…стать лентой в твоих волосах
В камине трещали поленья, охваченные огнём, и подобно им трещала его жизнь, которая уже не один год пылала ярким пламенем. Он преодолел это тянущееся резиновой лентой чувство бессилия. Смирился. Понял многое, на многое нашёл ответы и многое запомнил. Прошлое аукалось, вихрем снося всё, что он пытался построить сегодня, но как бы он ни старался избавиться от призраков прошлого, оставалось то, что тяготит его душу. За шесть лет с того момента, раны внутри не затянулись до конца. Какие-то зарубцевались, приняли новый ход жизни и не беспокоили хозяина, но какие-то продолжали кровоточить, пробуждаясь порою, как потухшие вулканы, и норовя снести все на своём пути. Тогда полотно его души снова окрашивалось алыми красками, это были даже не мазки какого-то неумелого художника, резкие или небрежные, это подтёки, словно его расцарапали тупыми когтями и капли выступили в хаотичном порядке на неровной поверхности — неопрятно, некрасиво, больно. Очень больно. И со всей нежностью, на которую был способен, он принимал эту боль. Отдавался ей полностью, даже не задумываясь о том, что нужно найти причину и просто вылечить. Старый друг — Блейз — неоднократно твердил ему о том, что он сам себя губит, что должен просто всё это выплеснуть и отпустить. Как-то он рассказывал, что после войны писал обо всем в дневнике, пытаясь отмахнуться от страшных образов войны, разрухи, смерти. Могло ли это помочь? Сейчас, сидя в своём кабинете, Драко теребил в руках атласную ленту сиреневого цвета и шептал фразу, пропитанную ароматом прошлого: «…лентой в твоих волосах…». У фразы был запах корицы и старого пергамента, он никогда его не забудет. Этот запах стал единственным утешением в давно потерявшей покой душе. Малфой сильно зажмурил глаза и спрятал своё лицо в ладонях, медленно вдыхая аромат ленты. Перед глазами снова появилось прекрасное и любимое лицо, как призрак прошлого, который был одновременно спасением и разрушением. Он правда думал, что смог пережить все свои душевные терзания, когда вернулся из Франции. Или это было просто самообманом, лишь отговоркой для того, чтобы не отпускать? Чем бы это ни было, жизнь не становилась проще. Было всё сложнее и, если бы от этого страдал только он сам, но вместе с ним медленно чахло и его подобие семьи, которое он всё-таки по какой-то причине не хотел отпускать. Безысходность, сожаление или отчаянное желание избавиться от этого зверя внутри, терзавшего его душу, но он взял в руки блокнот в кожаном переплете и начал писать.***
Kai Engel - You are My OpiumЗапись в дневнике от 2004 г.
Минуло почти шесть лет со дня, когда всё перевернулось. Когда луна и звёзды перестали казаться чем-то обычным, перестали быть просто тусклым светом, проникающим в мою мрачную сущность, дабы восстановить баланс света и тьмы в моей жизни. Когда судьба подарила мне ещё один шанс начать сначала. Под бледные блики луны и слабое сияние звёзд, под руинами старых и неверных суждений, в какофонии звуков победы и утраты, этот шанс протянул мне свою маленькую, нежную руку, даря надежду на лучшее будущее, на то, о чем я не смел и мечтать — счастье. Но это был долгий путь сквозь дебри моей потерянной, испорченной и эгоистичной души.***
Я долгое время считал всё это проклятием и абсолютно точно был уверен, что ты меня опоила. Одурманила, обманула, околдовала, выбирай, что больше нравится. Потому что это не могло быть правдой. Ведь, априори, что тут говорить, наш союз в этом мире был бы кощунством. Словно если бы в одну из ваших маггловских церквей пришел сам дьявол и посягнул на святая святых. Но это случилось, Грейнджер. Ты стала моим настоящим, моей ненавистью, моим осознанием, моим счастьем. Зачем ты спасла меня в ту ночь? Если бы этого не случилось, я бы не заболел тобой. Ненависть ли? После триумфальной победы твоего Поттера, раздавленный, растоптанный потоком собственных мыслей, сомнений и сожалений, я готов был принять смерть от Сивого. Почему? Какая жизнь меня бы ждала, если этот плевок судьбы вообще можно назвать жизнью? Я с самого начала знал, что проиграл. Ещё тогда, в коридоре Хогвартса, когда Поттер не пожал мою руку, когда ты ударила меня на третьем курсе, когда я вступил в