Мы разделяем между собой целую вечность

      Сегодня второй раз за вечер он встречал закат. Вся возможная природная палитра расплылась кучерявыми завитками между массивными густыми зелёными кронами деревьев. Розовый. Сиреневый. Красный. Оранжевый. Жёлтый. Редкое, чересчур богатое сочетание, оттого в руках померк и без того слабый свет масляной лампы. В воздухе стоял знакомый терпкий запах леса после дождя. И пепла. Взбитый ворох эфирных масел потонул в круговороте пыльной гари. Закат полыхал так, как совсем недавно полыхал его мир. Но вдалеке уже послышался горный ручей. Значит он двигался в правильном направлении: к глубокой подземной пещере, где окружённый чернильным мраком и промозглой сыростью проливал слёзы одинокий Лесной Король… Сердце, куда ты рвёшься? Тише, не стучи. Помолчи, хоть раз в жизни помолчи! Смысл сейчас царапаться и хлопать крыльями словно птица в клетке?       Ноги продолжали осознанно шагать к клетке. Почему же все леса стали для него на вид одинаковыми? Он покидал свой дом легко, ведь знал, что всё одно. Заросшая дорожка стремится возникнуть под ногами идущего. Шаг. Ещё шаг. Движение — жизнь. И каждое движение приближало его к цели. Потоки воздуха гнали в спину, подбадривая одичавшего охотника, отточившего навыки до идеала, ведь каждый шаг по земной поверхности не отзывался шорохом или хрустом. Беглый взгляд по сторонам, лес как лес: деревья нагло обвивал проросший вглубь мох и налипшие капли смолы. Плотные, вязкие, почти нетягучие. Отсвечивали они на стволах янтарным золотом. Словно сукровица — жидкость, что течёт в жилах Богов. Ветки деревьев и бутоны цветов играли на зелёном фоне — всё здесь едино и беспорядочно одновременно: в разнобой бросалось в глаза яркими смазанными пятнами.       Живописная местность начинала пугать: не слышно воя волков, пересвиста птиц или скрежета белок. Обычно он отличался куда более острым слухом. В отчаянной попытке услышать хоть что-нибудь кроме отдалённых звуков воды, что всё наседали и нарастали, почти что закладывали уши, зазывали вперёд, рука инстинктивно потянулась к древку флейты за поясом — нарушить безмолвие, но там её нет. Он не способен более к музыке. Он никто и ничто. И ему не нужно никого и ничего. Здесь, в тишине, под раскидистыми деревьями он навсегда останется коротать своё вечное бытие. Мир на окраине соткан из паутины серебра, в глубине темнеет хвойная листва. Лесная чаща неспроста густела, заводила в самые дебри, стремясь оставить его здесь навсегда, чтобы он сросся с окружающим миром. Да, здесь он найдёт желанные уединение и покой.       Он опустился на густую траву. Под ель. Прислонился к шершавой коре дерева, мысленно спросил совета. Верно. Его никто не ждал. Он никому не нужен. Трава, растёртая пахучим соком по ладоням, столь насыщенно зелена, что начинает сводить с ума. Неужели об этом он мечтал, когда уплывал по большой воде навсегда? Дурак. Но ведь дуракам счастье легче даётся? Им меньше надо. Что же надо ему? Он ещё раз попробовал на вкус чистый хвойный запах леса, хотелось лечь…       Его кто-то позвал. По имени. И имя то — самое красивое сочетание звуков, что он слышал в жизни.       Ему резко стало жизненно необходимо чётче расслышать неведомый источник звука, стать к нему ближе, но наваждение спадает, едва он поднимает глаза: бархатный баритон звучит прямо у него в голове. Закат, дерзко пробиваясь сквозь пушистые ветви, продолжал отбрасывать блики на его длинные светлые волосы, придавая им оттенок розового золота. Святы небеса. Свет, что согревал не только лицо, но и душу. Он всем своим существом ощутил неестественный красный переливистый горящий бархат, что за непродолжительный период времени посмел полностью заполонить небосвод. Облака, сотканные сотнями тонких нитей, взбились в густые слипшиеся комки, словно с̛͎͚̻͎͎͝а͕̩̰͓̝̱́͟͡х̴̡̦̘̱̱̲̭͓а͉̘͇̀ͅр҉̠̺̘͕͙̗̲͉н͓̝̠а͕̣̬͚͡я̨̫̹̹͟ ̡̖̙͙̜͓̩͓͢͠в̴̨̰͖̹͓̟̭͇а͉͉̪͓͙̠т̙̦̯̰͈͚͝а̦͍̳̹̣͚͘ ̢̦͔͎̀…̸̨̧̗̭̮̲̮̲̠̙̩

