживается на своем месте, заламывая руки, и смотрит на Эскеля слегка смущенно и явно обиженно.       — Что не так с моей одеждой?       Что не так со мной?       Лютик вздрагивает, когда Эскель чертыхается вслух. Абсолютное самообладание, которое ему требуется, чтобы снова не сбежать от неприятного разговора, невероятно. Эскель очень благодарен, поскольку это позволяет ему перегнуться через стол и взять одну из беспокойных рук барда в свою.       — Ничего. Клянусь, все так, просто… я подумал, что ты оценишь небольшое разнообразие, теперь, когда ты… когда мы можем себе это позволить.       Запах Лютика становится сладковатым в считанные секунды, когда до него доходит смысл истинных мотивов Эскеля. Он краснеет, но на этот раз, кажется, ему все равно; бард переплетает их пальцы, нежно сжимая.       — Прости, я просто… не знаю, извини. Я и правда ценю это, я… Спасибо, это значит для меня намного больше, чем я могу выразить обычной прозой, — выпаливает Лютик, с трудом успевая подобрать слова.       Успокоенный тем, что он не был воспринят превратно, Эскель вздыхает.       — Тебе не нужно благодарить меня. Ты зарабатываешь столько же монет, сколько и я. Будет справедливо, если у нас обоих будут пригодные для нас вещи.       Лютик задумчиво мычит.       — Возможно, но я, похоже, потерял связь с тем общеизвестным ярким бардом, которым когда-то был, и теперь мне, э-э, кажется странным снова быть достойным этой возможности.       Что ж, это то, что Эскель точно может понять: внешний вид всегда так часто определяет и ограничивает человека, что его изменение может показаться концом целой эпохи. А изменения, подвластные лишь ветрам судьбы, могут и вовсе восприниматься как конец света.       — Но все равно приятно, правда? — спрашивает Эскель, надеясь услышать от барда «да». Ему бы не хотелось быть единственным, кому приятны все эти странные изменения.       — Однозначно. Самая лучшая странность в моей жизни. Настолько приятная, что я мог бы ее поцеловать, — бормочет Лютик, потерявшись в собственных мыслях.       Эскель не в силах сдержать смех. Он почти жалеет об этом, когда привлекает внимание нескольких любопытных незнакомцев; но попросту не зацикливается на них, любуясь тем, как Лютик осознает, что сказал, громко застонав. Его лицо снова вспыхивает, когда он неловко прочищает горло, показательно делая глоток эля, чтобы скрыть свое смущение.       — Готов уходить? — спрашивает Эскель, сжалившись над ним.       Лютик быстро кивает, вставая и перекидывая чехол со своей лютней через плечо.       — Да, однозначно, очень готов. На самом деле никогда не был так готов за всю свою жизнь.       — Не сомневаюсь. — Эскель изо всех сил старается не рассмеяться, когда они вдвоем отправляются в конюшню, чтобы забрать Скорпиона.       Для Лютика слегка нехарактерно быть таким тихим, но Эскель может сказать, что тот взволнован лишь по его походке: бард практически вибрирует при ходьбе. Они передвигаются немного медленнее, чем вчера на рынке, поскольку не могут правильно держать Скорпиона за узду, чтобы вести ее вперед; но Лютик, кажется, был бы неугомонен в любом случае, даже если бы они бежали бегом.       — Я здесь раньше никогда не был, — говорит он, когда они, наконец, останавливаются.       Эскель тормозит Скорпиона, успокаивая, прежде чем посмотреть на барда.       — Это плохо?       — Полагаю, сейчас и узнаю. Ты остаешься здесь со Скорпионом, да? — спрашивает Лютик. Эскель немного ошеломлен, осознав, что сам об этом и вовсе не думал.       — Я буду здесь, если понадоблюсь, — обещает Эскель.       Лютик радостно ухмыляется ведьмаку, прежде чем исчезнуть в небольшом магазинчике. Эскель выпускает тихий вздох и облокачивается на стену, пока Скорпион занимает себя травой. Ведьмак удерживает часть своего внимания на каждом прохожем в поиске угроз, а другую часть — на сердцебиении Лютика.       Он точно не уверен, делает ли это ради барда или же для себя самого.