этот, прости, Мерлин, отряд, когда пытался… убить… Я хотел доказать семье, Тёмному лорду, Поттеру и другим, что я тоже достоин зваться избранным. Ведь в этом убеждал меня отец с самого моего рождения. Но уже в конце пятого курса я думал иначе. Отец в Азкабане, а меня одолела злость. Но даже сквозь пелену этой ярости, что затуманивала мой разум, я буквально нащупывал рукой эту склизкую неправоту своей семьи, наших убеждений, взглядов. Но изменить ничего уже было нельзя. И это терзало и рвало на куски. Поднимаясь на астрономическую башню в ту ночь, я почти попросил его о помощи. Почти готов был рискнуть сделать правильный выбор — спасти родителей, занять свою позицию на игровом поле от лица вашего Ордена, даже заведомо зная, что эта партия для меня закончится плохо. Но очередной плевок судьбы в мою прогнившую душу, смерть, которую я увидел так близко, очередная волна жалости к самому себе, и я снова струсил. Я так запутался, мне так было страшно. Всё это давило, словно каменная стена, размазывало, как мелкую букашку, участь которой была уже определена заранее. Ей я и был, несчастный таракан — позор семьи. Поэтому единственное, о чем мог думать с тех пор, так это об окончании всего, и на тот момент мне уже было плевать, выживу я или нет. Это ужасно — осознавать свою ничтожность. И осознание пришло не сразу — оно маленьким тупым ножом снимало с меня по тоненькому слою кожи, обнажая мою настоящую суть, и каждый раз, стоя перед зеркалом, это чудовище смотрело на меня моими глазами, обагренное чёрной кровью, окропленное гнилью. Смердящий запах, который должен был исходить от тела, принадлежал моей гниющей душе. Ничтожество и всё, что я совершил, ничтожно. Я ненавидел себя: зачем жить с этим, а вернее, как? Жизнь не прощает таких ошибок, даже если ты вывернешь себя наизнанку для того, чтобы всё исправить, она не простит. Проще всё прекратить. Да, я трус. Знаю. Фенрир. Он так давно хотел добраться до отца, и когда его час настал, когда я почувствовал его крепкий хват на своей шее, такой силы, что ощущал, как пульс бился об его огрубевшую кожу. Когда я уже простился с матерью и отцом, когда подумал, что всё кончено, и мне больше не придется задаваться вопросами и проигрывать, появилась ты и наглым образом отобрала мой шанс. А затем смотрела, как я падаю всё ниже и ниже, как стараюсь откашляться, как хватаю ртом воздух с примесью отчаянья, пытаясь насытить свои легкие кислородом, но удается только захлёбываться в слюнях. Смешно, правда? Ты смотрела, как я отчаянно стараюсь скрыть от тебя свою истерику и слезы, что предательски падали на грязный пол, выдавая всё моё бессилие и убожество, размазывая всё моё аристократическое величие в грязи, уничтожая все те мерзкие и ничтожные взгляды, за которые я лжеборолся. Смотрела, как я в позе эмбриона прижимаю голову к полу, пытаясь совладать с дрожью. Моё тело накрыла лихорадочная волна, и, казалось, она останется со мной до конца. Ты смотрела, как я просто пытался не сдохнуть. И мне уже было плевать. Почти плевать. Всё же меньшая часть меня не хотела, чтобы ты видела меня слабым. Но тебе было все равно. Ты села передо мной на колени, убрав палочку, будто мне можно было доверять, и это раздражало. Расцепила мои руки и тёплыми, нежными ладонями подняла мою голову, обхватив лицо, я задохнулся в собственных слезах и слюнях, что капали с моего бледного, грязного лица тебе на ладони. Заглянула в глаза и произнесла таким тихим бархатным голосом, от которого веяло теплом, словно от огня в камине в холодную зимнюю ночь. — Всё кончено, Драко, мы победили. Теперь всё будет хорошо. Ты смотрела мне прямо в глаза, и я видел в них целый мир, мир, который не делился на «мой» и «ваш». Ты сказала «мы», будто я был частью «вашего» мира, будто это не я пытался убить директора, не я впустил их и не я смотрел, как ты корчилась от боли на полу моего дома, сжираемая агонией и выплевывающая внутренности на пол! Это было невозможно. Ты не должна была давать мне шанса. Нет, потому что я всё решил. Я это не вы. Но твои глаза… Я видел в них серебристые капельки, приправленные эмоциями, – такие отражались в глазах матери, когда я болел или получал травму. Яростью внутри отозвался этот шоколадный взгляд, брошенный на меня