‘̢͕̠’̢̟̞’̢̪̞ …̵̡̢͍̓̿̿.̵̡̻͍̔̀͊’̸̪͍͖̒́͌’̵̼̓́͜͝’̴͚̞̺͐́…̵̪̟̻͋͠

      Страстный цвет жизни перетёк в ничто, а позже сменился унылой тьмой. В панорамном прозрачном стекле окна он не нашёл больше ничего, хотя вниманием отчаянно пытались завладеть переливающиеся жёлтые искусственные блики фонарей. Солнце давно село.       — …гнёта США быстро включились в… Нидерландами и…       Он сощурился, нахмурился, когда до него обрывками дошёл невнятный бубнёж. Сжимающая виски в тисках головная боль не дала сосредоточиться. Вдогонку пускаются не самые приятные ощущения: затхлый запах окружающего пространства, скрежет ручек по бумаге и стук по клавишам. Душа заныла об освобождении, а тело о движении: он лёг на руку, та затекла и уже начала морозно покалывать. Орландо приподнял голову — шея моментально отозвалась стреляющей болью, мигом протерев глаза, весьма помятый он зашарил руками по столу в поисках ручки. Со стороны раздался добродушный приглушённый смех: незнакомая девушка великодушно подала ему искомый предмет. Он обрывисто кивнул в знак признательности, даже не взглянув на соседку, уселся ровно, бегло осматрелся: десятки разноцветных голов — очередная нудная лекция, что читалась сразу для трёх потоков, в самой большой, но от того не менее душной аудитории. И как в такой атмосфере он умудрился заснуть? Поздно ложится и рано встаёт — вот и весь ответ. Уже давно необходимо восстановить режим сна. Он наспех пригладил волосы, убрал немного отросший каскад от лица за уши, готовый к свершениям.       — Конституция США стала первым документом своего времени, в основу которого были положены достижения передовой общественной мысли о прирожденных правах человека и…       И день сегодня такой непомерно долгий, как сон нехороший. Отменяются новые свершения. Орландо вновь потерял сосредоточенность, прининялся бездумно рисовать на полях кучерявые облака и тонкие веточки деревьев, усыпанные листиками с витиеватыми прожилками. Сон ещё помнился, но быстро вылетели из памяти мелкие детали: осталась лишь общая концепция того, что он держал путь домой. Домой ему сейчас и надо. Пора.       Целиком и полностью прослушав лекцию, он, человеческой волной вынесенный из стен аудитории в коридор, пытался не срываться на бег и совсем замедлился на крутой лестнице, но мимо театра пролетел молнией, чтобы не попасться на глаза знакомым: сегодня нет настроения на столь позднюю внеучебную деятельность. Любые театральные постановки, начиная от простых миниатюр и заканчивая экспериментальными режиссерскими видениями, всегда будоражили его изощренный ум, вдохновляли. Среди всего разнообразия есть один самый важный пункт — серьёзные мысли представляются в понятной любому зрителю форме. Только не сегодня, сегодня что-то тянуло его домой.       Страшно хотелось, наконец, оказаться в стенах родного дома — довести прервавшийся сон до логического завершения. Орландо пронёсся через парковку к машине уже с чётко прочерченным в голове планом движения по улицам города. И поэтому он легко слился с небольшим потоком машин. Улицы довольно просторны, последнее занятие в университете заканчивается позже рабочего дня, и час пик уже прошёл. Всё как всегда. Здесь, в замкнутом пространстве салона машины, ему уютно тепло и спокойно, как тогда, в глуши и отдалении. Во сне было стойкое ощущение, что он держал путь домой. Или, может быть, сейчас мозг пытался логически объяснить цель неясного блуждания? Ступая на порог, взглядом он наткнулся на дикие ромашки по краям от крыльца. От белых пятен на зелёном жизненном цвете зарябило в глазах. Видел ли он их во сне? Не помнит. Но раньше сорняки не привлекали его внимания. Газон неухоженный, может, стоит заняться садоводством на каникулах?       