Счастье

      Ночной воздух холодил голую кожу. Даже несмотря на то, что сейчас была весна, ночи были довольно холодные. Марго наблюдала за городом с тлеющей сигаретой в руках, облокотившись на поручни маленького балкончика. Впрочем, она так и не сделала ни одной затяжки. Девушка усмехнулась, повесив голову. Да и зачем ей курить, если сейчас её в постели ждёт её личный маленький комок счастья с яркими рыжими вихрами. Иви, она же мелкая, поэтишка и просто самый любимый и дорогой сердцу человек на свете, была для Каменских тем самым, как говорится в этих слащавых Сумерках, "личным сортом героина". Хотелось зацеловывать её губы до жгучей красноты, хотелось видеть её редкие и мимолётные улыбки в чуть приподнятых уголках губ. Её саму. Хотелосьхотелосьхотелось...       — Ты чего не спишь? На дворе три ночи, тебе в универ сегодня.       Марго чуть повернула голову в сторону вышедшей на балкон Бегоновой. В одной огромной растянутой футболке (так сказать, законно стыренной у хозяйки квартиры — Маргариты), завёрнутой в одеяло с этим дурацким "советским" рисунком мелких цветочков и с босыми ногами. На холодном бетонном полу.       — А тебе в школу. Носки бы хоть надела, дурёха мелкая, — девушка притянула её к себе, утыкаясь лицом в мягкие рыжие волны, ахуенно пахнувшие цитрусовым шампунем. Порой казалось, что Иви просто помешана на цитрусах: шампунь с цитрусами, кофе заказывает тоже с апельсиновым сиропом, жвачки только с лимоном и лаймом (за редким исключением — с мятой), да даже сигареты, и те были с ароматом лимона.       — Кто бы говорил — сама с босыми ногами, — рыжая податливо примкнула к девушке, зарываясь лицом куда-то в район ключиц.       Прозвище "мелкая" Бегонова получила не столь за разницу в росте (а именно — 12,5 см), сколь за разницу в возрасте. Четыре года — вроде как, не велика-то и разница, но она значительно ощутима, когда вам шестнадцать и двадцать. Доёбы общества, вопросы и недоверие со стороны семьи и друзей. Да и проблемы с законом тоже могут быть, если какой-то полуумный решит заявить в полицию с "соблазнением и совращением несовершеннолетних".       Но как же им обеим плеватьплеватьплевать, когда они просто любят друг друга и наслаждаются этим. Две искалеченные временем и, пусть и не такой долгой, но жизнью. И обе они сначала не смели довериться друг другу. Помогло время и просто невероятная тяга к друг другу. Марго тянуло к этой похуистичной молодой писательнице, почти что закончившей десятый класс, обожающей кофе и музыку, куряшей лимонные тонкие сигареты и просто до дрожи в коленках ненавидящей собственное имя — Иванна, поэтому она постоянно просила всех вокруг при первом знакомстве называть себя либо по фамилии, либо просто Иви. И Каменских было ужасно ревностно от того, что так её зовут почти все. Она хотела называть её по-особенному, чтобы больше никто так не смел к ней так обращаться. Только она, Марго.       Иви же всегда хватало просто того, как она произносит её имя, даже с порой раздражающими прозвищами. Это не было как-то необычно: нежно, сексуально или страстно, нет. Но когда она своим потрясающим, бархатным, с небольшой хрипотцой голосом проговаривала короткое и лаконичное "Иви", в груди старшеклассницы что-то отдавало еле ощутимым теплом (но, конечно же, она никогда не признается в этом, даже если Каменских будет выбивать из неё признание своими особыми методами).       — Ладно-ладно, уговорила, — девушка приподняла пальцами подбородок младшей, вглядываясь в глаза напротив. Иви часто признавалась, что её жизнь полностью соответствует цвету её глаз: серая, однообразная. Но она её полностью устраивала. Обычная рутина, повторяющиеся изо дня в день события. Каждое утро не приносило ей ничего особенного или нового. Она была довольна своей жизнью. Ей хватало той стабильности, что у неё была. Была. До встречи с Маргаритой. Та, словно стремительный и сносящий всё на своём пути ураган, сначала по ошибке ворвалась в примерочную в торговом центре, затем в жизнь, а потом уже и в сердце, разум и душу. Жизнь девушки потеряла свою обыденность, пропала та спокойная и дарящая ощущение стабильности рутина. Но, как бы Иви не хотела это признавать, это стало её спасением. Марго заменила ей целый мир — серый, скучный, стабильный. Заменила на желание провести сегодня лучше чем вчера, заменила на предвкушение от ожидания завтра.       — Может, поцелуешь меня наконец-то, и мы пойдём досыпать свои законные три часа? Мне так вообще на другой конец города переться, знаешь ли.       Марго блаженно улыбнулась, видя это выражение лица: чуть приподнятая левая бровь, глаза цвета стали, смотрящие прямо в душу и еле видная, спрятанная в уголках губ улыбка. И пусть Иви никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не признается, но каждый раз, когда она смотрела на Каменских, до ужаса, буквально до дрожи во всём теле ей хотелось улыбаться. Каждую минуту, нет, мгновение, которое она проводила рядом с этой девушкой, ей хотелось глупо приподнимать уголки губ, наблюдать за милым обескурежнным выражением на лице Марго и просто любить.       — Ненавижу вот это твоё выражение лица, ты знала? Никогда не могу тебе отказать, когда ты так делаешь, — и она целует. Мягко, нежно, со всей той любовью, на которую она способна. Она прижимает Бегонову к себе сильнее, когда отчётливо, через поцелуй, чувствует ухмылку на родных и любимых губах.       — Любишь, — произносит Иви, отстраняясь. Она тянет девушку на себя, к выходу с балкона. И, чёрт её бы побрал, хитро улыбается. — Нет, обожаешь это моё выражение лица. Его, меня и мои сигареты с лимоном, на которые постоянно презрительно фыркаешь, стоит мне только достать пачку.       И, чёрт её побери, она права.       — И дал же мне Бог этого несносного мелкого писателя, — усмехается, любовно оглядывая её лицо в свете луны и звёзд.       — На каждого ебанутого художника нужен такой же ебанутый писатель, ты знала?       Она знает. И благодарна Богу, Судьбе, Высшим силам, или кого там обычно благодарят за это несносное рыжеволосое счастье, которое сейчас мирно сопит у неё на плече, уткнувшись носом в шею.