сверху вниз. Такой пронизывающий, понимающий, видящий меня насквозь, жалеющий и одновременно такой обнадеживающий и…нужный? Я чувствовал, как успокаивалось сердце, прекращая свой сбивчивый ритм. Холодный туман окутывал белой пеленой, принося ложное спокойствие. Мгновение, и я уже ругал себя за эту мысль. Больше никто не будет мешать моим планам, никто не собьёт меня с пути! А затем память бумерангом отправила в ночь принятия метки, и я возненавидел себя за свою безвольность. За то, что выбрал неверно, за то, что позволял управлять и манипулировать собой. Я всегда знал, что поступаю неправильно, но я же Малфой, а Малфои не признают свои ошибки. Тошнит. Но, когда я снова решил избежать ответственности, и, наконец, принять самостоятельное решение, появилась ты и всё разрушила. Ты стояла тут, грязнокровка, слишком честная, правильная, слишком свободная в своем выборе. Со всем тем, чего не было у меня – у меня, единственного наследника древней чистокровной династии! Стоит ли мне говорить, как я ненавидел тебя в тот момент? Всегда меня обходила во всем и даже в этой войне, ведь тебе действительно удалось выиграть. Но больше всего раздражал тот факт, что даже в эту секунду ты была первой. Знаешь, я поддался ненависти. Она сменила эту скользкую, облипшую грязью жалость к себе и дала сил воспротивиться тебе, твоим попыткам меня успокоить. Я ненавидел тебя, потому что ты была достойна этого мира больше, чем я, потому что даже насчет тебя ошибался, так глубоко ошибался. И это не давало покоя, только не ты, не магглорожденная девчонка, спасшая меня, опережающая во всем, всегда лучшая. Нет! Только не в этот раз! А ещё этот твой взгляд…полный жалости и сожаления! Нет, Грейнджер, ты не могла отобрать единственную, последнюю каплю уважения, что у меня осталась к себе. И я собирался тебе об этом сказать. В минуту, когда хотел вырваться из твоих объятий и выплюнуть тебе в лицо всю твою доброту, что ядом просачивалась в мои вены, сказать, что мне не нужна твоя жалость, попытаться хоть как-то реабилитироваться в собственных глазах, ты произнесла то, что уничтожило Драко Малфоя окончательно и навсегда. «И я прощаю тебя за всё, потому что знаю, что ты не плохой человек. Ты просто очень сильно любишь свою семью, а мы все готовы на всё ради своих родных». Я помню этот момент, помню как сильно забилось сердце, проламывая грудь, освобождаясь от оков ноющего непонимания окружающих меня людей, словно прокладывая путь к свободе. Дыхание спёрло и давило на ребра. Железным молоточком, словно по наковальне, слово «прощаю» долбило в висок. Вся ненависть, что я испытывал, то ли испарилась, то ли увеличилась во сто крат. Мысли не складывались во что-то действительно дельное, я практически ничего не понимал. Происходящее вокруг уже давно меня не волновало, оно словно зависло, замедлилось, сейчас были только ты и я. Только что ты окончательно разрушила всё, что я придумал для своего побега. Разрушила меня. Я отчаянно хватался за ненависть к тебе, царившую во мне все эти годы, в эту секунду, но не мог вымолвить и слова. Просто обухом по голове — «прощаю за всё». Я видел в твоих шоколадных глазах себя, смотрел в них, словно в зеркало, видел своё растерянное лицо, свои испуганные глаза и волна осознания того, что ты видишь меня таким, возвращала ярость! Не надо меня прощать, Грейнджер! Я абсолютно точно был уверен, ты не имела на это права, не могла считать меня хорошим человеком, потому что я уже давно решил, что плохой. И теперь я не знал, что делать, у меня не было плана на случай, если я останусь в живых. На случай, если я… если… Мерлин… Я был потерян. Стоять на распутье дорог, выбирая свой путь, когда ты ни черта не знаешь — это лишь жалкая пародия на потерянность. И вот я потерял себя в самом себе. Заблудился напрочь в лабиринте своих мыслей, в своей жизни, своих ошибках. Громким эхом мой внутренний голос отзывался на вопросы: Как? Что дальше? И мне оставалось лишь гадать… Ты сказала: «Прощаю», а затем убрала свои руки от моего лица и… стало пусто, я вдруг ощутил холод. Он пробрался под мантию маленьким жучком, заставляя чувствовать себя неудобно. Я сглотнул вязкую слюну и, кажется, наконец, смог пару раз моргнуть, высохшие глаза почувствовали облегчение. Странно, но всё это время я стоял перед тобой на коленях, смотрел на тебя, как истукан, не пытался сбросить твои руки с лица, и мне кажется, в этот момент впервые совсем на мгновение, почувствовал себя не одиноким. Ты ушла, слегка прихрамывая на правую ногу, в пыльных маггловских джинсах и с рассеченной бровью, оставляя за собой вереницу вопросов, что как стрелы терзали мою голову. Ушла, навсегда забрав вместе с собою моё сердце. Ты вырвала его, Грейнджер, и я возненавидел тебя сильнее, правда.