Родной дом встретил его уютом не сильно крупных масштабов. Зато свой. Каждый дюйм, каждый поворот здесь он знал наизусть. В нём хотелось остаться: сидеть безвылазно, заперевшись на замок. Раскидав вещи по местам, он уселся на диван в гостиной перед чёрным экраном телевизора. Заняться нечем, и рука потянулась к телефону — бездумно потыкать в экран.       «Орландо?»       «Всё нормально?»       «Мы тебе сигналили, ты даже не обратил внимание».       Дроблёный поток сообщений — первое, на что наткнулся глаз при взгляде на экран. Лучше бы не смотрел. Возможно, он действительно двигался на автопилоте и был слегка отчуждён от окружающего мира. Вернулся домой раньше, а зачем? Может, приготовить что-то в кои-то веки? Порадовать себя полезной домашней пищей. Орландо редко готовил, чаще заказывал еду или брал на вынос. Но на этот раз всё вылетело из головы. А что осталось в этой голове? Пара-тройка рецептов, что он знал ещё с детства. Что попроще и побыстрее? Оставив сообщения непрочитанными, он положил телефон на кофейный столик, мигом ринулся на кухню и заглянул в верхний ящик: макароны есть. Полдела сделано. Он поставил небольшую кастрюльку на огонь, кинул в неё пол чайной ложки соли, и та окрасила воду белёсыми всполохами.       Твёрдый кусочек насыщенного жёлтого цвета в мелкую крапинку скользил по тёрке легко, но оставлял липкие разводы. Так много посуды сразу же полетело в мойку. Как же всё запарно. Но раз начал, надо продолжать. Вода забурлила, но он закинул в неё макароны, и та мгновенно снизила накал. Немного приподняв макароны со дна кастрюли, он оставил их спокойно вариться. На дно сотейника полетел кусочек сливочного масла, то зашкворчило, растаяло, растеклось приятным аппетитным цветом по поверхности. Орландо принялся постепенно подсыпать муку. Кухню заполнил нежный ореховый аромат. Успевшие дойти до комнатной температуры молоко и греческий йогурт полетели следом. Пряных специй нет, но можно и без них. Он долго и размеренно заводил лопаточкой по поверхности, соус перетекал равномерно и гладко, получилось без комочков. Орландо, не жалея, отправил весь сыр в горячую смесь продуктов, где тот быстро поплавился, смешивавшись в однородную массу. Можно было бы ещё добавить бекон…       — Сегодня праздник? — раздался низкий голос за спиной. По телу мигом пролетел рой мурашек. Орландо, столь яро увлечённый процессом, не заметил вошедшего.       — Нет, — голос он старался сохранить ровным, не выказывать ни страха, ни пренебрежения.       — Ты так редко готовишь, — в уставшем голосе проснулось воодушевление. Отец подошёл ближе, устроился где-то сбоку, Орландо принялся подглядывать за ним украдкой, продолжая интенсивные движения лопаточкой.       — Пахнет вкусно.       Ослепляющая улыбка послышалась в столь простых словах, и Орландо неосознанно перевёл на него взгляд. Какой у отца потрёпанный вид: волосы намагнитились и теперь неприятно лезли в глаза, как бы он ни пытался собрать короткое каре за уши, щетина уже недельная, ведь на работе бриться не заставляют. Он и не травмировал кожу лишний раз. Видно, работа кипит. Экскурсии в музеях и галереях проводились круглый год, но начало весны для кого-то уже означало начало отпускного сезона. Отец быстро сполоснул руки и достал дуршлаг из кухонного ящика. Давно пришло время соединить соус и отваренные макароны, Орландо совсем позабыл об этом, переключив внимание на вошедший на кухню раздражитель, и мигом выключил уже побулькивающую смесь. Отец одним движением слил макароны, кастрюля тяжёлая, обжигающие клубы пара вызывали недюжинное беспокойство, но он легко справился с поставленной задачей: вернул кастрюлю на плиту, закинул рассыпчатые макароны. Орландо остаётся завершить готовку. Текстура сливочного сырного соуса очень нежная, моментально покрыла макароны полностью, словно песок развалины древнего города. Орландо только разложил приготовленное блюдо в пару тарелок, поставив их на стол, как зазвучал грохот, что перебил даже скрежет отодвигаемого отцом стула.       — У кого-то живот бурлит, и это точно не мой, — посмел улыбнуться Орландо. — Ты опять сегодня без обеда?       — Много работы, — безэмоционально ответил Ли. Он не многословен, но как мог пытался снизить градус смущения и перевёл внимание на тарелку, насадил на вилку макароны, обильно покрытые соусом.       У Орландо первая мысль: как обычно, ускользнуть с едой в свою комнату. Но сегодня чувство приличия пробилось сквозь безразличие. Он сел рядом за небольшой круглый обеденный стол. Молитва перед едой у них в семье никогда не практиковалась, можно побыть в обществе отца без особого смущения. А ведь дружба с отцом укрепляет отношения. Она помогает ребёнку — перенять важный жизненный опыт, а родителю — идти в ногу со временем: лучше ориентироваться в быстро меняющемся мире и чувствовать себя увереннее. Так же подобная дружеская связь повышает ощущение счастья и довольствия жизнью.       — Как прошёл день?       — Сегодня попалась какая-то особо активная группа французских туристов. Обычно они поспокойнее. Но тут так и стремились разбежаться по углам, всё потрогать, — особого раздражения в его заявлении не чувствовалось. Ну было и было. Отец подарил сыну поджатую обнадёживающую улыбку, но больше он всё же был увлечён едой. Орландо предпринимает ещё одну попытку его разговорить:       — Они были весьма воодушевлены историей искусств?       — Не только… — заминка в голосе. Не всё хочет рассказывать. Орландо следил за ним, слегка прищурившись. Интересно. Но он решил сохранить чужое право на личное пространство. — Mon fils… comment était ta journée?— голос стал в разы бодрее, всё та же обнадёживающая улыбка.       — Хотелось побыстрее… устал, — и его нежелание складывать слова в изысканные французские речи как нельзя лучше характеризовало ответ. Орландо точно так же владел французским свободно. Но сейчас нет настроения. Оба наполнены событиями прошедшего дня, оба уставшие, и именно поэтому позволили тишине взять над собой верх.       Оставив простое: «Вкусно, спасибо», отец отправился принять вечерний душ. Орландо сам вызвался закинуть посуду в посудомойку. Вечерний просмотр фильма с орешками или чипсами не предвиделся. Он догола скинул с себя одежду, ставшую за день непомерно тяжёлой. Как только разгорячённое тело оказалось в прохладной мягкости постельного белья, мышцы благодарно заныли и расслабились. Орландо всмотрелся в зеркало напротив кровати, и собственный затемнённый сумраком образ слился с окружающим миром.       Прямо перед ним возвышалась громоздкая идеально ровная гладь зеркала, что отражала действительность чуть краше, чем есть на самом деле. Леголас величественно выпрямил спину. Столик был уставлен предметами для красоты: флакончики, баночки, скляночки, на которые он не потрудился обратить внимание. Он чересчур резко провёл округлым гребнем из чёрного сандалового дерева по волосам, и короткие мелкие зубчики безжалостно оцарапали ухо. Принц зашипел не хуже змеи, откинул волосы от повреждённого уха на одну сторону и осмотрел тонкие красные полосы на хрящике уха; мигом принялся растирать поврежденный участок, прикрыл глаза, нахмурился. Но настойчиво продолжил процесс и больно выдрал несколько тонких светлых волосков, когда приятное и гладкое в руке деревце задержалось на спутанных концах. Эльф поджал губы, борясь с нарастающим недовольством. Волосы, отжившие своё время, липко осыпались вниз, на колени, и он пренебрежительно стряхнул их ладонью.       — Куда ты спешишь? — зазвучал голос мощный, но при этом тёплый и бархатистый, он растёкся морской волной по комнате, впитавшись в камень стен.       Леголас узнает этот голос из тысячи и в радости, и в горести. Его обладатель широким шагом подошёл ближе, за спину, будто становясь на защиту своего дитя. Леголас ничего не ответил, не поднял взгляд, по виду больше напоминая фарфоровую куклу, нежели существо из плоти и крови. О жизни напоминали лишь настырно продолжающиеся движения гребня по волосам, часть волос при движении всё равно задевала повреждённое ухо, и он подавился вздохом, попытавшись сохранить нейтральное выражение лица. Родитель холодными, будто каменными, руками перехватил разгоряченные пальцы ребёнка, останавливая истязание. Неужели прохлада ночного воздуха столь сильно охладила его тело даже несмотря на богатые одежды? Слишком холодно, стало быть, отменялась вечерняя прогулка. И он, на миг раздосадованный данным фактом, позволил выхватить расчёску из напряженной руки.       В родном доме его всегда толпами окружала прислуга — ему должно быть привычно подобное обращение. Но внутри всё сжалось. Сам король снизошёл. Руки лишены столь горячо любимых массивных колец, голову не тянет вниз колючая корона. Образ его подозрительно тёплый и уютный, несмотря на холодные цвета в одежде. Яркой вспышкой вспомнились давно ушедшие моменты искреннего детского счастья, когда отец ухаживал за ним. Сердце затрепетало от надежды непонятно на что. Любопытство пересилило принца, и он осторожно поднял взгляд на зеркало, принялся наблюдать за высокой, грациозной и величественной фигурой отца, решившей сегодня доказать, что умеет искусно обращаться не только с оружием. Трандуил провёл большим пальцем по густому ряду зубчиков, вызвав звонкий резонанс. Гребень смотрелся совсем мелким в его огромной ладони. И отец, легко удерживая его несколькими пальцами одной руки, взялся распутывать тонкие косы на висках. Нежно и медленно разбирать колоски, лишая образ сына воинственности, делая его в какой-то степени беззащитным и подвластным себе.       Поцарапанное ухо всё ещё саднило. Леголас сохранял безразличие. Волоски на висках особо тонкие и нежные, их легко выдрать, поэтому отец особо сосредоточен. Расплетённые пряди вились мелким бесом, и Трандуил аккуратно собрал их за уши, прочесал пальцами, откидывая за спину, начал расчёсывать с кончиков. Леголас сидел ровно, пустым взглядом уставившись на собственные привычные черты, что так похожи и не похожи на того, кто склонился над ним. Он понимал, что задержать отца не выйдет дольше положенного при всём желании. Владыка покинет его, уделив жалкую толику внимания.       — Сынок, кто-нибудь тебе когда-нибудь говорил, что ты невероятно красивый? — шёпотом вопрошал Трандуил — не понятно, осознанно или нет, его губы тронула улыбка. Леголас окончательно словил молчанку. И только отцовские пальцы, бегающие по голове, поспешно убирающие выпавшие волосы со спины, придавали реальность происходящему. Он выделил взглядом лишь отца, в надежде понять эмоции, но тот увлечённо опустил взгляд на объект внимания, требующий максимально бережного отношения: расчёсывал прядку за прядкой, перебирал локон за локоном.       — Конечно, — Леголас надеялся вывести отца на эмоции, но длинные ресницы того были всё так же опущены вниз. Мимолетная пауза, он нашёлся с подходящим ответом: — Ты.       — Нет, не только я, — Трандуил слегка приподнял уголки губ, явно пытаясь скрыть удовольствие от ответа. Он начал прочесывать густую копну мягких, гладких, напитанных маслом волос с затылка.       — Больше никто.       — Но ты ведь знаешь, что невероятно красивый? — ласково прошептал на ухо принцу король. Если не знать сколько ему лет, то вполне можно принять за влюблённого юнца. Леголас с удовольствием влюбился бы в ответ, но ответил подчёркнуто холодно:       — Для тебя естественно считать меня красивым, — слова плыли спокойной рекой, но сердце замерло. — Я ведь твоё творение, — дальше в каждом слове настороженность, — так на тебя похож… кажется, это называют… самовлюблённостью.       — Мой принц… — почти растерянно выдохнул Владыка, тоскливо взглянув на «своего принца». Он несмело устремился коснуться лица, нежно приложиться к щеке, но одёрнул себя, благоразумно не успел ещё нашептать нежностей на ушко. Леголасу его опустошённое выражение напоминало... Много чего напоминало: и последние минуты перед разлукой, и собственное отражение стоило остаться абсолютно одному. — Собрать тебе волосы на ночь, чтобы не путались? — страждущее ожидание, так редко ему свойственное, ощущалось в воздухе. Желание избежать конфликта — это хорошо, но тему он перевёл так топорно, что смешно. Действовать скрытно, плести интриги не свойственно могущественному и великодушному Лесному царю.       Трандуил нашёл в себе силы быть честным перед самим собой и сыном, благоразумно попросил разрешения прикоснуться ещё раз. Он ласково забегал по сыну взглядом: принялся искать разрешения в чертах лица, в движениях. Но на выражении отпрыска отпечаталось лишь безразличие, а тело неподвижно. В детстве Трандуил собственной персоной часто собирал сыну волосы на ночь в простую нетугую косу. Сейчас Леголас сам справлялся меньше, чем за пару минут. Ничего сложного. Что взбрело в голову королю? Ещё бы украсил волосы лентами и цветами — совсем за гранью добра и зла. Мальчик у него уже большой. Петь колыбельную или читать сказку на ночь не надо. Поздно играть в отца. Леголас поднялся на ноги, почти сравнявшись ростом с родителем, ведь тот изрядно ссутулился. Такое положение его ничуть не красило, и Леголас слегка коснулся родного лица, приподняв голову: искра в ледяных безжизненных глазах — король отчаянно жаждал улыбки своего принца. Но тот лишь едва коснулся волос отца у лица. Прямые, идеально выглаженные пряди выглядели тяжёлыми, густыми. Волосы белые, словно кристаллы так любимой им морской соли. Во тьме комнаты такая мелочь добавляла им особую схожесть.       — Помнится мне… мы собирались на вечернюю прогулку?       Трандуил помнил каждое данное ему обещание. А свои обещания надо выполнять. Невесомо коснувшись рукой плечей, он устремился протолкнуть сына в сторону, чтобы тот лёгким шагом повёл их процессию на выход. Выход по вечерам из надоевших покоев с каждым днём всё чаще ограничивался только королевским садом с чуднó подстриженными деревьями. Зачем придавать знакомые бытовые формы и без того прекрасным растениям? Ветер за окном оказался не столь буйным, как могло показаться на первый взгляд. Тёплый, он ласково убирал мешающие волосы от лица. Осень так и не пришла. Всё цветёт и пахнет. А, может, кто-то окончательно заплутал во времени.       У Леголаса нет настроения лицезреть камень здешних построек, и быстро он свернул в петляющие мрачные коридоры, освещённые лишь тусклым светом масляных ламп. Ступеньки лестницы пошли уже медленнее, ведь тьма в подземном проходе стояла непроницаемая. Сын для надежности схватил отца за указательный палец, заводя всё дальше и дальше, в самую глубь дворца. Сколь часто Леголас использовал не по назначению секретный ход из королевского крыла, предусмотренный только на случай опасности? Как же часто за последние столетия он дерзил блуждать по ночам? Судя по тому, как вёл отца на выход, непозволительно часто. Но нравоучения не спешили соскользнуть с языка. Трандуил отложил данный вопрос на более подходящее время. Природная мелодия зазвенела в ушах, стоило им окончательно оказаться на свежем воздухе. Шорох в траве, и Леголас позорно отдёрнулся назад, врезавшись в грудь отца.       — Присмотрись,— шепнул Владыка, собрав растрепавшиеся волосы сына за ухо, чтобы не закрывали обзор.       Леголас вгляделся в глухую темноту. Пушистое длинноухое создание — чёрный кролик, едва различимый по очертаниям среди всполошившихся следом светлячков. Кролик. Хоббит. Губ Леголаса едва коснулась печально-нежная улыбка, и он сделал первый отчаянный шаг навстречу неизвестности, но, наткнувшись на сопротивление сзади, резко обернулся. Отец плотно сцепил их ладони в замок — так действительно гораздо удобнее, и взглядом призвал двигаться вперёд. Несмотря на тепло погоды, руки отца холодны, и, стремясь скрыться даже от тёплого ветра, Леголас заводил вглубь леса, ступая по мягкой земле, смешанной с мелкой галькой. Созерцание сумрачной природы, возможность дышать свежим воздухом даровали невероятное ощущение счастья. Путь с каждой секундой всё более активно начинали освещать пляшущие огни, подсвечивая бирюзовую гладь озера ещё больше. Леголас отпустил отца блуждать, где тому вздумается, и присел на корточки, чтобы коснуться тёплой толщи воды озера, приятно нагретой за день. Его покой нарушило очередное движение в траве. Взгляд снова настойчиво приковал кролик. Нет, не тот, другой. Наблюдать за дикими животными можно вечно. Он поднялся, всматревшись вдаль берега с высоты своего роста: целая стая ушастых зверей рассыпалась белыми и чёрными пятнами в густой траве. Его вмиг одолели грустные воспоминания, но прошлого не воротишь, зато можно изменить будущее: он больше не убьёт ни одно живое существо.       Один из длинноухих слишком активно топчется по земле. Неужто Лунный кролик — хранитель бессмертия? Он топчет лапками в ступке цветастую смесь из порошков и росы, создавая эликсир бессмертия. Лунная роса, собранная с лекарственных трав, особенно хороша. Каждое растение здесь целебное. Лунный кролик по всей Луне собирает капельки лунного света. В них сосредоточена сила жизни. Добавим к росе талую воду с озера. Для запаха и настроения разложим вокруг гвоздику, а в ступку положим немного измельчённых листьев лавра и иголок сосны. Селенит кролик умудрился достать в самой глубокой пещере и уже раскрошил в пыль. Легендарный для смертных гриб линчжи, что здесь на каждом шагу стремится врасти в деревья. Размельченный или жидкий нефрит, потому что среди камней предпочтительны зелёные: долголетие связывают с зелёным цветом, как цветом жизни. Корица, османтус, персик, тычинки, стебель лотоса и цветы хризантемы — магические травы, дарующие долголетие и бодрость, летят следом в ступку. Кстати, что насчёт добавления в снадобье Лунного кролика целебного, согревающего изнутри, алкоголя? Завтра в погребе они точно не досчитаются пары бочек.       Конечно же, нужно не забыть о коричном дереве, под которым непрестанно трудится Лунный кролик. В снадобье пойдут и кора, и плоды, и цветы. Из коры коричного дерева получают эфирное масло. Коричное масло применяется как желудочное средство, идёт как вкусовая добавка к чаю. Леголас перебрал в голове бесчисленные совместные приёмы пищи королевской семьи, и чувство умиротворения и счастья наполнило его до предела. У него есть всё, о чём он долгие тысячелетия даже не смел мечтать: убеждённость в благополучии семьи, наличие свободного времени, после их ждёт хороший ночной сон. Желания бывают низшего и высшего порядка.       — Чего желает мой король?       Трандуил не сразу нашёлся с ответом, слова доходили до него будто сквозь сон, словно он одним ухом уже улёгся на плотно набитую перьевую подушку. Он чересчур долго и пристально наблюдает за сыном. Тот словно мечта. Вечная, несбыточная, лёгкая и неуловимая: прикоснись — растает. Только тяжёлый бархат одежд придаёт ему вес. Король смотрел спокойно, но из-за небольшой разницы в росте всё равно будто чуть свысока. Ответ на заданный вопрос в глазах, и он лучше всяких слов. Отражение принца в сером отсвечивающем оружейной сталью цвете глаз чётче, чем в водной глади озера или даже зеркале. Леголас понял, что легко сможет достать для кролика последний ингредиент.       — Я мечтаю тебя поцеловать… — невозможно звучать одновременно властно и ласково. Но папа может всё. Открытое признание своих желаний ведёт к душевному покою. В сказанных словах нет ничего плохого. Мы все рождаемся ради любви, но чаще всего получаем только равнодушие, предательство и боль.       — Поцелуй — это слияние душ, — осторожно начал сын. — И его можно подарить только самым близким… любимым... Так ты меня всегда учил… — глубокий вздох последовал за спокойным, даже несколько отстранённым, набором слов. Ещё пара вдохов и выдохов, что помогут немного расслабить тело, отпустить резко образовавшееся напряжение, склонить ко сну. Леголас не возмущался, но и не давал разрешение.       Трандуил долго, упорно смотрел на губы сына: ровная, ничего не выражающая, бледная линия. От короля даже в спокойном расположении духа веело лёгким покровительством. Ребёнок нерасторопно схватил родителя за плечи, прибивая намертво, использовал как опору, приподнялся на носочки и легонько прижался напряжённым ртом к расслабленным губам. Одно смазанное поверхностное касание. Принц помнил эти мягкие губы: в период детства они так часто бегали по голове, не жалея поцелуев, но всегда избегали рта.       — Вы ужасно целуетесь, мой господин, — неловко отстранившись, констатировал факт сын. — Впрочем, я тоже, — с губ принца эльфов сорвался лёгкий, не несущий в себе гнева или злости, смешок. — Надеюсь, это только из-за отсутствия опыта, — настрой его стал добрее, в голосе заскользило оживленное ожидание чего-то большего. Наконец-то можно испытать новые эмоции и чувства. Хоть что-то в мире, где ничего не происходит. Отец слегка улыбнулся, всё равно довольный случившимся, и придвинулся ближе, кладя руки на талию. Прижался телом близко-близко, коснулся носом носа. Леголасу не нравилось столь близкое положение тел: невозможно распознать эмоции на лице.       — Надо вот так… — шёпот отца вблизи стал ещё более неосязаем.       Король склонил голову чуть вниз, и они слились в первом настоящем поцелуе. Долго мяли губы друг друга без проникновения. Только попробовать, узнать, что это такое. Но терпение закончилось у обоих: погружение вглубь чувств и открытие друг друга с новой стороны слишком привлекательно. Звонкий звук соприкосновения сопровождал приятный процесс. Дорога друг к другу была безумно долгой. Жадно отец его целовал, будто хотел испить до дна, как бокал вина. В теле нарастало тепло вперемешку с дрожью. Руки Леголаса тряслись как у немощного старика, в отчаянии то перебирая, то оглаживая тяжёлые складки одежды на плечах и спине, без конца пытаясь поудобнее обнять родное тело. Между ног в разы возросло болезненное напряжение. И едва они посмели отстраниться друг от друга, как Леголас моментально впился взглядом в лицо отца, задумчиво провёл ему по губам указательным пальцем, и тот в ответ принялся бегло целовать фаланги. Леголас вздрогнул: «Что он ещё умеет?».       — Леголас, — прозвучало с придыханием, тягуче и нежно. Ни одно обращение от него не могло быть желаннее и красивее.       — Ещё раз.       — Леголас… — мурлычуще, словно огромный дикий кот, произнёс Трандуил, несмотря на дерзкий, приказной тон отпрыска, не противился. Не смел. — Лаэголас… Лайквалассэ.       Зелена листва. Сегодня, завтра, год спустя или через сотню лет — одним словом, всегда. Она всегда одинакова. И глаза у короля прямо как цветущий яркими всполохами в разгар весны лес… з̵̗̻͛̐̌͌͝е̶̞͙̮̂̎̒̑͠л̴̹̬̘̐͜ё̷̤̘͉̘͊̾̽̓̉н̵̭͈̣̲̭͐͑̌͌͘ы̸̲͓̹̣̼͇̀̚ё̷̛̮̫̘̜́̾́.