я…нет…я не знаю… С того самого дня Гермиона Грейнджер стала моим проклятием, о котором я грезил, которое я пытался разгадать, забыть, выбить из своей головы, выцарапать из своего сердца. И я искренне не понимал почему, почему ты засела так глубоко? Я просто думал, думал и думал, доводя голову до гудящего ноющего ощущения. Твои ладошки на моём лице согревали. Каждый раз, закрывая глаза, я чувствовал тепло, исходящее от нежной кожи твоих грязных ладоней, это пьянило. Но взгляд, полный жалости выводил из равновесия и возвращал на землю, напоминая мне, кто ты. Я ненавидел его, я не нуждался в нём! Больше всего бросала в холодную агонию твоя жалость. Это безумное чувство стремглав сбрасывало с лестницы, ошпаривало кипятком, заставляя прочувствовать всё каждой клеточкой тела. И знаешь, что стало самым шокирующим? То, что однажды я осознал, что все эти эмоции у меня вызывала лишь твоя жалость. На всех остальных мне было плевать! Ты не могла меня жалеть! Не ты! Ты магглорожденная, ты не лучше меня! Нет! Салазар, определенно лучше… Почему ты была в моей голове? Неописуем весь спектр эмоций, выжигающий меня изнутри, раздирающий и мучающий, словно уличного котёнка. Это злило. Всё, что не поддавалось объяснению, меня злило, всё, что связано с тобой и твоими дружками, меня злило. Та ночь, твой визит на мой суд, твои показания — всё было таким нелогичным, разве ты не должна была ненавидеть меня, как и твои друзья за все те годы в Хогвартсе? Хотя и тут я просчитался, увидев их на своем слушание. Они давали показания в мою защиту. Я не выносил себя, боялся и не доверял, а люди, с которыми враждовал всю жизнь, отстаивали меня перед судом. Это нормально? В моём мире, пропитанным ядом и лицемерием, это аномально. Я пытался найти хотя бы одно разумное объяснение вашим действиям, но всё было тщетно, и к моему великому ужасу я признал, что вы все были определенно лучше меня. Эта история запуталась, как та лента в твоих волосах на министерском балу в честь победы над тьмой. Спустя год мы встретились в этом пафосном зале с огромными колонами красно-золотого оттенка. Год мне дался сложно, но откуда-то во мне были силы. Я кидался из стороны в сторону, как маятник часов, стараясь не растерять ни одной драгоценной секунды. Один проект по восстановлению нашего потрепанного магического мира за другим, благотворительность, помощь пострадавшим семьям, — я пытался сделать всё, чтобы хоть как-то «исцелиться». И всё это время сил придавала мне именно ты, я мечтал о том дне, когда мы встретимся и я смогу доказать тебе, что я не жалок. Мечтал стереть это из твоего взгляда, мечтал снова занять господствующую позицию, попытаться обойти тебя. Пф… мальчишка. Эта идея надоедливой мухой кружила в моей голове, когда я думал, что причина твоего постоянного присутствия в моей жизни именно в этом, но это оказалось самообманом, потому что я забыл об этом, обо всех своих достижениях, как только увидел тебя. Ненависть ли это была? Если бы у меня когда-нибудь спросили, как выглядит смерть, я бы указал на тебя, ибо в тот вечер ты убила меня одним своим появлением. Девушка, которую я сначала не узнал, была в тёмно-сиреневом платье в пол, с небольшим разрезом и шелковой пелериной на плечах. Её волосы были собраны в элегантную французскую косу, а между прядей, подобно серебряному ручью под луной, струилась атласная лента в тон платья. Когда до моего скудного ума дошло, что это ты, я почти задохнулся. Помню, что ловил каждое твое движение, боясь пропустить хоть что-то, потому что ты являлась глотком, таким необходимым глотком воды в этом душном, кишащим глупыми, полными лицемерия людьми зале. Ты была, о, Мерлин, прекрасна… да, Салазар меня дери! Ты была прекрасна! В отличие от твоего неуклюжего кавалера, который каким-то чудесным образом умудрился так сильно стянуть эту ленту в волосах, что вся твоя прическа собралась подобно гармошке. Однако я должен отдать ему должное. Уизли, как настоящий герой войны, храбро оставил тебя одну на балконе разбираться с проблемой, твои друзья так тебя боятся в гневе, это забавно. Я не хотел подходить, думал, мы столкнемся будто случайно, но ноги против воли повели меня к тебе. Пробираясь сквозь толпу, я не сводил с тебя глаз. И был уверен, что лишь ненависть поддерживала меня все это время, желание доказать тебе, что от Малфоя что-то ещё осталось. Хотел показать, что я достоин большего, чем просто жалость, а сейчас, чуть ли не разинув рот, в упор наблюдал за тобой и думал лишь о том, какая ты красивая. Салазар! Какого чёрта я так думал?! — Малфой, привет! Ты поздоровалась так, словно мы всегда были друзьями, и я никогда тебя не оскорблял. Воспоминания тех лет, когда называл тебя «грязнокровкой», неприятно зашевелились внутри. Я только кивнул в ответ, а ты продолжала сражаться с лентой, стараясь ослабить её, чтобы окончательно не испортить прическу, получалось у тебя плохо. Я — слизеринец, я — прямолинеен. Самый странный поступок в моей жизни произошел через секунду после кивка. — Помочь? Ты удивленно посмотрела на меня, а я мысленно отвесил себе подзатыльник, но ты недолго думая, ответила мне моим же кивком. Мерлин, я творил что-то невообразимое! Твои волосы, как шёлк — мягкие, нежные и если бы я мог, я бы никогда не выпускал их из рук. Аккуратно, стараясь не причинить тебе боли, я расправлял ленту, пытаясь при этом унять дрожь в руках, непонятно откуда появившуюся. Ты была так близко: я чувствовал твой аромат и видел изящный изгиб твоей шеи, я прикасался к твоим волосам и чувствовал притяжение. Меня тянуло к тебе, как к солнцу тянутся цветы. Вот только цветок из меня никудышный. Теперь ты здесь, и я мог рассказать тебе, что я не тот, кого надо жалеть. Сделать всё то, о чём так долго мечтал, растворить в твоих глазах этот яд, что убивал меня целый год, доказать, что я могу контролировать свою жизнь. Но я молчал. Лишь нежно перебирал твои волосы и под своё тяжелое дыхание понимал, что мне страшно. Страшно, что ты уйдешь. Что это мгновение закончится, страшно от того, что я всё это чувствую. И непонятно, страшно, почему ты доверяешь мне. Лента поддавалась, она легко скользила между моими пальцами и твоими волосами, приобретая прежний вид. Да, я мог воспользоваться магией, но зачем? Раз — я тяну ленту, и моё сердце бьется быстрее, два — я понимаю, что не хочу уходить отсюда, три — кажется, осознаю, что со мной происходит. Но почему? — Спасибо! Ты выручил меня! Так легко и непринужденно. Вдох. Решаюсь. Задаю вопрос, который мучил меня давно. — Почему? Почему ты тогда помогла мне? Я не заслужил хорошего отношения. И жалость… меня не надо жалеть! Слишком нервно и грубо. Ты снова удивленно смотришь на меня, хлопая своими длинными ресницами, слегка приоткрывая пухлые розовые губы, а я ловлю себя на мысли, что всё раздражение от воспоминаний исчезло, а затем с ужасом понимаю, что безумно хочу поцеловать тебя. — Я не жалела тебя, с чего ты взял? И ведь тогда я сказала, что простила тебя, как и мальчики, хоть сейчас они в этом и не признаются. Ты улыбнулась, отводя взгляд мне за спину, выглядывая кого-то, а я жадно изучал каждый сантиметр твоего лица, думая лишь о том, какие твои губы на вкус. Почти потянулся к тебе, когда ты вскинула взгляд и посмотрела мне прямо в душу: — Прости и ты себя, Драко. Тугой комок в горле, бездонная пропасть в груди, и я замер от звучания моего имени, от твоего легкого прикосновения к моему плечу, от твоего доброго, ни черта не понятно почему, отношения. Сердце билось? Салазар, да оно выпрыгивало из груди, и я не в силах был его остановить. Мне необходимо ещё одно мгновение рядом с тобой, необходимо было прикоснуться к шёлку твоих волос, чтобы унять этот страх, это беспокойство. И, казалось, по всем законам логики, я должен был найти тебя, и… и что? Но я оставался на месте, не двигаясь, боясь шелохнуться, даже не оборачиваясь в твою сторону. Потому что я не знал, что делать. Что делать с тем чувством, что открыл сегодня внутри себя? Я больше не видел тебя тем вечером, делал всё, чтобы избегать, но ты отпечаталась в каждой клеточке моего тела. Позже ночью я разнес свою комнату, опустошил запас огневиски отца и сбил руки в кровь об дверь из красного дерева, за которую меня убила бы мама. Почему? Потому что я боялся того, что чувствовал рядом с тобой. Тело покрывалось дрожью в твоём присутствии, перехватывало дыхание от каждого шоколадного взгляда, сердце начинало барабанить где-то в районе ушей, отбивая незатейливый ритм. Весь этот год мысли были только о тебе. Я собирал заметки из газет, знал всё, чем ты занималась. Это не была ненависть, как я думал до самого последнего момента, наивно полагая, что всё пройдет, как только я выплесну всю свою желчь. Идиот. Я просто маскировал под яростью то, чего боялся до чёртиков. Это не могло быть правдой! Дело в чём-то другом! Ведь это глупо…когда бы я успел? Я не мог признать этого. Нет! Ты — магглорожденная, я — чистокровный волшебник! Мы на разных полюсах планеты. Ни на одном звездном небе не могло бы быть подобной истории! И чем больше я искал оправданий, тем сильнее осознавал, что вляпался. Я никогда этого не чувствовал. Мне нравились женщины, но никогда я не испытывал таких всепоглощающих эмоций, такого внеземного магнетизма, что тянул меня всего к одной женщине, заставляя становиться неуверенным, дерганным мальчишкой. Одно из правил Малфоев — быть честным с самим собой. И как бы я не пытался отрицать, все было очевидно — я был в тебя влюблён. После принятия факта влюбленности следовала разрушительная правда о том кто я. Ничтожество. Как противоречиво, правда? Я плевался фразой «ты — магглорожденная, я — чистокровный, это невозможно!» А по факту это я тебя не достоин. Слишком грязен, чтобы попытаться дать тебе хоть что-то. Я не хочу марать тебя своей тьмой. Мысли, словно пружинки, беспорядочно прыгали в голове, наводя хаос, и я не мог сосредоточиться на чём-то одном, слишком много потрясений. Влюбленность, твоё отношение, моя ненависть к себе… Мерлин… а ещё, всё это украшало черными ленточками твоё «прости себя». Ты сказала «прости себя». Я почти покончил со своей жизнью и это предполагалось быть искуплением за все, но ты разрушила планы, дав мне что? Надежду? На что? На жизнь без ярлыков и косых взглядов? Всем прекрасно известно, что это невозможно. Снова ярость окутывала тёплым пледом, выводя из равновесия. Заставляла сжимать кулаки и крепче стискивать зубы, кроша на зубной эмали теорию о влюбленности. Но стоило мне немного успокоиться, и я снова думал о красоте твоих глаз и нежном голосе, что звуковой волной пробегал вдоль позвоночника, разнося по телу ядовитую эйфорию. Мерлин, все эти мысли словно чизпурфл раздирали мою голову изнутри. Я не осознавал происходящего, многого не понимал, мне снова было страшно, это липкое чувство проходило лишь, когда я закрывал глаза и представлял твоё лицо. Грейнджер, ты моё проклятие и моё спасение. Почему всё было таким сложным? Почему я просто не мог отключить все эти чувства? Но вскоре я нашел выход. Не помню сколько я пил. Может месяц или два, до тех пор, пока Нарцисса не пригрозила мне лечебницей. Алкоголь сладким морфием действовал на сознание, заставляя меня быстро отключаться, а затем лицезреть, как моё проклятие является ко мне каждую ночь. В фиолетовом платье, с лентой, с горящими шоколадными глазами. Ты говорила мне, что простила меня, а затем я видел, как скользило твоё шелковое платье по гладкой коже, обнажая плечи, грудь, живот. Видел, как ты улыбалась мне и протягивала руку, шепча «Драко», я сглатывал слюну и прикрывал глаза, чтобы успокоить дыхание, но, когда открывал, ты стояла обнаженная, в крови, с высеченным по всему телу словом «грязнокровка». Оно было везде: на шее, на руках, на ногах, на груди, на твоих губах. А на твоём лице соленые дорожки от слез и немой вопрос «за что?». Я просыпался в холодном поту и снова пил. Ты была мне необходима, в этом я признался себе. Любовь или просто влюбленность, но ты определенно волновала моё сердце. Однажды ночью, я пришел к твоему дому. С бутылкой огневиски в руках, уселся напротив, возле фонтана и стал искать окна твоей квартиры. Я нашел их быстро, потому что, как выяснилось потом, только в них допоздна горел свет. Иногда мне везло, я мог увидеть твой силуэт, со смешным пучком на голове, ты поливала цветы — ахименес — на подоконнике или просто проходила мимо. А однажды Мерлин и вовсе решил меня побаловать, правда пришлось спрятаться за фонтан, и мне абсолютно не было стыдно, что веду себя, как обычный маггл. Я видел, как ты уселась на подоконник с книгой в руках, в большом коричневом свитере, что натянула на колени, и в смешных красно-белых носках в полоску. Я не мог чётко рассмотреть твоего лица, но оно было полно безмятежности, от которого становилось легко. От которого я забывал все гнилые моменты прошлой жизни и хотелось верить в лучшее завтра. Память, словно колдографии, пролистывала все школьные моменты, связанные с тобой: храбрость маленькой девочки, противостоящей горному троллю, отстаивание прав домовиков, твоя безграничная любовь к друзьям, заставляющая жертвовать собой. Я вспомнил, как держал тебя за руки на пятом курсе, когда Долорес чего-то добивалась от Поттера. Дрожью воспоминание добралось до кончиков пальцев, доводя дыхание почти до сумасшествия, и я невольно оторвал от тебя взгляд, чтобы посмотреть на свои руки. А ведь могло быть больше счастливых моментов, если бы я не был слеп. Как всё это могло поселиться в одной хрупкой девушке? Изгибы твоего тела, локоны, спадающие по плечам, маленькие ладошки — всё это было моим реальным волшебством, моим настоящим, моим счастьем. В какой-то момент ты повернула голову к окну и открыла одну из створок, протянула руку вперед ладонью вверх, твоё лицо тронула улыбка, причину которой я узнал лишь, когда почувствовал, как по лицу стекает капля дождя. Я даже не заметил, как вымок до нитки, наблюдая за тобой, и это не было важным, потому что магия этого момента, нашего момента, была самым сокровенным, самым необходимым, самым нужным. Наша общая дождливая ночь, смывшая все грязные предубеждения, которыми я жил. Ночь, в которой я смог признать, что мы всегда были равными, ночь, в которой я полюбил окончательно. И этих ночей мне было достаточно, я не собирался говорить тебе, что чувствую. Я трус, но не идиот. Мы по разные стороны баррикад, даже сейчас, потому что ничего не исправить, потому что я помню всё, что сделал, всю боль, которую причинил. Но моя жизнь изменилась: я понял, что власть и деньги — не сила, что получить уважение возможно, даже когда тебе самому кажется, что ты этого не достоин. Я устроился на работу в Министерство. Скрепя сердце подпись на пергаменте была поставлена, а я был зачислен в штат сотрудников. Не могу сказать точно, желание что-то исправить в своей жизни или желание чаще видеть тебя побудило меня сделать этот шаг, но мне нравилось думать, что эти две составляющие крепко взаимосвязаны. Я хотел стать лучше для тебя. Мы встречались в коридорах Министерства, а лифт был главным связующим звеном, пока мы ехали, я мог вдоволь наблюдать за тобой. Я всегда старался здороваться первым, открывал тебе двери, делал всё, чтобы показать свой дружелюбный настрой. Боялся увидеть в твоих глазах жалость, но её не было, напротив, ты искренне отвечала. В награду дарила мне улыбку, а когда, унимая волнение, я делал тебе комплименты, смешно смущалась и скорее убегала, чтобы я не видел твоих розовых щёк, и лишь моя улыбка сопровождала тебя до тех пор, пока ты не скрывалась за углом. Я стал чаще ловить на себе твои взгляды, в коридоре, в столовой. В них не было презрения или жалости, я читал в них интерес, ты не отводила глаз, когда наши взгляды встречались, а только улыбалась. Избитое и израненное сердце, стало затягивать свои раны, хрупкой искрящейся лентой под названием надежда. Я продолжал приходить ночами к твоему дому, мысленно вымаливая прощения, и представляя, как мы счастливы вместе. Это странно, но это заставляло чувствовать себя живым. Всё ещё разбитым, ничтожным, но живым. Иногда я даже строил планы, что в будущем все же признаюсь тебе и мы будем вместе. И, знаешь, почти смирился со всем этим. Я отмахнулся от попыток разобраться, почему ты так относилась ко мне, потому что мне казалось, что всё не просто так. Да, мы разные. В моём мире люди не прощают, это считается слабостью. В твоем мире это сила. Отмахнулся от постоянных терзаний себя за прошлое. Теперь всё было неважным. Мне было хорошо с тобой, под твоими окнами. Наблюдать твой силуэт, просто знать, что ты есть…моя Гермиона. Я глубоко вдыхал воздух, впуская в легкие воспоминания о твоем цветочном парфюме, ощущал шелк твоих волос в руках, мягкость твоей кожи, твоё легкое касание на моем плече, твою улыбку, подаренную мне в коридорах Министерства. Вспоминал твои ладони на моем лице в ту ночь, твоё прощение. Представлял, как целую тебя, нежно обнимаю за талию и шепчу слова, которые никому никогда бы не сказал. Казалось, у меня всё было для счастья. И я бы прожил так до конца своих дней. Ты была моим спасением. Всё чаще я уходил не с болью в душе, но с улыбкой на лице. Всё чаще стал задумываться над твоей фразой о том, чтобы я простил себя, постоянно думал о твоём прощении и мне стало казаться, что действительно могу позволить себе счастье. Я был оправдан на суде, я много работал все это время, чтобы хоть как-то помочь обществу, и стараюсь сейчас, почему же я лишаю себя всего? Твоё поведение, взгляды, улыбка, говорили мне о том, что у меня есть шанс, что я не одинок в своих чувствах. Примет общество наш союз или нет, это неважно, я что-нибудь придумаю. В тот день, я решил тебе во всем признаться. Сказать о чувствах, о том, что ты помогла мне справиться со всем. Купил цветы и с легким волнением, но с твердой уверенностью направился к тебе. Я не обратил внимания на тучи, на поднявшийся ветер, на холод этой осенней ночи, быть может, если бы я был чуть внимательнее и не витал в собственных иллюзиях, то не пропустил бы самого главного, того из-за чего моё счастье рухнуло в эту самую ночь. Я увидел в твоём окне мужской силуэт. Вдох. Сердце сделало кульбит, внутри всё перевернулось, а мысли стаей фурий, сталкиваясь друг с другом, разносили одно предположение хуже другого. Кто-то забрался в твою квартиру, кто-то хотел причинить тебе боль. Я уже готов был броситься к дому, чтобы спасти тебя, но увидел, как ты обнимаешь его плечи, через секунду смеёшься, прикрыв рот ладошкой. Раньше я думал, что боль можно лишь чувствовать, а теперь я увидел её воочию: в чужих руках, обвивающих твоё тело, в звонком смехе, разлетающемся по твоей квартире, в твоём взгляде, подаренном не мне. И, знаешь, что ещё, Грейнджер? У неё твои глаза. Большие, шоколадные, безжалостные… В тот миг, когда ты притянула его к себе, мой мнимый, иллюзорный мир пал, как падают звезды, прекращая мерцать и превращаясь в холодные глыбы. Мир, в котором ты была лишь моей, и делиться тобой я ни с кем не собирался. В тот миг я умер и возродился в ненависти. Я был тебе не нужен. Если всё, что я испытывал к тебе — любовь, то я не хочу так любить! Это больно, невыносимо больно. Чёрное небо озарилось нервной, неровной вспышкой молнии. Закрываю глаза и вижу твой жалостливый взгляд. Открываю. Ты всё ещё его обнимаешь, но больше твои глаза не бездна. Закрываю и вижу твою улыбку, стирающуюся из воспоминаний. Открываю — ты смеёшься, но твоя улыбка больше не лекарство. Закрываю глаза. Все внутри умерло. Сдохло. Всё, что было, разъело радиацией, о которой я читал в маггловском журнале, когда хотел стать к тебе ближе. Я почувствовал его — предательство. Оно ощутимо коснулось моего сердца, яростно разрывая его на мелкие куски, заливая кровью пелену на глазах, сквозь которую я смотрел на тебя. И теперь твой образ — нежной и прекрасной нифмы, что трепетно грел мою черную душу, трансформировался в обычную, ничем не примечательную магглу. Ты словно выцвела в этом ярком спектре эмоций, который сама же и подарила. Все что ты значила, сорвалось в бездонную пропасть. Ты стала почти мне безразлична, почти… Все, что я чувствовал, сменилось злостью. Такая же, как и все… Ты теперь — лишь её подобие. И я злился, потому что снова пришёл к началу. Та, что некогда была моим спасением — снова стала моей погибелью. Дыхание стало частым и рваным, я понимал, что перехожу на всхлип, в груди горело огнем, было так больно, что не продохнуть. В мгновение, когда кашель готов был разодрать глотку, раздался раскат грома. Гром, как предзнаменование ярости. Я возненавидел тебя снова… твоё «простила тебя», твои волосы, твои ладошки на моем лице.</i>